Поэтика двойничества в романе А. Понизовского "Принц инкогнито"

Размещено на http://www.allbest.ru/

Поэтика двойничества в романе А. Понизовского "Принц инкогнито"

В центре внимания автора статьи -- недавно опубликованный роман «Принц инкогнито» современного российского автора Антона Понизовского. Изучение системы повторов на уровне деталей, наименований, а также образов персонажей предпринято для выявления авторской концепции действительности, воплощенной в произведении. Одна из ключевых теоретических категорий, которой оперирует автор статьи, -- «точка зрения». Анализ связи между конфигурацией точек зрения и структурой романа Понизовского дает основания предполагать, кому из персонажей отводится роль центрального героя, кто из персонажей является истинным принцем, а кто -- мнимым. Однако автор статьи приходит к выводу, что оба «принца» независимо от их места в системе персонажей терпят фиаско в столкновении с жизнью из-за пассивности избранной жизненной позиции, поэтому они выступают в романе в качестве двойников.

Цель предлагаемой статьи -- определить суть воплощенной в произведении авторской концепции. в качестве пути к реализации этой цели мы избрали анализ конфигурации точек зрения в нем. При этом мы учитываем, что ни одна из выраженных точек зрения не тождественна «имплицитно явленному в тексте авторскому кругозору» [3, с. 51]. Читатель волен принимать в качестве более или менее близкую авторской позицию любого из персонажей. При этом он может и заблуждаться. однако, как представляется, именно конфигурацией, расположением этих точек зрения писатель задает читателю ориентиры для наиболее адекватного его задачам понимания текста. Применительно к роману, ставшему объектом нашего внимания, достижение обозначенной цели представляется особенно затруднительным, поскольку в нем два центральных образа, и читатель вынужден постоянно, от главы к главе, переключать свое внимание с одного угла зрения на события -- на иной. тем интереснее представляется нам подобное исследование.

изложение материала. Приступая к работе над статьей, мы собирались назвать ее иначе: «все мы -- принцы инкогнито, а вокруг

нас -- Колываново». Это первоначальное название было сложено с помощью цитат из опубликованного совсем недавно, в 2017 году, романа российского писателя Антона Понизовского. Герой произведения считает себя испанским принцем, которого в младенчестве подменили, в результате он был воспитан вдали от родины и теперь готовится к коронации. При этом он мысленно пребывает на корабле «Цесаревич», направляясь к своей цели, а телом -- в палате для душевнобольных, из которой его ожидает отправка в нижний круг больничного ада -- находящееся в заброшенной деревне колывано- во отделение для «хронических». Из Колыванова есть только один выход -- в смерть (причем, скорую). Основанием же для обобщающего «все мы...», которое мы собирались вынести в начало заглавия статьи, является пронизывающая роман А. Понизовского система повторов-сцеплений образов, фраз, характеристик. Они прослеживаются на уровне самых мелких деталей и формируют впечатление, что на самом деле перед читателем не множество персонажей, а один. К примеру, фамилия одного из офицеров на том корабле, что везет принца, и санитарки в больнице, тети Шуры, -- Ломоносовы. Название корабля -- «Цесаревич», а прозвище, которое дает новенькому пациенту палаты медбрат -- «инфант». Сначала сам принц инкогнито вспоминает, хотя и не абсолютно точно, строки стихов н. А. Львова «На угольный пожар» (1799), представляя себе пожар на корабле, затем те же стихи слышит звучащими из офицерской каюты на «Це-саревиче» Минька и, наконец, их по-своему декламирует шизофреник Костя по прозвищу Кардинал: «Вода огонь не потушает, огонь ея -- не осушает! Кар, Поэт Львов, кар-кар! Поэзия ... львов! ... И тигров.» [2, с. 84]. «Отсеки» и «штиль» называются в качестве атрибутов не только корабля и обстоятельств его плавания, но и больницы. «Отделение, -- сообщает повествователь, -- разделялось на две неравные части, которые по-корабельному назывались «отсеками». В левом, более просторном крыле находился «лечебный отсек».» [2, с. 39--40]. И объяснить все эти совпадения лишь тем, что на самом деле воссоздается поток сознания одного человека, попеременно фиксирующего происходящее вокруг него в больнице и в воображаемом мире, представляется недостаточным. Поскольку, как обнаруживается, у живущего в пространстве воображения пациента есть двойник -- служитель отделения для душевнобольных. Этим двойни- чеством определена структура романа А. Понизовского. «Принц инкогнито» строится на чередовании глав, в которых выражается точка зрения пациента больницы, имя которого до некоторых пор (в связи с детективной составляющей жанра романа) скрыто от читателя за «я», «Невозможный матрос», «принц» -- это 1,3,5,7,9-я и 10-я главы с объективной формой повествования, в центре которых -- поступки и мир чувств и мыслей служащего в больнице медбратом Дживана, о чем повествуется в 2,4,6,8-й главах. Особенность реализации мотива двойничества в этом произведении заключается в том, что сами пер-сонажи-двойники даже не предполагают подобия друг другу. Вывод о двойничестве формируется лишь в сознании читателя и обусловлен авторской концепцией действительности. «введение в произведение внешнего двойника, -- пишет А. Крылова, -- всегда маркирует эстетическую установку автора на неприятие современной ему действительности» [1]. Суть заключается в том, что читатель, в отличие от пребывающих в пространстве воображения героев, неизбежно приходит к выводу о неблагополучии их положения, об иллюзорности возможности для каждого из них что-либо изменить в лучшую сторону, самореализоваться.

