"Сампо". Начало романа

Вечером того дня Копенгаген напоминал такой же шар: кажется, не было ни одного трубочиста или горничной, или няньки, или крестьянина-батрака, у которого не нашлось бы каких-нибудь соображений по поводу английского флота и того, как именно ему теперь накостыляют. Припоминали и погибшего Нельсона, и то, как шесть лет назад британские линкоры едва не разламывались, как зубочистки, от датских бортовых залпов и огня береговых батарей, так что Нельсон потом якобы говорил: «Флаг перемирия был поднят, только чтобы наша гордость не превратилась в гигантский костер». Главным экспертом считался канонир береговой батареи «Три короны», который, встав на стол в трактире и вытянув руку с протезом, красочно и в подробностях рассказывал, как в восемьсот первом, когда весь расчет его орудия выбыл из строя, он едва не потопил в одиночку английский пятидесятипушечник. И вода в заливе кипела, и вдоль земляных валов тянулся пахнущий солью дым. Так что и теперь, стоит врагу подойти ближе к городу, весь его флотишко вспыхнет, как полешка, и пойдет ко дну. Англии конец!

О том, что британцы уже высадили десант, не знал никто.

Вечером Каспар поднялся к мастерской, и допоздна они с Эльзой обсуждали план кражи шкатулки. Ближе к полуночи появился хозяин Амкройцен, удивился, что дети еще не спят и выглядят какими-то смурными. Он застал их на лестнице: Эльза, все еще растрепанная и заплаканная, чертила кончиком тонкого осинового прутика какие-то линии по покрытому трещинами каменному полу, пока Каспар вышагивал рядом с видом гвардейского полковника и что-то бубнил себе под нос, словно вырабатывал план сражения. Амкройцен, завидев их, разразился хохотом.

-- Ребятня, выглядите прям как французские штабисты!.. ах ты ж тыть… -- Амкройцен едва не споткнулся о трещину в полу и в последний момент удержался, ухватившись широкой ладонью о столбик балюстрады. Он три часа подряд отмечал грядущую победу над англичанами, пока хозяин трактира не объявил, что в заведении кончился весь ром. За ужимками хозяина дома Эльза и Каспар наблюдали в абсолютном молчании.

-- А это… а папаша дома? -- Амкройцен показал большим пальцем в сторону мастерской, и, не дождавшись ответа, брякнул что-то вроде «ну ладненько там» и нетвердым шагом направился в раскрытую дверь.

У них не было ни одной идеи, как проникнуть в доки. Каспар предложил переодеться солдатом, но возрастом и ростом он выходил максимум в барабанщика. Солдатом могла бы переодеться и Эльза, и встать на часы, но откуда раздобыть форму и, главное, как отвечать офицеру, который будет проверять часовых? Больше ничего им в голову не приходило. Разве что, можно было спрятаться в телеге, что везла бы в доки дерево и чугун для кораблей, но для этого нужен был знакомый возница.

-- Вы же как-то протащили те мешки с сахаром мимо французов! -- в отчаянии воскликнула Эльза.

-- Но нас было пятеро! Один стоял на часах, двое других забирали сахар и грузили на телегу, третий правил телегой, а четвертый изображал лошадь.

Эльза посмотрела на Каспара как на умалишенного.

-- Ну что! Встал у стены и ржал, и пока идиоты-лягушатники пытались найти, что это за лошадь из стойла сбежала и теперь под городом бродит, спокойно провели телегу через ворота.

Прошло еще полчаса. Они так и не смогли придумать ничего дельного. Тем временем из мастерской раздавался отчетливый стук стекла о стекло и стекла о дерево. Когда вечером Эльза вернулась в мастерскую, отец сидел перед окном и молча наблюдал, как один за другим зажигаются огни города. Он так ничего ей и не сказал.

Уже когда Каспар ушел, пообещав что-нибудь придумать к утру, Эльза отошла ко сну. Спалось плохо: ей все казалось, что она шла по какой-то лесной дорожке, разматывая клубок красных ниток, а потом пыталась вернуться обратно; но всякий раз, когда она сматывала нитки и приходила к назначенному месту, оказывалось, что она приходила к болоту. В одно из пробуждений она услышала, как тяжелый кулак громыхнул по столу: это был Амкройцен.

-- Нет, братец, тебя и только тебя!

