Ценностный анализ русского эпоса в XIX веке

Размещено на http://www.allbest.ru/

Ценностный анализ русского эпоса в XIX веке

А.С. Миронов

В статье раскрывается процесс становления аксиологического подхода в былиноведении в XIX веке. Важным моментом для выявления ценностного содержания русских былин и анализа образов их героев стала дискуссия о содержании «подлинной народности» (А. С. Пушкин), а также того, что «русский дух» есть система самобытных ценностных концептов, организованных в целостную картину мира русского эпического сознания (С. П. Шевырев). Подчеркнуто значение первого опыта аксиологического анализа былин, предпринятого С. Н. Глинкой в 1808 году. Аксиологический подход был впоследствии развит в работах С. П. Шевырева и К. С. Аксакова. С. П. Шевырев предпринимает первый в истории российской науки развернутый аксиологический анализ эпоса, ему принадлежит открытие былинного концепта силы: отношение к чудесной силе (таланту) не как к инструменту достижения корыстных интересов, но как к бремени и служению. К. С. Аксаков уточняет былинную картину мира, выделяя ее основные черты: неприятие волшебства и трактовку сверхъестественного как демонического. Герои былин действуют не в личных интересах, но исходя из «внутреннего нравственного сознания», остро переживаемого чувства духовной необходимости (Н. Я. Данилевский). В 1840-1850 годы в образованных кругах российского общества преобладало пренебрежительное отношение к былинам, а с 1860-х годов и вплоть до советского времени в научном сообществе развернулась дискуссия сторонников мифологической и исторической школ. За исключением О. Миллера, пользовавшегося ценностным анализом как инструментом, никто из исследователей фольклора не унаследовал взгляды С. П. Шевырева и К. С. Аксакова; аксиологическая «школа» как самостоятельное направление национального эпосоведения не сложилась. былиноведение аксиологический глинка

Ключевые слова: аксиология русской былины, былиноведение, русский эпос, былина, народность, С. Н. Глинка, К. С. Аксаков, С. П. Шевырев, О. Миллер, «былинный концепт силы».

The article reveals the process of axiological approach formation in Russian epics studies in the history of the XIX century. The important point for identification of the content value of Russian bylinas and analysis of heroes became discussion about the content of the “genuine nation” (A. S. Pushkin): also, the fact that “Russian spirit” has a distinctive system of value concepts organized into a coherent picture of the world of Russian epic consciousness (S. P. Shevyrev). The importance of the first axiological analysis of epics undertaken by S. N. Glinka in 1808 is emphasized. The axiological approach was later developed in the works of S. P. Shevyrev and K. S. Aksakov. S. P. Shevyrev carried out the first detailed axiological analysis of the epic in the history of Russian science, he is the author of the concept of force in epic: the attitude to the miraculous power (talent) not as a tool for achievement of vested interests, but as a burden and ministry. K. S. Aksakov clarifies the epic picture of the world, highlighting its main features: the rejection of magic and the interpretation of the supernatural as demonic. The heroes of the epics are acting not in their own interests; but according to “moral consciousness” deep feeling of spiritual need (N. Y. Danilevsky). In the 1840-1850 years, the dismissive attitude to the epics was dominant in educated circles of Russian society, and since the 1860-ies and until the Soviet time, there was a discussion of supporters of the mythological and the historical school in the scientific community. Except O. Miller, who used value analysis as an instrument, no one among the researchers of folklore inherited the views of S. P. Shevyrev and K. S. Aksakov; axiological “school” as an independent direction of national epic was not formed.

Keywords: axiology of Russian epics, bylina studies, Russian epos, epics, nationality, S. N. Glinka, K. S. Aksakov, S. P. Shevyrev, O. Miller, “epic concept of power”.

Первое наблюдение касательно ценностей русского эпоса с точки зрения представителя российского образованного общества сделано М. М. Херасковым за три с лишком десятилетия до публикации «Древних российских стихотворений» (1804) в статье, предваряющей его поэму «Чесменский бой» (1772) и рассчитанной на внимание французского и немецкого читателя. Не предпринимая аксиологического анализа былин, Херасков утверждает, что они отражают «грубость сердец» непросвещенного русского народа. Подразумевается не только грубость формы (Херасков сетует на обилие повторений и формальные заимствования «во вкусе восточном»), но и бедность содержания. Последнюю Херасков объясняет тем, что создатели былин «ниоткуда не почерпать просвещения» в суровый век, когда «оружия бряцание... глас Муз заглушало» [Le combat de Tzesme. Poeme en cinq chants avec un discours sur la poйsie russe composee par M. Cheraskoff. 1772. Цит. по: 3].

