"Взгляд" и метафора взгляда в сочинениях А. Болотова

Болотов -- оптимист. Он оптимист по своему характеру, он ждет от жизни только хорошего, в том числе от загробной жизни. По отноше-нию к оптимизму XVIII века это могло бы выглядеть как случайность. Но в рассказах о красотах натуры болотовский индивидуальный опти-мизм сливается с философским оптимизмом: совершенство Природы не оставляет сомнений в том, что мы живем в лучшем из миров. Несмотря на то, что Болотов старательно позиционирует себя сторонником Кру- зия и вслед за своим кенигсбергским учителем Даниэлем Вейманом яростно осуждает Христиана Вольфа за деизм, он, скорее, хотя бы на интуитивном уровне является приверженцем концепции «лучшего из миров», пусть и в неприхотливой, упрощенной, простодушной форме.

Насколько этот оптимизм распространялся на общественные и го-сударственные установления? Видимо, по крайней мере, до какой-то поры, Болотов и в социально-политических институтах видит некото-рую законченность, «естественность», устойчивость. Это не отменяет критического взгляда на многое, происходящее в обществе и государстве. Болотов еще не погружен полностью в историческую темпоральность, но уже помещает себя в систему отсчета, где новое лучше старого, что помогает ему с яростью нападать на злящие его обычаи и привычки. Он достаточно критично настроен ко многим существовавшим в то время социальным нормам, он самоотстраняется от многих правил и ценностей маскулинной субкультуры, например, ему претят многие мужские забавы. Любит Болотов побранить начальство, но неспосо-бен предать своих начальников и готов помочь им в трудную минуту даже с ущербом для себя, Он очень плохо относится к фаворитизму, его опытный и рациональный взгляд способен разглядеть недостатки и упущения в организации государственного хозяйства. Больше того, после французской революции Болотову спорадически, почти случайно, как результат печальной встречи с российской бюрократией, приходят мысли, что политический режим в России может быть изменен, что события, подобные французской революции, могут произойти и в Рос-сии (от чего, конечно, Бог должен сохранить Россию), если министры и бюрократы будут вести себя по-прежнему, то есть препятствовать справедливому разрешению спорных дел (среди которых и дело уже старого Болотова) (Болотов, 1988: 52). Тем не менее, ни о каком ради-кализме не может быть и речи, лояльность Болотова государственной власти и общественно-политическому устройству не вызывает сомнений ни у самого Болотова, ни у его окружения. Он видит гармонию в приро-де. В обществе много такого, что препятствует гармонии, но, похоже, это несоответствие мало заботит Болотова. Рассказ о совершенстве природы и рассказы о «происшествиях» в общественной жизни не соединяются друг с другом, но можно предположить, что представления о гармонии в природе поддерживали уверенность, что социально-политический порядок в целом не нуждается в изменениях: исторический процесс не терпит разрывов, данный нам государственный порядок есть поря-док естественный, несмотря на отдельное зло, творимое отдельными людьми. Но зла и в природе Болотов видит достаточно, и он не знает, как объяснить это зло.

Болотов поразительно беспомощен при решении важной для опти-мизма XVIII века проблемы: как объяснить наличие зла в «лучшем из миров». Чаще всего он старается обойти эту проблему стороной. Нельзя сказать, что Болотов даже не пытался найти положительные послед-ствия от злых или бессмысленных явлений природы, как, например, это делал Зульцер, когда подробно описывал, для чего нужны, например, холодные и жаркие бесплодные пустыни и безлюдные горы, пытаясь тем самым убедить, что только глупые люди хотят сей свет лучше сделать (Зульцер, Протопопов, 1777: 264-277). В природе все есть благо. Как упоминалось выше, Болотов усвоил правило, что даже зло в Натуре бывает «не по-пустому» и должно нести пользу человеку, и поэтому, например, отказывается, подобно другим, сетовать на осеннее ненастье или пытается объяснить, для чего нужны наст и морозы на исходе зимы (Болотов, 1993: 277, 333). Но чаще всего после красочных описаний того зла, которое природа несет людям, Болотов радуется, что сам находит-ся в тепле и занимается любимыми делами, и мысль о том, что беды, претерпеваемые другими людьми, проходят мимо него, доставляет ему дополнительное удовольствие.

