Шеля А. "Русская песня" в литературе 1800-1840-х гг.

Размещено на http://www.allbest.ru/

Автономная некоммерческая образовательная организация высшего уровня «Европейский университет в Санкт-Петербурге»

ШЕЛЯ А. «РУССКАЯ ПЕСНЯ» В ЛИТЕРАТУРЕ 1800-1840-Х ГГ.

Н.Н. Мазур

Санкт-Петербург

Аннотация

песня шеля литературный народный

Эволюция жанра «русской песни» (литературных стилизаций народных песен), описанная в книге Артема Шели, в рецензии рассмотрена с точки зрения социальной истории литературы и культурной истории идеологии.

Ключевые слова: литературные стилизации фольклора; национальная идеология; концепции универсального и органического гения; литературная репутация и литературная стратегия романтических поэтов-песенников.

Annotation

Nataliya N. Mazur Book review: SHELYA, A.

“THE RUSSIAN SONG” IN THE 1800-1840s LITERATURE.

Tartu: Tartu University Press, 2018

Independent non-profit educational organization of higher education

European University at St. Petersburg

Evolution of the so-called “Russian song” genre or the imitations of folk songs by professional poets reconstructed by Artem Shelya in this review is considered in the context of social history of literature and cultural history of ideology.

Key words: literary imitations of folk-songs; theories of “universal” and “organic” literary genius; reputation and strategy of romantic bards.

Основная часть

В монографии Артема Шели рассматривается, возможно, самый насыщенный и интересный этап в истории микрожанра «русской песни». Изучение подражаний народной песне, созданных профессиональными литераторами, важно далеко не только с точки зрения истории жанров. Гибридный характер этого микрожанра и его отчетливые социальные коннотации позволили автору рецензируемой монографии раскрыть массу интересных сторон в истории литературы и культуры того времени.

Во введении автор кратко, но емко описал европейский контекст, в рамках которого сформировалась традиция имитации народной поэзии. Вначале возник эмоционально окрашенный интерес к историческому прошлому, требовавший непосредственного контакта с памятниками (и по возможности их собирания); отличительной чертой этого широко распространившегося в XVIII в. интереса, который с легкой руки Аральдо Момильяно получил название “аШщиапап^т”, было то, что он захватил главным образом любителей, а не профессиональных ученых. В России XVIII в. в сферу интереса «любителей отечественных древностей» фольклорные песни попали наравне с их имитациями: первые собрания русских песен

В.Ф. Трутовского (1776--1795), М.Д. Чулкова (1780) и Н.А. Львова и И.-Г. Прача (1790) наряду с оригинальными народными песнями включали песни авторского сочинения. Эта традиция сохранилась и в XIX в. и сыграла свою роль в практиках распространения «русской песни»: в первой главе книги А. Шеля убедительно показывает, что быстрое превращение авторских песен в «общее достояние» объяснялось не только и не столько корыстолюбием составителей песенников, сколько самой природой этого гибридного жанра.

Важнейшим интеллектуальным контекстом, обусловившим появление литературных стилизаций фольклора, А. Шеля справедливо называет идеи И.-Г. Гердера; этот немецкий философ первым предложил видеть в фольклоре источник национального своеобразия всякой литературы -- взгляд, который стал неотъемлемой частью романтического национализма. Со своей стороны добавим, что составленные Гердером сборники «Народные песни» (Volkslieder, 1778--1779) и «Голоса народов в песнях» (Stimmen der Vцlker in Lidern) содержали переводы песен разных народов и оригинальные стихотворения самого Гердера, И.-Ф. Гёте и М. Клаудиуса. Включение в собрание Гердера литературных песен и в особенности произведений Гёте связывало его литературный проект с идеей универсального гения-Протея, способного проникнуть в дух разных народов и разных сословий. Эта предромантическая концепция гения в собственно романтической эстетике трансформируется в «романтический этнографизм», аналогичный «романтическому историзму». Примером поэта-песенника, успешно реализовавшего такую модель, может быть В. Мюллер: на рубеже 1810--1820-х годов он попробовал свои силы и в исторической стилизации (сборник «Цветы миннезингеров»), и в создании песен от лица различных социальных типов (сборник «Стихотворения из бумаг странствующего валторниста», включавший прославленные Ф. Шубертом циклы «Зимний путь» и «Прекрасная мельничиха»), и в филэллинистическом проекте: Мюллер перевел на немецкий песни клефтов, собранные Клодом Фориэлем. Русская романтическая поэзия проникнута этими же настроениями и изобилует примерами этнографических опытов в песенном роде -- от песни Земфиры до «гишпанского романса» А.С. Пушкина, от ориентированных на немецкую традицию «Застольной песни» А.А. Дельвига и студенческих песен Н.М. Языкова до «Песни грека» Д.В. Веневитинова и «Цыганской венгерки» А.А. Григорьева, не говоря уже о многочисленных подражаниях славянским песням -- малороссийским, сербским, богемским и т.д. «Любовь к отечественным древностям» и эстетика универсального гения, соединившаяся с «романтическим этнографизмом», и создавали тот контекст, в котором развивался жанр «русской песни» и формировались литературные репутации ее создателей.

