Социальное положение персонажей в романе Тургенева "Отцы и дети"

Размещено на http://www.allbest.ru/

Социальное положение персонажей в романе Тургенева «Отцы и дети»

С.И. Кормилов Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова»

«Отцы и дети» -- роман идеологический, но не социально-политический, он отражает не противостояние, а сближение сословий уже в начале реформ Александра II. Писатель не придает большого значения родовой знати: графов в романе нет, история любви нетитулованного аристократа Павла Кирсанова к княгине Р. отнесена в прошлое, старая княжна из разорившегося рода Хх -- эпизодический персонаж (приживалка), едва упоминается княжна Дурдолеосова, выходящая замуж за Ситникова -- единственного в романе разночинца, происходящего, по-видимому, из купцов. Чинов генеральского достоинства немного: Матвей Ильич Колязин, отец братьев Кирсановых, губернатор по прозвищу Бурдалу. Помещики -- разных состояний: крупные (Одинцовы), средние (Кирсановы), мелкие (мать Базарова, столбовая дворянка, чьим имением управляет муж, военный лекарь, выслуживший потомственное дворянство), не живущая в своем поместье Кукшина. Есть в романе мещане (содержатели постоялых дворов, Фенечка, возможно, Петр) и крестьяне, в том числе дворовые, -- образы эпизодические, но выразительные.

В центре повествования -- недоучившийся студент Евгений Базаров, дворянин во втором поколении, живущий жизнью, типичной для разночинцев, но как убежденный нигилист отрицающий сословия вообще и потому не считающий себя ни дворянином, ни разночинцем. Дворянский либерал Тургенев сумел дать высокую нравственную оценку герою -- своему же идейному противнику.

Ключевые слова: сословия; аристократы; титулы; чины; помещики; разночинцы; мещане; крестьяне; слуги.

Social standing of the characters in Turgenev's Fathers and sons

Sergey Kormilov Lomonosov Moscow State University

Turgenev's Fathers and Sons is an ideological novel, and not a socio-political one. It reflects not the confrontation, but the convergence of estates at the beginning of the reforms of Alexander II. The writer does not attach much importance to nobility. There are no counts in the novel, the love story of the untitled aristocrat Pavel Kirsanov and Princess R. is a fact of the past. A bankrupt old princess H... h is an episodic character, she isprizhivalka, or the one who is heavily dependent on a family that provides her with food and board at no charge. The author mentions in passing Princess Durdoleosova who marries Sitnikov, the only raznochinets in the novel a 19^th-century Russian intellectual not belonging to the gentry, who apparently comes from the tradesmen.

There are very few generals: Matvei Ilyich Kolyazin, the father of the Kirsanov brothers, and the governor nicknamed Burdal. Landowners are of high, medium, and low social standing: high (Odintsov), medium (Kirsanov), low (Bazarov's mother, a noblewoman, whose estate is run by her husband, a military doctor who has been granted a hereditary noble title), and a Kukshina who does not live in her estate. There are several `bourgeois gentilhommes' (inn-keepers, Fenechka, and apparently Peter) and peasants in the novel, they are episodic characters, but expressive. At the center of the narrative is a half-educated student, Yevgeny Bazarov. He is a nobleman in the second generation, living a life of raznochinets. But as a convinced nihilist who denies the estate in general and therefore does not consider himself a nobleman or raznochinets. Liberally minded Turgenev managed to give a high moral assessment of the hero -- his own ideological opponent.

Key words: estates; aristocrats; titles; ranks; landowners; raznochinets; petty bourgeois; peasants; household.

Роман «Отцы и дети» в советское время трактовали, а иногда и сейчас трактуют как главным образом показ столкновения либеральных дворян с «разночинцем» [Криницын, 2017: 332]. Между тем для Тургенева «отцы» и «дети» -- это ближайшие «родственники», хотя пока и не понимающие друг друга. И сословия в эпоху реформ Александра II не столько противостояли, сколько всё больше сближались. Это и показано в романе.

Несмотря на небольшой объем в нем затронуты разные социальные слои. В российском бюрократическом государстве мало что значила родовитость, гораздо важнее были чины и материальное благосостояние. Тургенева в «Отцах и детях» не интересуют знатные выскочки, получившие жалованный титул графа. Поначалу «с пожалованием этого титула соединялось и пожалование большого состояния, так что при Петре I бедняков-графов еще не оказывалось, тогда как в противоположность тому было множество не только убогих, но и нищенствовавших князей. Поэтому, вероятно, и до сих пор еще <1886> в народе с названием «граф» соединяется понятие о знатности и богатстве <...>» [Карнович 1991: 194--195]. Таких персонажей в романе нет.

Зато с княгиней Р. на равных общается нетитулованный, но аристократически воспитанный Павел Кирсанов, чье состояние едва дотягивает до состояния среднепоместного дворянина. У богатой, но тоже нетитулованной помещицы Одинцовой приживалкой обретается ее тетка княжна Х из древнего разорившегося рода.

