К вопросу о литературных подтекстах и о полемике в "Матрёнином дворе"

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова»

К вопросу о литературных подтекстах и о полемике в «Матрёнином дворе»

А.М. Ранчин

Статья посвящена рассказу А.И. Солженицына «Матрёнин двор». Показано, что соотнесенность рассказа с агиографией носит неоднозначный характер: наряду с отсылками к житийной поэтике в произведении есть ее и отталкивание от нее, отчетливое нарушение житийной топики: праведность героини никем не признана, кроме рассказчика, Матрёна умирает страшной смертью, ее тело превращено в кровавое месиво. Рассказ насыщен аллюзиями на произведения русской классической литературы. Автор полемизирует с «интеллигентским» мифом о благотворной просветительской функции классической литературы, об исключительной ценности книг (в версии Н.А. Некрасова) и с радикальным отрицанием народной крестьянской традиции в «Двенадцати» А.А. Блока. Солженицын изображает уродливое, но по-своему закономерным «воплощением» некрасовской утопической идеи, которая явилась одним из наиболее ярких выражений интеллигентского мифа, где самой интеллигенции отводилась роль обучающего, а народу -- обучаемого. Этот миф, питавший радикальные общественные настроения, строился на отрицании традиционной народной культуры, основанной на православии. Его создатели, по Солженицыну, и ответственны за революционную катастрофу, последствия которой описаны в «Матрёнином дворе». Солженицынскому повествователю не удалось найти старую, первозданную Россию -- она не существует. Но ему посчастливилось соприкоснуться с Матрёной, воплощающей лучшие черты патриархальной России и подлинную религиозность. Взаимодействие различных литературных подтекстов в «Матрёнином дворе» создает представление о большей сложности действительности в сравнении с теми стереотипами, которые вырабатывает для ее описания словесность. В рассказе также содержится вызов леворадикальной интеллигентской традиции и запечатлевшей ее литературе.

Ключевые слова: А.И. Солженицын; «Матрёнин двор»; А.А. Блок; Н.А. Некрасов; подтексты; полемика.

Andrey Ranchin

THE LITERARY SUBTEXTS AND POLEMICS IN A. SOLZHENITSYN'S MATRYONA'S PLACE

Lomonosov Moscow State University 1 Leninskie Gory,

The article discusses A. Solznenitsyn's Matryona's place. It is shown that the correlation of the story with hagiography is ambiguous. On the one hand, it makes references to the hagiographie poetics, on the other hand, it violates the hagiographic topoi: noone recognizes Matryona's righteousness except the narrator, Matryona dies a terrible death, her body turns into a bloody mess. The story is filled with allusions to Russian classical literature. Solzhenytsyn polemizes against the “intellectual” myth that classical literature fulfills a beneficial educational function, that books have an ultimate value (as is the case with the poet N. Nekrasov), and that the peasant tradition is denied (as in the poem “The Twelve” by A.A. Blok). N. Nekrasov's utopian idea is conveyed as ugly but consistent, it is a most telling representation of the myth of the intelligensia, where the intelligentsia was assigned the role of the educator of the people. This myth, fueled by radical public attitudes, was built on the denial of traditional folk culture based on Orthodoxy. Its creators, according to Solzhenitsyn, should be held accountable for the revolution that brought a catastrophe, the consequences of which are described in Matryona's Place. Solzhenitsyn's narrator was not able to find the old, primordial Russia as it did not exist. But he was fortunate enough to get in touch with Matryona, who embodied true religiosity and the best in the patriarchal Russia. The interaction of various literary subtexts in Matryona's Place shows that stereotypes that develop literature cannot beat reality which is much more complicated. The story also challenges left-radical intelligentsia traditions and the literature that embodies it.

Key words: A.I. Solzhenitsyn; Matryona's Place; A.A. Blok; N.A. Nekrasov; subtexts; polemics.

