Александр Блок и Николай Гумилев в петроградском Союзе поэтов

Размещено на http://www.allbest.ru/

Александр Блок и Николай Гумилев в петроградском Союзе поэтов

А.Б. Устинов

Издательство «Аквилон»,Сан-Франциско, США

В настоящей работе предлагается детальная реконструкция истории петроградского Союза поэтов, в учреждении которого активно участвовали Александр Блок и Николай Гумилев. Особое внимание уделяется их литературной и организационной деятельности в рамках Союза поэтов, а также их взаимоотношениям, впоследствии получившим мифологическое обрамление благодаря ненадежным мемуарам и доверчивости биографов обоих поэтов. Материалом для статьи послужили архивные документы, журнальные статьи и газетная хроника 1920-1921 гг., а также доступные теперь в автографах «Записные книжки» А. Блока, ранее известные лишь в купированном подцензурном издании Вл. Орлова.

Ключевые слова: Петроградский Союз поэтов, А. Блок, Н. Гумилев, история русской поэзии, В. Ходасевич, литературные институции, литературный быт

A. Ustinov

"Aquilon Books”,

San Francisco

Alexander Blok and Nikolai Gumilev in the Petrograd Union of Poets

In this article, the author proposes a detailed reconstruction of the history of the Petrograd Union of Poets, which was established with an avid participation of both Alexander Blok and Nikolai Gumilev. The author focuses his attention on their literary and organizational activities within the framework of the Union of Poets, as well as on their professional relations that have now become a subject of several myths created by unreliable memoirs and supported by the poets' credulous biographers. The article is based on archival materials, magazine reviews and newspaper chronicles from 1920-21. The author also uses Blok's Notebooks, heavily censored in the Soviet times but now made available in autographs.

Key words: Petrograd Union of Poets, Alexander Blok, Nikolai Gumilev, Vladislav Khodasevich, history of Russian poetry, literary institutions, literary environment

Для Блока его поэзия была первейшим, реальным духовным подвигом, неотделимым от жизни. Для Гумилева она была формой литературной деятельности. Блок был поэтом всегда, в каждую минуту своей жизни. Гумилев - лишь тогда, когда он писал стихи. Всё это (и многое другое) завершалось тем, что они терпеть не могли друг друга - и этого не скрывали. Однако в памяти моей они часто являются вместе.

Владислав Ходасевич

Участие Александра Блока в Петроградском отделении Всероссийского Союза поэтов хорошо известно и представлено в многочисленных биографических статьях. При этом основным источником для реконструкции истории этой литературной организации, даже несмотря на действенную инъекцию архивных материалов в публикации «Блок и Союз поэтов» [Рождественская, Тименчик, 1987], почему-то продолжают оставаться мемуары: шестидесятнические воспоминания Надежды Павлович (1895-1980) [Павлович, 1964; Павлович, 1977]¹ и рассказ Всеволода Рождественского [Рождественский, 1966]. По понятным причинам на первый план в них выходят эмоции, а «фактический субстрат» [Тименчик, 1994] искажается согласно личным предпочтениям мемуаристов. В особенности это касается взаимоотношений Блока, первого председателя Союза поэтов, с Николаем Гумилевым.

Именно воспоминания Павлович стали источником легенды о якобы бескомпромиссном и едва ли не «открытом» противостоянии двух ведущих поэтов пореволюционного Петрограда, еще более резко подчеркнутом ей в стихотворной форме Новая попытка «переопределить» отношение Павлович к Блоку предпринята в [Гончарова, 2011]. Но Блок молчал внимательно и хмуро,

Но Блок молчал, не предлагая сесть.

И усмехнулся: «Николай Степаныч!

Ошиблись вы. На месте вы своем.

Мы разных вер, мы люди разных станов,

И никуда мы вместе не пойдем»

[Павлович, 1962, с. 22]., и спровоцировали войну мемуаров. Рассказ Павлович о Союзе поэтов несколько лет спустя попыталась переписать в пользу Гумилева ее ровесница Ирина Одоевцева (1895-1990) См. мемуарный рассказ Георгия Адамовича об отношениях «учителя» и «ученицы»: «Гумилев наделен был даром особой убедительности, правда, - не столько логической, сколько внутренней, духовной, трудно поддающейся определению. <...> Недостаточно было бы сказать, что к Одоевцевой Гумилев благоволил. <...> В литературных разговорах он любил со своим привычно горделивым видом, слегка прищурившись и растягивая слова, упомянуть о “моей молодой ученице Ирине Одоевцевой”, но это входило в игру: надо же было дать понять профанам и непосвященным, что учиться у него, Гумилева - большое счастье, исключительная удача. Надо было намекнуть, что если Одоевцева уже пишет стихи, обращающие на себя внимание, то потому, что ею именно он руководит» [Адамович, 1960, с. 148]., но из-за умышленной беллетризованности ее воспоминаний [Одоевцева, 1967], изложенные там факты оказались заслонены тем же эмоциональным туманом. Такова, например, ее безапелляционная характеристика Союза поэтов, выстроенная на фоне отношений Блока и Павлович:

Союз поэтов, как и предполагалось по заданию, был «левым». И это, конечно, не могло нравиться большинству петербургских поэтов. К тому же стало ясно, что Блок хотя и согласился «возглавить» Союз поэтов, всю свою власть передаст «Надежде Павлович с присными», настроенными более чем пробольшевистски. Блок в то время уже начинал отходить не только от общественной жизни, но и просто от жизни.

Он, хотя и не подчеркивая этого, давно тяготился честью, выпавшей на его долю и только из чувства долга - чрезвычайно сильно в нем развитого - заставлял себя - через силу - играть взятую на себя роль. Выгод от такого правления петербургским поэтам ждать не приходилось [Одоевцева, 1963, с. 136].

С изменением общественной ситуации стало возможным комментировать воспоминания Павлович мемуарными рассказами Одоевцевой. По этому пути пошли составители книги «Жизнь Николая Гумилева» (1991), что, наверное, уместно в собрании «воспоминаний современников» о поэте, составленном его поклонниками [Зобнин и др., 1991, с. 277-279]. Представляется, однако, странным, что задачей проверки документальных свидетельств и сопоставления соответствующих фактов не озаботили себя редакторы «Трудов и дней Н.С. Гумилева», составленных Павлом Лукницким, поддавшись той же мемуарной «зависимости» и положившись на уже известные публикации. При этом невероятным образом без внимания были оставлены «материалы», как называл свой свод Лукницкий, которые появились в печати в течение той декады, пока «Труды и дни» [Лукницкий, 2010] готовились увидеть свет, и в которых должным образом были скорректированы эмоциональные всплески воспоминаний о Гумилеве в петроградский период его жизни после возвращения из Европы в конце апреля 1918 г.⁴