на первый взгляд, эти персонажи абсолютно разные. начнем с того, что различно их положение: один является пациентом, находящимся в зависимости от медперсонала, а другой представляет этот самый медперсонал. один пытается совершить поджог в отделении, а другой -- предотвратить пожар. Один всегда заключен в пределах отделения, а другой -- свободно передвигается по городу, общается, планирует свою жизнь и, кроме всего прочего, осознает свою ответственность за пациента, убежден, что в силах повлиять на его будущее. Примечательно, что оба мысленно сравнивают себя друг с другом, и каждый убежден в собственном преимуществе. В глазах Гаси двойник Дживан -- «гнусный коротышка» [2, с. 131]. В глазах Джи- вана Гася -- «туша», подобие экзотического животного, бегемота и хамелеона. «Дживан, -- сообщает повествователь, -- смотрит на Гасю и думает: вот его абсолютная противоположность. Он, Дживан, -- крепко сбитый, компактный, легкий, быстрый. Гася -- чудовищного размера, при этом бессильный. У Дживана острый язык, отточенные формулировки. У Гаси явный мутизм (возможно, на почве гидроце-фалии): он вообще не в состоянии разговаривать. У Дживана было множество женщин -- у Гаси отсутствует половое влечение. Дживан в свои сорок лет наслаждается идеальным здоровьем, живет полной жизнью, а Гася практически расползается, распадается, причем не только психически, но и буквально: у него так называемая диабетическая стопа, как с ним ни бьются, уже налицо некроз...» [2, с. 191]. У них различный опыт общения с людьми. Гася встречал со стороны окружающих лишь унижение и боль. Уверенный, что его мать «по ложному обвинению» из Ленинграда была сослана в Подволоцк, он называет соседей по пятиэтажке «занюханными скобарями» «де мьер- да» [2, с. 218]. Напротив, первые детские воспоминания Дживана -- о лучшем дворе в Баку и лучших в мире соседях: «В любую квартиру, кроме квартиры дяди Валида, можно ворваться без предупреждения и без стука. Везде Дживанчику будут рады, напоят, накормят.» [2, с. 16]. Получившие настолько разный опыт общения с людьми, они по-разному к ним относятся. Гася готов приветствовать каждого, кто не проявляет к нему презрения или агрессии. Он производит слепого соседа по палате Вилю в герцоги за то, что тот не выдал его санитарам, и превращает Амина Шамилова, попытавшегося вслед за ним поджечь дверь заведующей, в «тайные оруженосцы» [2, с. 262]. Но на самом деле тех, кто не унижает его, единицы. Что же касается Дживана, то для него восхищение (в первую очередь женщин) -- явление очевидное и само собой разумеющееся. Поэтому он, в отличие от Гаси, откровенно ненавидит того же Амина Шимилова: внешне -- из-за того, что его багатый и властный папаша использует отделение для душевнобольных с тем, чтобы спрятать в нем сына от уголовного наказания. На самом деле -- из-за красавицы невесты, носящей тому корзины еды, а также из-за того, что этот юнец, сам ничего толком не добившийся, имеет возможность отдыхать на курортах, даже названия которых ему, Дживану, неведомы.