Как известно, в рассказе А.И. Солженицына «Матрёнин двор» достаточно точно воспроизведены реальные события, повествователь биографически соотнесен с самим автором, у Матрёны¹ был реальный прототип -- крестьянка с тем же именем, топонимика соответствует реальным названиям деревень и поселков Владимирской области, где учительствовал и познакомился с настоящей Матреной Солженицын Здесь и далее я в соответствии с особенностями солженицынской орфографии использую букву ё в написании имени солженицынской героини, но не употребляю ее, когда речь идет о ее реальном прототипе. В цитатах из работ, посвященных рас-сказу, воспроизводится написание, которому следуют их авторы. См. об этом, например: [Нива, 1994: 177; Сараскина, 2008: 423--424, 431--432; Радзишевский, 2О06: 596-598].. Тем не менее «Матрёнин двор» не похож на очерк, на зарисовку из реальной жизни. Например, фактографический пласт наделен символической семантикой Так, символический, мифопоэтический смысл присущ организации простран-ства в «Матрёнином дворе». См. об этом: [Лекманов, 2000: 329-332]., рассказ глубоко укоренен в русской литературной традиции. В частности, в нем сложным образом соединены различные литературные коды и присутствуют аллюзии на литературные произведения (иногда полемического свойства) Особенно значим для автора рассказа Н.С. Лесков. О сложной соотнесенности «Матрёнина двора» с произведениями Лескова о праведниках см. в моей статье: [Ранчин, 2018]..

Так, А.Н. Архангельский отметил очевидную соотнесенность Матрёны с Марией из евангельского сказания, выбравшей истинный путь к Господу и не пекшейся о суетном. Однако он же справедливо отметил: «Вот Матрёна: спервоначалу кажется она только Марией из <...> евангельской притчи; той, что избрала благую участь и не заботится о многом: даже каши как следует сварить и то не умеет. Но жизнь советская и на нее налагает обязанности Марфы <...>» [Архангельский, 1991: 254].

Не менее сложна связь рассказа с агиографией. Матрёна как праведница-мирянка, помогающая ближним, напоминает Юлианию Лазаревскую, необычное житие которой написал ее сын. (Житие приобрело в Новое время широкую известность, о нем писали Ф.И. Буслаев и В.О. Ключевский, оно вошло едва ли не во все хрестоматии древнерусской литературы.) «Основная черта, которая выделяет Житие Юлиании Лазаревской в ряду агиографических памятников, -- характер подвига героини: как святая прославляется женщина-мирянка за каждодневные труды и безмерную милостыню: “Она же в те времена по вся нощи без сна пребывающи, в мольбах и в рукоделии, в прядиве и в наличном деле. И то продая, нищим цену даяше и на церковное строение” <...>. Такое уравнивание домашних трудов и молитвы как равных подвигов благочестия было бы вряд ли возможно в традиционном похвальном житии» [Руди, 1996: 96--97]. Однако при этом «Житие Юлиании Лазаревской композиционно выстроено по агиографическим канонам и включает в себя все основные агиографические топосы» [там же: 96--97].

В случае с «Матрёниным двором» это совсем не так: Матрёна на первый взгляд как будто бы не благословенная, а отринутая Богом (все ее дети умерли в очень раннем возрасте), так что односельчане полагают, что на ней порча («порция», как выговаривает слово сама несчастная женщина), с чем соглашается и сама героиня, проявляя неприемлемое для житийного персонажа суеверие. Матрёна никогда не крестилась и не молилась (по крайней мере, рассказчик этого не видел). Ее мучения -- не страдание за веру, а хождения по мукам, чтобы оформить пенсию, достать сено для козы и торф для обогрева. Она боится поездов и предчувствует недоброе, однако ее ужасная гибель разительно контрастирует с благочестивым успением святых, заранее приготовившихся к уходу из земного мира. Тело Матрёны поезд превратил в кровавое месиво, в то время как тела усопших святых -- мощи -- обычно нетленны. Впрочем, уцелела правая рука, что одна из односельчанок погибшей считает Божьим благоволением: «Одна женщина перекрестилась и сказала: -- Ручку-то правую оставил ей Господь. Там будет Богу молиться...» [Солженицын, 2006: 142].

