Еврипидовский миф о Медее в драматургии Боста

Александрова О.Н., к.филол.н., доц., Таврический Национальный университет им. В.И. Вернадского

В статье пьеса “Медея” (“МЦдега”, 1993) известного греческого драматурга XX века Боста (Мемтщ МпоотаутфуАои Ц Мкостс, Mentis Bostantzoglou, 1918-1995) рассматривается в контексте развития европейской и греческой литературы Нового времени, в частности, обнаруживаются параллели с трагедией Еврипида.

Ключевые слова: греческая драматургия XX века, трагикомедия, Еврипид, Бост (Мєутцд МпоотаутфуАои Ц Млоат, Mentis Bostantzoglou, 1918-1995), “Медея” (“Мцдєга”, 1993).

У статті п'єса “Медея” (“Мцдєга”, 1993) відомого грецького драматурга XX століття Боста (Мєутцд МлоотаутфуЛоо Ц Млоот, Mentis Bostantzoglou, 1918-1995) розглядається в контексті розвитку європейської і грецької літератури Нового часу, зокрема, виявляються паралелі з трагедією Евріпіда.

Ключові слова: грецька драматургія XX століття, трагікомедія, Еврі- під, Бост (Мємтцд МлоотаутфуХоо Ц Млосте, Mentis Bostantzoglou, 1918-1995), “Медея” (“Мцдєга”, 1993).

The Article examines the main characteristics and traditions myth about Medea of Bost (Меутцд МлоотаутфуЛоо Ц Млоот, Mentis Bostantzoglou, 19181995), the famous Greek writer of the twentieth century: in the context of European and Greek literature of modern times, in particular, found parallels with the tragedy by Euripides.

Keywords: Greek drama of the twentieth century, tragicomedy, Euripides, Bost(MєNтцq Млоотаутфукоо Ц Млоот, Mentis Bostantzoglou, 1918-1995), “Medea” (“Мцдєга”, 1993).

Темой данного исследования были избраны особенности использования в современной драматургии мифологических сюжетов.

Целью статьи является исследование использования и переосмысления известным в Греции драматургом и художником Бостом (Mevxn^ MnocxavxZoyXou ц Мпост, Mentis Bostantzoglou, 1918-1995) еврипидовского материала на примере его пьесы “Медея” (“Мц5єіа”, 1993).

Новизна и актуальность творческого наследия Боста объясняется значимостью драматурга в современном греческом литературном процессе и фактической неизвестностью его творчества в других странах.

Ментис Бостанцоглу, в греческой традиции - Бост, начал свою творческую деятельность с иллюстрирования книг и журналов, позже он стал известен как злободневный карикатурист и фельетонист, освещающий политическую жизнь Греции, затрагивающий своими насмешками самых высокопоставленных личностей в стране - короля Павла I, всесильного премьер-министра Константиноса Караманлиса, высмеивавший их полное подчинение американскому правительству.

Известно, что Бост организовал 15 личных выставок и издал большое количество книг. В это же время Бост увлекся театром и живописью. Перу драматурга принадлежит около десяти пьес, таких как “Дон Кихот” (Aov Кіхюхп^, 1963), “Прелестный город”, “Выбор Боста”, 1973), “Фауста” (“Фаисха”, 1982), “Медея” и др. Все они широко известны и невероятно популярны на Родине драматурга.

В Греции принято говорить о том, что именно Босту удалось возродить дионисийский дух греческого театра, в многочисленных хвалебных рецензиях драматурга обычно сравнивают с Аристофаном, подчеркивая злободневность, фантасмагоричность его пьес.

Сам же Бост иронично подсмеивался над желанием критиков навесить на него ярлыки: когда журналисты писали, что он - новый Аристофан, драматург, смеясь, отвечал, что “Аристофан не рисовал, а когда они назвали его новым Феофилом, заметил, что “Фео- фил не писал пьес”, а затем язвительно прокомментировал, что журналисты пишут, что хотят.

Пьеса “Медея” была написана к открытию зимнего театрального сезона 1993 г. в Патрском театре “О'Опа” и была посвящена двухлетию его создания. Популярность спектакля у греческого зрителя превзошла все самые смелые ожидания и в последующие годы ее постановка по всей Греции осуществлялась более 150 раз как любительскими, так и профессиональными труппами.