Французская революция, заставившая содрогнуться добродетельные умы, хотя и не проходит мимо Болотова и будоражит его воображение, но не порождает тяжелых раздумий о разрывах и провалах в миро-здании. Что заметно отличает его, например, от Карамзина, который в середине 90-х годов сокрушается о гибели в крови и пламени Века просвещения (Карамзин, 1984a). Но в конце концов Карамзин возвраща-ется к тем же до боли знакомым суждениям (встречаемым у Лейбница, Шефтсбери, Поупа, Вольфа, Зульцера и многих других) о целесообраз-ности зла: если есть гармония в природе, значит должна быть гармония в человечестве, пусть и недоступная простым смертным (разный уро-вень знаний о мире -- у людей и у ангелов -- предполагает разную оптику взгляда на мир и разную оценку событий: ангелы знают больше и, со-ответственно, там, где люди видят неустройство и разрушение, ангелы видят совершенство); жестокие потрясения в нравственном мире срав-нимы с землетрясениями в природе -- лиссабонским и мессинским, и так же, как после сих природных катаклизмов, мирная жизнь и процветание снова доступны жителям некогда разрушенных городов, так и в истории человечества темные и жестокие времена сменят светлые и просвещен-ные; как и в природе, зло в истории «работает» на благо человечества в целом. Любопытно, что Карамзин приводит примеры не только из мира природных явлений, но и из мира истории, где, как он считает, варварство Средних веков способствовало дальнейшему распростране-нию света наук (Карамзин, 1984c: 188-189), как и в природе зло служит добру. Человек от природы добр, лишь по заблуждению бывает злым, но природа никогда не бывает злой.

В этих текстах Карамзин, как и Болотов, принадлежит оптимизму XVIII века, хотя, конечно, в суждениях, касающихся проблемы зла, Ка-рамзин чувствует себя намного увереннее, чем Болотов. И к тому же оптимизм уже раздражает Карамзина своей абстрактностью: «Опти-мизм не философия, а игра ума...» (Карамзин, 1984b: 204). Карамзин видит подступающую новую эпоху; Болотов, похоже, остался верен XVIII веку до конца своих дней.

И для Зульцера, и для Болотова природа -- это храм, в котором ни-чего нельзя и невозможно переделать. «Любование природой» -- это своего рода восхождение к храму, непременно сопровождаемое удоволь-ствием, когда человек познает совершенство и гармонию в природе, где все целесообразно и занимает свои, положенные Творцом, места. Но уже к концу XVIII века начинают меняться представления о челове-ке, о природе, о взаимоотношении человека с природой, об обществе, истории и многом другом. Ко времени написания болотовских писем о красотах натуры прошло уже десять с лишним лет с тех пор, как по-явилась «Критика чистого разума». Уже набирал силу романтизм с его любовью к необычному, индивидуальному, взламывающему границы и выходящему за пределы.

В 1772 году молодой Гете яростно обрушился на Зульцера и его словарь (тот самый, который в 1811 году российская академия во гла-ве с Нартовым признала важным для упражняющихся в российской словесности и рекомендовала к переводу статьи, касающиеся оной) с об-винениями в пустом и унылом морализаторстве, интересном только школярам и дилетантам. Гете надо было обосновать автономию эстети-ческого, независимость красоты и искусства от морали, добра, и любой другой полезности. Поэтому для Гете уже нет единства и миролюбивого сосуществования между человеком и природой, несущей добро людям, по мнению Зульцера. Красота природы («любование природой») не учит добру, природа несет людям боли и беды, --утверждает Гете, не забыв намекнуть на лиссабонское землетрясение. Природа--это грозная сила, противоположная искусству, так как искусство «...возникает из усилий индивидуума, сопротивляющегося разрушительной силе целого» (Гете, Закс, 1975: 75-76). Природа закаляет человека для того, чтобы человек мог победить природу: «.человек во все эпохи укрепляет себя, чтобы сопротивляться природе, чтобы избегать тысяч исходящих от нее бедствий и в полной мере наслаждаться ее благами.» (там же: 76). Это уже почти доходящий до вражды разрыв между человеком и природой. В борьбе с природой человек обретает свое право на счастье. Вско-ре суждения, предполагающие разрыв между человеком и природой, прочно обосновываются в дискурсивном пространстве Европы и России.

Образующийся разрыв между человеком и природой преодолевается за счет возвышения человека. Человек становится преобразователем природы, хозяином природы. Научное знание, полностью отделившись от эстетики и морали, ищет «объективные законы» природы, чтобы с их помощью воздействовать на нее: переделывать, изменять, покорять.