Что касается собственно истории Союза поэтов, то ошибки, появившиеся еще в хронологических обзорах петроградской литературной жизни в первом выпуске журнала «Дом Искусств» (1921. № 1.С. 68-74)⁵ и позже развитые Вл. Орловым в комментариях к избранному корпусу «Записных книжек» Блока [Блок, 1965]⁶, были приняты на веру и не подвергались повторной верификации. Почти невостребованной осталась и двухтомная летопись «Литературная жизнь России 1920-х годов: События. Отзывы современников. Библиография» [Галушкин, 2005], где в нарастающей прогрессии перечислены факты деятельности Союза поэтов - от начальных собраний «инициативной группы» до организации «Клуба поэтов», приблизившего, по наблюдению Владислава Ходасевича, конец этой литературной антрепризы⁷. |

Корректная реконструкция истории петроградского Союза поэтов, тем не менее, вполне возможна без привлечения мемуарных фантомов, а также досужих размышлений относительно поведенческих стратегий Блока и Гумилева уже на основании газетной и журнальной хроники 1920 и 1921 гг. Более того, необходимым подспорьем служат сделанные теперь доступными (хотя, как водится, не полностью) факсимиле записных книжек и дневников Блока⁸, издание которых в новом собрании сочинений, судя по темпам выхода прочих томов, займет не одну дюжину лет [Линдеберг, 2011].

Попутно можно усомниться в целой серии утверждений Орлова, высказанных им в примечаниях. Так, запись Блока 14 сентября 1920 г.: «Замятину - статьи о Лире и о Союзе поэтов для ж<урнала> Д<ома> Иск<усств>», - сопровождается ремаркой без пояснений: «Статья о Союзе поэтов не была написана» [Блок, 1965, с. 600]. Тем не менее, обзорная статья «Союз Поэтов», правда, анонимно, была напечатана в журнале «Дом Искусств», как и очерк Блока «“Король Лир” Шекспира» - совершенно в соответствии с его намерениями. Поэтому «Союз Поэтов», хотя бы и в разделе «Dubia», но должен быть включен в корпус нехудожественной прозы Блока. Именно в этой обзорной статье было впервые рассказано, как начинался петроградский Союз поэтов:

Мысль о Союзе поэтов, о своевременности и необходимости профессионального объединения возникла уже давно, но петербургские поэты решили осуществить это объединение, конечно, не по шумному примеру московской «эстрады», а на особых петербургских началах: учредители хотели, помимо защиты профессиональных интересов, найти в стенах союза возможность говорить о стихах и читать стихи, чувствуя себя при этом свободными от требований литературной улицы.

В конце июня с. г. (1920 г. - А.У.) в помещении Вольной Философской Ассоциации впервые собралась организационная группа I в составе: А.А. Блока (председатель), Андр. Белого, Н.С. Гумилева, I М.Л. Лозинского, Н.А. Оцупа, Н.А. Павлович, Вс.А. Рождественского (секретарь) и К.А. Эрберга Ср.: «Организовано Петербургское Отделение Всероссийского Союза Поэтов. Состав президиума: председатель - Ал.Ал. Блок; товарищи председателя - К.А. Эрберг и Н.А. Оцуп; секретари - Н.А. Павлович и Вс.А. Рождественский; казначей - С.Е. Нель- дихен-Ауслендер. Желающие вступить в Союз должны представить на рассмотрение приемной комиссии (А.А. Блок, Н.С. Гумилев, М.А. Кузмин, М.Л. Лозинский) книгу или (<Блок А.?>. Союз Поэтов // Дом Искусств (Петроград). 1921. № 1.С. 74) стихотворений в рукописи. За всеми справками и разъяснениями обращаться к секретарю Вс.А. Рождественскому - Симеоновская ул., 3, кв. 4 - письменно; по пятницам от 4-5 - лично. Тел. 145-73» (Жизнь Искусства (Петроград). 1920. № 517. 30 июля.С. 1; далее газета везде обозначается как ЖИ).

¹⁰ Ссылки на анонимные статьи, сообщения и афиши приведены в круглых скобках в виде выходных данных, без вынесения этих материалов в библиографический список в конце статьи. «Стрельна. Сон на солнце. Веч<ером> - Над. Ал. Павлович, Е.Ф. Книп<ович>, Викт<ор> Третьяков» [ЗК-61, л. 13 об.] (ср.: [Блок, 1965, с. 495]). Поэт Виктор Третьяков вспоминал в очерке памяти Блока, напечатанном рижской газетой «Сегодня» 1 сентября 1921 г.: «В столовой за чаем сидели, кроме поэта и его семьи, еще приехавшая из Москвы барышня, занимавшая у большевиков какой-то видный пост, кажется, по комиссариату просвещения. Барышня рассказывала московские литературные новости. Блок, как всегда, внимательно слушал, изредка вставляя какое-нибудь слово» [Блок в переписке, 1982, с. 504]. В июле 1920 г. Блок подарил ей свою фотографию с инскриптом «Надежде Александровне Павлович на память о начале нашего знакомства» [Дарственные надписи Блока, 1982, с. 111]..

Блок отметил в своей записной книжке, что Павлович появилась у него в субботу, 19 июня 1920 г.¹¹ как эмиссар Валерия Брюсова, возглавлявшего тогда Всероссийский Союз поэтов Брюсов пребывал в должности председателя Всероссийского Союза поэтов с мая 1920 г. до середины февраля 1921 г. [Брюсов, 1976, с. 232].. Спустя неделю она сообщила в Москву об открытии Петроградского отделения ВСП как о fait accompli. «Многоуважаемый Валерий Яковлевич, - писала Павлович 25 июня, - в Петрограде налаживается отделение нашего Союза поэтов. В инициативную группу вошли Блок, Гумилев, Белый (с желанием работать). Завтра я буду говорить с Кузминым, Эрбергом и с несколькими молодыми поэтами, к которым направили меня Гумилев и Блок. Особенно последний очень помогает мне» [Блок в переписке, 1982, с. 503]. В обсуждении планов открытия петроградского Союза поэтов Гумилев участвовал наравне с Блоком, который пометил в записной книжке 22 июня: «Гумил<еву> о Н.А. Павл<ович> (проф<ессиональный> союз) и Третья- к<ове> (перев<оды>, статья)» [ЗК-61, л. 14] (ср.: [Блок, 1965, с. 495]).

Первое совещание по учреждению Союза состоялось в тот же день, как это запомнил Андрей Белый: «22-го .. .Организ<ационное> собрание Ленингр<адского><sic!> Союза поэтов» [Белый, 2016, с. 458]. До своего отъезда в Москву 9 июля Белый успел застать и два других собрания «инициативной группы», имевших место 27 июня и 4 июля. «По поручению Ал<ександра> Ал<ександровича> Блока, - писал Михаилу Куз- мину 24 июня Всеволод Рождественский, - передаю Вам приглашение на организационное собрание Петербургского отделения “Всероссийского союза поэтов” в воскресенье, 4 июля в 8 ч<асов> веч<ера> в помещении “Вольной философской Ассоциации” (Чернышева пл<ощадь>, под<ъезд> № 1). Вас очень нужно» [Блок в переписке, 1982, с. 504] (см.: [Галушкин, 2005, т. 1, ч. 1, с. 583, 589-590]).