-- Да зачем мне, старику, это вот… -- слабо бормотал отец.

-- Ну скажи, вот сколько ты на этом зарабатываешь? На барахле на своем? Тебе хоть на пузырь хватает?

-- Хватает, как видишь.

-- Да уж, не то пойло, что в «Ведьмином котле» наливают, ничего не скажешь! Да только прости, Генрих, с беженцев в городе мало спросу.

-- Это почему? Только потому, что мы от войны бежали?

-- Нууу и это тоже, но вот представь: у Фабрициуса первая мастерская в городе, вроде как даже прямые поставки из Франции; так что ты думаешь, процветает наш Фабрициус? А вот и нет! Вечером на дуде на площади играет за подачки! Ну он говорит, конечно, что это так, забавы ради, но уж я-то знаю!..

-- Не кричи, пожалуйста, Эльза спит.

-- Да-да, прости. -- Замялся Амкройцен, но тут же заговорил снова: -- В общем, не найдешь ты сейчас клиентов, дорогуша. А тут должность, да какая почетная!.. Капитан волонтеров, да где, да на Холмене, верфи сторожить, ты подумай только!

В комнате вдруг стало очень жарко.

-- Кто же захочет видеть старика на должности капитана?

В ответ Амкройцен захохотал, да так громко, что Эльза мысленно поблагодарила за то, что от всей мощи Амкройценовой глотки ее защищает стена.

-- Ты что, подумал, что кто-то от тебя командовать потребует? Старина, будешь только на ночь караулы проверять да назначать часовых. Это же, ну, спектакль такой, театрик французский. Принцу, видите ли, приспичило добровольцев набрать защищать город, фу-ты какой вырядился! Да наши «Три короны», ни хухры-мухры батарея в двести пушек, да цитадель еще -- англичане и подойти не успеют, как их… эдать… Можем же повторить!

-- Можем, -- произнес отец. Наверно, в этот момент он улыбался. -- У меня отсохла рука, Маркус. Боюсь, никому не нужен капитан-калека.

-- Гм! Об этом я не подумал, -- брякнул Амкройцен. По-видимому, тут он погрузился в глубокие размышления, поскольку на какое-то время в соседней комнате наступила тишина, прерываемая лишь глубокомысленным вздохом да стуком глиняной кружки о щербатый стол. Эльзе вновь почудилось, что у нее в руках маленький клубок ниток, как вдруг отец пробормотал:

-- А почему бы тебе самому не покомандовать?

-- Ааа? -- сонно отозвался Амкройцен.

-- Ну ты еще в расцвете сил, здоровый мужик, да и лишний заработок… Сколько там они платят жалованья?

-- Дак это, сто двадцать крон. Не, сто двадцать четыре. Я ж к тебе и пришел, потому что…

-- Потому что совестно было соглашаться сразу, предварительно не предложив мне, -- сказал отец. -- Понимаю, понимаю. Вот тебе разрешение от старого часовщика-калеки, раз уж оно тебе необходимо. Посвящать в капитаны не нужно?

-- Генрих, ну ты это… Я же…

-- Все в порядке.

Они еще немного помолчали, как бы задавая вопрос тишине: это все? Или еще нет? Тишина решительно отвечала «Да», и когда Амкройцен подходил к двери, отец Эльзы сказал ему напоследок:

-- Часы заберете завтра, капитан.

Амкройцен рыкающе засмеялся, но быстро прервался, вспомнив про Эльзу, и еще более нетвердым шагом вышел из мастерской.

Эльза с широко раскрытыми глазами лежала и наблюдала, как длинный полосатый хвост луны ползет по ее комнате сквозь прикрытые ставни. Часы! Часы капитана волонтеров! Как же просто!

***

Однажды Эльза спросила, не пробовал ли отец сделать так, чтобы часы пошли в обратную сторону. Секундная стрелка потопчется-потопчется, да пойдет вдруг налево, а к ней потом, чуть подумав, присоединится и минутная, а там и часовая решит, что с нее хватит и пора присоединиться к подругам. Должно быть, нужно повернуть какой-нибудь винтик, и время послушно обернется вокруг своей оси.

-- Да отчего же не пробовал? Пробовал, -- улыбнулся Генрих.

-- И как? Получилось?

В ответ отец молча показал мертвую руку.