Внешне ей оказываются знаки всяческого уважения, но не в самых важных вопросах: «известие о предстоящем браке» племянницы Кати старую деву «привело в слезливую ярость» [Тургенев, 1976: 315] Далее ссылки на это издание даются в круглых скобках с указанием главы романа и страницы., так как девушка устраивала свое счастье, не спросив ее согласия, а умерла злая старуха, «забытая в самый день смерти» (ХХVIII, 331). Единственному из действующих в романе лиц разночинцу Ситникову, очевидно, вышедшему из купеческого сословия (отец -- богатый откупщик), предстояло «пресмыкаться перед своей женой потому только, что она была урожденная княжна Дурдолеосова» (XIII, 210). В отличие от западных буржуазных стран в России не было более презираемого сословия, чем купеческое. В глазах всех остальных сословий «любой толстосум обладал презумпцией виновности и воспринимался как носитель неправды и зла. <.> Развитие капитализма в России ассоциировалось не с ростом производительных сил страны, а с мошенничеством и неправедной наживой» [Экштут, 2012: 19, 21], поэтому Ситников «очень стыдился своего происхождения и не знал, чувствовать ли ему себя польщенным или обиженным от неожиданного тыканья Базарова» (XIII, 211). Он вынужден считаться и с отцом, и с женой. «Отец им помыкает по-прежнему, а жена считает его дурачком... и литератором» (XXVIII, 333). «Звание» литератора или стихотворца отнюдь не было почетным, особенно для людей, претендовавших на светскость.

Еще Пушкин в «Отрывке» 1830 г. писал: «Зло самое горькое, самое нестерпимое для стихотворца есть его звание, прозвище, коим он заклеймен и которое никогда его не покидает. Публика смотрит на него как на свою собственность, считает себя вправе требовать от него отчета в малейшем шаге» [Пушкин, 1978, VI: 391]. Но за наследника большого состояния княжна вышла, потеряв титул, поскольку случалось и гораздо хуже. «Упадок русско-княжеских родов дошел до того, что существовавшие в своей древней княжей отчине, Боровске, ныне уездном городе Калужской губернии, князья Боровские числились в ряду тамошних посадских, и в сороковых годах нынешнего <ХIХ> столетия последняя представительница этой Рюриковской отрасли, княжна Боровская, <...> вышла замуж за одного боровского мещанина. Когда император Николай Павлович узнал о таком браке, то приказал выдать бывшей княжне Боровской, на обзаведение, 10,000 рублей ассигнациями, чем молодая чета была чрезвычайно довольна» [Карнович, 1991: 178].

Впрочем, княжна по фамилии Дурдолеосова вряд ли могла быть Рюриковной. Е.П. Карнович в 1886 г. констатировал, что большинство «княжеских родов -- татарского, мордовского и грузинского происхождения, и в общей сложности они, по крайней мере, в десять раз превышают по своей численности княжеские роды русского происхождения», так как «в XVI и преимущественно в XVII веках русские государи, и между ними в особенности царь Алексей Михайлович, ревнуя о распространении православия между татарами и мордвою, приказывали принимавших православную веру татарских мурз и мордовских “панков” писать княжим именем, а между ними, не говоря уже о татарах, только среди одной мордвы набралось до 80 мордовских родов, более или менее обрусевших и пользующихся на законном основании, наследственным княжеским титулом, хотя большинство их и живет, как живут простые крестьяне, занимаясь, между прочим, и извозчичьим промыслом в Петербурге» [Карнович, 1991: 176]. В «Накануне» у Анны Васильевны Стаховой были родственники по матери «князья Чикурасовы», правда, богатые (III, 17).

Упомянуто в «Отцах и детях» и историческое лицо с высшим для нецарственного рода титулом: Василий Иванович Базаров «у князя Витгенштейна и у Жуковского пульс щупал!» (XX, 254). Фельдмаршал П.Х. Витгенштейн был даже светлейшим князем (титул только жалованный). Но для сына дьячка и просто князь -- величина огромная. Возможно, он имеет в виду вообще знаменитости, раз Жуковского называет наряду с Витгенштейном. Однако неизвестно, кого он в Жуковском ставит выше -- поэта или воспитателя наследника, особу, приближенную к императору.

Наиболее чиновное лицо в «Отцах и детях» -- Матвей Ильич Колязин, сановник, приехавший ревизовать губернию и милостиво приглашающий своих родственников, братьев Кирсановых, в город на встречу с ним. Пусть отставной, но аристократ Павел Петрович гордо отказывается ехать: «<...> черт с ним! будет с него губернского фимиама, обойдется без нашего. И велика важность, тайный советник! Если б я продолжал служить, тянуть эту глупую лямку, я бы теперь был генерал-адъютантом» (X, 190). Тайный советник--чин 3-го класса, статский «генерал-лейтенант». С таким чином в принципе можно было стать министром и сенатором, но Матвей Ильич пока не стал. Кроме того, из военных и статских чинов одного класса военные официально считались выше. Чтобы стать генерал-адъютантом, т.е. адъютантом императора в генеральском чине, надо было иметь военный чин не ниже генерал-лейтенанта. Тот, кто попадал в свиту царя, становился значительно выше других генерал-лейтенантов, не говоря уже о тайных советниках.

Тургенев отказался от служебной карьеры и в правилах чиновнической службы разбирался неважно. Колязину «недавно минуло сорок лет, но он уже метил в государственные люди и на каждой стороне груди носил по звезде» (XII, 202). Однако сроки обычного чинопроизводства были установлены такие, что срок «нормального продвижения по службе от коллежского регистратора до статского советника составлял для дворян с высшим образованием 24 года, со средним -- 30 лет и с низшим -- 37 лет <...>» [Раскин, 2000: 756]. От статского советника до тайного -- еще два чина. Правда, окончившие университет поступали в службу не коллежскими регистраторами (14-й класс), а коллежскими секретарями (10-й класс) и за особые заслуги по усмотрению императора чинопроизводство могло быть ускорено, так что при исключительном везении к сорока годам вырасти до тайного советника, наверно, было можно.