«Для проверки литературного ценза вновь вступающих членов, - сообщалось в журнальном обзоре, - решено было учредить особую коллегию в составе А.<А.> Блока, Н.С. Гумилева, М.А. Кузмина и М.Л. Лозинского» (<Блок А.?>. Союз Поэтов // Дом Искусств (Петроград). 1921. № 1.С. 74).Работа «коллегии», состоявшей из трех видных поэтов и одного выдающегося переводчика, которая на протяжении месяца с небольшим разбирала заявки, вынося суждения либо о приеме, либо об отставке кандидатов, подробно освещена в названной публикации «Блок и Союз поэтов» [Рождественская, Тименчик, 1987]. Уместно привести, в качества примера, суждения об упомянутом в приведенных выше записях Блока «поэте, филологе и писателе по вопросам искусства»¹³ Викторе Третьякове (1888-1961), который, прежде чем отправиться поздней осенью 1920 г. в Ригу, застал расцвет деятельности петроградского Союза поэтов:

Стихи В. Третьякова не хуже многих присылаемых, хотя несколько вялы и подражательны. По-моему, можно бы принять его в Союз. Этот вопрос надо решить скорее, потому что ему грозит воинская повинность, и, если мы его примем, могли бы что-нибудь сделать для него.

Ал. Блок

От Третьякова, автора, по-видимому, молодого, можно ждать интересных стихов. Я высказываюсь за его принятие в Союз, хотя бы на правах члена-соревнователя.

М. Лозинский

Членом-соревнователем принять можно.

Ј Н. Гумилев

[цит. по:Рождественская, Тименчик, 1987, с. 687]

Как заметил Р. Тименчик, четвертый «отсутствующий в автографе отзыв Кузмина» [Рождественская, Тименчик, 1987, с. 692], был приведен в рецензии Александра Перфильева на книгу Третьякова «Берег дальний. Стихи» (Tallinn, 1940):

Настоящее признание в литературных кругах он получил в первые годы революции. А. Блок, Н. Гумилев, М. Кузмин очень сочувственно отзывались о стихах молодого поэта и принимали в нем большое участие. Одобренные ими стихи вошли впоследствии в сборник «Солнцерой» (<Берлин,> Петрополис, 1930). М. Кузмин восхищался стихотворением «Вечер», посвященным ему и вошедшим в тот же сборник. О В. Третьякове М. Кузмин в свое время писал:

«В лице В. Третьякова мы имеем настоящего поэта, понимающего серьезные задачи поэзии. Нахожу в его стихах черты своеобразия».

Это очень ценное понимание молодого автора.

Н. Гумилев пригласил В. Т<ретьякова> в свою группу, где слушателями в то время были Вс. Рождественский, Георгий Иванов, Н. Оцуп и др. молодые поэты. Он же поручил Третьякову переводить английского поэта Вордсворта для издательства «Всемирная Литература» [Перфильев, 1940, с. 20].

Первое представление петроградского Союза поэтов было организовано Ларисой Рейснер (Раскольниковой) 4 августа 1920 г. в доме Лассаля. Эту посредственно-жеманную поэтессу, необыкновенно взлетевшую в пореволюционные годы, не без ехидства вспоминал Георгий Иванов: «Была барышня Лариса Рейснер, писавшая стихи о маркизах. За барышней ухаживали, над стихами смеялись. И вот теперь эта барышня - “комарси” <...> Женщина всегда женщина - Лариса Рейснер, говоря, что она “комарси”, немного прихвастнула: “комарси” был, собственно, ее муж, мичман Раскольников. Сама же Рейснер носила всего лишь звание “заместительницы комиссара по морским делам” - “замком по морде”» «А “комарси” значило - командующий морскими силами», - пояснял автор [Иванов, © 1928, с. 161-162]..

К участию в этом официальном представлении Союза поэтов был ангажирован Блок, чье имя должно было наполнить зал бывшего Тенишевского училища. Поэтесса Анна Радлова Месяцем раньше Блок записал в альбом Радловой стихотворение:

Хотел я, воротясь домой, Писать в альбом в стихах, Но -- ах\

Альбом замкнулся сам собой,

А ключ у Вас в руках, И не согласен сам замок,

Чтобы вписал хоть восемь строк Писать стихи забывший

Блок.

Июнь 1920

[Блок, 1999, с. 92],

- отметив его 29 июня в записной книжке: «В Альбом Радловой» [ЗК-61, л. 14 об.] (ср.: [Блок, 1965, с. 495]). 29 декабря 1919 г. по поводу Радловых к Блоку обратился Алексей Ремизов: «Прошу за Радловых Анну и Сергея (Анна Дмитриевна и Сергей Эрнестович Радловы В<асильевский> О<стров> I л<иния> 40 кв. 4) произвести их в члены Дома Искусств и выдать членские билеты» [Блок, Ремизов, 1981, с. 125]. писала об этой уникальной способности Блока в отчете о его выступлении, состоявшемся незадолго до того, 29 июля, под эгидой петроградской Вольной философской ассоциации (Вольфилы) Программа вечера была оглашена в афише: «В помещении Вольфилы (Чернышева пл<ощадь>, д. 2, подъезд 1) в четверг 29-го июля 1920 г. состоится вечер Александра Блока по следующей программе: Р.В. Иванов-Разумник скажет вступительное слово. Александр Блок прочтет 1) поэму “Возмездие”, 2) Стихи. Начало в 7% часов вечера» [Блок в переписке, 1982, с. 506]. Блок отметил это чтение в записной книжке: «Мой вечер в Вольфиле (Вступ<ительное> сл<ово> Ив<анова>-Раз<умника>). Были мама и Люба. Хорошо» [ЗК-61, л. 17] (ср.: [Блок, 1965, с. 497]).:

Когда вчера вечером в переполненном белом зале на Чернышевой площади, 2 (в здании Государственного архивного фонда. - А. У.) я слушала Блока, я вспоминала строки другого великого поэта, Баратынского:

И поэтического мира

Огромный очерк я узрел,

И жизни даровать, олира, Твое согласье захотел.

Не олимпийски прекрасная ясность Пушкина, а мучительная, объемлющая огромный очерк мира мысль Баратынского таинственно и пышно расцвела через сто лет в Блоке, ибо Баратынский был одним из тех мучеников искусства, которым дано всё видеть и всё знать, а Блоку дано не только знание тайного, но и власть претворять тайное в явное.

И этим поэзия Блока всегда откровение для тех, кто имеет уши, чтобы слышать.

На вечере, устроенном <издательством> «Алконост», Блок читал фрагменты поэмы «Возмездие», первая песня которой была напечатана в «Русской Мысли». Написана поэма четырехстопными ямбами и содержание ее - история трех поколений одной русской семьи, начиная с семидесятых годов.