Мнение о том, что былины отражают варварские нравы, было распространено среди просвещенных современников Хераскова и опиралось во многом на искаженный образ эпоса, сформированный лубочными «повестями в лицах». Характерно утверждение И. Н. Болтина в его «Примечаниях на историю древния и ны- нешния России г. Леклерка» (1788) о том, что древние «подлые песни» русского простонародья отражают дурной вкус «черни, людей безграмотных» и «бродяг» [4, С. 60].

Перелом в восприятии общества был подготовлен «сверху» императрицей Екатериной Великой, которая встала на защиту народных эпических песен: в ее пиесе «Новгородский богатырь Боеславо- вич» (1786) звучит повеление не осуждать «богатырския шуточки и храбрыя зама- шечки». Однако лишь с начала XIX века российская элита задумывается о том, что эпические песни должно изучать, находя в них отражение самобытных черт народности. В 1801 году в знаменитой речи в Дружеском литературном обществе Андрей Тургенев говорит с сожалением о том, что «в одних сказках и песнях» еще сохраняются «драгоценные остатки русской литературы, в которых мы чувствуем еще характер нашего народа». В 1804 году стихотворный эксперимент, направленный на поиск «русского духа», предпринимает Н. А. Львов - архитектор и поэт, собиратель памятников древнерусской литературы и фольклора, почитаемый биографами как «гений вкуса». Он подготовил, снабдил собственным предисловием и издал знаменитый сборник русских народных песен [7]. В 1808 году С. Н. Глинка публикует разбор издания «Древних русских стихотворений», где сравнивает былинных богатырей с рыцарями Круглого стола короля Артура и даже с героями древней Эллады,- большая смелость по тем временам. Автор разбора находит в «Древних российских стихотворениях» выражение «праотческих наших добродетелей», а также предпринимает первую попытку аксиологического анализа: по мнению Глинки, былина о Соловье Будимировиче свидетельствует о том, что мастерство играть на гуслях и возводить терема «ценились более золота»

М. Азадовский считает наблюдение Глинки «примитивным» анализом, выдержанным «в тонах общего патриоти- чески-охранительного миросозерцания автора». Сегодня, когда научные оценки можно давать без оглядки на ученого, наблюдения С. Н. Глинки в отношении ценностей былинного мира представляются весьма ценными в свете теории культурно-исторических типов Н. Я. Данилевского и концепции «православной цивилизации» А. С. Панарина. Былинный концепт богатырской силы, включающий не только силу воинскую, даруемую от Бога для исполнения богатырской миссии сострадания, но и силу творческого таланта (её проявляют герои старин о Садке, Вавиле и скоморохах, До- брыне, о сорока каликах), подтверждает теорию Н. Я. Данилевского: русским цивилизационным отличием является то, что герой действует не в личных интересах, но исходя из «внутреннего нравственного сознания» [6, с. 17], остро переживаемого чувства духовной необходимости. Уникальным концептом русской цивилизации (и русского эпического сознания) является отношение к чудесной силе (таланту) не как к инструменту достижения корыстных интересов, но как к бремени и служению. «Былинный» концепт силы может служить доказательством вывода А. С. Панарина об особой «пассионарности» [16, с. 184] русского человека, который дарит свою силу, свой талант - не ожидая ничего взамен, просто по зову сердца, потому что так должно поступить. В такой перспективе не следует недооценивать важность первого опыта аксиологического анализа былин, предпринятого С. Н. Глинкой в 1808 году.

В июне того же 1808 года в поддержку позиции С. Н. Глинки прозвучал голос блистательного профессора А. Ф. Мерзлякова, властителя молодых умов. В своей лекции «Слово о духе, отличительных свойствах поэзии первобытной и о влиянии, какое имела она на нравы, на благосостояние народное» профессор обратился к отечественной науке с призывом предпринять исследование древних народных песен, их самобытного ценностного содержания (тогда это на зывали «нравами»). «О, каких сокровищ мы себя лишаем, собирая древности чуждые, не хотим заняться теми памятниками, которые оставили знаменитые предки наши! -- с сожалением говорил Мерзляков.-- В русских песнях мы бы увидели русские нравы и чувства, русскую правду, русскую доблесть» [9, с. 14].

