Пушкинистика: современные интенции исследования и понимания

Размещено на http://www.allbest.ru/

Пушкинистика: современные интенции исследования и понимания

В.С. Болтунов

В течение последнего столетия немало говорилось о необходимости введения в нашу жизнь цельного пушкинского миропонимания, но во всем, сказанном на эту тему, трудно найти что-либо дельное и тем более пронзительное. Но в отдельных выступлениях настойчиво звучит мысль: нужен прорыв… Необходимо искать брешь в современном железобетонном, рыночном общественном сознании, чтобы совершить такой прорыв, достучаться до сердец, заскорузлых в погоне за материальным успехом, зашедшихся от зависти к другим, преуспевшим и обогнавшим.

Есть единственное направление, в котором сердца еще открыты навстречу духовному миропониманию, - это воспитание и образование нового поколения. И отправной при изучении творчества А.С. Пушкина может стать мысль А.И. Герцена: «Петр I бросил России вызов "образоваться", и она через сто лет ответила громадным явлением Пушкина». «Образоваться... громадным явлением Пушкина»! В этой фразе заключена мысль об особом значении поэта для нашей культуры и образования. Не преувеличивая можно сказать, что, всесторонне зная творчество только Пушкина, можно образоваться, т.е. приобрести образ культурного и социально ориентирующегося, самодостаточного человека.

Пушкин помогает образоваться прежде всего тем, что формирует вкус к поэзии, к Слову, формирует наше эстетическое чутье. Чувство прекрасного у нас, к сожалению, притупляется картинами насилия на телевидении, пошлостью его развлекательных программ. Искусство не существует ради самого себя, ради искусства. Чувство прекрасного, прививаемое нам поэзией, имеет самое прямое житейское значение - оно приводит вокруг нас мир в гармонию, помогает обрести душевное спокойствие, осознать истинные, духовные ценности, отделить их от преходящих, материальных, ради которых «люди бьются за металл», бьются насмерть до самоуничтожения и до полного истощения природных ресурсов, при этом поистине - «правит бал» Сатана.

Духовное наследие Пушкина существовало и сейчас находится рядом с нами, но придавливается той идеологической шелухой, что не позволяет припасть к его творчеству, как к родниковому источнику. Например, выпячивается на первый план только узкая полоска свободолюбия его молодости, а христианский менталитет, его понимание свободы, его критический консерватизм 30-х годов остаются нераскрытыми. А это как раз было бы крайне необходимо общественному сознанию в противовес классовым и прочим битвам ХХ в.

Казалось бы, прояснение в восприятии Пушкина должны были принести юбилейные даты. Но предъюбилейные статьи и речи обычно имеют тот минус, что там дежурные, «к дате», мысли, высказанные второпях, не ведут к каким-либо серьезным размышлениям и выводам. Да и после юбилейного в пушкинистике 1999 г. наступила интеллектуальная пауза. Книги, появление которых подстегнули юбилейные торжества, выходили, но темы их относились, скорее, к маргинальным, чем к сколько-нибудь концептуально значимым. Таковы, например, многочисленные публикации о потомках поэта. А уж работ с единственной склонностью к скандальности несть числа¹.

И следующий юбилей в 2009 г. стал бледным, провальным. Исключение - книга Ирины Сурат «Вчерашнее солнце», замеченная при презентации на канале телевидения «Культура». Пессимизм автора в той передаче исходил из предисловия к книге: «Не могу не видеть разрыва в нашей пушкиноведческой традиции, потери преемственности… собственно пушкинистика как передовая школа филологии затухает» [1, с. 7]. Конечно, «разрыв» И. Сурат видит в пушкиноведении, т.е. в научном осмыслении творчества поэта, но современный вопрос - в «прикладном», в духовно-нравственном присутствии Пушкина в обществе.

С одной стороны, Сурат отмечает отсутствие в пушкинистике «отражения всем очевидных социокультурных процессов» и то, что «национальный гений теперь счастье для немногих», он «существует в другом измерении». Но, с другой, - пишет она, - Пушкин все же «реально среди нас присутствует, независимо от того, признаем мы это или нет» (Курсив мой. - В.Б.). Тогда не совсем ясно, почему в названии книги Пушкин - солнце «вчерашнее»? В унисон этому вспоминается официальное откровение - «Пушкин безнадежно устарел», которое было предложено в качестве посыла для дискуссии на телевидении как раз в годы пушкиноведческого безвременья².