***

А вот у Эльзы почти получилось, хотя бы с одной стрелкой: секундная вдруг замерла. На мгновение, буквально на пару шажков, как осторожный танцор, шагнула влево, да замерла. Можно было подумать, что ей показалось, но нет, она увидела точно. И все же это было не совсем то.

Эльзе было удивительно работать с лупой и пинцетом: каждый маленький зубчик, каждый триб и виток пружины предстали наружу, словно кости скелета. Эльза будто препарировала само время и лечила его, как заботливый хирург. Точнее, не лечила, а слегка хитрила с внутренними органами, чтобы купить себе немножко того самого времени. Ведь пока волонтеры будут сверяться по часам капитана, которые будут спешить на пятнадцать минут, охрана доков будет слушать колокол и ориентироваться на него. На неразбериху уйдет достаточно времени, чтобы они с Каспаром успели стащить ту самую загадочную шкатулку из верфи, и чтобы она не досталась англичанам.

Только бы все пошло по плану...

***

Эльза долго возилась с часами и потом аккуратно положила их обратно в ящик. Заснула под утро. Снилась ей ночь, когда познакомились с Каспаром.

Дело было на переправе через Эльбу. Паром спал; ветер запевал колыбельную песню и поливал старое суденышко частым дождем. Не спала только Эльза: сквозь сон ей слышался как будто далекий, но совершенно точно различимый плач. Тоньше, чем детский, он будто лился по ветру над паромом и точно не принадлежал никому из соседей Эльзы. Люди спали, завернувшись в шинели, сюртуки, одеяла и лежали, тесно прижавшись друг к другу, так что паром напоминал огромный плавучий склад, перевозящий зерно в цветных мешках. И плач оставался где-то в воздухе, не опускаясь до спавших, не вторгаясь в царство храпа и сдержанного сопения.

Стараясь не шуметь, Эльза пробралась на палубу, где в пунктирном свете луны обнаружился еще один мешочек, дрожащий и слабо шевелящийся. Это как раз был Каспар, уже в зеленом колпаке французского таможенника. Мальчик молча посмотрел на Эльзу -- глаза у него были сухие от ужаса, и в них недремлющим сторожем отражалась луна, -- а потом посмотрел в сторону. Эльза проследила за его взглядом и остолбенела: у парапета парома, наполовину свесив голову к воде, стояла девушка в синем, почти прозрачном платье. Это она плакала, роняя невидимые слезы в воду. Эльза хотела ее окликнуть, но вдруг почувствовала, как локоть ей сжали маленькие горячие пальцы: Каспар все так же смотрел немигающими глазами на девушку. Снова повернувшись, Эльза с изумлением обнаружила, что плакальщица исчезла, а парапет продолжал рыдать как бы сам по себе. По небу проплыло тонкое, похожее на лезвие косы облако, срубило лунный свет, а когда луч снова лег на палубу, девушка стояла на том же самом месте.

Эльза вырвала руку из запотевшей ладошки Каспара и придвинулась поближе к девушке.

-- Я могу вам помочь? -- негромко позвала Эльза.

Девушка не ответила. Вместо этого она вдруг подняла ногу (луч прошел сквозь нее и окрасился синим) и поставила ее на парапет. Затем она забралась на него и выпрямилась, все так же глядя в воду. Плач будто существовал отдельно от нее, плыл сам по ветру, словно еще одна стихия, след войны и бедствий.

Эльза все поняла еще до того, как девушка занесла ногу над водой.

-- Остановитесь! Не нужно!

Она подбежала и хотела было схватить девушку за лодыжку, но в этот момент плакальщица обернулась. Эльза отшатнулась: глазницы девушки были пустыми, сквозь ее лицо был виден обнимающий изгибы реки лес. Мальчик позади заорал, вскочил на ноги и мог бы убежать, но завис на месте. Плакальщица смотрела прямо на него. Потом молча повернулась к реке, шагнула вниз и -- исчезла. Не было слышно даже плеска воды. Только тихий плач, как песня, мягко стлался по воздуху, словно сотканный неведомым ткачом волшебный ковер.

Эльза выглянула за парапет, пытаясь разглядеть в воде свое отражение. Но от черной воды веяло холодом, в матовой поверхности реки не отражались даже звезды. Плач вдруг прекратился, повисла густая тишина.

-- Ты ведьма? -- прозвучал голос девушки.