Призыв профессора исследовать как нечто ценное особую русскую доблесть, русские нравы и чувства противоречил господствовавшему в сознании русского образованного общества представлению о единственно ценной просвещенной цивилизации (европейской), которой всё русское, «непросвещенное» противопоставлялось как варварское. Одной из книг, укрепивших в таком мнении многих русских, был труд Карла Генриха фон Буссе «Князь Владимир и его Круглый стол. Древнерусские эпические песни» (1819). Автор вводил своих читателей в заблуждение, объявляя свои тексты «переводами» на немецкий: в его книге не было ни одной подлинной былины, лишь перепевы сказок В. Левшина, пересказы летописных эпизодов и баллады А. Х. Востокова «Светлана и Мстислав», а также собственные сочинения. Тем не менее фон Буссе снабжает свою книгу предисловием, в котором судит о различиях ценностной системы русского и западноевропейского эпоса: «В старых сказаниях русских не найти нежного почитания прекрасной дамы, романтической любви, к которым в песнях так светло и трогательно обращаются трубадуры и миннезингеры. Нравы и искусство западного рыцарства, боевой порядок и посвящение в рыцари, гербовые щиты и оруженосцы -- напрасно искать их тут. Напротив, нас вводят в самостоятельный круг доблестных соратников, которые, не занимая ничего чуждого, храбро сражаются и обильно пируют» [21].

Заметим, что это «немецкое» представление о русских богатырях как о существах, наделенных только физической силой, но лишенных внутреннего мира и духовных качеств, будет воспринято в России, в частности, В. Г. Белинским. Он писал: «Несмотря на всю скудость и однообразие содержания наших народных поэм, нельзя не признать необыкновенной, исполинской силы заключающейся в них жизни, хотя эта жизнь и выражается, по-видимому, только в материальной силе» [2, с. 463]. Критик полагал, что русскому эпосу не удалось «развить в себе духовного содержания»: «Русь в своих народных поэмах является только телом, но телом огромным, великим, кипящим избытком исполинских физических сил» еще только «жаждущих приять в себя великий дух».

Культурные различия, обусловленные разными системами ценностей русского и германского эпического сознания, фон Буссе полагает следствием исторической «отсталости» русских: «Если на Западе поздние судьбы народов, войны с рыцарскими цитаделями, крестовые походы на Восток, более устойчивое упорядочение дворянства, воспитавшее рыцарство, утончили песни народных поэтов, то в России войны с дикими половцами и печенегами таковое развитие сдержали» [21, s. XII].

Сосредоточенность на любовном интересе и наличие гербовых щитов являются для фон Буссе признаками более «утонченного» эпоса, поскольку уникальные ценностные концепты былины его пониманию недоступны. Впрочем, русские современники фон Буссе испытывали не меньшие трудности с определением самобытных ценностных концептов народной культуры. Дискуссии о подлинной народности захлестнули образованное общество. А. С. Пушкин писал в 1825 году: «...Вошло у нас в обыкновение говорить о народности, требовать народности, жаловаться на отсутствие народности в произведениях литературы, но никто и не думал определить, что разумеет он под словом народность» [19, с. 267].

Пушкину не удается написать литературное переложение былины: он трижды берется за сюжет о Бове и единожды - об Илье Муромце («В славной муромской земле...»). Однако поэт отвечает на свой вопрос о сути народности, создавая «Бориса Годунова»,- и это характерно для русского искусства XIX века, вдохновлявшегося «русским духом» на путях творческого освоения отечественной истории, но не былинного эпоса.

В то же время русскими литераторами, художниками и музыкантами активно разрабатывается тема «бытовой» народности, и со временем это становится фактором, затрудняющим интерпретацию эпоса учеными и профессиональным искусством. Народность стали искать и находить не в духе, а в форме: в подробном воспроизведении деталей быта и костюма, в изображении жанровых бытовых сцен, неглубоких «типических» характеров в простонародной среде, а заодно всё чаще - в выявлении пороков общества и социальной несправедливости. Поиск внешних черт русской народности на несколько десятилетий отвлек внимание исследователей и художников от выявления смыслов и ценностей народной культуры, в частности, былин. Пройдет почти сорок лет после лекции профессора Мерзлякова, прежде чем подлинный прорыв к системе аутентичных ценностей эпоса совершит другой профессор Московского университета - С. П. Шевырев.

В 1844-1845 годах профессор Шевырев читает курс из 33 лекций по истории русской словесности и много говорит о богатырских песнях. Публика напрасно обращает внимание «только на телесную крепость наших богатырей», герои русских народных преданий не есть «олицетворение одной дикой, грубой, вещественной силы» [20, с. 190], утверждает Шевырев. «Это воззрение одностороннее»,- настаивает он и впервые формулирует уникальный ценностный концепт духовной силы русских богатырей.