Со времени «Евгения Онегина» в русской поэзии не было такого мастерского изображения эпохи, изображения времени и места действия, которое неразрывно связано и определяет само действие. <...> И так же, как блестящие и победно успокоенные 20-е годы прошлого столетия мы называем Пушкинским временем, так наши потомки с правом, ибо они будут знать «Возмездие», «Скифы» и «Двенадцать», назовут наши бушующие годы временем Блоковским [Радлова, 1920, с. 1].

Несмотря на привычку к аншлагам, Блок отказался читать стихи, а предпочел сказать несколько общих слов о Союзе поэтов, видимо, предчувствуя, что собравшаяся аудитория окажется совсем чужой и будет предрасположена к тому, чтобы услышать иную поэзию - «революционную». Рейснер с удовольствием использовала этот эпитет где ни попадя, в том числе и по отношению к Блоку. «Вернуться в Петербург после трех лет отсутствия почти страшно, - восклицала она в одном из фельетонов, - что с ним сталось, с этим городом революции и единственной в России духовной культуры? <...> Неужели же в пустыне духа, которую третий год проходит борющаяся новая Россия, неужели в мертвом конце осады, среди страданий, поражений и побед великого народа не подымется голос поэзии, науки и искусства, чтобы благословить, чтобы увенчать эти жертвы, это одиночество в целом мире, эту геройскую обреченность? Неужели никто, кроме Ал. Блока, не даст революции чистого имени и вечного стиха?» [Рейснер, 1920, с. 2].

Однако для присутствовавших в зале б. Тенишевского училища слушателей «революционная» поэзия означала совсем иное, чем то, что продвигала Рейснер, поэтому появления Блока оказалось недостаточно. Потребовалось доказательство безоговорочного принятия новой власти и успешной перековки в «революционные» поэты. Для этого на сцену был выставлен Сергей Городецкий, в прошлом литературный соратник Гумилева и отставной синдик «Цеха поэтов», недавно объявившийся в Петрограде и безоговорочно присягнувший новому режиму. «Это время он провел в Закавказье за пределами советской России, куда он бежал, оглушенный первыми громами революции, - писал пролетарский поэт Федор Грошиков. - Правда, путь из Закавказья в Петроград довольно далекий и нелегкий, но С. Городецкий сделал путь еще более далекий и еще более трудный - он пришел к революции. Он пришел с “того” вражеского лагеря» [Грошиков, 1920, с. 4]. Впрочем, оправдать Городецкого не представлялось возможным, как бы он ни старался соответствовать новому правопорядку:

4 августа состоялось первое выступление «нового» С. Городецкого с чтением последних произведений.

Творчество Городецкого многим известно. В свое время немало говорилось и писалось о нем как о создателе своеобразного течения в поэзии, давшего впервые каноны акмеизма.

Многие еще не забыли лучшего сборника его стихов «Ярь», вышедшего в годы беспросветно-душной реакции (1907 г.). В эти дни мистических сумерек человеческой мысли он создал своих солнечных, ярких, языческих богов, осветивших гнилое, нездоровое болото общественной жизни.

В дальнейшем своем творчестве Городецкий потерял себя и своих ярких богов и с головой ушел в интеллигентную пошлятину, а с началом войны в позорный шовинизм. Трудно простить поэту его известное стихотворение «Сретение царя». Но в то время не он один поддался на провокацию патриотизма; в ней повинна, за небольшим исключением, вся тогдашняя интеллигенция.

Автор прочитал ряд новых стихотворений из циклов: «Молот и Серп», «Нефть» и «Грузинские ночи» [Там же].

В своих воспоминаниях Николай Тихонов описывал этот вечер едва ли не как процесс публичного избиения Городецкого:

Ларису Рейснер я почти не знал, я слышал, что она стала комиссаром Балтфлота. Но сочетание Городецкого и ее вступительного слова настолько поражало, что я пошел на этот вечер.

Народ, конечно, был самый разный. Главным образом молодежь, студенты, молодые рабочие женщины. Эти люди представляли зрелище восторженное, они все были обносившиеся, полуголодные, скромные. Это пришли люди действительно слушать стихи.

И вдруг перед нами появилась красотка. Молодая красавица, блестящая, она была великолепно, я бы сказал, вызывающе одета, в розовой шляпке, очень уверенная. Я не знал Ларисы Рейснер и первый раз сс в жизни ее видел, и она производила впечатление какого-то видения из другого мира. Начался вечер. <...> И вдруг с первых же слов этой красотки начался полный разгром Городецкого. Это был такой разгром, как будто его пригвоздили к позорному столбу, против него были обращены ядовитые речи, смертельные обвинения. После такого выступления участнику можно <было> только возмутиться и протестовать.

Но никаких протестов не было, Городецкий сидел, слушал. И вот Лариса Рейснер кончила свою обвинительную речь и, довольная собой, села как ни в чем не бывало. Городецкий подошел к ней, горячо поблагодарил за выступление и даже поцеловал почтительно ее руку. Потом он начал читать стихи. Но стихи читал революционные Чтобы показать свою лояльность, Городецкий тогда же напечатал стихотворный фельетон «Покойнички» с несуразной концовкой:

Где стоял, там и сел

На сенце я:

До конца уразумел,

Что значит интеллигенция.

[Городецкий, 1920a, с. 3] [Тихонов, 1980, с. 116-117].

Судя по тому, что у вечера в «Тенишевском зале» была предыстория См. индифферентную запись Блока: «Вечер Городецк<ого> с Л. Рейснер в Тениш<ев- ском> Зале, мое слово о “Союзе поэтов” - в 7 часов» [ЗК-61, л. 17 об.] (ср.: [Блок, 1965, с. 498])., можно предположить, что Городецкому было известно о том, через что ему предстоит пройти на «трудном пути к революции». 20 июля они вместе с Рейснер посетили Блока, который отметил в записной книжке: «Лар<иса> Мих<айловна> Раскольникова вечером, Городецкий и Е.Ф. Книпович и Оцуп» [ЗК-61, л. 16] (ср.: [Блок, 1965, с. 497]). Присутствовавший поэт Николай Оцуп позже написал об этом визите:

Внизу послышался треск мотора. «Вероятно, за мной из Чека», - улыбнулся Блок. Любовь Дмитриевна встала и, поглядев в окно, крикнула: «Сашенька, какая-то дама и... Сережа Городецкий». В передней, куда Блоки вышли встретить гостей, раздались восклицания и даже звуки поцелуев.

- Так ты жив? - спросил Блок.

- Благодаря ей, благодаря Ларисе Михайловне, - отвечал Городецкий, бывший с белыми белым, с красными красным, но захваченный красными, как белый где-то на юге, и в самом деле спасенный от расстрела комиссаршей Ларисой Рейснер. Спутницу Городецкого, ныне покойную, я знал еще по университетскому кружку поэтов. Амбициозная, красивая, сероглазая поэтесса, издательница и редактор претенциозного журнальчика «Рудин» Лариса Рейснер тогда уже обещала стать чем-то из ряда вон выходящим. Она и стала комиссар- шей, женой Раскольникова, блестящей звездой советских салонов. Утверждают, что, будучи комиссаршей во флоте, она сама подписывала смертные приговоры.

