Литературные двойники как семиотическая проблема
Оценка семиотических контуров литературного двойничества. Двойники как два персонажа, обладающие абсолютным телесным сходством, которое они взаимно удостоверяют. Дифференциальные признаки идентификации данного факта. Преодоление семиотического тождества.
| Рубрика | Литература |
| Вид | статья |
| Язык | русский |
| Дата добавления | 26.05.2021 |
| Размер файла | 19,1 K |
Отправить свою хорошую работу в базу знаний просто. Используйте форму, расположенную ниже
Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.
Размещено на http://www.allbest.ru/
Литературные двойники как семиотическая проблема
А.А. Фаустов Воронежский государственный университет
Аннотация
литературный двойник персонаж
В статье делается попытка наметить семиотические контуры литературного двойничества. Двойники определяются как два персонажа, обладающие абсолютным телесным сходством, которое они взаимно удостоверяют. Фигура двойника противопоставляется, с одной стороны, копии (клону), а с другой -- призраку. В первом случае основанием для сравнения выступает то, что внешность и имя субъекта перестают выполнять идентифицирующую функцию; во втором случае -- то, что отношение между «парными» субъектами является асимметричным. Соответственно, дифференциальным признаком в первом случае служит то, что копии (клоны) наделены совпадающей личной идентичностью и потому могут быть различены лишь по их положению в пространстве-времени; во втором случае -- то, что призраки лишены референтной стабильности. В целом мир, в котором возможны двойники, можно назвать омонимическим, а точнее -- таким, в котором преодоление семиотического тождества двух персонажей осуществляется, как правило, за счет устранения или исчезновения одного из них.
Ключевые слова; двойник, копия (клон), призрак, изображение, семиотика, референт, индекс, персонаж, идентичность, имя собственное, омонимия.
Abstract
Thearticleattemptstooutlinesemioticscontoursofliterarydoubleness (twinning). Doublesaredefinedastwocharacterspossessingabsolutecorporalsimilaritywhichtheymutuallyprove. Thefigureof a doubleisopposed, ontheonehand, to a copy (clone), and, ontheotherhand, to a phantom. Inthefirstcase, thebasisforcomparisonisthattheappearanceandthenameofthesubjectabandontheidentifyingfunction; inthesecondcase, thegroundforcollationisthattherelationshipbetween «twin» subjectsisasymmetric. Accordingly, thedifferentialcharacteristic, inthefirstcase, isthatcopies (clones) areenduedwithconterminouspersonalidentityandconsequentlycanbedistinguishedonlybytheirspace-timeposition; inthesecondcase, isthatphantomsforfeitreferentialstability. Uponthewholetheworld, inwhichdoublesareprobable, onecanregardashomonymic; tobemoreexact, theonewhereinthesurmountingofsemioticidentityoftwocharactersiscarriedout, as a rule, attheexpenseofremovalordisappearanceofoneofthem.
Keywords: double (Doppelganger), copy (clone), phantom, image, semiotics, referent, index, character, identity, propername, homonymy.
Со времен знаменитой работы О. Ранка «Двойник» (1914) фигуре двойника и феномену двойничества в литературе и искусстве (особенно в киноискусстве) было посвящено огромное, теперь уже с трудом поддающееся даже простому учету количество исследований (см., к прим.: [1], [2], [3]). И одна из основных проблем, которая обнаруживается даже при беглом знакомстве с ними, состоит в ощутимом разбросе мнений о том, кого, собственно, следует считать двойниками. Причем, добавим, такая размытость предмета наблюдается не только в разысканиях теоретического, типологического характера. К примеру, в литературе о Ф. М. Достоевском общим местом является тезис о тотальном принципе двойничества, которому подчинены взаимосвязи между героями, населяющими вымышленный мир писателя. Между тем, если мы обратимся к лексике, то выяснится, что само слово «двойник» Достоевский использует только в трех художественных произведениях -- в одноименной повести (1846, 1866), в романе «Подросток» (1875) и в «Сне смешного человека» (1877). Неудивительно поэтому, что регулярно предпринимались попытки так или иначе отграничить тему двойника от пересекающихся с ней тем (ср. обзор таких подходов: [4; 11-22]). В настоящих конспективных заметках мы продолжим эти попытки, сосредоточившись преимущественно на семиотической стороне вопроса, которая, насколько можно судить, до сих оставалась в тени (ср. наиболее важные для нас работы, развертывающиеся, впрочем, за исключением статьи Л. Долежела, скорее в философской плоскости: [5], [6], [7]).