свойственны пламенные «личные чувства», они «не заняты оскорблениями личной чести и страстями сердца, как рыцари Запада», но «над всеми личными чертами возвышается в них и господствует одна великая черта, принадлежащая тому народу, который они олицетворяют: самоотвержение».

С. П. Шевырев предпринимает первый в истории российской науки развернутый аксиологический анализ эпоса, ему принадлежит открытие былинного концепта силы. Исследователь указывает на миссию сострадания (самоотвержения) как на источник богатырской силы Ильи Муромца («его сила - награда за его милостыню» [20, с. 219-220]).

Шевырев подробно разбирает элементы ценностного центра героя: «Он добрый сын; он бережется напрасной обиды; он не проливает крови Християнской; он щадит даже разбойников; он поднимает оружие только для защиты народа и Веры против врагов и язычества; он, без похвальбы, служит Русской земле; освобождает Чернигов от осады и дорогу к святому городу Киеву - от чернокнижника и разбойника; он не хочет ни холопства разбойников, ни золотой казны побежденных им; он не требует ни земель, ни почестей, ни даров за свои услуги, но сам несетъ дары к стольным Князьям» [20, с. 197].

В период, когда русские ученые ¹, увлеченные идеями Якоба Гримма о мифологических корнях фольклора, отыскивали в образе Ильи приметы Перуна, Шевырев заявлял, что главный смысл былинной «биографии» Муромца состоит

¹ См., например, сборники и труды А. Н. Афанасьева («Дедушка домовой», «Ведун и ведьма», «Зооморфические божества у славян», «Несколько слов о соотношении языка с народными поверьями», «Языческие предания об острове Буяне», «Сказка и миф», «Поэтические воззрения славян на природу»), Ф. И. Буслаева («Русский богатырский эпос», комментарии к «Исторической хрестоматии церковнославянского и древнерусского языков»).

в борьбе с этим самым Перуном и другими идолами, в утверждении христианского ценностного концепта -- деятельной любви-жалости.

Идеи С. П. Шевырева о русской былине были услышаны далеко за пределами университетской аудитории. Уже через пять лет пространные цитаты из его лекций попадут на страницы новаторского учебника теории словесности, подготовленного академиком И. И. Давыдовым и одобренного департаментом народного просвещения («История словесности. Курс гимназический», 1851). Проект, впервые включивший разбор произведений русского героического эпоса, содержал даже элементы аксиологического анализа былин и знакомил с результатами этого анализа всех гимназистов империи. Впрочем, уже через несколько лет на страницах учебных пособий воцарятся размышления Ф. И. Буслаева и других сторонников мифологической школы.

Тем не менее лекции С. П. Шевырева и учебник И. И. Давыдова взломали негативный стереотип общественного мнения о былинных богатырях. В те времена в российской науке господствовали, по выражению Шевырева, «предубеждения», направленные «против всего народного». Борясь с этими предубеждениями, С. П. Шевырев показывал уникальность ценностной системы русского эпоса: «Позвольте же Илье Муромцу понять семью, месть, правду и милость иначе, нежели понимает их Цид». У Сида совершенно другие представления о мщении, «чувство чести, сознание личных прав своих», отмечает автор лекционного курса. Шевырев предложил убедительный вариант ответа на пушкинский вопрос о том, что есть народность: «русский дух» есть система самобытных ценностных концептов, организованных в целостную картину мира русского эпического сознания.

В 1856 году собственный аксиологический анализ русского эпоса предпринимает К. С. Аксаков («Богатыри времен великого князя Владимира по русским песням»). Исследователь изучает былинную картину мира и выделяет «главные основы Владимирова мира». Это -- христианство и начало семейное, «основа всего доброго на земле» [1]. Аксаков отмечает отдельные черты этой картины мира: неприятие волшебства и трактовку сверхъестественного как демонического.

К. С. Аксаков исследует былинный концепт силы и замечает, что «нигде и никогда Илья не испытывает силы, не высказывает ее, не тешится ею, как другие богатыри», потому что сила для русского богатыря - «полезное орудие для добраго дела только; не любит крови его мирная, вовсе не воинственная душа» [1, с. 51]. Наконец, впервые в отечественной науке К. С. Аксаков использует аксиологический подход для получения прикладных результатов: он выявляет испорченную запись былины, которая из-за несоответствия системе ценностей былины не была воспринята народной традицией, однако попала в литературный оборот и воспринималась учеными как аутентичная.