Городецкий и Рейснер, только что приехавшие с юга, восторженно заговорили о «Двенадцати». Блок молчал.

- Покажи, Саша, все, что выпустил за это время, - попросил Городецкий.

Блок покорно пошел за книжечками «Алконоста».

Просмотрев книжечки, Городецкий начал говорить о себе, о мерзавцах белогвардейцах, о великой красной армии, о гениальном Раскольникове, о том, какою дорогой ценой он, Городецкий, купил счастье жить в великой рабочей республике. Блок слушал эту коммунистическую тарабарщину, всё более и более омрачаясь.

Чтобы изменить разговор, мать Блока спросила Ларису Рейснер:

- Как же вы себя чувствуете среди матросов. Вероятно, атмосфера простая, здоровая.

- О, нет, половина матросов больна сифилисом.

Лариса Рейснер любила бравировать цинизмом, и у Блока хотела щегольнуть свободной от «предубеждений и ложного стыда». После неловкой паузы Рейснер обратилась к Блоку с предложением прочесть несколько лекций во флоте.

Блок отказался с милой улыбкой.

- Но паек... - начала Рейснер.

Блок отказался резко, уже без улыбки [Оцуп, 1927, с. 4].

«Первое, что он мне сказал, когда мы обнялись летом 20-го года после долгой разлуки, - припоминал Городецкий, - это то, что он колет и таскает дрова и каждый день купается в Пряжке. Он был загорелый, красный, похожий на финна. <...> Встреча эта была чудесная, незабвенная. “Милому с нежным поцелуем”, написал он мне на “Двенадцати”. Опять сидели за столом, как в юности, все, Любовь Дмитриевна <Блок> и Александра Андреевна <Кублицкая-Пиоттух>» [Городецкий, 1922, с. 87]. Блок, действительно, подарил Городецкому «Двенадцать» (Пг., сс 1918) с инскриптом «Милому Сергею Городецкому с нежным поцелуем. Ал. Блок. 20 июля 1920» [Дарственные надписи Блока, 1982, с. 52].

22 июля Кублицкая-Пиоттух писала Марии Бекетовой: «Приехал Городецкий. Был у нас. Он всё такой же веселый и славный. Записался в партию коммунистов» [Блок в переписке, 1982, с. 505].

Действительно, по прибытии в Петроград Городецкий придерживался в своих печатных выступлениях исключительно большевистской линии. «Вся огромная писательская братия отыгралась от революции одной, правда гениальной, но всё же одной поэмой: „Двенадцатью“ Александра Блока“», - писал он в «Разложении интеллигенции» [Городецкий, 19206, с. 1] См. также в написанном им некрологе Блока: «На грани двух миров стоит он, зоркий и печальный, проклиная прошлое и благословляя будущее» [Городецкий, 1921, с. 58]. В другом памфлете, напечатанном несколько дней спустя в той же газете, он снова не смог обойти поэму Блока: «В общем, поэзия постояла за себя. И как венец ее, как первый поэт наших дней, медленно, но верно растет Блок. Его “Двенадцать”, написанные в атмосфере саботажа, поистине подвиг. И если б он раскрыл сейчас свои уста и за двенадцатью увидел миллионы, - а это будет, этого все ждут, как праздника, - если б он допустил себя до радости понять всё происходящее, то за судьбу поэзии можно было б быть спокойным» [Городецкий, 1920в, с. 2] В тот же день Блок отметил в записной книжке: «Моховая. Хлеб. Горьк<ому> об Оцупе. Жалованье (Всемирка). Всё заседание - о фельет<оне> Городецкого и о пайках» [ЗК-61, л. 18 об.] (ср.: [Блок, 1965, с. 499]). См. также чуть более поздний памфлет Городецкого «Литература и мещанство» [Городецкий, 1923]..

Категорическим неприятием такой «смены вех» можно объяснить отсутствие на вечере петроградского Союза поэтов Гумилева, одного из его учредителей, тем более что за два дня до этого Городецкий побывал на его чтениях в Доме Искусств Как было объявлено в афише: «В Понедельник, 2-го Августа ВЕЧЕР Н. ГУМИЛЕВА

1) Из африканских воспоминаний (проза). 2) “Дитя Аллаха” (Драматическая поэма).

3) Стихи. Начало в 7 час. веч.» (цит. по:[Гумилев, 1988, между с. 128-129]). См. отчет о вечере: [Оцуп, 1920, с. 1]. В тот же день накануне выступления Гумилев провел занятия в переводческой студии М. Лозинского: «В малиновой гостиной заняты все стулья и крес-ла и сидят на ковре. Два окна закрыты ставнями, а на фоне третьего колючий, сутулый,в лиловой куртке - Ремизов, он читает. И голос его звучит таинственно и уютно. Я слу-шаю с большим удовольствием и жалею, что нет рукоделья. <...> Затем в зале звонко взлетают отточенные рифмы. Это - Гумилев. Я сижу, широко открывая глаза» [Оношко- вич-Яцына, 1993, с. 379].. «В четверг (5-го августа 1920 г. - А.У.) я познакомилась с Сергеем Городецким... - записала чувствительная современница. - Он мне не понравился. Лицо - хищной птицы. Зубы - хищного зверя. И говорит обо всем со страшным апломбом» [Оношкович-Яцына, 1993, с. 380]. Сам же Городецкий потом признавался в одной из автобиографий: «Летом вместе с Ларисой Рейснер я поехал по Волге в Нижний, где в Сормове состоялось первое мое выступление перед русской советской аудиторией. Затем работал в Петрограде, где меня назначили начальником литературной части Политуправления Балтфлота. Из старых друзей я встретился с А. Блоком. Встречи с Н. Гумилевым окончились полным разрывом» [Городецкий, 1966, с. 19]См. также его записки, отправленные Рейснер 1 августа 1920 г. со следующим пояс-нением: «Дорогой друг. Я написал вам этапы своего мучительного литературного пути.Все воскресло в памяти. Многое во мне вам станет понятным. Сохраните эти листы - это единственное, что я о себе записал. Посылаю книги. Целую ваши милые руки и Федора Ф Федоровича (Раскольникова. - А. У.) целую» [Городецкий, 1969, с. 187]..