Оценивая пьесу Боста о колхидской царевне, греческие критики обычно подчеркивают, что автору удалось “на материале трагедии Еврипида с остротой аристофановского сарказма и остроумия, написать политическую пародийную пьесу, сатиру на современную греческую реальность/ Сюжет “Медеи” Боста отличается от классического, прежде всего в следующем: изменено время и место действия - это уже не античная Эллада, а современная Греция. Драматург поселяет своих героев не в древнем Коринфе, а во вполне современном городе Волосе, руководствуясь следующими рассуждениями: “так как “Арго” отправился в плавание из Волоса, то и по возвращении должен был стать на якорь именно в Волосе” [7, с. 75].

Как и у Еврипида, в его пьесе Медея одинока, ее мужа постоянно нет дома. Но у бостовского Ясона нет намерения бросить жену ради иного, выгодного брака. Он живет в свое удовольствие, постоянно пропадает в разных дальних краях и странах в поисках развлечений. Дети и жена его мало интересуют. В пьесе упоминается, что у него есть любовница. Однако терять Медею герой Боста не хочет. Супруга устраивает его в качестве хранительницы очага и воспитательницы детей.

Как и в предыдущие века, в пьесе Боста современный брак сталкивается с массой проблем и сложностей. “Да, брак есть риск” (“О уадо^ е^аі р^ско”) [6, с. 26], - говорит одна из героинь - Монахиня. И ее слова перекликаются с известными словами еврипидовской Медеи:

“За мужей мы платим - и недешево...

А главное - берешь ведь наобум.

Порочен он иль честен, как узнаешь?” [9, с. 72].

С ее точки зрения, мужья, как и во все времена во всем мире, изменяют женам:

“Ведь муж, когда очаг ему постыл на стороне любовью сердце тешит” [9, с. 72].

И мысли главной героини трагедии Еврипида подтверждает ее Кормилица - согласие между мужем и женой - вот залог семейного счастья:

“Разве есть на свете что милей семьи,

где с мужем живет жена согласно?” [9, с. 72].

Однако, как отмечает Бост, для многих в наше время основным залогом семейного счастья оказывается обеспеченность мужа. И эту сторону семейных отношений в пьесе Боста освещает Монахиня. Она “простодушно” рассказывает, как ее собственная мать давала наставления, узнав, что дочь собирается выйти замуж за парня, профессией которого была литературная критика:

“А за дружка ты замуж не спеши.

Гляди, погода ведь изменчива.

Лишась доходов, сдохнет он от голода”

Бост показывает, насколько современные цивилизованные люди действуют не по велению сердца, а про расчету, все дальше и дальше на задний план отодвигая искренние чувства. Во взаимоотношениях между супругами нередко оказывается, что ничего не изменилось со времен Еврипида. Так, например, А.С. Суворин и В.П. Буренин предварили свою трагедию “Медея”, написанную в 1883 г., следующим замечанием: “Несмотря на давность свою, он (сюжет - О.А.) все-таки нов. Что делалось в области чувства несколько тысячелетий тому назад, то делается и теперь и иногда делается нисколько не мягче. Разве мужья не оставляют своих жен, разве жены не мстят, разве матери не убивают своих детей, а присяжные их не оправдывают? Нам кажется, в легенде о Медее сказался народный разум, выразились желания резко поставить вопрос о детях и положении женщины” [цит. по: 10, с. 46-47].

Как для еврипидовского, так и для бостовского Ясона жена - это прежде всего хозяйка дома и воспитательница его детей, она отодвигается на второй план после различных хобби и увлечений. Это вечная проблема человеческого общества. Еще Демосфен отмечал: “Гетер мы имеем ради удовольствия, наложниц - для повседневного плотского удовлетворения, а жен - для рождения законных детей и для надежной охраны домашнего имущества” [Цит. по: 12, с. 62].

Тема семьи и брака в пьесе Боста оказывается тесно переплетенной с проблемой воспитания.

Если в трагедии Еврипида дети Медеи и Ясона фактически не участвуют в развитии сюжета, выступают в роли пассивных бессловесных жертв, то в пьесе Боста они проявляют некоторую самостоятельность.

Правда, драматург нигде не говорит об их исключительности, больших талантах и т.п. Это обычные мальчишки, попавшие в руки недостойных воспитателей - Монахини и Монаха, чье дурное поведение во многом объясняется преступным равнодушием матери, занятой только своими проблемами.