С орденами же у Тургенева явная неувязка. Одна из звезд Матвея Ильича «была иностранная, из плохоньких» (XII, 202). Иностранные ордена часто давались по дипломатическому этикету и ценились невысоко. Но из российских орденов на правой стороне груди носилась только звезда (знак высшей степени) ордена св. Анны. Чтобы получить ее, нужно было иметь отечественную звезду более низкого достоинства -- ордена св. Станислава. Тургенев, как и Пушкин, Лермонтов, Толстой, не ценил официальные внешние знаки отличия и потому не стремился быть в отношении них скрупулезно точным. Равным образом он наградил сразу орденом св. Владимира Василия Ивановича Базарова, наверняка не имевшего нескольких степеней низших орденов св. Станислава и св. Анны.

Есть в романе и обобщенный образ важной персоны: «Сановники наши вообще любят озадачивать подчиненных», например, «сановник вдруг перестает понимать самые простые слова, глухоту на себя напускает. Он спросит, например: какой сегодня день?

Ему почтительнейше докладывают: «Пятница сегодня, ваше с... с... с. ство».

— А? Что? Что такое? Что вы говорите? -- напряженно повторяет сановник.

— Сегодня пятница, ваше с. с. ство.

— Как? Что? Что такое пятница? какая пятница?

— Пятница, ваше с. ссс... ссс... ство, день в неделе.

— Ну-у, ты учить меня вздумал?» (XII, 203).

Матвей Ильич не был «его сиятельством», т.е. князем или графом, но «все-таки был сановник, хоть и считался либералом» (там же). На балу у губернатора этот важный столичный туз «потрепал по спине Аркадия и громко назвал его “племянничком”, удостоил Базарова, облеченного в староватый фрак, рассеянного, но снисходительного взгляда вскользь, через щеку, и неясного, но приветливого мычания, в котором только и можно было разобрать, что “я.” да “сьма”; подал палец Ситникову и улыбнулся ему, но уже отвернув голову; даже самой Кукшиной, явившейся на бал безо всякой кринолины и в грязных перчатках, но с райскою птицею в волосах, даже Кукшиной он сказал: “Enchantй”» «Очарован» (франц.). (XIV, 212).

Второе по важности чиновное лицо в романе -- ретроспективно вспоминаемый «Пиотр Кирсаноф, генерал-майор», как он подписывал письма сыновьям, «испещренные размашистым писарским почерком» (I, 152), т.е. продиктованные. Он был «боевой генерал 1812 года, полуграмотный, грубый, но не злой русский человек <...>» (I, 151). Таких тогда находилось немало, Пушкин в пропущенной XI строфе третьей главы «Евгения Онегина» свидетельствовал о недавних временах: «Бывало, храбрый генерал // Служил и грамоты не знал» [Пушкин 1978, V: 438]. Даже не генерал-майор, а генерал от кавалерии М.И. Платов, прославленный атаман Войска Донского, в скором времени граф, писал, например, так: «Неудивляйтес, ваше сиятелство, что пленные безрубашек и голые; некозаки рубашки сняли, а оне сами их уже в лагире в виду моем, подрали наперевяску ран, ибо голстины нет <...>» [1812--1814: Секретная переписка.., 1992: 63].

Старший Кирсанов командовал дивизией и стоял выше губернатора, которому полагался чин действительного статского советника -- того же 4-го класса, что и генерал-майор, но статский, а не военный. Поэтому в провинции генеральша чувствовала себя первой дамой. Она «в церкви подходила первая ко кресту, говорила громко и много», но после отставки и смерти мужа «скоро за ним последовала: она не могла привыкнуть к глухой столичной жизни; тоска отставного существованья ее загрызла» (I, 152).

Николай Петрович успел немного послужить в министерстве уделов, ведавшем имуществом царских родственников, «куда по протекции отец его записал», но «еще при жизни родителей и к немалому их огорчению» влюбился «в дочку чиновника Преполовенского, бывшего хозяина его квартиры», «женился на ней, как только минул срок траура» (там же) и вышел в отставку. Преполовенский наверняка был в невысоком чине и «подрабатывал» сдачей квартиры. Судя по «церковной» фамилии, он происходил из духовного сословия, почитаемого немногим больше, чем купеческое, был «жеребячьей породы». Неудивительно, что после смерти своей Маши Николай Петрович влюбился и вовсе в мещанку Фенечку, а в конце романа и женился на ней.

Павел Петрович смолоду служил в гвардии. «На двадцать восьмом году от роду он уже был капитаном; блестящая карьера ожидала его» (VII, 174). Казалось бы, что особенного? Были и генералы, не достигшие тридцати лет. Но то в военное время, а в гвардии чин капитана соответствовал армейскому подполковнику. Впоследствии неудавшаяся жизнь побуждает Павла Петровича оценивать службу как «эту глупую лямку» (X, 190).

Живя в деревне, он «редко видался с соседями и выезжал только на выборы, где он большею частию помалчивал, лишь изредка дразня и пугая помещиков старого покроя либеральными выходками и не сближаясь с представителями нового поколения. И те и другие считали его гордецом; и те и другие его уважали за его отличные, аристократические манеры, за слухи о его победах (над женщинами. -- С.К.); за то, что он прекрасно одевался и всегда останавливался в лучшем номере лучшей гостиницы; за то, что он вообще хорошо обедал, а однажды даже пообедал с Веллингтоном у Людовика-Филиппа; за то, что он всюду возил с собою настоящий серебряный несессер и походную ванну; за то, что от него пахло какими-то необыкновенными, удивительно “благородными” духами; за то, что он мастерски играл в вист и всегда проигрывал; наконец, его уважали также за его безукоризненную честность» (VII, 177).