-- Нет, -- испуганно ответила Эльза. -- Почему вы так решили?

-- Ведьма. Только ведьма может позволить себе говорить с мертвыми.

-- А если я просто хочу помочь?

-- Ведьма и нужна для того, чтобы помогать.

Эльза задумалась.

-- Но как? Если вы умерли и...

-- Почему я умерла? Расскажи мне.

Она назвала ответ, который первый пришел на ум:

-- От неразделенной любви?

Голос засмеялся.

-- Не правда ли, как было бы просто. К простушке пришел солдат и пообещал ей вечную любовь, а после ночи этой самой любви уехал навсегда. А она возьми да утопись.

Эльзе стало стыдно.

-- Жаль, жизнь оказывается сложнее сказок.

Призрак рассказывает ей о том, чем жизнь отличается от сказок… Эльза невольно улыбнулась. Потом посмотрела на то, как паром оставляет легкий след на муаровой ленте реки, и стала рассуждать: ведь если девушка оказалась на пароме и бросилась в воду, может, ей было одиноко и не с кем разделить свою тоску? Значит, она была одна?

-- Угадала, -- произнес голос. -- Продолжай.

Возможно, никто не знал ее языка. Она не нашла даже соплеменника, с которым можно было поговорить. Ни единой живой души и целый паром людей, которые тебя не поймут. А где-то далеко остается родня, в стране, охваченной войной. Ты не знаешь, куда написать, чтобы узнать об их участи, не знаешь, увидишь ли их когда-нибудь вновь.

-- Откуда же я?

Эльза задумалась. Она вспомнила уличного жонглера, который развлекал толпу в Гамбурге. Каждый вечер он появлялся в красном потрепанном сюртуке, с табуретом под мышкой и небольшим ведерком в руке. В нем лежали маленькие деревянные бруски, покрашенные в разные цвета. Расположившись на табурете, жонглер кричал что-то прохожим, после чего, достав из ведерка парочку брусков, подбрасывал их в воздух. Поначалу у него получалось плохо, и на жонглера обращали внимание только гарнизонные солдаты, которым скучно было патрулировать улицы. Солдаты улюлюкали и дружным лающим хохотом встречали каждую неудачу странного человека в красном сюртуке, а однажды кто-то даже запустил в него отмоченным в отбросах куском черствого хлеба.

Жонглер рухнул с табуретки прямо в грязь и не возвращался пару дней, зато потом, появившись на том же месте, жонглировал уже не только своими брусками, но и кусками черствого хлеба. С каждым днем уличный артист становился все популярнее, зеваки с шумом приветствовали каждый его успех.

В один из вечеров хозяин ближайшего дома спустил на жонглера огромного пса. Брызжа слюной, пёс рычал так громко, что, хотя артиста было жалко, все боялись и никто ему не помогал. Эльза стояла в оцепенении, как и тогда, не зная, что делать, пока по улице не пробежал мальчишка, разбрызгивая воду из лужи. Приглядевшись, Эльза увидела в воде камень. Недолго думая, она бросилась к луже, схватила камень и, прицелившись, метнула его прямо псу под ноги. Тот заскулил и как-то неуверенно отступил от табуретки, а жонглер тихонько собрал вещи и скрылся в толпе.

Позже она застала артиста просящим милостыню. На ломаном немецком с сильным итальянским акцентом -- таким же, как у призрака, -- он объяснил, что просить милостыню безопаснее, чем жонглировать: так ты привлекаешь меньше внимания. В городе не было ни единой знакомой ему души, а сам он был издалека. Эльза предложила жонглеру переночевать у них в мастерской, и тот с радостью согласился. А через неделю исчез вместе с одеждой, табуреткой и раскрашенными брусками.

Его звали Эмилио. Он был из Неаполя.

-- Вы итальянка, -- произнесла наконец Эльза. -- Когда-нибудь вы встретите родню, обязательно. Обнимете их, снова станете вместе, словно никогда их и не теряли.

Голос молчал. Эльза поняла, что угадала.

-- Если когда-нибудь попадешь в Неаполь, ведьма, найди могилу Матильды ди Джакомо. Просто присядь рядом и помолчи -- в память той, которую когда-то освободила. А вот мой прощальный подарок.

Эльза почувствовала: воздух стал легче. Как будто что-то вышло из ее головы и унеслось по легкому ветерку, вдоль реки, туда, где горизонт уже загорелся голубым.