Под двойниками, в строгом смысле этого слова, мы будем понимать двух персонажей, обладающих абсолютным (или почти абсолютным) сходством, которое они взаимно удостоверяют (и которое признают другие). Соответственно, с точки зрения нарративной, почти обязательным элементом событийной канвы «двойнического» текста должна быть встреча таких персонажей. Если принять эти критерии, то из числа популярных произведений, обычно фигурирующих в реестрах аналитиков двойничества, должны быть вычтены «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда» Р. Л. Стивенсона (1886) и «Портрет Дориана Грея» О. Уайльда (1891). Во-первых, ни в одном, ни в другом двойников как отдельных, самостоятельных антропоморфных референтов нет. А во-вторых, отношение между двумя трансформами героя Стивенсона и между героем Уайльда и его портретом основывается не на сходстве, а на противоположности. Кроме того, не менее существенен признак взаимного удостоверения (в этих произведениях, естественно, не работающий). К примеру, в «Отчаянии» В.В. Набокова (1930) рассказчик встречает героя, которого принимает за своего двойника, но который в действительности не имеет с ним никакого подобия.
Говоря о сходстве, нужно уточнить, что речь идет о зримом, внешнем, телесном тождестве. Если следовать общему направлению мысли П.Ф. Стросона, то можно сказать, что по отношению к соматическому и ментальному, к «телу» и «душе» в структуре индивидуальности логически первичным, поддерживающим их единуюсубъектность выступает person, персона [8; 87-116] (лицо -- в русском переводе [9; 98-130]). Так вот, случай двойника вносит в эту конфигурацию фундаментальный дисбаланс, ставя под сомнение статус персоны и тем самым расщепляя индивида на «тело» и «душу». Соматическое в результате превращается в простую оболочку, в одежды «души», которые больше с ней внутренне не сопрягаются. Показательно, что в романе Жан-Поля «Зибенкэз» (1796-1797), в котором, как известно, и было изобретено слово «двойник» -- «Doppeltganger» (с буквой -t- посередине, впоследствии выпавшей), телесный облик друзей-двойников рисуется как раз с помощью иронической «гардеробной» метафорики. А в пьесе Ж. Жироду «Амфитрион -- 38» (1929) есть целая сцена, в которой Меркурий советует Юпитеру, принявшему вид Амфитриона, сделать кожу для вящего правдоподобия более грубой и ушить ее, чтобы она не болталась, как на вешалке, а сам Юпитер жалуется на то, что чувствует себя в теле смертного губкой, пропитанной кровью.
То, как в «двойническом» тексте соотносятся между собой соматическое и ментальное у «парных» персонажей, является факультативным, хотя едва ли не единственное произведение, где двойники оказываются подобны друг другу и внешне, и внутренне,-- это как раз «Зибенкэз». Обычно же соматическое сходство таких персонажей сопровождается их ментальным различением, вплоть до демонстрации полного антагонизма. Но так или иначе зримое в двойнической ситуации перестает выполнять свою идентифицирующую функцию. И этот сбой непосредственно перекликается с тем, как ведут себя в «двойническом» тексте собственные имена.
В нормальном случае внешность и имя индивида как бы дублируют, корректируют друг друга, обеспечивая успешность узнавания. Если прибегнуть к терминам Ч. С. Пирса (не связывая себя жестко его классификацией знаков), то имя -- в качестве орудия референции, а не элемента ономастикона -- можно определить как индексальный синсигнум, как указательный единичный знак. Одно и то же имя может быть использовано для обозначения разных индивидов, а вернее -- разных персон, лиц (и в этом смысле собственное имя -- общий знак, легисигнум), но в акте референции оно обретает свою сингулярность. Сложнее дело обстоит с истолкованием внешности, которая сама по себе как будто бы не является знаком. Однако мы можем утверждать, что неспециализированную семиотическую миссию внешность все же выполняет, будучи своеобразным индексом, указывающим на то единичное лицо, чьим и только чьим «телом» он служит. Такого рода знак можно интерпретировать как индексальный квалисигнум, как фиксацию некоего уникального качества: внешность никогда в точности не совпадает с собой, но, изменяясь в некотором диапазоне, тем не менее сохраняет с собой равенство.