На примере поведения главной героини видно, что в наши дни детям уделяется совсем не много материнского внимания и времени. Медея весьма поверхностно интересуется их успехами и бедами, ее больше занимают собственные проблемы. С мальчиками она почти не общается. Даже тот факт, что, совершая детоубийство, в темноте она смогла перепутать своих и чужих детей подтверждает мысль о том, что мать с ними фактически не знакома. Медея, подобно многим современным родителям в Греции, доверяет воспитание своих детей чужим людям (в данном случае - весьма сомнительным личностям - развратным Монахине и Монаху).

Возможно, этим и объясняется то, что дети, лишенные родительского внимания, фактически предоставленные самим себе, бросают учебу, гонятся за легкими деньгами, транжирят их на подарки Монахине, развлекаются и учебникам предпочитают порнографические журналы.

Самоотстранение Медеи от детей приводит к их ответному безразличию к судьбе матери. Героиня вынуждена признать: “Да, страдания детей не занимают” [11, с. 63]. Подобное взаимное равнодушие и приводит к тому, что после того, как сыновья узнали о том, что мать совершила убийство, их беспокоит только собственное будущее, ведь это может привести к угрозе их собственному благополучию. Мальчики, забыв поинтересоваться не только ее судьбой, но и сутью ее преступления, бегут куда глаза глядят на первом подвернувшемся судне.

С другой стороны, именно в детях Медея ищет поддержку, все ее надежды на будущее, в конце-концов, сосредотачиваются на них.

Но каково же было ее разочарование, когда она узнает, что дети читают подсунутые Монахом-развратником порнографические журналы, они забросили учебу, а заработанные на почте деньги транжирят на развлечения и подарки Монахине, которую Медея взяла в дом в качестве воспитательницы. Удрученная изменами мужа и нравственным падением детей, в порыве гнева она закалывает мальчиков и ненавистную Монахиню. В финале пьесы героиня появляется на сцене, держа в руках урну с прахом убитых сыновей.

Но Бост сознательно снижает трагический пафос этой сцены, подчеркивая этим мелочность и мещанство современного греческого общества, так в его пьесе появляется некий мелодраматический “happy end”: оказывается Медея заколола чужих детей, заигравшихся в ее доме, перепутав их в темноте со своими мальчиками.

Как отмечает сам автор, ему “не хотелось усугублять долю детей наказанием за ошибки отрочества” [7, с. 76]. Поэтому в его пьесе и не происходит жестокого убийства матерью собственных сыновей, появляется мотив их спасения, замены другой жертвой.

С одной стороны, видимо, мотив убийства драматургу был нужен только для того, чтобы сохранить классическую мифологическую канву, неотделимую от факта убийства их Медеей.

С другой, происходит постмодернистское пародирование известной легенды о сознательном изменении мифа о Медее Еврипидом: в первоначальном древнем варианте мифа детей растерзали жители города Коринфа, возмущенные убийством своего царя и его дочери. Современники древнего драматурга были убеждены в том, что коринфяне заплатили Еврипиду за то, что тот избавил их от клейма детоубийц. И Еврипид делает свою героиню убийцей детей, усиливая, таким образом, трагизм ситуации.

Помимо общечеловеческих социальных проблем, Бост заставляет зрителей задуматься над проблемой вседозволенности для одной, отдельно взятой личности в современном обществе. Если говорить о Медее, то, скорее всего, речь идет о праве человека на убийство. Правомерно ли было ее поспешное решение, результатом которого стала смерть двух ни в чем не повинных детей?

В середине ХХ века было опубликовано философское эссе Альбера Камю “Размышление о гильотине”, в котором утверждалось, что любое убийство совершенное даже ради высоких целей, преступно само по себе. Философская доктрина абсурда французского писателя в отношении убийства полностью совпадает с позицией Боста, сближающегося с экзистенциалистами и в понимании проблемы выбора, который каждый из нас обязан совершать вновь и вновь, чтобы остаться человеком.

Ситуация, складывающаяся в “Медее” Боста несколько напоминает ситуацию в пьесе У Фолкнера и А. Камю “Реквием по монахине”, что лишний раз говорит о близости эстетических и моральных позиций драматургов. Нэнси Синниго тоже убивает ребенка своих хозяев, чтобы предотвратить развал семьи и не допустить страданий хотя бы второго ребенка. В пьесе Фолкнера и Камю ответа на этот вопрос нет. Писатели пытаются заставить задуматься над вопросом: “Была ли вправе Нэнси совершить убийство?”, - и дать ответ самим себе после зрелого размышления. мифологический бост пьеса драматург

Подобного технического решения добивается и Бост. Его зритель тоже должен сам ответить на этот вопрос. Надо заметить, что большинство серьезных проблем Бост никогда не ставит прямо. Они постепенно проступают сквозь веселые, казалось бы, легкомысленные строки пьесы.