А в руке у нее лежал моток красных ниток.

***

Утром Амкройцен объявил, что производит набор в волонтеры, и любой молодой человек, хоть женатый, хоть нет, может прийти на Холмен и записаться в отряд охраны верфей, которым он назначен командовать по приказанию самого принца. Часом позже Эльза пришла к отцу и сама вызвалась отнести часы купцу.

-- Это еще зачем? -- нахмурился Генрих Швермер. -- Сам приносил, сам и заберет.

Эльза смотрела в пол, потупив взор. Кажется, с планом было покончено: если она не попадет на верфи, то неразбериха в рядах волонтеров ни к чему не приведет, и...

-- А, -- усмехнулся отец, подмигнув. -- Понимаю. Но учти: только бездельники идут в волонтеры!

Эльза просияла. Ни о чем таком она, конечно, не думала, и вот странность: для девушек ее возраста быть влюбленной значило примерно то же, что пить воду, ну или, скажем, дышать воздухом, но у самой Эльзы после Гамбурга это чувство почти не просыпалось. Разве только разок, когда по улице шаркал молодцеватый гусарский офицер в расшитом золотом ментике и меховой шапке-кольбаке. За ним волочилась сабля, скрежеща по мостовой кончиком ножен. Наверно, гусар шел на какой-нибудь званый вечер, думала Эльза, или на бал -- то есть, туда, куда ей точно не суждено было попасть. В остальном Копенгаген оставался для нее городом, в котором вишни просто пахнут вишнями, а цветы -- цветами, поэтому когда друг Каспара Хендрик посмотрел на нее тем самым взглядом, который девушки шестнадцати лет умеют расшифровывать, как написанное задом наперед письмо, Эльза покраснела и отвернулась.

-- Хендрик, ты совсем, наверно, спятил?

На Хендрике была черная треуголка с королевской белой лентой и латаная-перелатанная шинель. Рукава болтались где-то на уровне его пальцев, а в руках он держал короткий мушкет, ствол которого плотно покрылся пятнами ржавчины, точно болел оспой.

-- Он теперь волонтер, представляешь? -- наигранно спросил Каспар, глядя на неловко улыбающегося Хендрика. -- Хендрик, почему ты решил послужить датской короне?

-- П-п-п…

-- Что?

-- П-патриот я! -- Хендрик попытался состроить гордую мину, как у королевского гвардейца, но вместо этого у него получилась гримаса мучения, потому что тяжелый мушкет едва не сверзился с его плеча на землю.

Каспар прыснул.

-- Но у этого викинга появилась одна неплохая идея.

-- У меня тоже кое-что есть. -- Эльза извлекла из передника «брегет» с серебристой крышкой и стала его раскачивать на манер маятника. -- Часы Амкройцена.

Хендрик посмотрел на Эльзу со смесью гордости и смущения и тут же отвернулся.

-- Ха, так ты сможешь попасть на верфи и забрать эту штуку! А Хендрик говорит, что каждый день около часа на верфи привозят смолу и порох для пушек, и их надо охранять. Я спрячусь в пустой бочке и буду ждать, а ты тем временем принесешь шкатулку, и мы увезем ее прямо из-под носа англичан!

Физиономия у Каспара в этот момент была такая счастливая, что Эльза не смогла не удержаться и поддала кислинки:

-- Ну а если телега уедет раньше?

-- Н-н-не уедет, -- ответил за приятеля Хендрик. -- Хозяин каждый день отчитывается о привезенном грузе и еще долго торгуется, потому что часть оставляет себе.

На Холмен, в часть города, где словно бы из-под воды вырастал частокол из мачт, Эльза отправилась вместе с Хендриком, и всю дорогу чувствовала себя неловко: ей вроде бы полагалось что-то сказать, но слова не шли.

Хендрик рассказывал о себе. Он был сыном стряпчего, который для юридической службы, по его собственному мнению, никак не годился, так что целые дни он проводил в компании Каспара и его друзей -- таких же сорванцов, которые хорошо узнали жизнь, но не поняли, что с ней, собственно, делать.