Неоспоримым достоинством этой книги является разнообразие методов, примененных автором для анализа «русской песни»: от наиболее традиционных (биографический и психологический метод) до социальной истории литературы и новейших квантитативных подходов к обработке больших массивов данных. Постоянное движение между микро- и макроуровнем позволяет рассмотреть материал с разных точек зрения. Так, в первой главе «Национальные “безделки” и солдатские “оды”: “русская песня” 1800--1810-х гг.» использовано оригинальное сочетание приема case study (детальный анализ обстоятельств создания и обнародования русских песен А.Ф. Мерзлякова) с обзорным очерком роли русской песни в Отечественной войне 1812 года. Выбор исследовательской оптики кажется нам вполне обоснованным: случай Мерзлякова, писавшего свои песни в тесном сотрудничестве с композитором Д.Н. Кашиным и популярной актрисой и певицей Е.С. Сандуновой, важен для понимания особенностей распространения жанра (А. Шеля показывает, как исполнение песен на театральной сцене способствовало их мгновенной популярности), а патриотической продукции, созданной в период войны с Наполеоном, посвящено немало содержательных исследований. Наблюдения А. Шели подтверждают сложившееся в последние десятилетия представление о том, что прагматика стилизаций фольклора (как и публикация находок «любителей древностей») зачастую диктовалась правительственной или антиправительственной идеологией: «изобретенные традиции» использовались как историческое подтверждение тех или иных политических претензий. Агитационные песни 1812 г. утверждали патриархальную модель «надсословного единства» вокруг фигуры царя-отца, а «русские песни» декабристов, которые, на наш взгляд, также стоит включить в жанр «русской песни», были нацелены на то, чтобы эту модель разрушить.

Во второй главе «Истоки и формирование “русской песни” 1820-х гг.» нас особенно заинтересовали размышления автора о культурных практиках, повлиявших на укрепление статуса «русской песни» как лирического стихотворения, в частности, его гипотеза о возможной связи одновременного обращения к этому жанру в начале 1820-х годов А.А. Дельвига, Е.А. Баратынского и О.М. Сомова с их участием в кружке С.Д. Пономаревой. Отдельно упомянем важную находку: как установил А. Шеля, «русская песня» Баратынского «Страшно воет, завывает ветр осенний» -- это подражание популярнейшему французскому романсу А. Шорона «Часовой» (“La 8епйпе11е”, 1806). Полностью поддерживая вывод автора о влиянии салонной культуры и практик домашнего музицирования на рост популярности «русской песни», уточним, однако, что если увлечение музыкально одаренной хозяйкой салона могло стимулировать единичные обращения к этому жанру Баратынского и Сомова, то случай Дельвига представляется нам более сложным. Дельвиг подражал не только русским, но и немецким застольным песням (сугубо «мужской» жанр), а также экспериментировал с соединением элементов «простонародной» и античной культуры (идиллия «Отставной солдат»). Эти эксперименты укладываются в рамки модели универсального гения в ее позднем изводе: в эпоху распространения романтического этнографизма и распада жанровой системы статус песни, вообще, резко вырос, в ней стали видеть уже не стилизацию, а проникновение в дух народа (не так уж важно -- своего или чужого). Во всяком случае, именно так Пушкин описывал Дельвига в эпиграмме «Кто, славянин молодой, грек духом, а родом германец». Такая гипотеза позволяет уточнить в целом совершенно справедливые наблюдения А. Шели о последствиях резкой критики «русских песен» Дельвига в «Московском Телеграфе» Н.А. и К.А. Полевых: настаивая на том, что немецкий барон не может писать «русские песни», братья Полевые в начале 1830-х годов готовили почву для появления русского извода романтической концепции природного или органического гения, которая будет противопоставлена концепции универсального гения и постепенно вытеснит ее.