В 1843 году М. Погодин в «Москвитянине» опубликовал запись старины [12, с. 7-16], сообщенную учителем из Шенкурского уезда Никифором Борисовым и якобы записанную «со слов крестьянина» И. А. Ядовиным. В этом варианте Илья насмерть запарывает плетью («о семи хвостах, да с проволокою») Катюш- еньку-перевозчицу - на глазах у ее отца, Соловья-разбойника. Причиной жестокой казни становится озвученное Соловьем пожелание, чтобы Катюшенька перевезла Илью через Дунай в обмен на освобождение Соловья. Прибыв в Киев, Илья продолжает изуверствовать: вламываясь к князю Владимиру, он не удовлетворяется количеством вина в чаше и насмерть запарывает плетью всех гостей князя Владимира, включая богатырей святорусских. При этом богатырь «попорачивает»с боку на бок своих жертв и пеняет им, что его «на приезде не уцествовали». Залив реками крови пиршественный зал, Илья Муромец в этом варианте исчезает, совершенно как некий злой дух:

Илья тут и был, и нет,

Нет ни вести, ни повести

Ныне и до веку.

Результаты аксиологического анализа этого варианта позволяют К. С. Аксакову сделать вывод: Илья Муромец в этой записи «не тот, каков во всех остальных песнях и рассказах». Действительно, за много десятилетий, прошедших с 1843 года, исследователи не записали ни одного варианта, подобного «богатырской сказке» из Шенкурского уезда, так и не вошедшей в эпическую традицию.

Очевидно влияние Аксакова на диссертацию Л. Н. Майкова («О былинах Владимирова цикла», СПб., 1863), содержащую -- впервые в истории былиноведения -- развернутый анализ нравственных качеств богатырей. Автор, вслед за Ше- выревым, отмечает «благодушие» Ильи Муромца, его «доверчивость», в том числе по отношению к власти. Майков соглашается с Аксаковым, что подвиги этого героя -- не средство достижения личной выгоды и не «бесцельный размах силы», но «защита слабых и угнетенных», Илья «всегда подчиняет свою деятельность началу нравственному и религиозному». Автор диссертации идет дальше своих учителей, предлагая почти полный перечень былинных ситуаций, в которых утверждаются «лучшие нравственные понятия и стремления русского народа» [8, с. 124], включая почитание родителей и «нравственную власть» мужа над женой, умение искренне молиться и сдерживать гнев [8, с. 119].

Майков ограничивается, впрочем, перечнем нравственных ценностей, не пытаясь выявить отразившиеся в особенности национального мировоззрения, менталитета; он не указывает на особенные черты русских ценностных концептов - «русской доблести», «русской силы» и др. И все же весь его труд подчинен задаче аксиологического анализа: даже эстетические качества эпоса Майков исследует «как явления духовной и нравственной образованности народа» [8, с. 4].

Открытия Шевырева, Аксакова и Майкова оказывали заметное влияние на современников -- впрочем, недолго. В примечаниях к былинам об Илье Муромце составитель «Русской хрестоматии» (1863) А. Г. Филонов приводит замечательно верные наблюдения Аксакова: «В богатыре этом, несмотря на его страшную, вне всякого соперничества, силу, слышится еще более силы духа». Однако в более поздних изданиях учебника идеи Аксакова вытеснены размышлениями Ф. И. Буслаева о разновременных смысловых напластованиях в былинах. Более того, в позднейшие издания хрестоматии А. Г. Филонова проникает упоминавшийся выше нетрадиционный вариант от Никифора Борисова. Возможно, Филонов включает его под влиянием того же Буслаева, поместившего эту нетрадиционную запись в свою «Историческую хрестоматию церковнославянского и древнерусского языков» (1861).

Идею о слоистых смыслах русского эпоса развил эпосовед Орест Миллер («Сравнительно-критические наблюдения над слоевым составом народного русского эпоса. Илья Муромец и богатырство киевское», 1869) [11]. Для того, чтобы группировать эпические смыслы по эпохам, Миллер прибег к аксиологическому анализу былин. Например, к древнему пласту языческих ценностей, «уцелевших от поры мифической», исследователь относит богатство Ильи, «столь противоречащее его позднейшей человечной безсребренности». К разным эпохам

О. Миллер относит «некоторые проявления жестокости», противопоставляя их более поздним «мягким человечным чертам» [11, с. 804].

Оресту Миллеру принадлежит открытие уникального ценностного концепта славы, характерного для русского эпоса: «Илье Муромцу, как мы знаем, и славы-то хочется лишь вообще про богатырей, и то для того лишь, чтобы такая общая слава о богатырстве удерживала насильников от вторжения в Землю Русскую. Таким образом, и эта-то общая слава ему не цель, а лишь средство, как не цель, не искусство ради искусства для него богатырство - опять-таки только средство - для того же самого недопущенья врагов насиловать в Земле Русской» [11, с. 802].