Двойническая ситуация, расшатывающая всю эту цельную конструкцию, приводит к тому, что внешность изолируется, отчуждается и, вместо того чтобы отсылать к единственно возможному лицу, начинает свидетельствовать лишь об одном -- о существовании двух целиком подобных для взгляда персонажей. Такая десемиотизация, такое предельное овеществление соматического рикошетом воздействует и на поведение собственных имен. Проблематизация лица оборачивается тем, что имя теряет способность обозначать его, но не получает взамен способности указывать на «душу» индивида. Кооперация имени с внешностью закрывает для него такой запасной путь, отклоняя ономастическую референцию от «души» к «телу» и при этом не давая ей до конца совершиться, предъявляя ей не один «мешок из кожи» (по выражению А. Уотса), а два. Наличие двойников, иными словами, не позволяет имени воплотиться из легисигнума в полноценный синсигнум.
Нужно уточнить, что такой захват имени «телом» в конкретных «двойнических» произведениях может происходить по-разному. В большинстве из них «парные» персонажи носят одинаковые имена, и в таких произведениях, как «Вильям Вильсон» Э.А. По (1839) или «Двойник» Достоевского, одноименность тематизируется как приложение к соматической тождественности (со всеми вытекающими отсюда последствиями). Но иногда у двойников могут быть несовпадающие имена (в том числе в творчестве Э.Т.А. Гофмана), что порождает особые связанные с ономастикой стратегии, которые здесь мы рассматривать не будем и которые в целом строятся на приеме quiproquo. Сошлемся лишь на жанполевского «Зибенкэза», где друзья-двойники сначала намереваются избрать имя одного из них в качестве общего, а затем решают обменяться своими именами. В итоге автор будет вынужден санкционировать этот обмен и даже озаглавить роман «уворованным», а не исконным именем центрального героя, который должен был бы зваться Лейбгебером (добавим, что по-немецки Leibgeber буквально -- что-то вроде дарителя тела).
Колеблющийся статус имени собственного в двойнической ситуации становится предметом специальной рефлексии в книге А. Погорельского «Двойник, или Мои вечера в Малороссии» (1828) (в которой, напомним, слово «двойник» и получило прописку в русском языке). Явившийся к рассказчику вполне дружественный двойник на вопрос о его имени ответит так: «...у меня нет собственного имени; а если б непременно нужно было принять какое- нибудь, то ближе всего мне следовало бы называться так, как вы» [10; 10]. У двойника Погорельского есть своя соматическая оболочка и своя, отдельная от рассказчика биография, но нет никакого своего, особенного имени. И выход из этого референциального тупика alterego рассказчика усматривает в том, чтобы довольствоваться таким именем, которое как таковое вообще должно быть квалифицировано (в пирсовской терминологии) не как индекс, а как символ, конвенциональный знак: «В Германии <...> нашу братью называют Doppeltganger. <...> но так как у нас иностранных слов, говорят, уже слишком много, то я осмелюсь предложить называть меня Двойником» [10; 11]. Имя тут радикально генерализуется, превращается в родовую категорию, под которую может быть подведен любой представитель «братьи» двойников, приобретающий тем самым право претендовать на соответствующее имя как на субститут «нулевого» имени собственного. В результате возникает новый парадокс: соматически различные двойники -- двойники разных индивидов -- ономастически оказываются неразличимыми.