Вскоре после расстрела Гумилева Городецкий позволил себе неуместные высказывания по его адресу в воспоминаниях об умершем Блоке, впрочем, и его не избавив от упреков. Без тени смущения припомнил он и свое позорное появление на сцене Тенишевского зала:

Усталой души Блока хватило только на последний порыв. И за месяц своего пребывания в Петербурге я скоро убедился, что первое впечатление о сохранности его первоприродных сил было у меня преувеличено. Вскоре я его увидел во всех позах его последней жизни: на вечере его в Вольфиле, где он читал «Возмездие» аудитории из дам и барышень, любивших в нем совсем не то, куда он шел сокровенно; в палаццо «Всемирки», где он дэндировал революцию вместе с ненавистным ему Гумилевым; в канцеляриях, в заседаниях. Был еще хороший момент, когда он пришел к Раскольниковым в Адмиралтейство, ...где Лариса Рейснер, прошедшая всю Волгу и Персию с революционерами, была неодолимым агитатором, где были немецкие товарищи, приехавшие на Коминтерн. <...> Любовь и уважение этих новых людей дали ему оценить петербургское литературное болото, которое затянуло его с головой. Он опять был весел, молод, остроумен и силен. Но на утро опять начиналась осада эстетов и литераторов и канцелярская скука. <...>

На моем вечере в Думе, где я читал новые стихи, в которых с обычным мне наскоком на будущее фиксировал в данность желаемое и требуемое, он очень взволнованно говорил мне, что не всё принимает, что я многого не вижу и не знаю «Я все еще запряжен в балтфлотские дела, и к тому же начинаю “линять” - устаю, - писал Городецкий Блоку 8 августа. - И все нет тихого вечера для беседы с тобой, что мне особенно нужно после твоих фраз о моих стихах. Мне было очень трудно перед аудиторией, от которой я совершенно отвык, - на моем вечере. А ведь то, что я выступил именно перед ней, было, м<ожет> б<ыть> бессмысленным опытом начать стягивать концы раны, оторвавшей интеллигенцию от революции, - что делаешь и ты - “Двенадцатью”, и что, по-моему, первый долг твоего союза поэтов. Но ничего не вышло, у меня было ощущение горькой пустоты после вечера, я опять попался на удочку чуда» [Блок, Городецкие, 1981, с. 61].. Этот разговор продлился потом, и в последние дни перед моим отъездом дошел до разлада, правда, не такого, какой у меня произошел с депутацией петербургской интеллигенции, возглавляемой Гумилевым, но всё же трещина ощутилась очень болезненно, и с этим тяжелым впечатлением я и уехал, чтобы не увидеть Блока никогда больше [Городецкий, 1922, с. 87-88] Об отношениях Гумилева с Городецким после возвращения последнего с Кавказа см.: [Тименчик, 2017, с. 496-506]..

Осенью 1920 г. вечера петроградского Союза поэтов стали проводиться достаточно регулярно. Пробный «Вечер поэтов с музыкальным отделением», в котором было заявлено выступление Гумилева и Владимира Пяста, состоялся в Павловске, в 1918 г. переименованном в Слуцк См. афишу: ЖИ. 1920. № 550. 7 сентября. С. 1. Ср. оговорки А. Кублицкой-Пиот- тух в письмах к М. Бекетовой 3 сентября: «Про Союз поэтов: он еще только налаживается», - и 18 сентября 1920 г.: «“Союз поэтов” еще только возникает, ничего не оформилось, и не знаю будет ли в нем толк. Некому руководить. Деточку (А. Блока. - А. У.) чуть не силком принудили быть председателем, и Надя Павлович - секретарь, растеряха, больная, беспорядочная и проч.» [Блок в переписке, 1982, с. 509, 510].. «7 сентября состоялся первый вечер поэтов в Павловском вокзале, - говорилось в газетном отчете. - В первом отделении вместо Н.С. Гумилева выступил Сергей Ауслендер-Нель- дихен, Вл. Пяст, Н.М. Граудан (заменивший виолончелиста Е.В. Вольф- Израэля) и Р.А. <Г>риневич (пение). Большое впечатление произвела во втором отделении поэтесса <Н.В.> Голубицкая-Корсак, как мастерством своего стиха (“Псалом”, “Перстень” и др.), так и совершенством передачи» (ЖИ. 1920. № 554-555. 11-12 сентября. С. 2. Ср.: [Галушкин, 2005, т. 1, ч. 1, с. 617-618]).

В начале сентября было принято решение, что постоянной площадкой для поэтических вечеров петроградского Союза поэтов станет Дом Искусств, или «“Диск”, как иногда его называли» [Ходасевич, 1997, с. 275]. Параллельно с этим вопросом обсуждалось участие членов Союза поэтов в дебютном выпуске журнала «Диска». 8 сентября Блок отметил в записной книжке: «На Засед<ании> Высш<его> Совета Дома Иск<усств> (о кн<ижной> лавке, о журнале)», а еще несколько дней спустя записал: «Н.А. П<авлович> - поселить в Доме Искусств > Благодаря участию Блока, Павлович поздней осенью 1920 г. переехала из Макси- милиановского переулка в общежитие Дома Искусств. «Заключительные слова» Эдгара в редакции Блока приведены Вл. Орловым по хранившейся у него машинописи перевода «Короля Лира» с пометками Блока и Замятина (см.: [Блок, 1965, с. 600]):

Смиримся же пред тяжкою годиной;

Да, говорите, что подскажет сердце, Никак не то, что говорить должны. Всех больше вынес старец. Юны мы, Не суждено нам видеть столько тьмы.» [ЗИ-61, л. 20 об.] (ср.: [Блок, 1965, с. 501]).

«Для публичных выступлений Союз поэтов вошел в соглашение с Домом Искусств, в залах которого состоялось пять вечеров стихов, - сообщалось в обзорной статье. - Первый 4-го сентября - Ал. Блок. - “Возмездие” (поэма), В. Зоргенфрей, Н. Оцуп - “Александрина” (поэма), Всеволод Рождественский, Надежда Павлович - “Серафим”, М. Шкапская - “Mater Dolorosa”. Второй - 11 сентября: Н. Гумилев, Георгий Иванов, Наталия Грушко, Борис Евгеньев, Л. Берман, С. Нельдихен-Ауслендер, Ирина Одоевцева. Третий вечер: Вера Аренс, Дм. Крючков, М. Кузмин, О. Мандельштам, Анна Радлова, Дм. Цензор и т.д.» (Союз Поэтов // Дом Искусств. 1921. № 1.С. 74.). Указанные в этом отчете даты - неверны, но именно из этого отчета они попали в публикации последующих лет, начиная уже с рукописи Лукницкого Публикаторы «Трудов и дней Н.С. Гумилева» в подтверждение ссылаются и на хронику «Николай Гумилев» Е. Степанова (в кн.: [Гумилев, 1991, с. 418-419]), который позаимствовал даты вечеров Союза поэтов из того же журнального отчета..

Вечера Союза поэтов были запланированы на общем заседании 7 сентября:

Устроить в ближайшем времени следующие вечера в Доме Искусств:

1) В среду 15-го сент<ября>.

Стихи

1 отд<еление>

В. Зоргенфрей

Н. Оцуп

Н. Павлович

В. Рождественский

М. Шкапская

2 отд<еление>

А. Блок - «Возмездие» (поэма)

2) Вечер стихов с участ<ием> Н.С. Гумилева

3) 29 сент<ября> юбилейный вечер М. А. Кузмина

Устройство вечеров (за исключ<ением> худож<ественной> части вечера М.А. Кузмина) поручить хозяйств<енной> комиссии.