Наконец, Матрёна -- неузнанная праведница: «Все мы жили рядом с ней и не поняли, что есть она тот самый праведник, без которого, по пословице, не стоит село» [Солженицын, 2006: 148]. Святой же может быть не понят и гоним, но после смерти должен получить признание.

Матрёна соотнесена с женщинами-крестьянками Некрасова из поэмы «Мороз, Красный нос»: солженицынская праведница, подобно им, не просто способна коня на скаку остановить, но однажды действительно это делает. Однако некрасовские подтексты в «Матрёнином дворе» вводятся не только для свидетельства преемственности по отношению к поэту-классику, мотивы некрасовской поэзии оказываются и объектом полемики. Как заметил В. Радзишевский по поводу такой детали, как плакат в доме Матрёны («И с грубой плакатной красавицей я свыкся, которая со стены постоянно протягивала мне Белинского, Панфёрова и ещё стопу каких-то книг.» [Солженицын, 2006: 121]): «Плакат как будто иллюстрирует заветную мечту Некрасова, высказанную в поэме “Кому на Руси жить хорошо” (1865--1877), о том желанном времени,

Когда мужик не Блюхера И не милорда глупого --

Белинского и Гоголя С базара понесёт.

Только вместо Гоголя всерьез предлагается Федор Панферов (1896--1960), насаждавший коллективизацию в романе “Бруски” (1928--1937), дважды лауреат Сталинской премии» [Радзишевский, 2006: 598-599].

Плакат, очевидно, не «как бы», а реально иллюстрирует и воплощает «заветную мечту» автора «Кому на Руси жить хорошо»: «желанное» «времечко» [Некрасов, 19826: 35] как будто бы наступило, книга одного из «заступников народных» красуется на плакате в избе крестьянки -- почти по Некрасову. (Гоголя, кажется, на плакате нет -- может быть, как писатель религиозный, как автор одиозных для советской власти «Выбранных мест их переписки с друзьями» он такой почести не удостоился.) Однако рядом с Белинским, пусть и присвоенным советской идеологией и культурой, но несомненно талантливым и ярким критиком, оказался Панферов, чьи сочинения по «ценностей незыблемой ск&ле» мало чем отличаются от «Блюхера» и комаровского «милорда глупого». Солженицын полемизирует с уродливым, но по-своему закономерным «воплощением» некрасовской утопической идеи, которая явилась одним из наиболее ярких выражений интеллигентского мифа, где самой интеллигенции отводилась роль обучающего, а народу -- обучаемого. Этот миф, питавший радикальные общественные настроения, строился на отрицании традиционной народной культуры, основанной на православии. Его создатели, по Солженицыну, и ответственны за революционную катастрофу, последствия которой описаны в «Матрёнином дворе».

Некрасов в своем хрестоматийном стихотворении «Сеятелям» призывал:

Сеятель знанья на ниву народную!

Почву ты, что ли, находишь бесплодную,

Худы ль твои семена?

Робок ли сердцем ты? слаб ли ты силами?

Труд награждается всходами хилыми,

Доброго мало зерна!

Где ж вы, умелые, с бодрыми лицами,

Где же вы, с полными жита кошницами?

Труд засевающих робко, крупицами,

Двиньте вперед!

Сейте разумное, доброе, вечное,

Сейте! Спасибо вам скажет сердечное

Русский народ... [Некрасов, 1982а: 180]

Идти в народ с учительской миссией -- эта идея стала интеллигентским стереотипом в пореформенной России. В таковом качестве фактически она была зафиксирована Д.Н. Маминым-Сибиряком в романе «Приваловские миллионы». Перед Надеждой Васильевной Бахаревой, персонажем романа, «[в]переди вставала бесконечная святая работа, которую должна сделать интеллигентная русская женщина». Одна из составляющих этой работы -- обучение грамоте. И вот «уже до десятка белоголовых мальчуганов и девчонок исправно являлись к Надежде Васильевне каждое утро, чтобы “происходить грамоту”» [Мамин-Сибиряк, 1949: 373]. Героиня «открыла бесплатную школу», она «учит ребят» [Мамин-Сибиряк, 1949: 374, 387].