В другом развороте вызываемые двойничеством трудности с референцией разыгрываются в истории Амфитриона, как она запечатлена в драматургии: от комедии Плавта «Амфитрион» (между 188 и 184 до н.э.) -- до «Амфитриона» Г. фон Клейста (1807). (История эта, впрочем, является двойнической в особом -- маскарадном, притворном -- изводе: двойники в ней -- боги, которые на время оделись в костюмы людей.) Ономастическая кульминация истории приходится на эпизод, когда Сосий (Созий) -- слуга Амфитриона -- рассказывает своему господину о том, как он, отправившись с поручением к Алкмене в хозяйский дом, был поколочен самим собою (то есть Меркурием, облачившимся во внешность Сосия и присвоившим его имя). Ограничимся лишь одной репликой (в версии Клейста), в которой герой говорит о своем обидчике так: «...ich! NichtdiesesIchvonhier, // DochdasvermaledeiteIchvomHause...» [11; 56] (в достаточно точном русском переводе: «.Я. Не это Я, что здесь, / / Другое Я, проклятое, из дома...» [12; 208]). Двойничество подрывает референциальность не только имен, но и таких идеальных индексов, как местоимения (Ч. С. Пирс тонко заметил, что «.имя является несовершенным субститутом местоимения» [13; 209]). Поэтому, чтобы восстановить возможность идентификации, в подобных условиях оказывается необходимым прикреплять к личному местоимению «Я» добавочные шифтеры и слова, контекстуально играющие роль шифтеров (vonhierили vomHause), которые должны локализовать место такого «Я» в пространстве-времени.
Иначе говоря, и роман Погорельского, и история Амфитриона обнаруживают одну общую тенденцию «двойнического» текста, которую можно назвать ослаблением индексальности. И такое ее отрицание объясняется, в конечном счете, тем, что двойнический мир -- в метариторическом плане -- принадлежит к омонимическому типу миров, в которых означающих меньше, чем референтов (о типологии метатропов см.: [14]). Но это омонимичность особого рода. С одной стороны, она не подразумевает непременного сближения означаемых. Двойники -- это ментально различные персонажи, обладающие личной идентичностью, и если бы они всегда придерживались правила коммуникативной искренности и удостоверяли свою идентичность, то, несмотря на сходство внешности и возможное совпадение имен (или даже относящихся к персонажам личных местоимений), референция к таким индивидам была бы более успешной. Последовательно реализованная омонимичность дает фигуру не двойников, а копий (клонов), которые тождественны и ментально, а потому могут быть различены исключительно по их положению в пространстве-времени. Так что в мире клонов идентифицирующую функцию могут выполнять только вспомогательные шифтеры.
С другой стороны (и это еще более существенно), под влиянием двойничества омонимичность отчасти изменяет свойственную ей логику обозначения референтов. В обычном варианте омонимия (в отличие, к примеру, от метафоры) симметрична. Двойничество же поляризует ее, делает асимметричной, что можно выразить с помощью утверждения: я -- не двойник моего двойника (см. о подобных операциях как основе для построения актантных моделей: [15]). С такой точки зрения тождество индексов у двойников оказывается как будто бы до известной степени условным, мнимым. Если двойники -- это A и B, то принципиальный вопрос, кто из них чей двойник. Если A -- подлинник, а B -- двойник, то B выступает по отношению к A в качестве его персонифицированного иконического знака. В романе Погорельского двойник так и аттестует себя перед рассказчиком: «...я не кто иной, как образ ваш, явившийся вам» [10; 10]. Но тогда использование добавочных шифтеров выглядит не вынужденным, аварийным средством, а способом узаконить такое положение вещей. Если I -- это любой из индексов (внешность, имя или личное местоимение), то они должны быть снабжены подобными шифтерами и применительно к A мы и обязаны говорить о Ia, а применительно к B -- о Ib.
В такой перспективе ближайшими родственниками двойников должны считаться призраки (в одной из двух их главных разновидностей -- см. об этом: [16]), а чуть более дальними -- вообще изображения: зеркальные, проекционные, живописные, кинематографические и т.д. И призраки, и изображения -- иконические знаки тех или иных референтов, только призраки еще являются референтами и сами по себе (с минимизированной и нестабильной телесностью), а кроме того, иногда могут обладать «душой» того референта, знаком которого они служат, или редуцированным подобием самостоятельной «души». В таком градационном ряду двойник -- это своего рода окончательно вочеловечившийся и обретший полную автономию от своего референта-подлинника призрак или даже испытавшее сходные метаморфозы изображение. Примерами последнего в «двой-ническом» тексте могут быть «Тень» Г.Х. Андерсена (1847), «Человек из зеркала» Ф. Верфеля (1920) или «Венецианское зеркало.» А.В. Чаянова (1922).