Хотя предполагается, что историю Павла Петровича рассказывает уважающий дядю Аркадий, фактический повествователь, автор, не удержался от иронии над человеком, который «мастерски играл в вист и всегда проигрывал». В этом контексте иронически звучит и сообщение о том, что Павел Петрович один раз обедал с самим победителем Наполеона при дворе французского короля (это не «щупал пульс» у знаменитостей!); естественно, что «безукоризненная честность» упоминается лишь «наконец», ведь передается восприятие провинциальных помещиков.

Накануне реформ Александра II появилось немало прогрессивных губернаторов, большинство из которых, впрочем, было отправлено в отставку после покушения Д. Каракозова на императора в 1866 г. [Зайончковский, 1978: 210]. Но Тургенев уже в 1862 г., когда печатался его роман, не уповал на губернаторов «из молодых» наподобие получившего прозвище Бурдалу от слова «бурда» (XII, 201, 204), «прогрессиста и деспота, как это сплошь да рядом встречается на Руси. Он, в течение первого года своего управления, успел перессориться не только с губернским предводителем, отставным гвардии штабс-ротмистром, конным заводчиком и хлебосолом, но и с собственными чиновниками» (XII, 201-202). Приехавших в город Аркадия Кирсанова и Евгения Базарова он принял «приветливо, но не посадил их и сам не сел. Он вечно суетился и спешил; с утра надевал тесный вицмундир и чрезвычайно тугой галстух, недоедал и недопивал, все распоряжался» (XII, 204). Потом сосед Одинцовой Порфирий Платоныч, съездив в город, «сообщил, что губернатор, Бурдалу, приказал своим чиновникам по особым поручениям носить шпоры, на случай если он пошлет их куда-нибудь, для скорости, верхом» (XIX, 243).

На устроенном им балу «Матвей Ильич был настоящим “героем праздника”, губернский предводитель объявлял всем и каждому, что он приехал, собственно, из уважения к нему, а губернатор даже и на бале, даже оставаясь неподвижным, продолжал “распоряжаться”» (XIV, 212). Выборная должность губернского предводителя дворянства с 1831 г. считалась в 4-м классе [Раскин 2000: 670], т.е. формально предводитель был равен губернатору, но такого рычага власти, как чиновничий аппарат, не имел, и Бурдалу к своему недоброжелателю, видимо, относился как к отставному гвардии штабс-ротмистру (этот кавалерийский чин на ранг ниже капитанского). Из видных чиновников в романе упомянут председатель казенной палаты (финансового органа губернии). Ему полагался чин статского советника [Раскин, 2000: 826-827], соответствовавший отмененному Павлом I военному чину бригадира (5-й класс). Он явился с визитом к Колязину. «Слуга вошел и доложил о приезде председателя казенной палаты, сладкоглазого старика с сморщенными губами, который чрезвычайно любил природу, особенно в летний день, когда, по его словам, “каждая пчелочка с каждого цветочка берет взяточку...”» (XII, 204). К сановнику, как полагалось, он не пришел, а приехал в карете.

Шире, чем чиновники, в «Отцах и детях» представлены помещики. Они подразделялись на крупнопоместных (имевших свыше 500 крепостных душ, т.е. женатых мужиков: семья «правила тягло»), среднепоместных (от 100 до 500 душ) и мелкопоместных (меньше 100 душ). Тогда «право непосредственного участия в выборах было предоставлено дворянам, имевшим в данной местности не менее 100 душ крепостных мужского пола или 100 человек поселян, живущих на его земле по условию, а также имеющему не менее 3000 десятин земли, хотя бы и незаселенной» [Раскин, 2000: 668]. У братьев Кирсановых имение не разделено (VII, 177).

Занимается им Николай Петрович, у которого, сказано сначала, «хорошее имение в двести душ, или, как он выражается с тех пор, как размежевался с крестьянами и завел “ферму”, -- в две тысячи десятин земли» (I, 151). Такие дворяне выбирали своих губернского и уездных предводителей, судью; уездную полицию (но не городскую: там был назначаемый полицеймейстер, или городничий) «возглавлял избиравшийся дворянством капитан-исправник. При этом для постоянного присутствия в земском суде оставался старший непременный заседатель, также избиравшийся дворянами. Дворянские собрания могли также указывать губернским правлениям кандидатов на должности становых приставов» [Раскин, 2000: 665].

Отец Анны Сергеевны Локтевой промотал большое состояние, но на ней женился «некто Одинцов, очень богатый человек лет сорока шести», который «пожил с ней лет шесть и, умирая, упрочил за ней все свое состояние» (XV, 217). В ее имении Никольское «Базарову не нравилась эта размеренная, несколько торжественная правильность ежедневной жизни; “как по рельсам катишься”, -- уверял он: ливрейные лакеи, чинные дворецкие оскорбляли его демократическое чувство. Он находил, что уж если на то пошло, так и обедать следовало бы по-английски, во фраках и в белых галстухах. Он однажды объяснился об этом с Анной Сергеевной. <...> Она выслушала его и промолвила: “С вашей точки зрения, вы правы -- и, может быть, в этом случае, я -- барыня; но в деревне нельзя жить беспорядочно, скука одолеет”, -- и продолжала делать по-своему» (XVII, 229). И в такую «барыню» Тургенев заставил влюбиться своего демократического героя, подвергнув его тем самым особенно тяжелому испытанию. Аркадию и тому неловко в таком имении делать предложение сестре Одинцовой Кате. Но она сказала:

«-- Да ведь я не богатая.