О. Миллер развивает идею русской богатырской силы («силушки»), прежде сформулированную С. Шевыревым, и отмечает, что «в западноевропейском богатырском эпосе... богатырская сила представлялась исключительно доставляющею права, прямо противоположно тому значенью ея у нашего Ильи Муромца, по которому она налагает обязанности» [11, с. 817]. «Илья Муромец ... ничего не ищет для себя самого»,- пишет Миллер и поясняет: чудесная богатырская сила «налагает обязанность на того, кто ею владеет, обязанность оборонять вдов и сирот и ту кормилицу их родную мать-землю» [11, с. 803].

На момент написания «Сравнительно-критических наблюдений.» привычка к выявлению «нелепиц» и «порчи» эпоса, укоренившаяся в российских академических и литературных кругах под влиянием Хераскова, Ломоносова, Державина, Грамматина и Шишкова, побуждает О. Миллера выявлять особый слой «варварских», грубых смыслов былины, сохранившихся, по мнению исследователя, от языческой поры «родового строя» («самодурство родительской власти, необузданность домашнего самосуда, насильное умыкивание невест» [11, с. 805]). Затем исследователь находит в былинах примеры служения своему народу, бескорыстие, приоритет общих интересов над личными, эгоистическими и относит эти смыслы к ценностному слою золотого века «вольности» поднепровских полян, древнего киевского «земства», которое якобы существовало при почти номинальной власти Владимира и Ярослава Мудрого. По Миллеру, именно Илья Муромец - «истый представитель общины», поэтому «постоянно забывает самого себя».

«Вспышки жестокости» богатырей Миллер объясняет ожесточением народа в период, когда киевское «земство» пало, наступила пора княжеских усобиц и затем «татарщины» [11, с. 804]. Наконец, позднейший период бытования в крестьянской среде Миллер связывает с негативными изменениями в ценностной структуре эпоса, пытаясь выделить слой, связанный с «бытовой», «патриархальной семейной грубостью».

Как можно видеть, аксиологический метод является основным инструментом исследователя. Однако результатом анализа становится представление о ценностном центре былинного героя как о «мертвом» культурном слое противоречивых мотиваций, свойственных различным типам личности, формировавшимся в разное время. Миллер не предполагает, что образ эпического героя может обладать внутренней динамикой, не допускает возможности духовной борьбы, которую ведет богатырь со своими слабостями, грехами, «искушениями» (гневом, хвастовством и др.).

Выявленный С. Шевыревым и подробно изученный О. Миллером былинный концепт чудесной силы как таланта, данного от Бога для ответственной работы передаривания страдающим, вполне соответствует описанию уникального духа славяно-русской цивилизации у Н. Я. Данилевского, выпустившего в 1871 году знаменитый труд «Россия и Европа».

Отличительной чертой славянской цивилизации, по Данилевскому,является то, что в важнейшие моменты жизни человеком движет не личный интерес, но «внутреннее нравственное сознание, медленно подготовляющееся в его духовном организме» и «всецело обхватывающее его, когда настает время для его внешнего практического обнаружения и осуществления» [6, с. 17]. Именно такова мотивация былинного героя: он получает силу и право на победу лишь тогда, когда производит определенную духовную работу в своем сердце - работу любви и сострадания.

Н. Я. Данилевский уделяет большое значение этому «психологическому процессу», он описывает его как «внутреннее перерождение», происходящее в душе отдельного человека, переходящего из одного нравственное состояние в другое, высшее. В связи с этим примечательно, что главный психологический конфликт эпоса есть конфликт между частными интересами героя и его призванием, его миссией. Причем эта миссия трактуется не в духе вассальной верности сюзерену или преклонения перед прекрасной дамой, но преимущественно на путях служения ближнему.

По мысли автора «России и Европы», цивилизационными отличиями русских и вообще славян являются, во-первых, приоритет «общинных» ценностей над личными, а во-вторых -- «ненасильствен- ность» славянской цивилизации. Олицетворением славянской природы исследователь считает великого князя Владимира в том его образе, который удержан эпосом: «гостеприимный, общительный, веселый, несмотря на свои увлечения, насквозь проникнутый славянским благодушием».

Идеи Н. Я. Данилевского способствовали рецепции подлинных смыслов и ценностей эпоса в науке, профессиональном искусстве. С конца 1870-х годов ценностный подход к былинам прослеживается в ряде учебников, в книгах для детского чтения и для простого народа -- например, в «Народном сказании» о Добрыне Никитиче (1878), выпущенном редакцией журнала «Мирской вестник» [13].