Но не только разум покоряет природу. Красота природы попадает в за-висимость от внутреннего состояния человека. Предполагается тесное взаимодействие переживаний человека и образов природы. Зрение ста-новится неустойчивым и подвижным. Культивируется субъективность взгляда, когда волнения души определяют видение природы. Даже если природа не соответствует эмоциональному состоянию человека, то под-черкивается разлад между настроением человека и состоянием природы, то есть человек видит природу, отталкиваясь от своего настроения (на-пример, меланхолия сильнее ощущается в яркий радостный солнечный день). Переживания человека заставляют природу соответствовать им. Картины природы теперь не просто внешний раздражитель человече-ских чувств: они становятся частью переживаний, подстраиваются под переживания, получают свою ценность только вместе с субъективными переживаниями человека. Образы природы становятся частью внутрен-него мира. Человек не столько отражает природу, как в камере-обскуре, сколько создает природу вместе со своими переживаниями. Природный мир замыкается в человеке.

Уже в «Страданиях юного Вертера» при встрече Вертера с приро-дой «...речь идет не столько о восприятии внешнего мира, сколько о конституировании субъективного мира чувств.» (Кемпер, Жеребкин, 2009: 91). В данном случае речь идет не о эмоционально окрашенном восприятии, а о «сотворении мира» из глубины переполненного сердца, и «Вертер наслаждается не творением божьим, а своим собственным, и своей собственной творческой способностью» (там же: 94-94).

Природа подчиняется переживаниям, природа используется для созда-ния «субъективных» миров, в конце концов, чисто технически природа нужна для демонстрации переживаний и эмоциональных состояний человека. В современной литературе и литературоведении (живописи, фотографии, кино) репрезентация эмоционального состояния челове-ка через картины природы стала своего рода шаблоном: изображения природы раскрывают состояние человека. Картины и образы природы становятся неотделимы от состояния человека и мира, человеком создан-ного. Случайность человеческого настроения, человеческий произвол дают жизнь картинам природы. Природа лишается самостоятельного существования вне человеческих переживаний.

Между природой и Болотовым складываются своего рода «партнер-ские отношения». Если и есть асимметрия в этих отношениях, то в сто-рону природы: Болотов признает ее превосходство над собой. Соответ-ствующим образом устроен взгляд Болотова, который не предполагает никакого влияния субъективности на восприятие красоты природы, в ре-зультате чего природа открыта Болотову в своей уникальности и связан-ности. При доминировании переживаний асимметрия склоняется в сто-рону человека, переживания господствуют над взглядом, и человеку открываются в первую очередь его собственные переживания, а приро-да-- лишь посредник в этой саморепрезентации и в этом самопознании.

В XIX-XX веках впечатляющими темпами происходит эстетизация при-роды. С одной стороны, благодаря литературе, живописи, потом и фо-тографии множится количество образов «красивой природы». С другой стороны не без помощи массового образования растет количество со-циальных акторов, способных «видеть» красоту природы. С юных лет, со школы современный человек погружен в изображения и образы «красивой природы». При встрече с природой люди автоматически опознают образы, которые знакомы им с детства. Для того, чтобы овла-деть искусством наслаждаться «красотами натуры» теперь не нужно специальных усилий, не нужно делать выбор в пользу определенно-го типа культурного поведения. Уже в период ранней социализации знание о том, что природой можно и нужно любоваться, насаждается культурой повсеместно, почти с принудительной силой. Современный человек даже может не вживаться в роль любителя природы, он просто знает, что получать удовольствие от созерцания природы -- это нор-ма. Приобщение к «любованию природой» становится неосознанный, спонтанным. «Любование природой» давно вошло в разряд естествен-ного типа поведения. Растворенное в повседневных практиках умение «любоваться природой» теряет часть своей символической значимости (стоимости), и доля этого навыка в структуре культурных капиталов значительно снижается по сравнению с xviii в. и уже не может быть важным маркером для культурной и социальной дифференциации, как во времена Болотова в России. К тому же где-то с XIX в. на зрение человека налагается другое значимое культурное обязательство: видеть не просто природу, но уметь распознавать и видеть «родную приро-ду», чему тоже обучают, начиная со школьных картинок в букваре, в то время как для Болотова даже любимые им березки не являлись символом «русскости», то есть природа не имела национальной специ-фики. Расширение возможностей технического воспроизводства образов природы порождает потоки образов, которые отдаляют человека от непосредственного живого восприятия природы, направляют и регу-лируют взгляд людей при встрече с природой. Возможно, «природа» в современном мире -- часть «общества спектакля», если следовать в рассуждениях за Ги Дебором и его критикой капитализма.

После рассказов Болотова о «любовании природой» отношения между зрением и природой значительно изменились, и все изложенное в по-следних абзацах призвано продемонстрировать в общих чертах, в каком направлении двигались эти изменения.

Источники

философский природа любование

1.Болотов А. Т. Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные им самим для своих потомков. 1738-1793. В 4 т. Т. і. -- СПб. : Русская старина, 1870. Болотов А. Т. Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные им самим для своих потомков. 1738-1793. В 4 т. Т. 3. -- СПб. : Печатня В. И. Го¬ловина, 1872.