В компании юристов на вечерах у отца Хендрик чувствовал себя чужим, но и с немецкой ребятней ему было неуютно: когда бакалейщик вместо угощения предложил ребятам плесневый сыр, Каспар придумал вымазать ему дверь лошадиным дерьмом. Хендрик в таких вылазках участвовать отказался. И теперь, с королевским значком на треуголке и ржавым, но настоящим оружием на плече он думал, что наконец сможет достойно послужить своему королю -- и так найти хоть какое-нибудь пристанище. И неважно, что в датскую армию идут только отбросы, король -- безумный старик, за которого правит его нерешительный сын -- все это было неважно, поскольку в родную гавань приходишь, даже если это самое гнилое место на земле.

Эльза не знала, что сказать в ответ. Не знала, что обычно полагается в таких случаях говорить, но, кажется, Хендрику вовсе и не нужно было, чтобы кто-нибудь ему отвечал.

Дул легкий бриз, со стороны бухты были видны белые пятнышки -- паруса британских кораблей -- а на самих верфях кипела работа: раздетые по пояс смуглые рабочие тащили по настилу длинный каркас будущего корабля. Каждый держал в руках по веревке и с усилием жал в сторону доков, откуда доносилось пение пилы и стук десятков молотков.

Амкройцен как раз готовился читать перед взводом волонтеров приветственную речь, когда появилась Эльза. Она скользнула взглядом по лицам юношей: всем по шестнадцать-семнадцать, кроме усатого суховатого мужчины со шрамом на лице. Он единственный был в мундире старого образца с длинными фалдами, в парике и с начищенным до блеска мушкетом. Луч солнца приземлился на штык и как бы издевательски мигал юнцам с ржавыми ружьями, которые те не знали, куда девать. На их фоне даже Хендрик выглядел не так уж плохо.

-- Ба, смотрите, кто пришел. Старина Швермер совершенно напрасно держит тебя на посылках, -- гаркнул Амкройцен, взвешивая на руках «брегет». -- Отвечаешь за качество, а, дева?

-- Отвечаю, -- покраснела Эльза.

Амкройцен поднес к уху «брегет» и удовлетворенно хмыкнул.

-- Ну что ж, теперь проверим, как часики сработают, -- он открыл крышку, неловко дернув пальцем, после чего пророкотал: -- Волонтеры, сейчас двенадцать часов, смена ровно через час! Сменяемся по часовой стрелке.

Когда часовых распустили на посты, Амкройцен зашагал в сторону верфей. Он не сразу заметил, что Эльза последовала за ним.

-- Эй, егоза, а ты куда это собралась?

-- А… Я… -- Нужно было соображать быстро, и Эльза выдавила внезапно: -- А я на фрегат хочу посмотреть.

-- На какой фрегат? -- нахмурился Амкройцен. Эльза начала лихорадочно придумывать, что бы ответить дальше, но купец ударился в рассуждения. -- У нас тут много кораблей, несколько фрегатов тоже есть: «Ирис», «Рота», на которой мой шурин вторым помощником служит, потом «Святой Фома», «Фридрихштайн»...

-- На тот, который строят, -- осмелела Эльза.

Маленькие глаза Амкройцена как будто еще больше уменьшились, но он рассмеялся и пробасил:

-- Ты, значит, из тех, кто любит смотреть, как вещи делаются! Ну вся в папашу, смотри-ка. Ну, пойдем, поглядим, как наши ребята строят «Фрейю». Самому интересно, честно говоря.

Путь к доку шел по узким мосткам, по которым туда-сюда сновали матросы в белых расстегнутых рубахах, матросы в банданах, морские пехотинцы в киверах, курившие длинные, скрученные цилиндром пучки испанского табака. На фоне черных глыб кораблей группы людей казались муравьями. Позолоченные девы, прижавшиеся спиной к носам кораблей, смотрели на них сверху и улыбались с легкой издевкой. Над одной из таких дев возвышался офицер в расстегнутом сюртуке и большой шляпе, и покрикивал на мальчишек, которые снизу тащили канат. Один из мальчиков, прыщавый, с густой копной рыжих волос, немногим старше Каспара, наконец не выдержал и на очередном выдохе рухнул на помост. Ребята позади него едва не упали следом и лишь в последний момент удержали канат.

-- Поднимите его! Поставьте на ноги! -- орал офицер. -- Густафсен, кто за тебя работать будет, твоя мамаша?

Рыжий мальчик лежал у края помоста и кашлял.

-- После смены получишь столько розог, что мгновенно захочешь работать! Ну, чего встали?

