Поэтика и язык стихотворений из романа Б. Пастернака "Доктор Живаго"

Она пламенела, как стог, в стороне

От неба и Бога,

Как отблеск поджога,

Как хутор в огне и пожар на гумне.

Контраст стилевых регистров - не единственный способ акцентировать тот или иной лексический выбор. В «соловьином» мотиве «Белой ночи» это гиперболичное «ошалелое щелканье» и грохот - не самые частотные «голоса маленькой птички ледащей». Ряд отчасти продолжает неистовство в соседней «Весенней распутице», которое тоже слабо напоминает соловьиное пение. Однако из него аллитерационно вырастает образ Соловья-разбойника в следующей строфе: неистовствовал-свистал. Появление сказочного героя подготовлено и сравнением соловьиной песни с тревожным «гулким колоколом набата», предупреждающим об опасности.



Глава 2. Лексические паттерны цикла и их место в поэтическом мире Пастернака и литературной традиции

2.1 Язык стихотворений из романа и ранние сборники Пастернака («сестра моя - жизнь», «темы и вариации»

Хотя хорошо известно, что «своего стиля до 1940 года» Пастернак не любил, присутствие многих мотивов первых его сборников конца 10-х и начала 20-х в «Стихотворениях Юрия Живаго» очевидно. Из всех ранних циклов особенно важным для Живаго представляется «Сестра моя - жизнь» за счет уверенно звучащей революционной темы (издавая книгу в 1922 году, Пастернак дал ей подзаголовок: «Лето 1917 года», - существенная часть «событий» этой книги биографически привязана к революционному лету, что дополнительно подчеркивалось прозаическими лаконичными замечаниями между циклами), провоцирующей рефлексию над прошлым и настоящим, над новой реальностью и системой языка, которая должна ее отражать. На лексическом уровне Пастернак еще за 30 лет до «Живаго» прибегает к тем же образам и приемам, что и в романе. Так, пейзаж через медицинскую оптику подается в «Болезнях земли» (бацилл, стафилококков, резцы, слюны, соседство синонимов tetanus-столбняк) или «Душной ночи» («пилюли», «железо в порошке», «стоны с постов», «обморок глубок») и - на контрасте с возвышенным «огненным» планом и развернутой метафорой языческого жертвоприношения - в «Нашей грозе» (вывих, малярийный, кровь, мигрень). Ключевыми же стихотворениями книги в плане схожих мотивных комбинаций видятся «Воробьевы горы» и «Распад», оба из цикла «Песни в письмах, чтобы ты не скучала».

Грудь под поцелуи, как под рукомойник!

Ведь не век, не сряду, лето бьет ключом.

Ведь не ночь за ночью низкий рев гармоник

Подымаем с пыли, топчем и влечем.

Я слыхал про старость. Страшны прорицанья!

Рук к звездам не вскинет ни один бурун.

Говорят - не веришь. На лугах лица нет,

У прудов нет сердца, бога нет в бору.

Расколышь же душу! Bсю сегодня выпей.

Это полдень мира. Где глаза твои?

Видишь, в высях мысли сбились в белый кипень

Дятлов, туч и шишек, жара и хвои.

Здесь пресеклись рельсы городских трамваев.

Дальше служат сосны, дальше им нельзя.

Дальше - воскресенье, ветки отрывая,

Разбежится просека, по траве скользя.

Просевая полдень, тройцын день, гулянье,

Просит роща верить: мир всегда таков.

Так задуман чащей, так внушен поляне,

Так на нас, на ситцы пролит с облаков.

Эпикурейскую тему стихотворения сформулировал М. Л. Гаспаров: «надо наслаждаться любовью, пока не кончились лето, молодость, праздник» Гаспаров М. Л., Подгаецкая И. Ю. «Сестра моя - жизнь» Бориса Пастернака. С. 79. . Наслаждение жизнью происходит в точно заданном месте и в точно заданное время: на Воробьевых горах в Москве, на «Тройцын» (сниженно) день. Монолитность, цельность мира в стихотворении задается по-пастернаковски противоречиями: пространство природы и рядом - приметы города, данные с фактической точностью (рельсы трамваев); богоборческое настроение и указание времени действия через один из главных христианских праздников, в котором и в православной, и в западной католической традиции «переплелись “высокие” христианские представления и обряды с “низкими” народными, языческими» Поливанов К. М. Пастернак и современники. Биография. Диалоги. Параллели. Прочтения. С. 141. Возникает вопрос и о двойственности глагола «служат», значение которого здесь может тяготеть как к религиозному, так и к бюрократическому полю Там же. С. 140. Также вспомним, что на Троицу венчались Лара и Паша. В «Свадьбе» Живаго откликаются рев гармоник, гулянье и ситцы (как метонимия женщины через материю платья - тоже своего рода бытовизм) «Воробьевых гор» и общее настроение единения, динамика движения вверх:

Жизнь ведь тоже только миг,

Только растворенье

Нас самих во всех других

Как бы им в даренье.