Очевидно, что “Медея” Боста - не трагедия в строгом понимании этого слова, ее содержание несет скорее сатирический, чем трагический характер, что подчеркивается поведением, речью героев, а также стилем изложения самого автора.

С другой стороны, назвать это произведение комедией можно только условно (если понимать его так, как понимали комедию драматурги античности, средневековья и Возрождения - как произведение со счастливым концом). Тем не менее, в греческих театральных рецензиях пьесы Боста чаще всего называют комедиями.

Видимо, приняв во внимание комедийную трактовку традиционно трагического мифологического сюжета о Медее, Иоанна Саввиниди называет пьесу Боста трагикомедией (“ціа Ларотрауо^а”) [1].

Можно было бы классифицировать “Медею” в качестве драмы, тем более что в ней речь идет о делах семейных, но в драме никогда не участвуют мифологические персонажи.

Трудность определения жанра большинства бостовских пьес приводит к тому, что слишком часто театральные критики в Греции используют красивые, но трудносоотносимые с современной теорией театра термины, такие как “цирк абсурда” [5], подчеркивают “сюрреалистическую драму героев” [8].

Безусловно, “Бост - уникальный случай в греческом театре”, - пишет Йоргос Смирнис, замечая, что постмодернизм проявляется в творчестве Боста еще до того, как возникает (в качестве литературного явления - О.А.)”.

Действительно, в пьесе Боста можно обнаружить некоторые постмодернистские техники. Греческие исследователи обычно отмечают в его творческом методе использование такого приема как коллаж. Видимо, большая часть греческих критиков под этим приемом подразумевают использование в пьесах Боста танцев, музыки, сольных музыкальных арий, называя представления “шоу” и невольно подчеркивая схожесть “Медеи” со столь популярными в ХХ веке мюзиклами.

В постмодернистской практике обычно коллаж используют в качестве мозаики разнородных фрагментов, как стихотворных, так и жанровых. И некоторые элементы этой техники можно обнаружить в пьесе. Так, в конце “Медеи” Бост помещает поучительное стихотворение, сонет, как он сам его называет (хотя из всех признаков сонета в стихотворении присутствуют только обязательные 14 строк: нет, например, разбивки на строфы, не соблюдаются правила рифмовки, в конце отсутствует сонетный ключ). Возможно, в этом проявляется постмодернистское пренебрежение автором всеми законами классической, образцовой литературы, литературная игра со зрителем.

В этом постмодернистском псевдосонете, написанном в духе “черного юмора”, Бост обращается к детям и советует им учиться хорошо и вести себя достойно:

“Учитесь в школе, дети, хорошо,

Чтобы жестоко мама вас не заколола

Одним прекрасным, светлым, ясным днем,

А сексом развлечетесь вы потом”.

Бост по праву считается одним из лучших комедиографов современной Греции. Наряду с “тиранической”, “уничтожающей сатирой” в его творчестве присутствует и мягкий тонкий юмор. “Иногда трудно понять, серьезно он говорит или шутит” [2, с. 87].

Но “Медея” современного греческого драматурга обнажает, прежде всего, проблемы не античного, а современного общества. И если это сатира, то, прежде всего, сатира политическая, причем многие политические намеки в ней несут узко локальный характер и понятны только современным грекам, что роднит эту пьесу с итальянским политическим театром импровизации commedia deU'arte.

“Медея” Боста - это прежде всего сатира не только на современное греческое общество, но и на все современное цивилизованное человечество, которое разъедают общественные, социальные, экологические язвы.

В этом жестоком мире действуют суровые законы выживания. Банки лопаются, торговцы объявляют о банкротстве. Это мир чистогана, в котором правят деньги. Даже маленькие сыновья Медеи и Ясона поглощены погоней за золотом.

В трактовке многих сюжетных моментов Бост старается придерживаться как мифологической канвы, так и еврипидовского сюжета.

Гораздо большие изменения претерпевает система персонажей пьесы. Бост, безусловно, сохраняет главных героев - Медею и Ясона.