Однако обнаруживается, что между медбратом и пациентом гораздо больше сходства, чем можно было бы предположить. Начнем с того, что у обоих нет отцов. Дживан хорошо помнит своего, известного невропатолога Гранта Лусиняна, который пропал безвести, спасая людей в Спитаке после землетрясения. Гася своего отца никогда не видел. Но вот то, как он себе в детстве объяснял причину отсутствия отца, напоминает пережитое Дживаном. В своем бесконечном монологе, обращенном к матери, Гася однажды заявляет: «.не смогу тебе толком объяснить почему, но он был связан в моем воображении с землетрясением -- или с какой-то расщелиной или пещерой, возникшей после землетрясения. Можешь себе представить такую глупость?

Я смутно припоминаю -- или воображаю, -- что когда-то очень давно ты сказала, что он «провалился сквозь землю», и я маленький это воспринял буквально» [2, с. 220]. Безусловно, здесь, скорее всего, и в самом деле сыграла роль буквальность восприятия ребенком фразы, которую произносят в связи с упомнианием того, кто бесследно исчез, но перекличка с историей Дживана очевидна.

Еще более ярко эти сцепления-отталкивания между Гасей и Джи- ваном прослеживаются при анализе того, как складываются отношения каждого из них с матерью. И вновь, на первый взгляд, налицо очевидная противоположность. Мать Дживана всегда гордилась им, успешным студентом и будущим врачом. Мать Гаси переживала отчаяние из-за его поступков: поджег покрывало, а когда она вбежала в комнату, трясясь от ужаса, решил, что она шутит, и «закатился смехом» [2, с. 211]; опоздал домой на час двадцать, испачкал новую куртку копотью, явился домой после занятий в бассейне мокрым и т.д. И каждый раз у матери поднимался сахар в крови, и она кричала ему: «Что же ты за человек такой вырос? Что за паршивец, а? Что за дрянь такая бессовесная?» [2, с. 213]. Но в конечном итоге оказывается, что и успешный Дживан, и абсолютный неудачник Гася не только обманули надежды своих матерей, но и предали их. Самым ярким воспоминанием Дживана, с которым он никак не мог примириться, было случившееся за несколько дней до смерти матери. Она уже долгое время находилась в забытьи, «иногда бормотала невнятное, по большей части дремала». однако в тот день ему показалось, что она очнулась и смотрит на него «внимательным, совершенно осмысленным и ясным взглядом». А затем мать тихо, но внятно произнесла: «Вечинч». Никогда раньше, признается себе Дживан, она не смотрела на него так -- «со снисходительной жалостью, даже не-много брезгливой, немного презрительной, -- так смотрят на человека, который сделал что-то постыдное, недостойное...». А затем она вновь повторила: «Вечинч.», что обозначало «ничего-ничего». Так говорят в случаях, когда хотят утешить: «. чего уж теперь. может, ещё как-нибудь образуется.». Дживан вспоминает, насколько в эту минуту «был изумлён и, стыдно признаться, обижен -- он, образованный, интеллигентный, талантливый, всеми любимый, меньше кого бы то ни было заслуживал презрительного снисхождения». Не раз, вспоминая случившеся, он пытался найти ему оправдание: мать перепутала его с кем-то. Но в память все равно «врезалась именно полная ясность, даже как будто провидческая, -- ясность, презрение и печаль» [2, с. 19--20]. Поступок, который совершил Гася, предательством матери назвал только он сам. Она никогда не узнала, что произошло на самом деле. Ночью в их квартиру забрался вор. Проснувшийся Гася вспоминает, что онемел от ужаса, обнаружив в комнате чужого, который, чтобы ребенок не начал шуметь, зажал ему ладонью рот и часть носа. «И тут, -- признается Гася, -- случилось самое невыносимо позорное...». Зажимавшая ему лицо рука показалась ему сильной и надежной. И он поцеловал руку «грязному подлому вору», укравшему все, что было заработано матерью. и все же, несмотря на столь бесславный для обоих характер развития отношений с матерью, представляется, что вектор этого развития в каждом случае различен. Мать Дживанчика медленно освобождалась от гордости за сына и постепенно шла к разочарованию в нем, к жалости к нему, мать Гаси -- от ссор и упреков к, как представляется, пони-манию и молчаливой поддержке. Возможно, это только казалось Гасе, но в конечном итоге эта несчастная женщина догадалась, что он здоров психически, но у него нет иного пути защиты от внешнего мира, как закрыться от него в аутизм. «Последние месяцы, которые мы провели вместе с тобой, -- мысленно говорит он ей, -- остались у меня в памяти как самое лучшее, самое мирное время» [2, с. 240-- 241]. Возможно, и в самом деле незадолго до смерти мать приняла его путь противостояния злу внешнего мира.