Анализу литературных стратегий поэтов -- выходцев из народа -- посвящена третья глава «Поэты-самоучки 1820-х гг. как “английский” литературный проект». А. Шеля убедительно доказывает, что, советуя поэтам-самоучкам писать «сельские поэмы» по образцу Вергилия и идиллии в духе Геснера, их литературные патроны -- профессиональные литераторы и журналисты П.П. Свиньин и Б.Ф. Федоров ориентировались на английский прецедент -- «сельскую поэму» поэта-самоучки Роберта Блумфилда “The Farmer's Boy” (1800), в свое время имевшую огромный успех. Добавим, что Сви- ньин и Федоров следовали правилам классицистической эстетики, построенной на строгой иерархии жанров, вере в единый эстетический канон и недоверии к «природным формам» и «природным талантам». В 1820-е годы гарантированным пропуском в большую литературу для поэта-самоучки могли послужить только эпические жанры, занимавшие первое место в классицистической эстетике, а не «русская песня». Стремление к преодолению сословных границ, без которого невозможно создание «республики словесности», подтолкнуло к экспериментам с «русской песней» литераторов-дворян, но эти эксперименты подверглись ожесточенным нападкам критиков, происходивших из купеческого сословия. Вторая и третья главы диссертации многое добавляют к нашему пониманию отношений внутри «поля литературы», выражаясь социологическими терминами Пьера Бурдьё, и проясняют социальные конфликты, воспрепятствовавшие формированию модели «республики словесности» в русской литературной жизни 1830-х годов.

Острый сословный конфликт внутри русского литературного поля в начале 1830-х годов, получивший название полемики вокруг литературной аристократии, сформировал запрос на появление «народного поэта-песенника», который был бы выходцем из народа. В четвертой главе «А.В. Кольцов и становление “народного поэта”» автор показывает, что позволило Кольцову занять эту нишу после выхода первого сборника его стихотворений (1835), составленного В.Г. Белинским и Н.В. Станкевичем. Как и в случае с поэтами- самоучками 1820-х годов, литературную стратегию Кольцова формировали образованные наставники, учитывавшие европейские модели: ориентиром для Белинского и Станкевича послужила романтическая модель природного гения. Из множества литературных опытов Кольцова, пробовавшего свои силы в различных жанрах и подражавшего профессиональным поэтам, составители его первого сборника последовательно отбирали те тексты, в которых использовался фольклорный язык. Автор показывает, какое влияние на окончательное утверждение Кольцова в роли подлинного народного поэта оказала статья Белинского 1846 г., написанная после ранней смерти Кольцова. Критик удачно совместил биографические модели поэта-самородка и непонятого гения, умершего молодым, с романтической верой в единство жизни и творчества природного гения. Умелая работа с различными элементами романтической эстетики и игра с эмоциями читателя подводили к выводу о том, что «русские песни» Кольцова превосходят не только эксперименты в этом роде литераторов-дворян, но и собственно народные песни.

Пятая глава «Корпус “русской песни”: количественные данные, лексические частоты и трансформации языка» представляет собой образцовый пример применения количественных методов к истории жанра. Трансформации фольклорного стиля в русской поэзии исследованы здесь с точки зрения метрики и лексики. Автор описал механизмы канонизации силлабо-тонических размеров для имитации народной песни в литературе и обнаружил как непосредственные источники некоторых размеров, так и их возможную связь с музыкальными образцами (так называемыми «голосами») «русских песен». Затем при помощи стилометрического анализа он выявил лексические сигналы «литературы» и «фольклора» в «русских песнях» и на этом основании реконструировал механизмы трансформации фольклорного языка в литературной лирике. Выяснилось, что основными инструментами стилизации послужили отказ от слоговых предлогов и союзов, уменьшение числа диминутивов, повышение частоты фольклорных («свет», «красный», «девица» и проч.) и квазифольклорных лексем («злодейка», «лютый», «ненаглядный», «солнышко», «пташка», «подруженька» и др.). Впечатляющая основательность выводов пятой главы объясняется тем, что количественному анализу был подвергнут собранный автором обширный корпус «русской песни» (более 600 примеров). Указатель к этому корпусу, опубликованный в качестве приложения к монографии, является ценнейшим источником для истории русской литературы.

Исследование А. Шели выходит за рамки традиционной истории жанров и собственно истории литературы. Оно многое добавляет к нашему пониманию разных сторон русской культуры первой половины XIX в. -- пониманию того, как относились к народной культуре в кругах профессиональных литераторов и создателей национальной идеологии (два отчасти пересекающихся сообщества), какое место занимал фольклор и его стилизации в культурных практиках русского дворянства, как близость к народной культуре эксплуатировалась в идеологии надсословного единства, с одной стороны, и в борьбе с культурной гегемонией дворянства -- с другой. Междисциплинарная открытость и методологическая гибкость всегда были отличительными особенностями лотмановской школы, достойным продолжателем которой и является Артем Шеля: он только что защитил эту монографию в качестве диссертации на степень доктора философии по русской литературе в Тартуском университете.

Размещено на Allbest.ru