2.Болотов А. Т. Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные им са¬мим для своих потомков. 1738-1793. В 4 т. Т. 4. -- СПб. : Типография В. С. Балашова, 1873.

3.Болотов А. Т. Письма к сыну // Наше наследие. -- 1988. -- № 2. -- С. 48-55.

4.Болотов А. Т. Памятник протекших времен, или Краткие исторические запис¬ки о бывших происшествиях и о носившихся в народе слухах // Записки очевидца: воспоминания, дневники, письма / под ред. М. Вострышева. -- М. : Современник, 1989. -- С. 6-276.

5.Болотов А. Т. Избранное. -- Псков : ПОИПКРО, 1993.

6.Болотов А. Т. Детская философия // Детская философия. -- СПб. : Петро¬полис, 2012a. -- С. 33-350.

7.Болотов А. Т. Путеводитель к истинному человеческому счастию // Детская философия. -- СПб. : Петрополис, 2012b. -- С. 353-853.

8.Вольф Х. Метафизика / пер. с лат. В. А. Жучкова // Христиан Вольф и фило¬софия в России / под ред. В. А. Жучкова. -- СПб. : Издательство русского христианского гуманитарного института, 2001. -- С. 227-358.

9.Галахов А. Д. Карамзин, как оптимист // Отечественные записки. -- 1858. -- Т. 116, № 1. -- С. 107-146.

10.Гете И.-В. Изящные искусства / пер. с нем. Е. Закс // Об искусстве. -- М. : Искусство, 1975. -- С. 72-78.

11.Зульцер И. Разговоры о красоте естества / пер. с нем. М. Протопопова. -- СПб. : Императорская Академия Наук, 1777.

12.Зульцер И. Новая теория удовольствий / пер. с фр. И. Левитского. -- СПб. : Императорская Академия Наук, 1813.

13.Кант И. Антропология с прагматической точки зрения / пер. с нем. Н. М. Соколова // Сочинения. В 6 т. Т. 6 / под общ. ред. Т. И. Ойзермана. -- М. : Мысль, 1966. -- С. 349-588.

14.Карамзин Н. Мелодор к Филарету // Сочинения. В 2 т. Т. 2. -- Л. : Художе¬ственная литература, 1984a. -- С. 178-183.

15.Карамзин Н. О счастливейшем времени жизни // Сочинения. В 2 т. Т. 2. -- Л. : Художественная литература, 1984b. -- С. 204-206.

16.Карамзин Н. Филалет к Мелодору // Сочинения. В 2 т. Т. 2. -- Л. : Художе¬ственная литература, 1984c. -- С. 183-189.

17.Лавджой А. Великая цепь бытия : история идеи / пер. с англ. В. Софроно- ва-Антомони. -- М. : Дом интеллектуальной книги, 2001.

18.Лейбниц Г. В. Монадология / пер. Е. Н. Боброва // Сочинения. В 4 т. Т. 1 : пер. с фр. / под ред. В. В. Соколова. -- М. : Мысль, 1982. -- С. 413-429.

19.Лейбниц Г. В. Новые опыты о человеческом разумении автора системы пред¬установленной гармонии / пер. П. Юшкевича // Сочинения. В 4 т. Т. 2 : пер. с фр. / под ред. И. С. Нарского. -- М. : Мысль, 1983. -- С. 47-545.

20.Михайлов А. В. Общий комментарий / пер. А. В. Михайлова // Эстетические опыты / Э. Шефтсбери ; коммент. А. В. Михайлова ; пер. с англ. А. В. Михайлова. -- М. : Искусство, 1975. -- С. 484-519.

21.Попе А. Опыт о человеке / пер. с фр. Н. Поповского. -- М. : Университет¬ская типография, 1802.

22.Фенелон Ф. Телемак / пер. с фр. Ф. Лубяновского. -- М. : РИМИС, 2011.

23.Шефтсбери Э. Моралисты / пер. А. В. Михайлова // Эстетические опыты / коммент. А. В. Михайлова ; пер. с англ. А. В. Михайлова. -- М. : Искус¬ство, 1975. -- С. 77-236.

24.Шкловский В. Б. Краткая и достоверная повесть о дворянине Болотове // Красная Новь. -- 1928. -- № 12. -- С. 97-186.

25.Сухомлинов М. И. История Российской академии в 8 вып. // Сборник От¬деления русского языка и словесности Императорской Академии наук. -- 1878. -- Т. XIX, № 1.

Размещено на Allbest.ru