В радикально настроенных интеллигентских кругах это труженичество было неразрывно связано с агитацией против существовавшего строя. Итогом стало, по Солженицыну, новое рабство, в котором, вопреки некрасовскому Грише Добросклонову, уже не было «спасено» «сердце свободное -- / Золото, золото / Сердце народное» [Некрасов, 1982б: 233-234].

Солженицын инвертирует роли учащего и обучаемого: главному в жизни (добру, человечности, нестяжательству) учит не интеллигент Игнатич, нарратор истории жизни и смерти Матрёны, преподающий в сельской школе (показательно, что учительский труд повествователя вообще как таковой не показан), а эта крестьянка. Игнатич (интеллигенция) здесь обучаемый, а Матрёна -- учащая. Самой своей жизнью, своим зримым примером, своим незаметным и ей самой неведомым подвижничеством.

Плакат, пропагандирующий знания, чтение книг, в доме Матрёны зловещая и чужеродная деталь: это антиикона. Изображенная на нем женщина -- антипод Матрёны, словно радующийся ее смерти: «Нет Матрёны. Убит родной человек. <...> Разрисованная красножёлтая баба с книжного плаката радостно улыбалась» [Солженицын, 2006: 141].

Этой бабе противопоставлена молодая Матрёна, какой она рисуется Игнатичу: «и вспыхнул передо мной голубой, белый и жёлтый июль четырнадцатого года: ещё мирное небо, плывущие облака и народ, кипящий со спелым жнивом. Я представил их рядом: смоляного богатыря с косой через спину; её, румяную, обнявшую сноп. И -- песню, песню под небом, какие давно уже отстала деревня петь, да и не споёшь при механизмах» [Солженицын, 2006: 133]. Эта на первый взгляд аляповатая «картинка» в эстетике плаката могла бы показаться пошлой, если бы не приданная ей роль контрастного элемента по отношению к действительно пошлому листу, пропагандирующему книгу.

Солженицынский Игнатич ищет «нутряную», подлинную, первозданную Россию: «Мне хотелось затесаться и затеряться в самой нутряной России -- если такая где-то была, жила» [Солженицын, 2006: 117]. Эта же Россия именуется кондовой: «А дальше целый край идёт деревень: Часлицы, Овинцы, Спудни, Шевертни, Шестимирово -- всё поглуше, от железной дороги подале, к озёрам. Ветром успокоения потянуло на меня от этих названий. Они обещали мне кондовую Россию» [Солженицын, 2006].

Редкое слово «кондовая» -- несомненно, аллюзия на текст блоковской поэмы «Двенадцать», где содержится призыв:

Товарищ, винтовку держи, не трусь!

Пальнем-ка пулей в Святую Русь --

В кондовую,

В избяную,

В толстозадую!

Эх, эх, без креста! [Блок, 1999: 12]

Солженицынская «нутряную» рифмуется с блоковской «избяную», при том что аллюзия здесь бесспорно полемическая. Блоковский эпитет развернут в образ дома Матрёны -- «укрывища», спасительного ковчега и для повествователя, истомленного выпавшими на его долю страданиями, и для увечных животных. У Блока -- призыв к разрушению, к убийству старой «Святой Руси», персонифицированной в «бабьем» облике («толстозадая») Как известно, авторская позиция в поэме Блока -- предмет многолетних дис-куссий; наряду с мнением о «Двенадцати» как об апологии и даже панегирике рево-люции (в целом, видимо, верном) есть и диаметрально противоположное. В случае Солженицына важна «каноническая» советская трактовка поэмы как приветствия революции.. У Солженицына -- жуткая и удручающая картина отдаленных результатов этого разрушения, нравственные ценности осмысляются как ценности религиозные, а старая Русь представлена также в женском облике, но в образе праведницы Матрёны, единственном светлом образе в рассказе.