Амкройцен проследил за взглядом Эльзы.

-- Все очень напуганы. Вот этот лейтенант служил в Компании, сколько я себя помню, и всегда был таким… добряком.

«Добряк»-лейтенант хлестнул нагайкой споткнувшегося о доску матроса и разразился бранью.

-- Не уверен, что тебе нужно это слышать.

У ворот последнего дока, в который не проникал свет, они столкнулись с двумя морскими пехотинцами. Один из них, скуластый, худощавый, с подозрением покосился на Амкройцена.

-- Мы просто посмотреть! -- поднял руку купец.

-- На это требуется специальное разрешение, капитан, -- сухо ответил солдат.

Амкройцен прищурился.

-- Погоди-ка…

-- Да-да, капитан, это вы! -- вдруг оживился солдат. -- Конечно, как сейчас помню: кампания в Дансборге, жара, индусы, британские корабли со всех сторон, огонь, дым, пыш-пыш!.. -- солдат опять посуровел и отчеканил: -- Простите, пошутил. Нет, мы вместе не служили и я с вами лично не знаком, капитан. И нет, волонтерские обязанности не дают вам права зайти в док.

Амкройцен, удивившись этой пантомиме, сначала не знал, что сказать, но быстро нашелся:

-- Да что же там такое за дело! Юноша, я работал в этом доке, когда вы еще под стол пешком ходили!

Пехотинец молчал. Его сосед невозмутимо смотрел в пустоту.

-- Ну что ж, если вы такие упрямые, -- Амкройцен решительно выпрямился, -- то мы найдем другие способы сломить вашу решимость.

-- Ищите-ищите, -- глядя куда-то вдаль, сказал пехотинец.

Амкройцен отошел на несколько шагов от дока, потом вдруг повернулся к Эльзе и прошептал:

-- Следуй за мной и ничего не говори. Главное -- ничего не говори.

Сбоку у дока на мелководье росли невысокие заросли осоки. Тихо шурша, пригнувшись, Амкройцен двинулся куда-то к стене дока. Эльза двинулась за ним, пригнувшись, стараясь не производить слишком громкий плеск башмачками.

-- Если они его не заделали… Если не додумались… -- бормотал купец в военной форме, с опаской глядя на берег. Кажется, их все-таки никто не слышал.

Амкройцен приблизился к стене дока и провел ладонью по шершавой черной стене. Затем слегка надавил ладонью -- и Эльза с удивлением увидела, как доска подалась в сторону.

-- Пролезай, -- шепнул Амкройцен. -- Давай, егоза, быстрее! Только ничего потом не рассказывай, ладно? А то меня по службе потом… это…

Свет проникал в док через ворота, распахнутые со стороны залива. Но в оставшейся части было темно. По углам лежали густые тени. Лишь где-то сбоку видно было неяркое, почти тусклое свечение. В этом свете судно было не очень видно: только сам корпус, вырастающий будто бы из-под воды.

Приблизившись, Амкройцен вдруг отшатнулся и зажал рот рукой.

Их было трое. Эльза сразу узнала Пемброка с ложной тростью и в высоком цилиндре. Справа от него стоял человек в шинели, сжимавший в правой руке двууголку с незнакомым плюмажем. А слева от них мужчина в синем сюртуке производил непонятные телодвижения, похожие на своеобразный танец. Когда глаза немного привыкли к темноте, Эльза узнала Торвальдсена -- он двигался по краю помоста, взмахивая в воздухе руками, словно дирижер без дирижерской палочки, и смотрел куда-то вверх. Позади него светился белым распахнутый сундучок -- простой кованый железом сундучок из дерева, миниатюрная копия тех, что можно найти в доме у любого бюргера.

Эльза подняла голову -- и обомлела.

Поверх киля, поверх форштевня и ахтерштевня, поверх шпангоутов и рангоутов одна за другой ложились доски будущей нижней палубы. Уже просмоленные доски одна за другой приподнимались в воздухе и потом опускались куда-то вглубь корпуса, одна за другой, словно оловянные солдатики, которых ребенок после игры раскладывает по местам в коробке.

Доски двигались в воздухе сами по себе. Потом из воздуха появились веревки, пушки и лафеты, и плавно опускались туда же, на нижнюю палубу, с веселым грохотом. Пушки поблескивали свеженачищенным металлом, как новые, а в досках корпуса появлялись доки и специальные веревки для того, чтобы стволы орудий выглянули наружу.