[цит. по:Рождественская, Тименчик, 1987, с. 691-692]

Как извещала газета «Жизнь Искусств» в развернутой статье «В “Союзе поэтов”», начало «публичным выступлениям» в Доме Искусств, согласно решению Высшего Совета, должен был положить поэтический вечер 15 сентября 1920 г.:

Союз поэтов устраивает ряд вечеров, в которых примут участие: Ирина Одоевцева, Вера Аренс, Анна Ахматова, Л. Берман, А. Блок, Вл. Гиппиус, С. Городецкий, Наталия Грушко, Н. Гумилев, Борис Евгеньев, К. Эрберг, В. Зоргенфрей, Георгий Иванов, Вл. Княжнин, Дм. Крючков, М. Кузмин, М. Лозинский, С. Нельдихен-Ауслендер, Николай Оцуп, Надежда Павлович, Всеволод Рождественский, Анна Радлова, Лариса Рейснер, Маргарита Тумповская, Александр Тамам- шев, Дмитрий Цензор, Мария Шкапская.

Первый вечер состоится в Доме Искусств в среду, 15-го сентября, по следующей программе: Александр Блок - «Возмездие» (поэма), Николай Оцуп - «Александрина» (поэма), В. Зоргенфрей, Н. Павлович, Вс. Рождественский и М. Шкапская - стихи. <...>

Все справки, касающиеся «Союза», дает секретарь по телефону 145-73 от 4-6 по пятницам (Симеоновская, 3, кв. 4) (телефон и адрес Вс. Рождественского. - А.У.). Возобновлен прием стихов для желающих вступить в «Союз» (Приемная комиссия: А. Блок, Н. Гумилев, М. Кузмин, М. Лозинский) (В «Союзе поэтов» // ЖИ. 1920. № 556. 14 сентября. С. 2).

Первый вечер Союза поэтов состоялся только неделю спустя: «Назначенный на среду 15 сентября в Доме Искусств первый вечер “Союза поэтов” переносится на среду 22 сентября. Программа та же», - но с тем же заявленным составом выступающих (ЖИ. 1920. № 557. 15 сентября.С. 1.). Блок отметил в записной книжке: «22 ср<еда>. 1^ыи Вечер Союза Поэтов в Доме Иск<усств>» [ЗК-61, л. 21 об.] (ср.: [Блок, 1965, с. 502]).

Следующим стало чествование Михаила Кузмина. «В среду 29-го сентября в Доме Искусств состоится юбилейный вечер М.А. Кузмина, ввиду исполнившегося пятнадцатилетия его литературной деятельности, организуемый Петербургским Отделением Всероссийского Союза поэтов, - говорилось в официальном заявлении. - В вечере принимают участие: М.А. Кузмин, О.А. Глебова-Судейкина, А.И. Мозжухин, В.Я. Хортик, А.М. Примо и др. В фойе выставка книг, нот, рукописей, рисунков и портретов» (ЖИ. 1920. № 568. 28 сентября. С. 2. См. также афишу: ЖИ. 1920. № 566-567. 25-26 сентября. С. 1). Дополнительные подробности сообщил обозреватель «Жизни Искусства»: «29-го сентября там же Союз поэтов чествует пятнадцатилетие литературной деятельности М.А. Кузмина. В программе намечено: пьеса “Два брата или Счастливый день” в исполнении труппы Передвижного театра и музыкальное отделение, составление которого поручено В.Г. Каратыгину. М.А. Кузмин прочтет ряд своих неизданных стихов. В фойе будет устроена выставка рукописей, нот, книг и рисунков» (В «Союзе поэтов» // ЖИ. 1920. № 556. 14 сентября. С. 2).

Это чествование отвечало странной привязанности Кузмина к публичному празднованию собственных дат. Так, предыдущий свой «юбилей» он отмечал 29 октября 1916 г. в петроградском театре-кабарэ «Привал комедиантов», где специально к «Х-летию литературной деятельности М.А. Кузмина» был подготовлен спектакль, включавший также «мимический» балет «Выбор невесты» в постановке хореографа Бориса Романова с декорациями Мстислава Добужинского [Конечный и др., 1989, с. 127-130]. Программа «юбилейного вечера» Союза поэтов не предполагала балетных номеров, но подготовка к нему все равно оказалась довольно непростой.

Накануне празднования организатор юбилея балетный критик Аким Волынский получил паническую записку от Корнея Чуковского: «Я должен уйти экстренно; позвольте самым решительным образом отказаться от завтрашнего выступления на вечере Кузмина. Как я ни думал, никакой речи у меня не выходит. Тороплюсь сообщить Вам об этом, чтобы Вы могли своевременно принять меры. Мне кажется, что Профсоюзу не надо выступать. Всё же это не идейное объединение, а чисто матерьяльное» [Чуковский, 2013, т. 14, с. 443] Ср. его нелестное замечание о Волынском в дневниковой записи 11 января 1920 г.: «Поразительный человек! Природный приживальщик. Живет у нас в Доме Искусств - припеваючи и все ноет, все жалуется - заработки у него огромные, - человек он одинокий, но все попрошайничает...» [Чуковский, 2013, т. 11, с. 285].. Еще раньше сомнения в состоятельности вечера выразил сам Кузмин. «Разные дела. По-моему, с юбил<еем> мало, что выйдет. Гумилев и Блок писать отказались», - записал он в дневнике 17 сентября [Кузмин, 1981, с. 163].

Тем не менее, все сложилось замечательно - на вечере выступили и Блок, и Гумилев. «Пошли в Дом Искусств. А за нами прислали лошадь, - записывал 29 сентября Кузмин. - Прямо меня провели к Чуковскому и там держали долго. Блок, Рождеств<енский>, Оцуп, Грушко меня берегли. Все вышло отлично, душевно и прилично. Блок читал очень трогательно» [Там же]. «Юбилейный вечер МА. Кузмина (Союз Поэтов в Д<оме> Иск<усств>), - пометил в тот же день в записной книжке Блок. - Приветствие ему» [ЗК-61, л. 22] (ср.: [Блок, 1965, с. 503]). «На вечере Кузмина я стихов не читал, а читал ему приветствие в прозе», - сообщил он 18 октября Надежде Нолле-Коган [Блок, Нолле-Коган, 1981, с. 346]. «Домосед и нелюдим, он все же выступает на юбилейном вечере М. Кузмина, - вспоминал блоковскую речь В. Третьяков, - и его приветствие, как всегда, затрагивает глубо-скрытые душевные струны. Он роняет вещие слова: “Мы должны сберечь поэта”, - и сразу все прочие формальные адреса погасли, забылись» [Третьяков, 1927, с. 2].