Только свадьба, вглубь окон

Рвущаяся снизу,

Только песня, только сон,

Только голубь сизый.

Использование фразеологизма во второй строфе тоже показательно. Формула образного выражения «нет лица», прилагаемого к деревьям, схожа с «у прудов нет сердца» в следующем стихе и переносится по инерции на «бога нет в бору», сообщая конструкции оттенок идиоматичного звучания.

Один из самых «высоких» образов «Воробьевых гор», «полдень мира», становится «Поволжьем мира» в «Распаде». Созвучность метафор подчеркивается задаваемым масштабом: если полдень отмерял его будто вверх, то Поволжье становится мерой неизмеримого на самом деле пространства, охваченного революцией. Молодое богоборчество «Воробьевых гор» диаметрально противоположно разрушению в «Распаде», в котором эпиграф из «Страшной мести» определяет поле насилия и космический масштаб происходящего - то самое «Поволжье мира». В контексте разговора о «Стихотворениях Юрия Живаго», «Распад» - это «протокольный» аспект распада в «Августе». Разрушение, несомое революцией, касается и всей системы языка (мотив насилия в живаговском цикле), а стихотворение «Сестры» - не что иное как блоковский «мировой пожар» из «Двенадцати» - поэмы, определившей язык новой эпохи.

Распад

Вдруг стало видимо далеко

Во все концы света.

Гоголь

Куда часы нам затесать?

Как скоротать тебя, распад?

Поволжьем мира чудеса

Взялись, бушуют и не спят.

И где привык сдаваться глаз

На милость засухи степной,

Она, туманная, взвилась

Революционною копной.

По элеваторам, вдали,

В пакгаузах, очумив крысят,

Пылают балки и кули,

И кровли гаснут и росят.

У звезд немой и жаркий спор:

Куда девался Балашов?

B скольких верстах? И где Хопер?

И воздух степи всполошен:

Он чует, он впивает дух

Солдатских бунтов и зарниц,

Он замер, обращаясь в слух.

Ложится - слышит: обернись!

Там - гул. Ни лечь, ни прикорнуть.

По площадям летает трут.

Там ночь, шатаясь на корню,

Целует уголь поутру.

Одно лексическое «попадание» не позволяет проводить дальнейшие параллели с «Августом», но в «Распаде», не считая заглавной темы, важной для «Доктора Живаго», намечен ряд общих со стихотворениями романа мотивов. Выделив маркированные слова и обороты, разобьем их на тематические группы. Чудеса взялись (огонь взялся - устойчивое сочетание) относится к акцентируемому «огненному» плану (нейтр. или выс.: парономастически близкое взвилась, пылают, жаркий, гаснут, ассоциативный ряд также может захватывать трут и уголь); копна, элеваторы, пакгаузы, балки, кули и кровли наряду с топонимами Балашов и Хопер составляют группу, задающую сельское пространство. Очумив работает отчасти как метафора быстро распространяющегося пожара революции и добавляет «медицинский» отрицательный оттенок значения, актуальный для стихотворений Живаго. Прикорнуть и сколькимх с ударением на последний слог - ярко выраженные просторечия. Фразеологизмы обратиться в слух и шатаясь на корню относятся, как часто у Пастернака, к явлениям природы, «синхронизирующейся» с историческими событиями. Во втором случае мы можем говорить и о наложении двух конструкций, так как «на корню» бывает также хлеб - эту сему нельзя исключать из-за «сельскохозяйственного» фона стихотворения.