Присутствует у него и характерный для древнегреческого театра хор с корифеем, которым отводится то же место, что и в классической античной трагедии. Хор исполняет песни-зонги, подобные зонгам в пьесах Бертольда Брехта, комментирует происходящие события, но в разрешении конфликта не участвует. Партии хора коротки и эпизодичны.

В отличие от античных пьес, в трагедии Боста актеры с хором почти не ведут диалога. Более того, комментарии хора вызывают раздражение главной героини, считающей их не более чем постоянным “бурчанием”:

“Как раздражает хор меня из этих девок.

Приходят - и всем якобы сочувствуют”

Но следует заметить, что если в трагедии античный хор сопереживает героям, поет лирические песни, то в пьесе Боста хор или открыто высмеивает происходящее, или говорит со скрытой иронией, сатирически подчеркивая не только фрейдистские концепции, популярные в ХХ веке, но и феминистское убеждение в интеллектуальной несостоятельности современных мужчин, ведь ими руководит лишь физиология:

“Царевну прежде, бедную Медею

Он за рабыню держит, ей изменяя постоянно.

Но все мужчины таковы, любить одну не могут,

Гормоны в этом виноваты”

Здесь, как и у Еврипида, хор сохраняется лишь в качестве театральной условности. Во многих случаях за хором сохраняется единственная роль - простого зрителя. Лишь в некоторых случаях он становится рупором самого автора.

Из второстепенных персонажей оставлен только вестник. Вместо отсутствующих еврипидовских персонажей появляются новые действующие лица.

Кормилицу Бост заменил мужчиной (о Трофо?), несущим в себе функцию резонера. От начала и до конца пьесы Кормилец выступает то в роли наставника и воспитателя мальчиков, то тайного советника и наперсника Медеи.

Более того, он вправе высказывать свое мнение о происходящих событиях, не только обсуждать, но и судить поступки всех персонажей без исключения. Этот герой произносит речи, выражающие, скорее, мнение автора, и активного участия в развитии действия не принимает.

Сразу вспоминается, что и в драмах Еврипида носителями авторских сентенций обычно оказываются слуги, вестники, педагоги, кормилицы, т.е. не главные герои, позиция которых нередко противоположна авторской.

Также в свою пьесу Бост включает персонажи мифов, не пересекающихся с мифом об Аргонавтах, но нередко охотно используемых как драматургами Древней Греции, так и современными литераторами. Это царь Эдип и его дочь Антигона, которые оказались в чужой стране в поисках способа заработать себе на жизнь.

На эти персонажи современный драматург возлагает актуальную для современного общества проблему репатриантов и гостарбайтеров: в условиях современного неустойчивого мира бывшие правители вполне могут оказаться в роли нищих попрошаек и безработных. То, что некогда всемогущий и гордый царь, а теперь бедный слепой Эдип, вынужден искать работу ради пропитания, символизирует тот факт, что современное общество поражено безнадежными социальными болезнями. Одной из самых болезненных из них оказывается безработица, неизвестная современникам Еврипида.

Более того, Бост даже вводит фигуру самого Еврипида, расспрашивающего горожан о подробностях семейной жизни Медеи, чтобы собрать материал для готовящейся им одноименной пьесы:

“Победить я в агоне хочу,

Описав вашей жизни детали,

Сплетни все рассказали бы мне -

И героями пьесы бы стали”

К тому же, структура “новой” “Медеи” все же очень близка к трагедии Еврипида: так же как и у великого трагика она начинается с пролога, где излагается исходная ситуация, описывается душевное состояние героини еще до появления ее на сцене. Заканчивается же пьеса эпилогом, в котором в какой-то степени можно проявляется распространенный приемом античного греческого театра “о 0ео^ апо то рпхО'ПДа” (более известен латинский перевод этой фразы - “deus ex machina” “бог из машины”), когда в самом конце действия на сцене разбрасываются листовки, в которых говорится о “счастливом” исходе для детей Медеи и Ясона, оставшихся живыми за счет жизней других детей.

Анализ функции древнегреческого мифа о Медее в одноименных пьесах Еврипида и Боста позволяет сделать вывод о том, что структура пьесы Боста не всегда соответствует структуре мифа, использованного Еврипидом. Подобное “вольное” обращение с мифом в произведении современного греческого драматурга говорит о том, что и Еврипид, и Бост избрали лишь те варианты мифа о Медее, которые больше отвечают их творческому замыслу.