Блок также оставил автограф на юбилейных страницах «Чукоккалы», между другими записями: «32 м<инуты> 8-го. М. Кузмин - юбилей вместе с тем и моего знакомства с К.И. Чуковским»; «8 <часов>. 15 <минут>. Обезьяньему кавалеру Корнею Чуковскому в день юбилея Кузмина. Ну! Ну! Н. Гумилев»; «В кондуите Чуковского расписался. Виктор Шкловский. Ник. Оцуп»; «Юбилей Кузмина удался. Мне ужасно понравился весь дух. А. Кублицкая-Пиоттух»; «Молчу и жду чужих речей. Сам я оратор, увы, не юбилейный. А. Волынский» [Чукоккала, 1999, с. 273] «В Доме Искусств было отпраздновано несколько юбилеев, - пояснял Чуковский. - Среди них мне особенно памятен юбилей поэта Михаила Алексеевича Кузмина, на котором Блок произнес задушевную речь. “Как это чудесно, - говорил он, обращаясь к юбиляру, - что, когда мы все уйдем, родятся новые люди, и для них опять зазвучат ваши `Александрийские песни' и ваши `Куранты любви' - те самые, которые омывали, и пропитывали, и жгли солью музыкальных волн души многих из нас. Мы от всего сердца желаем, чтобы создалась, наконец, среда, где мог бы художник быть капризным и прихотливым, как ему это нужно, где мог бы он оставаться самим собой, не будучи ни чиновником, ни членом коллегии, ни ученым”. На юбилее присутствовала мать Блока, которая горячо аплодировала сыну» [Чукоккала, 1999, с. 273]..

Поклонник Кузмина критик Эрих Голлербах сообщал подробности вечера в отчете, написанном по свежим следам для «Жизни Искусства»:

Первое приветствие произнес А.А. Блок от имени Всероссийского Союза поэтов, который, по словам оратора, задается целью сберечь таких людей, как М.А. Кузмин, охранить их от суровых условий повседневности, дать поэту возможность работать непринужденно и бестревожно. «Года проходят, многое изменилось, - сказал А.А., - а вы - всё тот же:

Венок над головой, полуоткрыты губы, Два ангела напрасных за спиной».

Были и еще речи. Говорили: Н.С. Гумилев от коллегии редакторов издательства «Всемирная Литература», Б.М. Эйхенбаум от Дома Литераторов, В.<А.> Чудовский от Дома Искусств, С.<М.> Алян- ский от «Алконоста» (прочитавший также потешный адрес, сочиненный А.М. Ремизовым в свойственном ему стиле), В.<Б.> Шкловский, В.<Р.> Ховин. <...>

Отвечая ораторам, М.А. Кузмин в кратких словах поблагодарил всех присутствующих за внимание и честь.

Новый рассказ, прочитанный М.А., и стихи, прочитанные им во 2-м отделении, показали, на какой чудесной высоте продолжает держаться талант писателя, который, в противоположность многим «маститым», с годами не разменялся на пустяки, не утратил силы и свежести своего дарования. <.>

Вечер закончился стихами М.А., которые ему пришлось бы читать без конца, если бы не позднее время; публика была безжалостна к своему любимцу и бурными аплодисментами выражала желание слушать еще и еще красочные, мелодичные стихи, изысканные [Голлербах, 1920, с. 2].

Вообще «Жизнь Искусства» устроила настоящий «праздничный парад». В приуроченном к юбилею выпуске газеты на первой странице были опубликованы статьи «О прозе М. Кузмина» Бориса Эйхенбаума [Эйхенбаум, 1920] и «Необходимый парадокс. (М.А. Кузмин и “Жизнь Искусства”)» Николая Стрельникова (под его поэтическим псевдони- §

мом «Яков Пущин») [Стрельников, 1920]. 7 октября там же была напе- о чатана статья Виктора Жирмунского «Поэзия Кузмина» [Жирмунский, 1920], а 12 октября - очерк Игоря Глебова (Бориса Асафьева) «Музыка Ju в творчестве М.А. Кузмина» [Асафьев, 1920]. При том, что в месяцы, g предшествующие юбилею, в газете появилось лишь единственное сообщение о его литературной работе: «Писатель М.А. Кузмин, по заказу издательства <З.И.> Гржебина, заканчивает монографии композиторов © Гретри, Россини и Делиба» (ЖИ. 1920. № 502. 13 июля. С. 1).

Оказавшаяся на праздновании в Доме Искусств неожиданно и в сопровождении влюбленного в нее Михаила Лозинского³⁰ Ада Оношкович- Яцына (1896-1935) описывала свои впечатления от «юбилейного вечера»:

Когда я попала в битком набитый душный зал, где на эстраде что- то читал, запинаясь, маленький ненастоящий Кузмин, <меня> сразу охватила удивительно родная атмосфера.

Вот в углу черная голова Раи <Блох>, Лева Лунц, Катя <Малкина>, а между <Николаем> Радловым, <Валерианом> Чудовским, Анной Радловой, <Николаем> Оцупом, Гумом <Гумилевым> и К° - Шер- фоль <Лозинский>.

Кузмин дочитывал рассказ, по-видимому, что-то интересное о двух близнецах, но, опоздав к началу, я ничего не могла понять. Дребезжащий голос звучал откуда-то издали, глотались и слова. Я бросила тщетную попытку постигнуть, в чем дело, и занялась тем, что рассматривала профиль Шера <Лозинского>. Кузмин кончил, и начались вокальные номера. Второе отделение. Я теряла представление о времени и месте, слушая Александрийские песни. Затем на эстраде пели старинные раскольничьи «духовные песни», похожие на нестеров- ские рисунки - «пятница, красота христианская». Я знала, что Шеру они нравятся больше Александрийских песен, и когда Катя спросила его об этом - так и оказалось³¹ [Оношкович-Яцына, 1993, с. 384].

В обзорной статье «Союз Поэтов» вечер Кузмина был признан едва ли не самым успешным из устроенных в Доме Искусств:

Наиболее удачным из всех начинаний Союза <поэтов> следует считать юбилейное чествование М.А. Кузмина (пятнадцатилетие литературной деятельности), прошедшее с исключительным подъемом и успехом (29 сентября в Доме Искусств). Были оглашены приветствия: от Союза поэтов (Ал. Блок), от издательства “Всемирная Литература” (Н. Гумилев), от изд<атель>ства “Алконост” (<С.> Алянский), от изд<атель>ства “Очарованный странник” (В.Р. Ховин), от Дома Литераторов (Б.М. Эйхенбаум), от “Общества Изучения Поэтического Языка” (Викт. Шкловский).

Более того, этот вечер стал темой стихотворения Александра Белен- сона «На юбилее М.А. Кузмина», вторую половину которого он посвятил выступлению Блока и повторил слова из его речи - «Мы должны сберечь поэта»:

Александрийской мне затеи Стихи Духовные милее, В них вера русская видна. Как на старинных медных кубках, Острится профиль Кузмина. Певец сетей, голубок хрупких, Ведомый мудростью вожатый, Он держит розу, и она, Любовно кем-то подана, Рукою бережной не смята.

А рядом профиль светлый Блока, Задумчивый, голубоокий В искусственном мерцанье свеч. С улыбкой беззащитной детской Его взволнованная речь О доле русской, не немецкой.

О том, что средь развалин храма, Где прежде крест был, нынче - меч, Должны поэта мы беречь И сохранять разбитый мрамор.