«Сестра моя - жизнь» и «Темы и вариации» находят продолжение в «Стихотворениях Юрия Живаго» и через важнейшую тему театра, по большей части через авторов, которые всегда имели значительное влияние на Пастернака. Ведущий театр в «Докторе Живаго» - шекспировский, заявленный в открывающем цикл «Гамлете». В интересующих нас сборниках 1910-20-х годов Пастернак обращается к героиням английского драматурга, Дездемоне и Офелии, в «Уроках английского». Стихотворение кажется важным для романа не только из-за отдельных реминисценций, и некорректно было бы сопоставлять его «героинь-жертв» Панова Л. «Уроки английского», или Leiebestod по-пастернаковски // «Объятье в тысячу охватов». Сборник материалов, посвященный памяти Евгения Борисовича Пастернака и его 90-летию. СПб: РХГА, 2013. С. 141. с самоотверженным характером Лары. Однако последняя строфа, в котором объединяются два сюжета, наталкивает на мысли об одном общем мотиве с живаговским циклом.

Дав страсти с плеч отлечь, как рубищу,

Входили, с сердца замираньем,

В бассейн вселенной, стан свой любящий

Обдать и оглушить мирами.

«Бассейн вселенной», по мнению Л. Пановой, пришло из научного словаря из означает «не “рукотворный водоем”, а “совокупность притоков реки/площади стока подземных вод в реку, море, океан”, точнее, средоточие всей мировой влаги» Там же. С. 142. . Естественно-научный термин вместе с рядом других маркированных слов, относящихся к пласту разговорной лексики и бытовому плану (разрыдалась, сеновал, осточертела), создает на фоне «высокой» трагедийной темы стилистическую эклектику. Особенно игра на разнице регистров ощутима в контрасте «научного» бассейна и глагола «канула». В контексте сюжета, а речь идет о смерти героинь, устойчивое выражение «кануть в Лету», даже будучи неполным, способно объяснить потустороннюю природу вод, забравших Дездемону и Офелию. Параллельно бассейн вселенной относится к водной, морской стихии, традиционно ассоциирующиеся с женским началом.

Жертвенность и трагизм героинь романа отражают отношение Пастернака к женской судьбе («И так как с малых детских лет / Я ранен женской долей») соединяющие глубокое сопереживание и восхищение, сформировавшееся еще в юности: «Я преждевременно рано на всю жизнь вынес пугающую до замирания жалость к женщине» Пастернак Б. Л. Люди и положения // Новый мир. 1967. №1. С. 205.. Интонация раннего наброска «Пусть даже смешаны сердца», а именно его восклицания «О, жутко женщиной идти!» очень близко формуле «Быть женщиной - великий шаг» из «Объяснения».

Не менее важен для романа и его театрального мотива «Фауст» Гете, так как именно с возлюбленной заглавного героя сравнивает автор Лару: «Припадки Лариного бреда казались Руфине Онисимовне сплошным притворством. Руфина Онисимовна готова была побожиться, что Лара разыгрывает помешанную Маргариту в темнице». Гретхен появляется как вариация на тему трагического женского образа в «Фаустовом цикле», сопровождаемая стилистическим диссонансом. В «Маргарите» (1919) сразу легко выделить несколько лексических приемов, оставшихся в поздних «Стихотворениях Юрия Живаго»: возвышенное царил выступает из ряда однородных сказуемых, вместе с последним глаголом сиял акцентируя инверсию с подлежащим в конце; «анатомическое» сравнение соловья с «глазным Маргаритиным белком»; семантический комплекс очумелый и одурял (разг.); «Повалилась без сил амазонка в бору» - вновь соединение максимально далеких понятий. Маргарита не только слабо напоминает деву-воительницу - в стихе происходит почти комическая игра с мифологическим пространством: этимология «амазонки» восходит к топониму, бор - частый топоним в русском фольклоре.

2.2 Рефлексы литературной эпохи

Генеалогия описанных в первой главе мотивов восходит как к ранним сборникам самого Пастернака, так и к современникам, оказавшим влияние на его поэтический стиль. Исходя из утверждения автора о Живаго как «равнодействующей между Блоком и мной [Пастернаком] (и Маяковским и Есениным, может быть)», отдельные группы мы можем связать с конкретными именами.

В художественном сознании позднего Пастернака тема города была прочно связана с Блоком, о чем свидетельствует его автобиографический очерк 1956 года «Люди и положения»:

Что, такое литература в ходовом, распространеннейшем смысле слова? Это мир красноречия, общих мест, закругленных фраз и почтенных имен, в молодости наблюдавших жизнь, а по достижении известности перешедших к абстракциям, перепевам, рассудительности. И когда в этом царстве установившейся и только поэтому незамечаемой неестественности кто-нибудь откроет рот не из склонности к изящной словесности, а потому, что он что-то знает и хочет сказать, это производит впечатление переворота, точно распахиваются двери и в них проникает шум идущей снаружи жизни, точно не человек сообщает о том, что делается в городе, а сам город устами человека заявляет о себе. Так было и с Блоком. Таково было его одинокое, по-детски не испорченное слово, такова сила его действия. […]

Прилагательные без существительных, сказуемые без подлежащих, прятки, взбудораженность, юрко мелькающие фигурки, отрывистость -- как подходил этот стиль к духу времени, таившемуся, сокровенному, подпольному, едва вышедшему из подвалов, объяснявшемуся языком заговорщиков, главным лицом которого был город, главным событием -- улица Пастернак Б. Л. Люди и положения. С. 212. .