Добрыня «тяготится своею силою и своим богатырским званием», «не чувствует особенной охоты к проявлению своего богатырства, но никогда не прочь употребить свою силу, если... кто-нибудь нуждается в проявлении этой силы», -- пишет анонимный автор этого прозаического пересказа былины. Ценностный подход позволяет рассказчику избрать из множества вариантов эпических песен те, которые соответствуют «русскому духу» -- в частности, отказаться от пересказа весьма популярного сюжета, вымышленного Л. Меем [18] (в этом сюжете Алеша оживляет Добрыню живой водой, после чего русские богатыри позорно ретируются перед «силой неведомой»).

Ценностный подход к анализу былин находим также в сборнике пьес Николая Нежаты «В стольном граде Киеве» (1887). Автор в предисловии трактует природу богатырской силы в духе Шевырева и Аксакова: в основе богатырского подвига лежит бескорыстное движение сердца к правде, «героическое подвижничество, свойственное душе человека» [14, с. 6].

Сдержанность, честность и человеколюбие -- таковы, по мнению замечательного педагога Льва Поливанова, ценности, утверждаемые в былинах про Илью Муромца. В 1888 году Поливанов подготовил и выпустил в свет сборник былин [17] с объяснениями, предназначенный «для читателей всех возрастов». В комментариях составитель отмечает, в частности, что Илья есть «самый человеколюбивый из богатырей. Он помнит завет отца: “Не помысли злом на татарина, не убей в чистом поле христианина”». Поливанов не идеализирует эпического героя, но предпринимает непредвзятый аксиологический анализ: по его мнению, в русском богатыре видны «черты человека, наделенного страстями, увлекающими его подчас за пределы добра».

Аксиологический анализ былин о До- брыне приводит Л. Поливанова к тому, что он замечает у Добрыни чувства «разносторонние, оттенки их тоньше, чем у Ильи Муромца»: «Добрыня прекрасен нравственною красотою иного рода, нежели Илья Муромец», утверждает автор сборника «Русских народных былин». Он выделяет главное для образа Добрыни качество: «задушевность»(доброта, подверженность тоске и своего рода «трусости» (возможности «приужахнуться»).

Следуя за О. Миллером, составитель этого сборника утверждает, что фигуры эпических богатырей «слагались в народной фантазии в течение многих веков» и потому «заключают в себе и нравственные черты различных эпох». Автор другого, не менее популярного сборника фольклорных текстов - историк литературы А. В. Оксенов - идет дальше Л. Поливанова и утверждает, что именно трансляция ценностей, содержащихся в «нравственно-поучительных примерах», является главной задачей былин.

В предисловии к своей хрестоматии «Народная поэзия» (1894) Оксенов подвергает критике позиции не только мифологической, но также исторической школы, господство которой в то время утверждалось в русском эпосоведении. По его мнению, вовсе не «древние языческие верования» и даже не «взгляды народа на свое прошлое, на минувшие события и замечательных деятелей» отразились в былинах, «нравственно-поучительных примерах». По убеждению Оксенова, функцией былин является именно трансляция ценностей от поколения к поколению: эпические песни, «передаваемые от предков к потомкам, служили единственным руководством для народа во всех случаях жизни», и таким образом «под влиянием одних и тех же неизменных преданий у народа естественно составлялся одинаковый взгляд на все в мире»

Таким образом, А. В. Оксенов вплотную подводит читателя былин к выводу о том, что кажущееся противоречие между положительными и отрицательными качествами вовсе не свидетельствует о наличии в содержании былины противоречивых разновременных смыслов, но, напротив, свидетельствует о целостности картины мира русского эпического сознания. Потому что отражает задачу эпического певца - показать действие духовных законов в душе героя, внутреннюю борьбу и духовный рост богатыря.

Это -- одно из важных (и недооцененных) открытий, сделанных не эпосоведом, но историком литературы -- на основании результатов ценностного анализа. Другое открытие, сделанное русскими учеными при помощи аксиологического метода, состоит в выявлении специфики ключевых ценностных концептов русского эпического сознания. Это -- концепт богатырской силы (и вообще таланта) как бремени и дара, который дается герою от Бога в ответ на способность сострадания, «милостыни», и который необходимо передаривать нуждающимся (С. П. Ше- вырев), а также концепт славы (молвы) как инструмента удержания врагов от нападения (О. Миллер).