Но у И. Сурат «вчерашнее солнце», может быть, - не констатация, не уныние по поводу сегодняшнего пушкинского «измерения», а только авторский эпатаж, призванный задеть за живое хотя бы немногих, привлечь к основному содержанию книги с таким названием… Эта и другие книги И. Сурат, также как статьи и книги В.С. Непомнящего, вышедшие чуть ранее, говорят, что нужен прорыв в пушкинистике. Хотя и ранее было «все уже сказано», было…

Ф.М. Достоевский: Пушкин - это «начало всех начал». Аполлон Григорьев: «Пушкин - это наше всё» и т.д. Но слова и великих людей как-то со временем затираются, и приходится заново раскрывать их значение. Некоторые авторы-парапушкинисты из эмигрантского зарубежья иронизируют по поводу часто приводимых слов Аполлона Григорьева, не зная, что у автора эти слова полновесно развернуты. Вот так: «Пушкин - это наше всё: Пушкин - представитель всего нашего душевного, особенного, такого, что остается нашим душевным, осо-бенным после всех столкновений с чужим, с другими мирами… Все истинные, правдивые стремления современной нашей литературы находятся в духовном родстве с пушкинскими стремлениями, от них по прямой линии ведут свое начало. В Пушкине надолго, если не навсегда, завершился, обрисовавшись широким очерком, весь наш душевный процесс» [2, с. 56-57, 65].

Но такое глубинное понимание феномена Пушкина было редким исключением и для конца XIX в. Тот же Достоевский назвал Пушкина «одним из неизвестнейших русских великих людей» в том смысле, что он не был «властителем дум» в своем веке, а умер, «унеся с собою великую тайну». И дело ещё в том, что идейный поток революционно-освободительной борьбы, борьбы за экономическое освобождение, шел как-то стороной от «нашего всего», от «душевного процесса», становление и направление развития которого Ап. Григорьев справедливо связывал с именем Пушкина. Это стало характерным и для ХХ в., хотя многие тогда пытались связать имя и целиком творчество поэта с освободительной идеей.

В пушкинистике ХХ в. иногда появлялись концептуальные и пронзительные для общественного сознания работы. Например, статья В.С. Непомнящего в июньском номере журнала «Новый мир» 1987 г. В ней, прежде всего, автор замечал, что имя Пушкина периодически «вторгается в современность», то есть время от времени общественное сознание испытывает жгучую потребность в Пушкине как в Пророке.

Но первое «вторжение» произошло с произнесением Ф.М. Достоевским своей знаменитой Речи о Пушкине в 1880 г. Как пишет В.С. Непомнящий, эта речь «обнаружила такую мощь художественного и духовного излучения… такое активное присутствие в умах и, главное, сердцах людей, что нарождавшейся в новом веке новой культуре стало ясно: оставить Пушкина в «прекрасном далеке» не удастся, с ним надо как-то жить и что-то делать» [3, с. 133].

Новая российская эпоха «признала Пушкина неотъемлемой и необходимой принадлежностью своего культурного обихода. Для общества, захваченного идеей революционной ломки и революционного переустройства, он, понятый как, прежде всего, певец декабризма, то есть как поэт в первую очередь политический, сразу становился «своим», «близким и понятным». Но эта понятность, это понимание были слишком узкими по качеству: тут не было кратности, Пушкин «не делился» целиком на такую концепцию, «остаток» получался огромный, в него уходила вся многоплановость и живая глубина пушкинских творений; и чем глубже внедрялась, чем ортодоксальнее проводилась эта концепция, тем более плоским и упрощенным представал поэт, тем скучнее становилось читать о нем (да и его самого), тем больше он походил на любого другого «великого писателя» - «проводника» каких-нибудь других «идей», «выразителя» каких-нибудь иных «тенденций» [3, с. 133]. Такой «выразитель», конечно же, ни с какой стороны не мог быть пророком, и «вторжение» Пушкина в социалистическую действительность не состоялось.

В.С. Непомнящий еще в год 150-летия памяти А.С. Пушкина лелеял мысль, что наше общественное сознание стоит на пороге нового вторжения. Во всяком случае, он своей статьей пробил широкую брешь в крепости советской пушкинистики, куда должно было ворваться новое Слово о Пушкине, соединяющееся с духовной компонентой культуры, с духовной жаждой нового времени. Время, названное «перестройкой и гласностью», казалось, вселяло надежды… И жажда нового слова - здесь у Непомнящего прозвучала неожиданная мысль - идет не от специалистов по А.С. Пушкину; про «войско» пушкинистов он отозвался словами из «Бориса Годунова»: «Я сам скажу, что войско наше дрянь». Жажда Пушкина формируется в общественном мнении, и «разговор о нем… стремительно перерастает рамки литературы, переходя на главные проблемы и ценности человеческого бытия, на «последние вопросы». Так Пушкин становится «горячей точкой», его пророческий «угль» возрождает «русскую традицию художества как совестного служения» [3, с. 135-136].