Игнатичу не удалось найти «нутряную» и «кондовую» Россию -- ее нет Невозможно согласиться с В.А. Чалмаевым, утверждающим, что в «Матрёни-ном дворе» противопоставление праведников и всех прочих, погрязших в трясине обыденности «не развито, почти не выдержано» и что «неправедный» в рассказе лишь один Фаддей [Чалмаев, 1994: 85]. И отношение односельчан к Матрёне как к дурочке, и беззастенчивая эксплуатация ими ее доброты, и поглощенность во время поминальных плачей мыслями о наследстве (причети превращаются в жутковатый агон, в котором плачущие утверждают свои права, приписывая себе мнимую за-боту о погибшей) -- все это вопиет против такого утверждения. Как справедливо заметил А.Н. Архангельский, для героя-интеллигента повествователя Игнатича «“хождение в народ” оборачивается приходом -- к личности, воплотившей, выража-ясь по-соловьевски, не то, что народ мыслит о себе, а то, что Бог мыслит о народе. И потому -- “народу” в его реальном историческом воплощении противостоящей...» [Архангельский, 1991: 254]. Судьба Матрёны «таит в себе трагедию. Трагично ее прошлое, исковерканное скотской грубостью мужчин. Трагичен ее конец: жадный деверь, который вырвал у нее “горницу, стоявшую без дела”, и сделался, таким образом, косвенной причиной ее бессмысленной смерти на железнодорожном переезде, -- это само вечное буйство, эгоизм, хищность, которые обезображивают Россию и рушат “связи и смысл” Матрениной жизни» [Нива, 1984: 86].. Но ему посчастливилось соприкоснуться с Матрёной, воплощающей лучшие черты патриархальной России и подлинную религиозность.

Взаимодействие различных литературных подтекстов в «Матрёнином дворе» создает представление о большей сложности действительности в сравнении с теми стереотипами, которые вырабатывает для ее описания словесность. В рассказе также содержится вызов леворадикальной интеллигентской традиции и запечатлевшей ее литературе.

литературный подтекст солженицин

Список источников и литературы

Архангельский А.Н. О символе бедном замолвите слово... («Поэзия и правда» в малой прозе Солженицына) // Архангельский А.Н. У парадного подъезда: Литературные и культурные ситуации периода гласности (1987--1990). М., 1991. С. 245--263.

Блок А.А. Полное собрание сочинений: В 20 т. Т. 5: Стихотворения и поэмы (1917--1921). М., 1999.

Лекманов О.А. «От железной дороги подале, к озерам.» (о том, как устроено пространство в рассказе А. И. Солженицына Матренин двор») // Лекманов О.А. Книга об акмеизме и другие работы. Томск, 2000. С. 329-332.

Мамин-Сибиряк Д.Н. Приваловские миллионы / Послесл. С. Марвина. М.; Л., 1949.

Некрасов Н.А. Полн. собр. соч. и писем: В 15 т. Т. 3: Стихотворения 1866-1877 гг. Л., 1982.

Некрасов Н.А. Полн. собр. соч. и писем: В 15 т. Т. 5: Кому на Руси жить хорошо. Л., 1982.

Нива Ж. Солженицын / Пер. с франц. Симон Маркиш в сотрудничестве с автором. Ь., 1984.

Радзишевский В. Комментарии // Солженицын А. Собр. соч.: В 30 т. Т. 1: Рассказы и крохотки. М., 2006. С. 572-666.

Ранчин А.М. Матрёна А.И. Солженицына и праведники Н.С. Лескова // Литературоведческий журнал. 2018. № 43. С. 99-111.

Руди Т.Р. Житие Юлиании Лазаревской (Повесть об Ульянии Осорьи- ной) / Исслед. и подгот. текстов Т.Р. Руди; отв. ред. Р.П. Дмитриева. СПб, 1996.

Сараскина Л. Александр Солженицын. М., 2008.

Солженицын А. Собрание сочинений: В 30 т. Т. 1: Рассказы и крохотки. М., 2006.

Чалмаев В.А. Александр Солженицын: Жизнь и творчество. Книга для учащихся. М., 1994.