Аркадий изумился и не сразу понял Катю. “И в самом деле, имение-то все сестрино!” -- пришло ему в голову; эта мысль ему не была неприятна» (XXV, 302). Ситуация, практически невозможная в западных литературах. На вопрос, пошла ли бы она замуж за богатого человека, Катя отвечает: «Если б я его очень любила... нет, кажется, и тогда бы не пошла», потому что «и в песне про неровнюшку поется» (там же). Потом Аркадий говорит ей: «<...> я и не богат и чувствую, что готов на все жертвы.» (XXVI, 312).

Буквально через страницу Базаров, глядя на дело со своей точки зрения, советует Одинцовой «благословить молодых людей. Партия во всех отношениях хорошая; состояние у Кирсанова изрядное, он один сын у отца, да и отец добрый малый, прекословить не будет» (XXVI, 313). Когда доктор осмотрел раненного на дуэли Павла Петровича, «Николай Петрович сказал ему, что брат сам себя поранил по неосторожности, на что доктор отвечал: “Гм!” -- но, получив тут же в руку двадцать пять рублей серебром, промолвил: “Скажите! это часто случается, точно”» (XXIV, 292--293). А в доме родителей Базарова «и понятия не имели о счете на серебро.» (XXI, 269). Когда их навестил сын с другом, Василий Иванович «каждое утро» «совещался с Тимофеичем и, доставая дрожащими пальцами одну изорванную ассигнацию за другою, поручал ему разные закупки, особенно налегая на съестные припасы и на красное вино, которое сколько можно было заметить, очень понравилось молодым людям» (XXI, 271--272).

Помещики в провинции пили не покупное вино, а домашние настойки и наливки. По особому случаю даже на непокупной продукт пришлось тратиться, «за одни грибы бабы получили сорок две копейки медью» (XXI, 269). Курс серебряного рубля к бумажному с 1839 г. был установлен как 1:3,5 [Федосюк, 2002: 57]. «Все официальные сделки велись на ассигнации» [там же: 56]. Базаровым, по-видимому, трудно было себе представить, что существует какой-то другой рубль, в несколько раз более дорогой, чем им привычный.

Однако это не повод записывать их в разночинцы, как делается в последних изданиях учебного пособия «Русская литература XIX-- XX веков» [Криницын, 2017: 332], тем более Арину Власьевну, которая «была настоящая русская дворяночка прежнего времени; ей бы следовало жить лет за двести, в старомосковские времена» (XX, 257). Она действительно принадлежит к древнему роду. Василий Иванович по поводу того, что лечит крестьян бесплатно, говорит Аркадию: «Впрочем, мне не в диво: я ведь плебей, homo novus -- не из столбовых, не то, что моя благоверная.» (XXI, 259). «Столбовыми дворянами называли себя потомки древних знатных родов, владевших вотчинами, и в XVI--XVII веках записанные в родословные книги -- столбцы, то есть списки в виде склеенных свитков» [Федосюк, 2002: 144]. Но хотя Василий Иванович -- сын дьячка (XVI, 221), который сам «землю пахал» (X, 194), он тоже дворянин: награждение орденом св. Владимира, согласно его статуту 1845 г., давало потомственное дворянство чиновникам-недворянам и духовным лицам [Яблочков, 2003: 557]. Вероятно, Тургеневу и понадобилось наградить старшего Базарова высоким орденом для того, чтобы младшего Павел Петрович мог вызвать на дуэль, с недворянином аристократ стреляться бы не стал. Евгений спрашивает отца про орден: «-- <...> Кстати, отчего ты его не носишь?

— Ведь я тебе говорил, что я не имею предрассудков, -- пробормотал Василий Иванович (он только накануне велел спороть красную ленточку с сюртука) <...>» (XXI, 269). Он стесняется перед вольнодумцем-сыном награды, удостоверяющей не только его заслуги, но и дворянский статус их обоих. На вопрос Аркадия: «-- Сколько у твоего отца душ?» (значит, он не сомневается, что Василий Иванович является потомственным дворянином, поскольку недворяне владеть крестьянами не имели права) -- Евгений отвечает:

«-- Имение не его, а матери; душ, помнится, пятнадцать.

— И все двадцать две, -- с неудовольствием заметил Тимофеич» (XX, 252).

Старый верный слуга хочет подчеркнуть, что его господа, так сказать, не хуже людей. Это соответствовало действительности. Большинство российских помещиков влачило жалкое существование. Если они не служили, их благосостояние «не отличалось существенно от среднекрестьянского, поскольку производимая «прибавочная стоимость» позволяла десятерым содержать на том же уровне еще только одного неработающего, а уже по 8 ревизии (1834 г.) менее 20 “душ” имели 45,9% дворян-помещиков (а значительная часть вовсе их не имела)». Разорение дворян продолжалось, и «к 1850 г. из 253068 человек потомственных дворян 148685 человек вообще не имели крепостных, 23984 имели менее 10 душ и при этом 109444 человека лично сами занимались хлебопашеством <...>» [Кирилов, 1990: 152].