Главным основанием суждения о том, что Гася и Дживан -- двойники, является уверенность каждого из них в собственном царственном происхождении, вера в ожидающее их величие. «Я, я -- император Рима, король Германии, Арагона, Кастилии, островов Балеарских, Канарских и Индий, эрцгерцог Австрии, герцог Бургундии и Люксембурга, пфальцграф Голландии и Зеландии, государь Калифорнии. Я -- любимый. Я твой, -- говорит Гася, мысленно обращаясь к умершей матери. -- Лучший в мире. Единственный, уникальный. Не для того я родился, чтобы прозябать на 2-й Аккумуляторной улице, между военной частью и гаражами; не для того, чтобы ... слушать. повторяющиеся по кругу убогие шутки, санитарское обсуждение урожая картошки. мычание и хихиканье слабоумных . я больше не хочу смотреть на это уродство, не хочу прикасаться к этому людскому месиву, к этой дряни, будно нарочно созданной для издевательства над нами.» [2, с. 107--108]. Мысли Дживана о собственной исключительности в значительной мере звучат так же, как и Гасины. Оказывается, у него такая же фамилия (де Лузиньян), что и у последнего короля Армении. «И если, -- излагает Дживан историю своего рода, -- среди человечества мы, армяне, глобально, как нация, первые прародители... А среди нашей нации я наследник, подчеркиваю, прямой наследник «Короля всех армян», то чисто технически -- я еще раз подчеркиваю, технически: кто я получаюсь? Глобально? Среди человечества?...» [2, с. 198-- 199]. При этом оба «тайных принца» с пренебрежением смотрят как на окружающих, так и на тех, кто являются официальными представителями царских династий. В этом плане обращает на себя внимание совпадение оценок Гасей и Дживаном, поднявшегося на борт «Цесаревича» императора -- принца крови, фото которого он разглядывает в витрине киоска «среди зажигалок, заколок, наклеек, фломастеров и огородной рассады». Ему кажется, что внешне этот принц напоминает его самого, Дживана: «с таким же твёрдо очерченным подбородком, с такой же ранней породистой сединой; разве что чуть постарше -- лет, может быть, сорока пяти -- сорока семи.». Однако Дживан смотрит на него снисходительно, уверенный, что тот уступает ему в аристократизме. «Мундир, -- отмечает Дживан, -- не спасал: простовато, мужиковато смотрелся принц» [2, с. 13--14]. Примерно таким же предстал перед Миникой (Миника выдуман Гасей, чтобы иметь возможность видеть себя со стороны) и русский император во время смотра. «Врезалось почему-то, -- передает принц мысли своего будущего оруженосца, -- либо китель пошили не по размеру, либо ремень был туговат -- но сзади складки на кителе Государя топорщились, выпирали не по-морскому» [2, с. 61]. Это переживание Минькой обыкновенности монаршей особы важно, поскольку подчеркивает необычайность облика Невозможного матроса, в котором впервые перед ним предстает Гася. Итак, и Гася, и Дживан представляют себя избранниками, принцами. Но признаются в этом разным собеседникам.