References

Arhangel'skij A.N. O simvole bednom zamolvite slovo... (“Pojezja ipravda” v malojproze Solzhenicyna) [On the poor symbol say the word... (“Poetry and Truth” in Solzhenitsyn's small prose)], Arhangel'skij A.N. U par- adnogo pod”ezda: Literaturnye i kul'turnye situatsii perioda glasnosti (1987-1990). Moscow, Sovietskij pisatel' Publ., 1991, pp. 245-263. (In Russ.)

Blok A.A. Polnoe sobranie sochinenj: V 20 t. T. 5: Stihotvorenija i pojemy (1917-1921) [Complete works: In 20 vols. Vol. 5: Poems and poems (1917-1921)]. Moscow, Nauka Publ., 1999, 566 p. (In Russ.)

Chalmaev V.A. Aleksandr Solzhenitsyn: Zhizn' i tvorchestvo. Kniga dlja uchash- hihsja [Aleksandr Solzhenitsyn: Life and work. The book for students]. Moscow: Prosveshchenie Publ., 1994, 287 p. (In Russ.)

Lekmanov O.A. “Ot zheleznoj dorogipodale, k ozeram...” (o tom, kak ustro- enoprostranstvo v rasskaze A.I. Solzhenicyna Matrenin dvor») [“From the railroad farther to the lakes. ” (how the space is arranged in the story by A.I. Solzhenitsyn “Matryona's place”)]. Lekmanov O.A. Kniga ob ak- meizme i drugie raboty. Tomsk, 2000, pp. 329-332. (In Russ.) Mamin-Sibirjak D.N. Privalovskie milliony. Poslesl. S. Marvina [Privalovs' millions. Afterword by S. Marvin]. M.; Leningrad, Gosudarstvennoe izdatel'stvo khudozhestvennoj literatury, 1949, 412 p. (In Russ.)

Nekrasov N.A. Polnoe sobranie sochinenij ipisem: V 151. Vol. 3: Stikhotvoreni- ja 1866-1877gg. [Complete Works and Letters: In 15 vols. T. 3: Poems of 1866-1877] Leningrad, Nauka Publ., 1982, 512 p. (In Russ.)

Nekrasov N.A. Polnoe sobranie sochinenij ipisem: V151. T. 5: Komu na Rusi zhit' horosho [Complete works and letters: In 15 vols. Vol. 5: To whom in Russia to live well]. Leningrad, Nauka Publ., 1982, 688 p. (In Russ.)

Nivat G. Solzhenitsyn. Perevel s franc. Simon Markish v sotrudnichestve s avtorom [Solzhenitsyn. Translated by Simon Markish in collaboration with the author]. London, Overseas Publications Interchange Ltd., 1984, 245 p. (In Russ.)

Radzishevslij V. Kommentarii [Commentaries]. Solzhenitsyn A. Sobranie sochinenij: V 30 t. T. 1: Rasskazy i krohotki [Collected works: In 30 vols. Vol. 1]. Moscow, Vremya Publ., 2006, pp. 572-666.

Ranchin A.M. Matryona A.I. Solzhenitsyna i pravedniki N.S. Leskova [Matryona by A.I. Solzhenitsyn and the righteous by N.S. Leskov. Literaturn- ovedcheskjzhurnal [The Journal of Literary History and Theory], 2018, pp. 43, 99-111. (In Russ.)

Rudi T.R. Zhitie Julianii Lazarevskoj (Povest' ob Ul'janii Osor'inoj). Issled. i podgot. tekstov T.R. Rudi; Otv. red. R.P. Dmitrieva [Life of Juliania La- zarevskaya (The Tale of Ulyaniya Osorina). Study and preparation of texts by T.R. Rudy; ed. by R.P. Dmitrieva]. Sanct-Petersburg, 1996, 238 p. (In Russ.)

Saraskina L. Aleksandr Solzhenitsyn. Moscow, Molodaja gvardija Publ., 2008, 935, [5] pp. (In Russ.)

Solzhenitsyn A. Sobranie sochinenij: V 30 t. T. 1: Rasskazy i krohotki [Collected works: In 30 vols. Vol. 1]. Moscow, Vremya Publ., 2006, 672 p. (In Russ.)

Размещено на Allbest.ru