Действие «Отцов и детей» происходит в 1859 г., а «в 1858--1859 гг. 1.400 богатейших помещиков империи, составлявшие 1,4% всех крепостников, владели тремя миллионами крестьян, тогда как 79 тысяч беднейших помещиков, или 78% крепостников, владели всего двумя миллионами душ» [Пайпс, 1993: 230]. В 37 собственно российских губерниях (из которых некоторые сегодня -- области Украины) более чем тысячей душ владел 1,1% помещиков; от 501 до 1000 душ имели 2,0%, от 101 до 500 душ -- 18,0%, в совокупности богатых и зажиточных было 21,1%. От 21 до 100 душ имели 35,1% помещиков, а 43,8% -- меньше 20 душ [там же: 235], причем «38.173 дворянина, у которых насчитывалось менее 20 душ, в среднем владели 7 крепостными мужского пола каждый» [там же: 236]. Так что базаровские 22 души -- это еще относительно приличное состояние, ведь почти 44% помещиков было беднее. Но все равно доход не только этих 44%, а большинства дворян «был так мал, что они не могли дать детям образование или приобрести какие-либо атрибуты аристократического образа жизни, к которому они стали теперь стремиться» [там же: 231]. Вот почему Василий Иванович с гордостью за сына говорит Аркадию, что «другой на его месте тянул бы да тянул с своих родителей; а у нас, поверите ли? он отроду лишней копейки не взял, ей-богу!» (XXI, 260). Евгений старше Аркадия, но, в отличие от него, диплом еще не получил. Значит, несколько лет зарабатывал на свое высшее образование.

Хотя Базаров и не желает, чтобы его считали дворянином, он горд не меньше любого дворянина. Вот он перед отъездом прощается с богатой аристократкой Одинцовой. «Горькая усмешка подергивала его бледное лицо. “Этот меня любил!” -- подумала она -- и жалко ей стало его, и с участием протянула она ему руку.

Но и он ее понял.

-- Нет! -- сказал он и отступил на шаг назад. -- Человек я бедный, но милостыни еще до сих пор не принимал. Прощайте-с и будьте здоровы» (XXVI, 313).

Считая дуэль «рыцарской» нелепостью, он тем не менее принимает вызов Павла Петровича, ибо отказ мог обернуться тяжким оскорблением с еще более тяжкими последствиями. Он вслух восклицает: «Фу ты, черт! как красиво и как глупо! Экую мы комедию отломали! Ученые собаки так на задних лапах танцуют. А отказать было невозможно; ведь он меня, чего доброго, ударил бы, и тогда... (Базаров побледнел при одной мысли; вся его гордость так и поднялась на дыбы.) Тогда пришлось бы задушить его, как котенка» (XXIV, 286). Лишь старый лакей Прокофьич, который, «по-своему, был аристократ не хуже Павла Петровича» (X, 188), оценивает Базарова исключительно по внешнему виду и поведению, а после дуэли толкует, что «и в его время господа дирывались, “только благородные господа между собою, а этаких прощелыг они бы за грубость на конюшне отодрать велели”» (XXIV, 295).

Базаров живет в обществе, пока являющемся по преимуществу дворянским. Именно в этой среде он и показан. У него есть привычки, позаимствованные у дворян. Перед сном он надевает халат (IV, 163). Его отец так же одет с утра: «В бухарском шлафроке, подпоясанный носовым платком, старик усердно рылся в огороде» (XXI, 258). Кстати, сановный Матвей Ильич Колязин принимает визитеров, «подбрасывая кистями своего великолепного бархатного шлафрока» (XII, 203), а у Базарова для губернского бала нашелся фрак, правда «староватый» (XIV, 213).

Ситников ведет его и Аркадия после двух визитов -- к Колязину и губернатору -- на «завтрак» с аристократическим шампанским к одержимой «прогрессивной» модой помещице Кукшиной. Столь поздний завтрак соответствует второму завтраку у французов, когда они пьют не кофе, а вино (в гоголевском «Ревизоре» так позавтракал в богоугодном заведении Земляники Хлестаков, который до этого в трактире пусть плохо, но пообедал -- по-русски рано). Французы поздно обедают и не ужинают. И Павел Петрович Кирсанов «никогда не ужинал» (IV, 163). Он еще и англоман.

Но Базаров замечает даже определенный недостаток бытовой культуры в доме, где живет этот аристократ: «В моей комнате английский рукомойник, а дверь не запирается» (IV, 164). Правда, потом Тургенев забыл эти слова своего героя, потому что в родительском доме отец, по-видимому, постоянно входил к нему без спроса. «У вас, по крайней мере, запереться можно, -- говорит он теперь Аркадию. -- А то здесь отец мне твердит: “Мой кабинет к твоим услугам -- никто тебе мешать не будет”; а сам от меня ни на шаг. Да и совестно как-то от него запираться» (XXI, 270), -- добавляет он, вспомнив, как любят его родители и как сам он их любит. Это уже не связано с теми или иными сословными нормами поведения.