-- Это великолепно, -- произнес Пемброк.

-- Магия, -- ответил Торвальдсен, производя движения руками. Нижняя палуба была уже почти готова. -- Когда перед последней войной рыли ров, обнаружили этот сундук. Наши шведы говорили, это осколок старой финской религии -- религии древнее, чем Троянская война. Его называют «сампо». Когда-то ему поклонялись финны и лопари, а потом после очередного крестового похода шведский король привез его в Упсалу. Ну а потом кто-то отбил его у шведов, забрал себе в коллекцию в качестве заморской диковинки, да там сампо и пылился до нынешних времен. Эта вещь может производить что угодно, если знать, что ты хочешь от нее получить.

В воздухе что-то захрустело, и к палубе протянулась целая сеть канатов.

-- То есть, кораблестроитель может строить корабли за день?

-- За ночь, -- улыбнулся Торвальдсен. На палубе громыхнула еще одна невесть откуда взявшаяся пушка. -- А достаточно мозговитый может и за пару часов, но… Тут нужно особое умение. Без него голова быстро вскипит, а потом -- бум!

Как бы в подтверждение слов создателя изнутри «Фрейи» что-то громыхнуло, и англичане вздрогнули.

-- Прекрасное оружие на страже Англии, -- произнес спутник Пемброка, которого Эльза не знала.

-- На страже свободы, -- отрезал Пемброк.

Одна за другой на нижнюю мачту падали перегородки, а со стороны носа донесся треск -- щепка за щепкой, словно сплетенные из мельчайших движений воздуха, вырастали колечки дерева, выстраивавшиеся один за другим в продольную, сужающуюся кверху линию, образуя бушприт.

-- Надеюсь, вы помните о своем обещании, -- сказал Торвальдсен, занятый высеканием из воздуха веревок.

-- О, даже не сомневайтесь, Гуннар, -- ответил Пемброк. -- Копенгагену ничего не угрожает, когда сампо поступит в распоряжение Его Величества.

Эльза с сомнением смотрела на сундучок, из которого лился молочно-белый свет. Что же делать… Быть может, оставить эту штуку в руках англичан? И пусть все идет своим чередом?

-- Представьте себе, Пемброк, сколько кораблей для короны поможет сделать этот сундучок, -- произнес спутник.

-- «Правь, Британия, морями», -- хмыкнул шпион. Его приятель засмеялся.

И вдруг изнутри сундучка что-то заговорило. Заговорило прямо у нее в голове.

«Здравствуй, Эльза, -- сказал сампо. -- Я все ждал, когда же мы встретимся. Ты же знаешь, что делать, правда?»

Она знала.

Она посмотрела на Амкройцена. Тот в изумлении наблюдал, как из воздуха появляется релинг и ровными рядами, словно костяшки домино, ложится поверх края верхней палубы.

Одним прыжком Эльза оказалась возле распахнутого сундучка. Не успели Пемброк и его спутник что-либо сделать, а Торвальдсен -- удивиться, как девушка захлопнула крышку сундучка, взяла его на руки (сундучок был странно горячим, словно его подержали на костре несколько часов) и, пока никто не успел опомниться, ринулась к выходу из дока. На лету башмачок слетел с ее ноги и, подпрыгнув на досках помоста, ухнул в воду, но Эльза уже этого не замечала. От света она бежала в темноту выхода, туда, где за воротами нужно было миновать двух пехотинцев и дальше -- бежать, бежать, пока она не встретит Каспара, Хендрика и их тележку.

Сзади доносились вопли, пока Эльза толкала плечом с трудом поддававшуюся дверь. Потом она сообразила отодвинуть запор -- и яркий свет дня больно ударил в глаза, так, что она едва не выронила сундучок из рук. Двое пехотинцев первое мгновение смотрели на нее удивленно. Потом первый опустил палец на спусковой крючок мушкета -- но Эльза уже бежала прочь, поднимая босыми ногами столбы пыли, быстрее к воротам верфей, к телеге. Бежала так, как не бежала никогда, разве что только в тот самый день, когда за ней гнался пёс, рассерженный пущенным камнем, а итальянец Эмилио хохотал им вслед.

Размещено на Allbest.ru