Конец 80-х годов прошлого века, в самом деле, отмечен в российском обществе взлетом духовной жажды и духовного возрождения. Имя Пушкина, конечно же, стояло в программе этого возрождения первым. Журнальные публикации на эту тему воспринимались как божественные откровения: «Теперь в разряд неотложных попадают хрестоматийные вопросы, которые вчера еще были темами школьных сочинений. Пушкин и политическая власть… Достоевский и революционное насилие, Чехов и русский интеллигент - все это со-ставляет предмет волнения для современного ума и души… Классика приобрела функцию текущей литературы. Мы отождествляем свои заботы и свое бытие с ее образами и темами», - писали тогда известные философы литературы [4, с. 48].

Но рыночная эпоха отвергла задачу «совестного служения» художественного слова обществу в выборе им нового вектора. Это - вектор экономических свобод без духовного осмысления средств и последствий подобного выбора. И все надежды В.С. Непомнящего остались его литературными мечтаниями. Жесткая характеристика им культуры ХХ в. по нашим современным представлениям может быть только усугублена. Так, двадцать лет назад он писал: «В эпоху величайшего торжества научного знания и практического опыта - и величайшего смятения перед лицом иного знания, иного опыта, напомнившего в нынешнем веке, сколь бесконечно высокий дух дан человеку и до какой бесконечной низости он может пасть, если вознесется выше простых человеческих ценностей и отменит все святыни и заповеди; в эпоху, когда «наливные, золотые» плоды цивилизации стали оборачиваться отравленными яблочками, когда могущество самовлюбленного и самообожествляющегося разума достигло уже порога безумия и не скрывает своих самоубийственных наклонностей… впервые за всю Историю нам и нашему Дому угрожает не какое-либо отдельное зло под именем ли угнетения, или болезни, или голода, или стихий природы, или войны, но - просто смерть, всеобщая смерть, стоящая лицом к лицу с нами» [3, с. 136].

И все же автор идеи «современности Пушкина» оставил обнадеживающую мысль: духовную составляющую культуры продолжает подпитывать «угль» Пушкина, Достоевского, Л. Толстого… Пушкин гордился тем, что в свой «жестокий век» восславил свободу (надо заметить, духовную свободу личности как конечную цель всякой культуры - в понимании философов, начиная с И. Канта). Но XIX в., согласимся с В.С. Непомнящим, «все же оставался веком перспектив и упований, веком надежд на прогресс». Выходит, на будущий век, который по жестокости, как известно, обошел все предыдущие, Пушкин оставлял свой угль, пылающий огнем, - творчество, наполненное описанием своих «маленьких», но трагедий. «Ситуации его главных произведений предельны и катастрофичны», - в связи с этим замечает Непомнящий [3, с. 136]. Всем своим творчеством Пушкин дал предостережение веку грядущему, предостережение о культурном мраке, оставаясь в то же время светлым Пушкиным. На этот феномен указывал еще А.А. Блок: несмотря на предчувствие сложного пути России «мироощущение и поэтика Пушкина совсем иные», светлые.

Светлый Пушкин пронизывает общественное сознание, вызывает в нем духовную напряженность, внутренние потоки. По духовной преемственности эти потоки также светлы, они «обнажают души, жаждущие правды главной и высокой». Но, следует заметить, высокая правда здесь не в необходимости насильственного отсекания тотчас низкой действительности, а в том, что «бытие есть безусловное единство и абсолютная целостность, в которой нет ничего “отдельного”, “лишнего” и самозаконного - такого, что нужно было бы для «улучшения» бытия отрезать и выбросить».

Это, называет Непомнящий, - «конституирующая черта пушкинского художественного мира», его «оркестр, в котором низы звучат в полную силу лишь в единстве с верхами, лишь на фоне верхов, образуя то, что и в переносном и в буквальном - музыкальном - смысле называется гармонией» [3, с. 135, 137].

На наш взгляд, пушкинская гармония как раз и дает необходимую для каждой переломной эпохи житейскую мудрость, состоящую в том, что духовные ценности и духовная свобода человека должны стать приоритетами в культуре. Материальные ценности и все экономические свободы имеют подчинённую роль - лишь обеспечивающую духовное развитие общества.