Впрочем, Василий Иванович заботится о том, чтобы и слуги вели себя при дорогих гостях так, как положено в настоящих дворянских домах. «-- Танюшка, -- обратился он к босоногой девочке лет тринадцати <...>, -- принеси барыне стакан воды, -- на подносе, слышишь?» (XX, 251). Обедать сели «одни молодые люди: хозяева давно пообедали», в русских традициях рано. «Прислуживал Федька, видимо обремененный необычными сапогами, да помогала ему женщина с мужественным лицом и кривая, по имени Анфисушка, выполнявшая должности ключицы, птичницы и прачки» (XX, 256). Но Евгений уехал всего через три дня. «С утра уже все приуныло в доме; у Анфисушки посуда из рук валилась; даже Федька недоумевал и кончил тем, что снял сапоги» (XXI, 272). Торжество кончилось.

Есть в «Отцах и детях» также собирательные характеристики провинциального дворянства. Либерального Николая Петровича «во всей губернии красным величают <...>» (X, 189). Перед отменой крепостного права он «попал в мировые посредники» и «не удовлетворяет вполне ни дворян образованных, говорящих то с шиком, то с меланхолией о манципации (произнося ан в нос), ни необразованных дворян, бесцеремонно бранящих “евту мунципацию”. И для тех и для других он слишком мягок» (XXVIII, 331). Мягок, конечно, к крестьянам.

Базаров перед смертью имеет в виду уже не провинциалов, говоря Одинцовой о своих родителях: «Ведь таких людей, как они, в вашем большом свете днем с огнем не сыскать.» (XXVII, 328).

В доме Кукшиной гостей встречала «какая-то не то служанка, не то компаньонка в чепце -- явные признаки прогрессивных стремлений хозяйки» (XIII, 206). Компаньонка в принципе могла быть бедной дворянкой, но здесь она малоотличима от служанки. Старики Базаровы охотно принимают в своем «обществе» священника отца Алексея.

Упомянут «соседний однодворец», т.е. владелец своего рода поместья без крепостных; он, «с самым благообразным лицом», Николаю Петровичу «подрядился доставить жнецов по два рубля с десятины и надул самым бессовестным образом <...>» (XXII, 275). Наверняка мещанками были содержательница удивительно чистого постоялого двора в уездном городе, которую Николай Петрович взял к себе в экономки (VIII, 182--183), и ее дочь Фенечка, ставшая содержанкой барина, а потом его женой. Аркадий в разговорах называет мать своего сводного брата сначала уменьшительным именем, словно привилегированную служанку, но перед Базаровым поправляется, добавляя полное имя, а тот хочет обращаться к ней на равных, с отчеством:

«-- Как бишь ее зовут? -- спросил Базаров.

— Фенечкой. Федосьей, -- ответил Аркадий.

— А по батюшке? Это тоже нужно знать.

— Николаевной» (IX, 186).

Содержатель другого постоялого двора Федот, который сам запрягает лошадей для Базарова (XIX, 247), -- возможно, тоже мещанин, но скорее всего богатый крестьянин. Эта неясность -- один из признаков сближения сословий. Свободный (не крепостной) слуга Николая Петровича Петр если не изначально принадлежит к мещанскому сословию, то, может быть, перейдет в него, женившись на дочери городского огородника, «которая отказала двум хорошим женихам только потому, что у них часов не было: а у Петра не только были часы -- у него были лаковые полусапожки» (XXVIII, 332). По- видимому, из наиболее солидных мещан управляющий в Марьине, человек «с сладким чахоточным голосом и плутовскими глазами, который на все замечания Николая Петровича отвечал: “Помилуйте-с, известное дело-с”, -- и старался представить мужиков пьяницами и ворами» (VIII, 178).

Потом он «вдруг обленился и даже начал толстеть, как толстеет всякий русский человек, попавший на “вольные хлеба”. Завидя издали Николая Петровича, он, чтобы заявить свое рвение, бросал щепкой в пробегавшего мимо поросенка или грозился полунагому мальчишке, а впрочем, больше все спал» (XXII, 275).

Крестьяне в «Отцах и детях» показаны лишь в эпизодах, впрочем, весьма выразительных. Отношение автора к ним по преимуществу критическое. Хозяйство в Марьине разваливается. «Возня с наемными работниками становилась невыносимою. Одни требовали расчета или прибавки, другие уходили, забравши задаток; лошади заболевали; сбруя горела как на огне; работы исполнялись небрежно <...>; половина скотного двора сгорела, оттого что слепая старуха из дворовых в ветреную погоду пошла с головешкой окуривать свою корову.» (там же). И главный герой «“народным заступником” (Н. Некрасов) вовсе не выступает, к крестьянству и его укладу (общине, патриархальной семье) относится так же критически, как и к другим “постановлениям” в современном русском быте, “семейном или общественном”, заслуживающим, по его словам, “полного и беспощадного отрицания”. Это ему, Базарову, принадлежат отзывы: “И добрые наши мужички надуют твоего отца всенепременно. Знаешь поговорку: “Русский мужик бога слопает””; “.мужик наш рад самого себя обокрасть, чтобы только напиться дурману в кабаке” <.>» [Недзвецкий, 2008: 93]. В отношении крестьян движение сословий навстречу друг другу отнюдь не происходит. Ближе к концу романа Тургенев показывает, что Базаров, упрекавший Павла Петровича в неумении говорить с мужиком (X, 194), тоже мог оказаться в таком положении. Когда Базаров спросил мужика-возницу про его жену: «Ну, а она тебя бьет?» -- тот «задергал вожжами.