Единственный адресат истории Гаси -- его умершая мать. Избрав для себя диагноз «аутизм», поскольку в описании заболевания были строки о том, что больной скользит «невидящим взглядом по окружающим его предметам и лицам» [2, с. 231], Гася навсегда замолкает для окружающих. Итак, монолог Гаси -- внутренний. И обращен он к матери, а также верному оруженосцу Миньке. Что же касается Дживана, то его рассказ происходит в самой неподходящей для этого обстановке: ночью в кабинете начальницы, после очередной рюмки коньяка. Это эпизод из восьмой главы романа. Она имеет кольцевое построение. Восьмую главу открывает сон Дживана, видящего себя плывущим в ночном троллейбусе по «жидкой тьме» в окружении глубоководных рыб, актиний и неизвестных организмов, «как будто троллейбус движется в недрах моря, под многокилометровой толщей воды. Дживан целиком погружается в созерцание тьмы. Редко-редко угадываются извилистые следы незнакомых холодных существ» [2, с. 185]. Такая же тьма («не черная, а как бы пыльная или зернистая», которая «колышется и крошится перед глазами» [2, с. 204]), окутывает его после рассказа о своем царском роде и последовавшего после этого нарушения им табу на интим с начальницей. И тут же в его сознании возникают вопросы: «...что он делает сейчас? И с кем? Что он сделал за всю свою жизнь в ожидании коронации? Совершил подвиг -- какой? Сохранил верность -- кому или чему? Что осталось, кроме чувства собственного превосходства, особенно после неприглядного на фоне тех, кого он про себя называет мизераблями?» [2, с. 204]. Однако в конечном итоге для мира умирают оба. И Гася, который погрузился в воображаемый мир, и Дживан, деятельный и успешный, как ему кажется, в жизни. И если Гася больше всего напоминает гоголевского Поприщина, превращающегося в трагическую фигуру к концу произведения, то для образа Дживана самая очевидная аллюзия -- доктор Рагин из «Палаты № 6» А. П. Чехова. Хотя Дживан не пьет водку, как чеховский герой, в отличие от него, он деятелен и убежден в том, что только на нем держится отделение, которое он пытается спасти от пожара, и, следовательно, не видит в нем источник зла, как доктор Рагин. Да и Гася -- это не Громов, увлекающий чеховского героя своими рассуждениями. Но, невзирая на все эти отличия «Принца инкогнито» от «Палаты № 6», Дживан является двойником Рагина. И не только потому, что Рагин в конечном итоге превратился в пациента, а Дживан с ужасом понимает, что приближается к мизераблям, что от душевнобольных к нему «тянутся липкие щупальца, волоконца». Гораздо важнее то, что и Рагин, и Дживан так себя и не реализовали. Поэтому у читателя и складывается впечатление, что, независимо от того, на чем (корабле «Цесаревич» или троллейбусе), по каким водам (синим океанским, освещенным солнцем или же мутным и темным), они плывут, оба принца в романе Антона Понизовского движутся в одном и том же направлении. И ни одному из них не суждено осуществить свои планы.

Список использованных источников

произведение творческий роман

1.крылова А. определение понятия «двойничества» в литературе и философско-эстетическая база его возникновения [Электронный ресурс] / Анастасия крылова // Парус. - № 34. - режим доступа: parus.ruspole. info/node/5628.

2.Понизовский А. В. Принц инкогнито: [роман] / Антон Понизовский. - М.: Издательство АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2017. - 288 с.

3.Тюпа В. И. Нарратология как аналитика повествовательного дискурса («Архиерей» А. П. Чехова) / В. И. Тюпа. - Тверь: Твер. гос. ун-т, 2001. - 58 с.

Размещено на Allbest.ru