Но и данная мысль не может претендовать на то, чтобы быть абсолютно новой, потому как когда-то было «все уже сказано, все понятия выражены и повторены в течение столетий». Это написал Пушкин, написал в некотором отчаянии, но тут же задал вопрос: «Что же из этого следует? Что дух человеческий уже ничего нового не произведет? Нет, не станем на него клеветать: разум неистощим в соображении понятий, как язык неистощим в соединении слов» [5, с. 291-292]. Такое вот ободряющее слово Пушкина, дающее все-таки надежду на прорыв его в современность.

К сожалению, в российском обществе не востребовано то, чем в первую очередь современен Пушкин - «томление» человека «духовной жаждою», т.е. работа души - работа в направлении целеполагания своего существования. Пушкин определил его просто:

Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать.

Страдание - здесь, конечно же, не физическое страдание при болезни или насилии. Это - страдание на пути духовных поисков, которые так сложны среди всех жизненных реалий.

От духовной работы уводят материальные проблемы и связанные с ними вопросы политики. Политика, она все - и экономика в своем «концентрированном выражении», и идеология. Такое положение существовало и во времена Пушкина, оно накладывало свой отпечаток на личную жизнь поэта, но он, его творчество вырывались из пут «брюховного» и казенно-идеологического, хотя этот пресс, как мы знаем, стал в конце концов для него запредельным. Но все же, Пушкин оставался духовным борцом и пророком, и этот его опыт как раз очень важен для нас. Опыт запечатлен в его мыслях и спорах с оппонентами по поводу предназначения России.

Планка этого предназначения была высоко поднята в ответе на первое Философическое письмо, в котором история России представлялась П.Я. Чаадаевым только как цепь «дикого варварства», «грубого невежества» и «чужеземного владычества, дух которого потом унаследовала наша национальная власть» [6, с. 37]. На что Пушкин возражал, что со схизмой (разделением церкви на западную, католическую и православную) Россия получила свое культурно-историческое развитие - «у нас было свое особое предназначение. Это Россия, это ее необъятные пространства поглотили монгольское нашествие», и «христианская цивилизация была спасена… нашим мученичеством» [7, с. 115, 392 (пер. с франц.)]. Пушкин поправлял Чаадаева - не стоит укорять восточных славян, что они потом, после освобождения от ига не предприняли должных усилий по впитыванию ценностей европейской цивилизации, а были способны, по мнению Чаадаева, к робкому подражательству. Да и были ли духовные ценности, что утверждались католичеством, универсальными и обеспечивающими столь лелеемый Чаадаевым прогресс?

Надо сказать, что резкая критика Чаадаева в адрес современной ему России имела не доктринальный, а полемический характер, т.е. его «западничество» нарочито вызывало споры, которые должны были высветить истину³. На это обратил внимание биограф и исследователь творчества Чаадаева Б.Н. Тарасов: «Уже в первом философическом письме налицо расплывчатые отклонения от пафоса «негативного патриотизма» [8, с. 16]. И еще до опубликования письма «безумного» в одном из посланий к А. Тургеневу Чаадаев замечал: «Россия, если только она уразумеет свое призвание, должна принять на себя инициативу проведения всех великодушных мыслей, ибо она не имеет привязанностей, страстей, идей и интересов Европы» [6, с. 220].

Не соглашаясь с приписываемым ему безумием, Чаадаев уже в следующей работе приходит к выводам об «особом предназначении» России, о предназначении, можно сказать, по Пушкину: «...у меня есть глубокое убеждение, что мы призваны решить большую часть проблем социального порядка, завершить большую часть идей, возникших в старых обществах, ответить на важнейшие вoпросы, какие занимают человечество. Я часто говорил и охотно повторяю: мы, так сказать, самой природой вещей предназначены быть настоящим совестным судом по многим тяжбам, которые ведутся перед великим трибуналом человеческого духа и человеческого общества» («Апология сумасшедшего». 1837 год, когда Пушкин уже пал на дуэли) [6, с. 143].

Призвание России, писал Чаадаев, предвосхищая во многом идею русской всечеловечности Достоевского, - «дать в свое время разрешение всем вопросам, возбуждающим споры в Европе»: «провидение... поручило нам интересы человечества... в этом наше будущее, в этом наш прогресс...» [6, с. 217].