Сказочно-фольклорный комплекс сюжетов и мотивов, а также (отчасти) романтизированный деревенский обиход и «сельскохозяйственная» топика Живаго вполне мог унаследовать от «почвенности» Есенина:

Со времени Кольцова земля русская не производила ничего более коренного, естественного, уместного и родового, чем Сергей Есенин, подарив его времени с бесподобной свободой и не отяжелив подарка стопудовой народнической старательностью. Вместе с тем Есенин был живым, бьющимся комком той артистичности, которую вслед за Пушкиным мы зовем высшим моцартовским началом, моцартовской стихиею. Есенин к жизни своей отнесся, как к сказке. Он Иван-царевичем на сером волке перелетел океан и как жар-птицу поймал за хвост Айседору Дункан. Он и стихи свои писал сказочными способами, то как из карт раскладывая пасьянсы из слов, то записывая их кровью сердца. Самое драгоценное в нем -- образ родной природы, лесной, среднерусской, рязанской, переданной с ошеломляющей свежестью, как она далась ему в детстве Там же. С. 230. .

Оппозицию города-деревни Пастернак подчеркивает также в «Людях и положениях», в контексте разговора о поэзии:

Тогда выезд за город был заметнее, чем теперь, сельская местность больше отличалась от городской, чем в настоящее время. С утра окно вагона наполнила и уже весь день не оставляла ровная, едва оживляемая редкими селениями ширь паров и озимей, тысячеверстная ширь России пахотной, деревенской, которая кормила небольшую городскую Россию и на нее работала. Землю уже посеребрили первые морозы, и необлетевшее золото берез обрамляло ее по межам, и это серебро морозов и золото берез скромным украшением лежало на ней, как листочки накладного золота и серебряной фольги на ее святой и смиренной старине Там же. С. 220. .

«Лесная, среднерусская, рязанская» природа Есенина у Живаго - это «Март» и отчасти «Бабье лето». Помимо надрывно-меланхоличного тона, взятого в них Пастернаком, к есенинскому полю тяготеют мотив разгульного праздника (пирушки «Свадьбы» и «Земли», но в последней - еще и с высокой ассоциацией с Тайной Вечерей, диктуемой религиозным фоном цикла) и весь осенний комплекс ассоциаций: ряд увядания/жалости («лоскутницы-осени жалко» - «Бабье лето») и света/огня, которое в цикле особенно проявлено в почти осеннем «Августе». В «Бабьем лете» присутствуют отзвуки обоих, ср. с «Миколой» (1915):

Горек запах черной гари,

Осень рощи подожгла.

Собирает странник тварей,

Кормит просом с подола Есенин С. А. Полное собрание сочинений: В 7 т. Т. 2. Стихотворения (маленькие поэмы). М.: Наука, 1995. С. 12. .

И главой «Осенней ночью» из поэмы «Пугачев» (1921), в которой осеннее увядание переносится на образ старца, а эпитет «оборванный» выбран по тому же принципу, что и «лоскутница»:

Это осень, как старый оборванный монах,

Пророчит кому-то о погибели веще Есенин С. А. Полное собрание сочинений: В 7 т. Т. 3. Поэмы. М.: Наука, 1998. С. 7. .

Обращенность городского пространства «наружу», к природе и деревне у Живаго - общее положение поэтики самого Пастернака, стремящейся к всеохватности. Так можно абсолютно точно сказать и об устремленной «за городскую грань» «Земле». Однако в образе ее лирического героя, его призвании («Земле не тосковать одной») и повторяющихся безрадостных «пирушках» с друзьями проступают вполне есенинские черты:

И так всегда. За пьяною пирушкой,

Когда свершается всех дней круговорот,

Любой из нас, приподнимая кружку,

В нее слезу нечаянно прольет.