— Эко слово ты сказал, барин. Тебе бы все шутить. -- Он, видимо, обиделся» (XIX, 249). Здесь -- определенно распространенная в ХХ в. ошибка корректора. «Видимо» -- не вводное слово, запятыми его выделять не надо. В литературе XIX в. это -- наречие, обычно имеющее смысл «заметно» или «достаточно сильно». У мужика своя гордость есть. «Барину» следовало бы знать, над чем шутить неуместно. Отправляясь из дома родителей «на деревню», Базаров в разговоре с другим мужиком иронизирует над крестьянскими представлениями и представлениями славянофилов о простом русском народе. Крестьянин иронии не улавливает и отвечает соответственно тому, как, по его мнению, следует отвечать барину. На вопрос же еще одного мужика: «-- О чем толковал? <.> О недоимке, что ль?» -- ответ в другом тоне: «-- Какое о недоимке, братец ты мой! <.> так, болтал кое-что; язык почесать захотелось. Известно, барин; разве он что понимает?

— Где понять! -- отвечал другой мужик, и <.> оба они принялись рассуждать о своих делах и нуждах. Увы! -- восклицает писатель, -- презрительно пожимавший плечом, умевший говорить с мужиками Базаров (как хвалился он в споре с Павлом Петровичем), этот самоуверенный Базаров и не подозревал, что он в их глазах был все- таки чем-то вроде шута горохового.» (XXVII, 317--318).

Итак, Евгений Базаров -- дворянин во втором поколении, а вовсе не разночинец. Разночинцы -- это люди умственного труда недворянского происхождения, не состоящие на государственной службе (относящиеся к «свободным профессиям») и благодаря своему образованию освобожденные от налогов подобно привилегированным сословиям [Саннинский, 1977: 232--240; Вердеревская, 2000: 452-462; Кормилов, 2013: 389--з9з, 396, 398-399]. Но сознание и поведение Базарова -- типично разночинские. Фенечка «бессознательно чувствовала в Базарове отсутствие всего дворянского, всего того высшего, что и привлекает и пугает» (XXIII, 279). Слуги в Марьине «привязались к нему, хотя он над ними подтрунивал: они чувствовали, что он все-таки свой брат, не барин» (X, 188). Дуняша даже вздыхала по нему. Сам он открещивается от дворянства. Навсегда расставаясь с Аркадием, он говорит: «Ваш брат дворянин дальше благородного смирения или благородного кипения дойти не может, а это пустяки» (XXVI, 314).

«Переберите все наши сословия да подумайте хорошенько над каждым <...>» (X, 197), -- предлагает он Павлу Петровичу, по сути, отрицая сам принцип разделения людей на сословия. Оттого и не считает себя ни дворянином, ни разночинцем.

Что удивительно, не аргументацией, а силой своего духа он все- таки повлиял на аристократа Кирсанова. Уговаривая брата жениться на его содержанке, тот признается: «Я начинаю думать, что Базаров был прав, упрекая меня в аристократизме. <...> Да и действительно, что за касты au dix-neuviиme siиcle? «в девятнадцатом веке» (франц.).» (XXIV, 298). Он по дворянской привычке вставляет в свою речь французские слова, но по сути выражает здесь главную мысль Тургенева, который никак не хотел столкновения сословий, а рассчитывал на мирную прогрессивную эволюцию общественной жизни в России.

«Отцы и дети» -- роман безусловно идеологический, но не социально-политический, каким он до сих пор выглядит в некоторых интерпретациях.

тургенев базаров сословие персонаж

Список литературы

1. Вердеревская Н.А. О разночинцах // Из истории русской культуры. Т. V (XIX век). М., 2000. С. 452-462.

2. Зайончковский П.А. Правительственный аппарат самодержавной России в XIX в. М., 1978.

3. Карнович Е.П. Родовые прозвания и титулы в России и слияние иноземцев с русскими. М., 1991 (репринт издания 1886 г.).

4. Кирилов С. Нас унижающий обман // Глагол. Альманах. М., 1990. С. 149--160.

5. Кормилов С.И. Базаров -- не разночинец! // И.С. Тургенев и национальные литературы. Материалы международной научно-практической конференции. Ереван, 2013. С. 389--400.

6. Криницын А.Б. И.С. Тургенев (1818--1883) // Русская литература XIX-- XX веков. Учебное пособие для поступающих в вузы: В 2 т. Т. I: Русская литература XIX века. М., 2017. С. 300--348.

7. Недзвецкий В.А. И.С. Тургенев: логика творчества и менталитет героя. Курс лекций. М.; Стерлитамак, 2008.

8. Пайпс Р. Россия при старом режиме / Пер. с англ. В. Козловского. М., 1993.

9. Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 10 т. 4-е изд. Л., 1978. Т. V, VI.

10. Раскин Д.И. Исторические реалии российской государственности и русского гражданского общества в XIX веке // Из истории русской культуры. Т. V (XIX век). М., 2000. С. 662-830.

11. Саннинский Б. Кто такие разночинцы? // Вопросы литературы. 1977. № 4. С. 232-240.

12. Тургенев И.С. Собр. соч.: В 12 т. Т. 3. М., 1976.

13. 1812-1814: Секретная переписка генерала П.И. Багратиона. Личные письма генерала Н.Н. Раевского. Записки генерала М.С. Воронцова. Дневники офицеров Русской армии. М., 1992.

14. Федосюк Ю.А. Что непонятно у классиков, или Энциклопедия русского быта XIX века. 5-е изд., испр. М., 2002.

15. Экштут С.А. Закат империи. От порядка к хаосу. М., 2012.

16. Яблочков М. История дворянского сословия в России. Смоленск, 2003.

Размещено на Allbest.ru