«...Новые изыскания, - писал он, имея в виду исследования славянофилов, - познакомили нас со множеством вещей, остававшихся до сих пор неизвестными, и теперь уже совершенно ясно, что мы слишком мало походим на остальной мир, чтобы с успехом подвигаться по одной с ним дороге» [9, с. 267]. Со дня написания этих слов прошло более полутора столетий. К сожалению, то, что было «совершенно ясно» Чаадаеву и Пушкину, кануло в Лету, и Россия, «задрав штаны», сейчас бежит за европейским рынком, курсом глобализации и т.д., все пытаясь кого-то и в чем-то догнать и перегнать. И здесь главный вопрос - в чем догонять?

Существует понятие «общечеловеческих ценностей», это ценности, вынесенные в процессе социокультурного развития в знаменатель большинством субъектов культуры независимо от их принадлежности к тому или иному культурно-историческому типу, это ценности, выкристаллизовавшиеся в обществе, хотя его составляют люди такие, казалось бы, разные. Но что-то у них у всех есть единое, универсальное… Это душа, духовность.

Именно духовность, или по-другому - идеалы, определяют жизненные ценности, называемые общечеловеческими - совесть, сострадание, любовь к родине… Эти ценности лежат в основе поступков человека в любых жизненных ситуациях, при любых испытаниях, даже на войне. Тут показательна строка Пушкина из стихотворения «Клеветникам России» - «Врагов мы в прахе не топтали», говорящая о том, что даже человеку-воину дулжно быть милосердным с обезоруженным им противником.

Что же такое «русская духовность», как воспринималась она во времена Пушкина, как понималась она позже и понимается пушкинистами сейчас? Философ Л.И. Шестов еще в конце пушкинского века писал: «Там, в Европе, лучшие, самые великие люди не умели отыскать в жизни тех элементов, которые бы примирили видимую неправду действительной жизни с невидимыми, но всем бесконечно дорогими идеалами, которые каждый, даже самый ничтожный, человек вечно и неизменно хранит в своей душе. Мы с гордостью можем сказать, что этот вопрос поставила и разрешила русская литература, и с удивлением, с благоговением можем теперь указать на Пушкина» [10, с. 197]. пушкин непомнящий художественный творчество

Очевидно, что прорыв Пушкина в современность должен быть связан с «исследованием духовного мира» поэта. Этому и были посвящены работы В.С. Непомнящего в конце прошлого века. Но общественное сознание той, переломной для России эпохи формировали достижения материальной культуры, при этом духовная культура была оттеснена на обочину.

Еще одно обстоятельство сыграло здесь роль - духовный мир и духовное богатство личности, как и призыв В.С. Непомнящего к исследованию ее на примере изначального в нашей духовной культуре - творчества Пушкина, связывались единственно с религиозным сознанием, остающимся далеким для тех, кто живет, гордясь своим бытовым атеизмом. Но духовная культура общества и отдельной личности заключает в себе понятия намного шире религиозных, тут наши представления просто деформированы идеологией советского периода. Хотя, как к тому подводит современная телеология культуры, на пути духовного возрождения нам не обойтись без десекуляризации общественного сознания, т.к. духовная свобода личности в условиях материалистического пресса невозможна без метафизического взгляда на мир, без прикосновения к его сакральности. Данная особенность была ранее также замечена: «Мир Пушкина, особенно зрелого, полон священных смыслов, это, вероятно, самый сакральный из всех созданных светской литературой художественных миров» [11] - хотя этот мир реализуется им преимущественно на светском материале.

В.С. Непомнящий предложил свое понимание сакральности современного нам мира через художественный мир Пушкина. Этот мир «покоится на основании, положенном исповеданием и культурой допетровской Руси» [12, с. 479]. Такая несколько неожиданная мысль смыкается с взглядом Пушкина на фигуру Петра I, взглядом на тот момент, когда он отложил работу над Историей Петра, остановившись перед правдой, что открывалась ему. А правда состояла в том, что «революция Петра», как назвал Пушкин реформы начала XVIII в., принесла России в конечном итоге (в итоге ХХ в., который предвидел гений) больше бед, нежели благ, без которых она не смогла бы существовать. Дело даже не в жертвах, принесенных на алтарь благоденствия страны, не в физических страданиях, испытанных ею на дыбе, дело - в разрушении самого стержня российской духовной культуры⁴

На этот счет В.С. Непомнящий категоричен: «Внутренним, духовным сопротивлением и ответила Россия на попытку царя-преобразователя преобразовать ее душу и идеалы. Рана была нанесена, нужно было ее залечить, восстановить нарушенную петровской революцией духовную преемственность и национальную культурную родословную - чтобы уйти от опасности уподобления, равной опасности исчезновения». И явление Пушкина, считает он, «помогло нации сохранить, удержать себя «над самой бездной», связать «концы» своей духовной истории, разрубленной петровской революцией, и воссоединить эту историю в целое - теперь уже тысячелетнее… То, что Петр разъединил и разрушил в русской культуре, воссоединил и восстановил Пушкин» (курсив мой. - В.Б.).