Рассматривая систему лексических «отклонений» от поэтической нормы в «Стихотворениях Юрия Живаго», нам удалось выделить два основных комплекса «заимствований». Присутствие в цикле Блока и Есенина по-своему подтверждает намерение Пастернака отдалиться от своего героя и создать его собственный поэтический язык, в котором, конечно же, ясно считываются художественные принципы самого автора.



Заключение

В основе лексической системы «Стихотворений Юрия Живаго» лежит основополагающая для поэтики Пастернака установка на сближение разного и далекого. Революция по этой причине становится не просто историческим фоном романа. Ее реалии - разрозненность, хаос и насилие с одной стороны и единый порыв, «мировой пожар» с другой - отражаются на всех сферах жизни и определяют поэтику противоречий Живаго, ее сложное взаимодействие «высокого» и «низкого» стилевого регистра и традиционно противопоставляемых тем и мотивов. Словарь маркированной лексики Живаго составлен из примет разговорной речи - фразеологизмов и просторечий, различных профессионализмов, а также элементов высокого книжного стиля и бюрократизированного языка раннесоветской эпохи. С точки зрения семантики мы можем выделить в нем следующие тематические группы:

1. Деревенский обиход

2. Городская топика

3. Язык власти (бюрократизмы, полицейская или юридическая терминология)

4. Медицинские понятия

5. Театральный мир

Таблица ниже дает общее представление о распределении и взаимодействии групп в цикле. Положение в столбцах указывает на доминирующий в стихотворении мотив, в строках по горизонтали - на дополнительный его оттенок.

	Деревня	Город	Фольклор	Мед.	Театр	Библ./Еванг.	Власть
Деревня	«Бабье лето»	«Земля»				«Август» «Рождественская звезда»
Город		«Белая ночь» «Свидание»	«Свадьба»			«На Страстной» «Магдалина I»
Фольклор	«Осень»
Мед.	«Март»	«Объяснение»	«Сказка»
Театр			«Свадьба»
Библ./Еванг.	«Март»	«Рассвет»			«Гамлет»
Власть	«Весенняя распутица»	«Лето в городе»	«Сказка»			«Август» «Рождественская звезда» «Дурные дни» «Гефсиманский сад»

Не вошедшие в классификацию стихотворения «Ветер», «Хмель», «Зимняя ночь» и «Свидание» оказались в точки зрения лексического состава наиболее «нормативными», а отдельные стилистические акценты в «Разлуке» (устойчивые разговорные конструкции и мед. «приступы мигрени») недостаточно сильны, чтобы можно было судить о каком-либо четко выраженном мотиве.

Наиболее частотным оказывается пересечение религиозных мотивов с группой власти, а также городской топикой. В «Магдалине I» последняя явно отсылает к мрачной городской поэтике Блока («улицей был мой приют»), в то время как «На Страстной» она скорее созвучна нейтральным бытовым пейзажам «Земли», «Белой ночи», «Рассвета» и других текстов, отнесенных во второй столбец. На пересечении сразу двух тематических групп оказываются «Свадьба» и «Сказка» - две фольклорных стилизации, в одной из которых развивается театральный мотив «Гамлета», а в другой находит отражение медицинский опыт Живаго. Элементы «анатомической» группы лексики точечно расставлены по всему циклу, никогда не смещая фокус на себя - это можно заметить по пустующему столбцу в таблице. Применительно к природе, медицинская терминология выполняет функцию тропа, через нее лирический субъект часто проецирует свое состояние на пейзаж. В частных случаях («Объяснение», «Март») она помогает развить пушкинский образ весны-болезни или «анатомическую» метафору революции-хирургии из шестой части романа.

Каждая из отмеченных нами лексических особенностей «Стихотворений» восходит к поэтике самого Пастернака - здесь важнее всего отметить базовый принцип сближения далекого, акцентирования «низкого аспекта великолепия» - и к поэтам эпохи романа, черты стиля которых автор вложил в «подаренные» Живаго стихотворения.

пастернак стихотворение литературный грамматика



Список литературы

Источники

1. Достоевский Ф. М. Бедные люди // Ф. М. Достоевский. Полное собрание сочинений: В 30 т. / отв. ред. В. Г. Базанов Т. 1. Бедные люди. Повести и рассказы. 1846-1847 / ред. Г. М. Фридлендер; подгот. и примеч. Т. И. Орнатской, Г. М. Фридлендера. Л.: Наука, 1972.

2. Есенин С. А. Полное собрание сочинений: В 7 т. Т. 2. Стихотворения (маленькие поэмы). М.: Наука, 1995.