До тех пор, пока мы рассматриваем двойников по аналогии с призраками и изображениями, идентифицирующая референция остается технической семиотической проблемой. Будучи прежде всего знаками, ни изображения, ни даже призраки поменяться местами со своими референтами не могут. Но двойники (в том числе воплотившиеся изображения) -- это, напротив, в первую очередь референты, актанты и лишь по совместительству -- знаки. И именно это создает почву для возможных рокировок между персонажем-подлинником и персонажем-двойником и для того, чтобы референция в результате получила характер роковой и почти неразрешимой задачи. Ключевые двойнические коллизии сводятся к тому, что двойники не хотят быть двойниками или не желают признаваться в своей «вторичности» (для чего и пускают в ход ту самую коммуникативную неискренность, о которой мы упоминали выше). Событийно это проявляется в том, что между подлинником и двойником возникает конфронтация, зачастую завершающаяся устранением (или вытеснением на периферию рассказываемой реальности) одного из них либо оборачиванием асимметрии в пользу двойника -- подчинением ему подлинника. Причем иногда причины поражения напрямую связываются с затрудненностью личной идентификации. Так, в стихотворении А. фон Шамиссо «Явление» (1828) двойник предложит своему визави выяснить, кто из них двойник, и лирический субъект-подлинник должен будет согласиться с тем, что двойник -- это он.
По большому счету, однако, здесь можно усмотреть более общую закономерность «двойнического» текста. Даже в тех редких произведениях, где явная двойническая асимметрия отсутствует (как в жан-полевском «Зибенкэзе» и отчасти в «Двойниках» Гофмана (1822)) или же где, наоборот, двойник вполне принимает свою «вторичность» (как у Погорельского), события развиваются так, что один из «парных» персонажей удаляется со сцены. Сюжетно разоблачая себя как аномалию, двойничество смещает самые основы омонимического мира. Там, где нормой должен был бы быть перевес референтов над означающими, оно утверждает свой императив -- сокращения, вычитания «лишних» персонажей. И в этом смысле можно сказать, что тайным идеалом «двойнического» текста является мир без двойников, мир, где омонимия запрещена.
Литература
1. Herdman J. Thedoubleinnineteenth-centuryfiction/ J. Herdman.-- London: MacmillanPress, 1990.-- 174 pp.
2. Forderer C. Ich-Eklipsen: DoppelgangerinderLiteraturseit 1800 / C. Forderer.-- Stuttgart; Weimar: J. G. Metzler, 1999.-- 284 Seiten.
3. Bar G. DasMotivdesDoppelgangersalsSpaltungsphantasieinderLiteraturundimdeutschenStummfilm / G. Bar.-- Amsterdam; NewYork: Rodopi, 2005.-- 718 Seiten.
4. Frohler B. SeelenspiegelundSchatten-Ich. DoppelgangermotivundAnthropologieinderLiteraturderdeutschenRomantik / B. Frohler.-- Marburg: TectumWissenschaftsverlag, 2004.-- 376 Seiten.
5. Dolezel L. Letriangledudouble / L. Dolezel // Poetique.-- 1985.-- № 64.-- P. 463-472.
6. Webber A. J. TheDoppelganger: DoubleVisionsinGermanLiterature / A. J. Webber.-- Oxford: ClarendonPress, 1996.-- 392 pp.
7. Vardoulakis D. TheDoppelganger: literature'sphilosophy / D. Vardoulakis.-- NewYork: FordhamUniversityPress, 2010.-- 329 pp.
8. Strawson P. F. Individuals. AnEssayinDescriptiveMetaphysics / P. F. Strawson.-- London; NewYork: Routledge, 1996.-- 255 pp.
9. Стросон П. Ф. Индивиды. Опыт дескриптивной метафизики / П. Ф. Стросон / пер. с англ. В. Н. Брюшинки- на, В. А. Чалого.-- Калининград: Изд-во РГУ им. И. Канта, 2009.-- 328 с.
10. Погорельский А. Сочинения. Письма / А. Погорельский.-- СПб.: Наука, 2010.-- 755 с.
11. Kleist H. von. Amphitryon / H. vonKleist.-- Dresden: C. G. Gartner, 1807.-- 184 Seiten.
12. Клейст Г. фон. Амфитрион / Г. фон Клейст / пер. с нем. А. И. Оношкович-Яцына // Клейст Г. фон. Избранное.-- М.: Худож. литература, 1977. С. 177-278.