Далее Непомнящий протягивает нить в современность, в наш век: «Второй раз в истории России ей предлагается бросить свой крест и начать жить «как люди»; второй раз совершается покушение на ее внутреннее, на духовный и душевный строй и систему ценностей, продолжающие, невзирая на наше отступничество, определять наше самостоянье; второй раз предпринимается попытка заставить Россию освоиться в общем беге к пропасти, научить ее не «созерцать и судить» мир и себя самое, не озираться вокруг, не сомневаться в необходимости наживать «палаты каменные», не погружаться в раздумье, не жить, не мыслить, не страдать - а перейти на другие обороты, чтобы в их бешеном мелькании как-нибудь расплылась, размылась, сгинула и не мешала прогрессу «русская духовность» [12, с. 481, 490-491].

То, что пронзительно сказано В.С. Непомнящим более десятилетия назад, было выстрадано русской философией - в первой половине прошлого века. Так, Иван Александрович Ильин, осмысляя первый провал в духовной культуре России 1917 г., находил две причины революции - притязания людей на всеобщую материальную уравнительность и «заразу культурного нигилизма» [13, с. 216], подорвавшую духовный стержень народа. Отсюда в современном обществе - безудержная жажда материального потребления и зависть. И снова - зависть и потребительство…

Так называемый «цивилизованный мир» продолжает строить свою потребительскую империю, «уже очевидно чреватую - об этом внятно свидетельствует западная культура - пресыщением, смертельной тоской и страхом… не подозревая о том, что «хандра хуже холе-ры, одна убивает только тело, другая убивает душу» [7, т. 14, с. 197]. Это - Пушкин. Круг вновь замкнулся. Всем своим творчеством, повторимся, он давал «предостережение веку грядущему, предостережение о культурном мраке». И, как написал тот же Непомнящий, даже в самые неблагоприятные для духовной культуры времена «"духовную жажду" не отменить никакой системе, никакому режиму» [12, с. 491].

Библиографический список

1. Сурат, И.З. Вчерашнее солнце / И.З. Сурат. - М., 2009. - С. 7.

2. Григорьев, А.А. Сочинения : в 2 т. / А.А. Григорьев. - М. : Худож. литература, 1999. - Т. 2. Статьи; Письма. - С. 56-65.

3. Непомнящий, В.С. Пророк / В.С. Непомнящий // Новый мир. - 1987. - № 6. - С. 135-137.

4. Гальцева, Р. Журнальный образ классики / Р. Гальцева, И. Роднянская // Литературное обозрение. - 1986. - № 3. - С. 48.

5. Пушкин, А.С. Об обязанностях человека. Сочинение Сильвио Пеллико : собр. соч. : в 10 т. / А.С. Пушкин. Собр. соч.: В 10 т. - Т. VII. - М., 1981. - С. 291-292.

6. Чаадаев, П.Я. Статьи и письма / П.Я. Чаадаев. - М. : Современник, 1987. - С. 37-220.

7. Пушкин, А.С. Полное собрание сочинений и писем / А.С. Пушкин. - М., 1997. - С. 115, 392.

8. Тарасов, Б.Н. П.Я. Чаадаев и русская литература первой половины XIX века // Чаадаев П.Я. Статьи и письма. - М. : Современник, 1987. - С. 16.

9. Чаадаев, П.Я. Сочинения и письма : в 2 т. / П.Я. Чаадаев. - М., 1913-1914. - Т. 2. - С. 267.

10. Шестов, Л.И. А.С. Пушкин // Пушкин в русской философской критике. - М. : Книга, 1990. - С. 197.

11. Новикова, М. «Пушкинский космос» / М. Новикова. - М. : Наследие, 1995.

12. Непомнящий, В.С. Русская картина мира / В.С. Непомнящий. - М. : Наследие, 1999. - С. 479-491.

13. Ильин, И.А. Наши задачи. Историческая судьба и будущее России : в 2 т. / И.А. Ильин. - Т. 1. - М. : МП «Рарог», 1992. - С. 216.

Размещено на Allbest.ru