Открытия Шевырева и Аксакова, сделанные в свете аксиологического подхода, опередили свое время и были недооценены современниками. В 1840-1850 годы в образованных кругах еще сильно было брезгливое отношение к былинам, а с 1860х годов и вплоть до советского времени в научном сообществе развернулась дискуссия сторонников мифологической и исторической школ. За исключением О. Миллера, пользовавшегося ценностным анализом как инструментом, никто из исследователей фольклора не унаследовал взгляд Шевырева и Аксакова; «аксиологическая школа» как самостоятельное направление национального эпосоведения не сложилась.

Аргументы ценностного характера недооценивались былиноведами: например, В. Ф. Миллер в «Очерках русской народной словесности» [10, с. 321] пытается доказать, что прототипом эпической княгини Апраксии является летописная княгиня Евпраксия,-- и делает это вопреки тому, что героини ведут себя в нравственном плане противоположным образом.

Вместе с тем поколение бывших гимназистов, которые в 1851-1861 годах учились словесности по учебнику И. Давыдова с цитатами из лекций Шевырева, подарило русской культуре Шервуда, Васнецова, Поленова, Репина, Римского-Корсакова. Это поколение обеспечит, начиная с 1881 года, смену культурной парадигмы и выработку нового русского стиля в искусстве.

Примечания

1. Аксаков К. С. Богатыри времен великого князя Владимира // Русская беседа. 1856. Т. 4.

2. Белинский В. Г. Статьи о народной поэзии // Белинский В. Г. Полн. собр. соч. Москва: Изд-во АН СССР. Т. V. 1954. С. 463.

3. Берков П. Н. Рассуждение о российском стихотворстве: Неизвестная статья М. М. Хераскова / Пер., вступ. ст. и примеч. П. Н. Беркова // Лит. наследство. Москва, 1933. Т 9-10. С. 287-294.

4. Болтин И. Н. Примечания на историю древния и нынешния России г. Леклерка. Санкт- Петербург: Тип. Горнаго училища, 1788. Т. 2. 558 с.

5. Глинка С.Н. Древние русские стихотворения // Русский вестник. 1808. № 3, 6.

6. Данилевский Н. Я. Россия и Европа: взгляд на культурные и политические отношения славянского мира к германо-романскому. Москва: Ин-т русской цивилизации, 2008. 812 с.

7. Львов Н. А. Собрание русских народных песен с их голосами, положенных на музыку Иваном Прачем. Вновь изданное с прибавлением к оным второй части: в 2 ч. Санкт-Петербург: Печатано в тип. Шнора, 1806.

8. Майков Л. Н. О былинах Владимирова цикла. Санкт-Петербург, 1863.

9. Мерзляков А. Ф. Слово о духе, отличительных свойствах поэзии первобытной и о влиянии, какое имела она на нравы, на благосостояние народное. Москва, 1808.

10. Миллер В. Ф. Очерки русской народной словесности. Санкт-Петербург, 1897. Т. I. С. 321.

11. Миллер О. Ф. Сравнительно-критические наблюдения над слоевым составом народного русского эпоса. Илья Муромец и богатырство киевское // Миллер О. Ф. Славянство и Европа / сост., предисл., коммент. Ю. В. Климаков. Москва: Ин-т русской цивилизации, 2012. 872 с.

12. Москвитянин. 1843. Ч. 6, 11. С. 7-16.

13. Народное сказание «Добрыня Никитич, богатырь времен Владимира Святого». Изд. журнала «Мирской вестник». Москва, 1878.

14. Нежата Н. В стольном городе Киеве. Санкт-Петербург: тип. И. Н. Скороходова, 1887. 315 с.

15. Оксенов А. В. Народная поэзия: Былины, песни, духовные стихи: с введ. и объясн. словарем / сост. А. Оксенов; ред. В. И. Шемякина. Санкт-Петербург: Синод. тип., 1908. 400 с.

16. Панарин А. С. Православная цивилизация. Москва: Ин-т русской цивилизации, 2014. 1239 с.

17. Поливанов Л. Русские народные былины: тексты, объяснительные статьи и примечания. Москва: Изд. Л. Поливанова, 1888 (Типография Е. Г. Потапова). 234 с.

18. Предание. Отчего перевелись витязи на Святой Руси. Сибирская сказка // Сын отечества. 1856. № 17. 29 июля.

19. Пушкин А. С. О народности в литературе // Пушкин А. С. Собрание сочинений в 10 томах. Москва: ГИХЛ, 1959-1962. Т. 6. Критика и публицистика. С. 267-268.

20. Шевырев С. П. История русской словесности, преимущественно древней. Ч. 1. Лекция IV. Москва, 1840.

21. Busse K. H. von. Fьrst Wladimir und dessen Tafelrunde. Alt-russische Heldenlieder. Stutgart,

1819. S. XII-XIII.

Размещено на Allbest.ru