13. Пирс Ч. С. Избр. произведения / Ч. С. Пирс.-- М.: Логос, 2000.-- 448 с.
14. ФаустовА. А. О метатропах: попытка систематизации / А. А. Фаустов // Вестник Воронежского гос. университета. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация.-- 2018. № 4.-- С. 5-8.
15. Фаустов А. А. Об актантных формациях Ф. М. Достоевского: введение в тему / Фаустов А. А. // Универсалии русской литературы. 7. / под ред. А.А. Фаустова, М. Фрайзе.-- Воронеж: Издательский дом ВГУ 2019.-- С. 155-174.
16. Фаустов А.А. «Призраки» Тургенева в призракологической перспективе / А.А. Фаустов // И. С. Тургенев: текст и контекст: Коллективная монография / под ред. А.А. Карпова, Н. С. Мовниной.-- СПб.: Скрипториум, 2018.-- С. 106-117.
Сведения об авторе
Воронежский государственный университет
ФаустовА.А., доктор филологических наук, профессор, заведующий кафедрой истории и типологии русской и зарубежной литературы
VoronezhStateUniversity
FaustovA.A., DoctorofPhilology, Professor, HeadoftheHistoryandTypologyofRussianandForeignLiteratureDepartment
Размещено на Allbest.ru
Подобные документы
Описательные элементы композиции и семантика имен как способ раскрытия внутреннего мира образов в романах "Подросток" и "Большие надежды". Искушения героев и их преодоление. Двойники и наставники у обоих авторов: духовный опыт и становление личности.
дипломная работа [90,0 K], добавлен 18.06.2017История создания "Преступление и наказание". Творческая история романа. Смысл заглавия. Психологизм романа. Психологические приемы. Главный герой. Двойники Раскольникова.
реферат [51,5 K], добавлен 13.06.2007Отражение в деяниях "законопослушного" гражданина, процветающего буржуа, а также подлеца и мелкого пакостника Петра Петровича Лужина поступков убийцы Р. Раскольникова. Раскрытие противоречивости поступков двойника Родиона - Аркадия Свидригайлова.
презентация [11,6 M], добавлен 04.03.2013Сон как одна из форм художественного видения у Достоевского. Сон как способ отражения и постижения действительности в романе "Преступление и наказание". Сны Свидригайлова - двойники снов Раскольникова. Концепт "толпа" в сновидениях Родиона Раскольникова.
реферат [73,5 K], добавлен 14.11.2008Структура, жанровая форма, образная система литературного произведения. Структура образа художественного персонажа: словесный, речевой, психологический портреты, имя, пространственно-временной континуум. Анализ художественного текста в старших классах.
дипломная работа [103,5 K], добавлен 21.01.2017Творческая история и замысел романа. Тема Петербурга в русской литературе XVIII-XIX века. Петербург в романах Пушкина, Лермонтова, Гоголя и Достоевского. История преступления Раскольникова, его двойники в других романах. Художественные особенности романа.
презентация [3,3 M], добавлен 20.04.2011Петербург Достоевского, символика его пейзажей и интерьеров. Теория Раскольникова, ее социально-психологическое и нравственное содержание. "Двойники" героя и его "идеи" в романе "Преступление и наказание". Место романа в понимании смысла жизни человека.
контрольная работа [37,3 K], добавлен 29.09.2011Сущность и история развития понятия "герой" от древнегреческих мифов до современной литературы. Персонаж как социальный облик человека, отличия данного понятия от героя, порядок и условия превращения персонажа в героя. Структура литературного героя.
реферат [18,0 K], добавлен 09.09.2009Эвристические и дидактические возможности литературной экскурсии. Эффект взаимодействия литературного текста и ландшафта. Восприятие образов художественного произведения. Дом Люверс. Соборная площадь. Набережный сквер.
реферат [30,5 K], добавлен 19.01.2007Общие проблемы анропологии в науке в целом и литературоведении в частности. Теоретические и историко-литературные аспекты в ее освещении. Анализ художественного текста как опыта человекознания. Жанровая специфика художественно-литературного произведения.
реферат [46,1 K], добавлен 12.02.2016