3. Есенин С. А. Полное собрание сочинений: В 7 т. Т. 3. Поэмы. М.: Наука, 1998.

4. Жуковский В. А. Полное собрание сочинений и писем: В 20 т. Т. 3. Баллады. М.: Языки славянских культур, 2008.

5. Пастернак Б. Л. Доктор Живаго // Б. Л. Пастернак. Полное собрание сочинений с приложениями: В 11 т. Т. IV. Доктор Живаго: Роман. Другие редакции и черновые наброски. М.: Слово/Slovo, 2004.

6. Пастернак Б. Л. Люди и положения // Новый мир. 1967. №1. С. 204-236.

7. Пастернак Б. Л. Полное собрание сочинений с приложениями: В 11 т. Т. 1. Стихотворения и поэмы, 1912-1931. М.: Слово/Slovo, 2003.

8. Пастернак Б. Л. Полное собрание сочинений с приложениями: в 11 т. Т. IX. М., 2005.

9. Пушкин А. С. Евгений Онегин // А. С. Пушкин. Собрание сочинений. В: 10 томах. Т. II. Стихотворения 1823-1836. М.: ГИХЛ, 1959-1962.

10. Пушкин А. С. Евгений Онегин // А. С. Пушкин. Собрание сочинений. В: 10 томах. Т. IV. Евгений Онегин, Драматические произведения. М.: ГИХЛ, 1959--1962. С. 5-200.

11. Толстой А. К. Полное собрание сочинений: В 4 т. / Под ред. И. Ямпольского. Т. 1. М.: Правда, 1969.

12. Цветаева М. И. Собрание сочинений: В 7 т. Т. 3. М.: Терра, 1997.

13. Цветаева М., Пастернак Б. Души начинают видеть. Письма 1922-1936 годов / Изд. подгот. Е. Б. Коркина и И. Д. Шевеленко. М.: Вагриус, 2004.

Научная литература

14. Баевский В. С. Пушкинско-пастернаковская культурная парадигма. М.: Языки славянской культуры, 2011.

15. Бройтман С. Н. А. Блок в «Докторе Живаго» Б. Пастернака // Бройтман С.Н. Поэтика русской классической и неклассической лирики. М.: РГГУ, 2008.

16. Гаспаров М. Л., Подгаецкая И. Ю. «Сестра моя - жизнь» Бориса Пастернака. Сверка понимания. М.: Российск. гос. гуманит. ун-т, 2008.

17. Жолковский А. К. Поэтика Пастернака. Инварианты, структуры, интертексты. М.: НЛО, 2011.

18. Иванов Вяч. Вс. Избранные труды по семиотике и истории культуры. В: 7 т. Т 1. Знаковые системы. Кино. Поэтика. М.: Школа «Языки русской культуры», 1998.

19. Кнорина Л. В. Грамматика нормы в поэтической речи (на материале поэзии Б. Л. Пастернака) // Проблемы структурной лингвистики. М.: Наука, 1982. С. 241-253.

20. Лекманов О. А. Есенинское в «Докторе Живаго» (заметки к теме) // Новый филологический вестник. 2011. №3. С. 146-148.

21. Очерки по исторической грамматике русского литературного языка XIX в. / под ред. В. В. Виноградова и Н. Ю. Шведовой. М.: Наука, 1964.

22. Панова Л. «Уроки английского», или Leiebestod по-пастернаковски // «Объятье в тысячу охватов». Сборник материалов, посвященный памяти Евгения Борисовича Пастернака и его 90-летию / Сост.: А. Ю. Сергеева-Клятис, О. А. Лекманов. СПб: РХГА, 2013. С. 138-162.

23. Поливанов К. М. Пастернак и современники. Биография. Диалоги. Параллели. Прочтения. М.: Издательский дом ГУ ВШЭ, 2006.

24. Поливанов К., Успенский П. «Свадьба» Б. Л. Пастернака «при свете Жуковского» // Замечательное шестидесятилетие: Ко дню рождения Андрея Немзера. Том 1. М.: Издательские решения, 2017. С. 243-265.

25. Шапир М. «…А ты прекрасна без извилин…» Эстетика небрежности в поэзии Пастернака. Новый Мир. № 7. 2004. С. 149-171.

26. Якобсон Р. Заметки о прозе поэта Пастернака // Якобсон Р. Работы по поэтике. М.: Прогресс, 1987. С. 324-338.

Размещено на Allbest.ru