Критика буржуазной цивилизации в трагедии А.Ф. Писемского "Птенцы последнего слета", "Ваал"

Размещено на http://www.allbest.ru/

Критика буржуазной цивилизации в трагедии А.Ф. Писемского «Птенцы последнего слета», «ВААЛ»

Скриннік H.A.

Актуальность статьи определяется необходимостью восполнения существующего пробела в изучении русской драматургии 60-х годов XIX века. В 60-е годы XIX века, когда все общество билось над решением самых насущных проблем своего бытия, многие писатели обратились к исторической тематике. В эти годы центральная проблема выдвинулась на одно из первых мест и приобретает, по сравнению с 40-ми годами, еще большую актуальность и социальную остроту. Главный вопрос, интересовавший российскую общественность, заключался в том, пойдет ли Россия по пути буржуазного прогресса, как Западная Европа, и станет капиталистическим государством, или ее развитие примет самобытные формы. А.Ф. Писемский разделял взгляды Ф.М. Достоевского, у которого «проблема исторических перспектив развития России естественно вытекала из его размышлений о характере взаимоотношений между частью русского общества, получившей европейское образование, и народом» [8, 26-33].

Целью данной статьи является выявление своеобразия тематики и проблематики драматической дилогии Писемского «Бывые соколы» и «Птенцы последнего слета». Драматургия - наименее изученный аспект творческого наследия Писемского. Его исторические трагедии 60-х гг. XIX века не получили должного освещения в науке и требуют глубокого и всестороннего исследования. По цензурным соображениям драмы не были поставлены на сцене.

Увлеченный проблематикой трагедии «Бывые соколы», драматург на этот раз изобразил положение общества, характерное для переходного состояния - трагедию «Птенцы последнего слета». «В период, когда одно уже изжито, а другое еще не успело развиться, возникает неведомый недуг, который гнетет и всячески калечит жизнь людей; он искажает человеческие способности и обращает во зло то, что могло бы стать добром; он обрекает на неудачу мелких и крупных честолюбцев, изнуряет, обманывает, все извращает и, в конце концов, губит даже наименее испорченных, превращая их в бессильных эгоистов», - писала Жорж Санд, выражая общий взгляд на пореформенную действительность во Франции» [3, 704].

Не смотря на отмену крепостного права, реформа, коснувшаяся только юридического и, в определенной мере, экономического положения русского общества, не привела к глубокому нравственному перелому.

Эта оценка пореформенной действительности достаточно ясно выражена в драматургии Писемского, особенно в драмах «Птенцы последнего слета» (1865) и «Ваал», впервые напечатанной в журнале «Русский вестник» (1873 г., № 4.) Достоевский был убежден, что единственный способ воссоединиться духовно с народом - принять его вековые воззрения, его христианскую веру. Он подверг резкой критике всю социально-политическую систему Западной Европы в своих «Зимних заметках о летних впечатлениях». Критика буржуазной цивилизации у Писемского-драматурга по остроте близка к демократической мысли эпохи. У Достоевского в его «Записках» - «Зимние заметки о летних впечатлениях», написанных в течение зимы 1862-1863 года, в той или иной форме прослеживается проблема взаимоотношения России и Запада.

Пятую главу «Зимних заметок» писатель озаглавил «Ваал». Спустя десятилетие Писемский создает одноименную драму.

Проблема «среды», полемически остро заявленная в «Ваале» Достоевского и «Ваале» Писемского, социально и культурно-исторические условия места и времени, определяют характер человека и его поступки. По глубокому убеждению Достоевского, влияние среды не освобождает человека от нравственной ответственности перед другими людьми, перед миром. Тема о будущем России и Европы, в подходе к которой Писемский и Достоевский обнаруживали и существенные различия, и точки соприкосновения, приходят к выводу, что капиталистическая цивилизация уподоблена новому бесчеловечному царству Ваала [9, 716].

В драмах «Ваал» (1873), «Просвещенное время» (1875), и «Финансовый гений» (1876) Писемский создает образ общества, в котором и спекулятивный ажиотаж, война всех против всех составляют общий фон жизни. На этом фоне выделяются фигуры главных участников действия: дельцов, обуянных бесом афер, хищниц-«львиц», продающих свою благосклонность, ловких аферистов, адвокатов, честных чиновников нового типа, обнажающих душевную черствость и нестойкость своей принципиальности во времена серьезных испытаний. В своей драме «Ваал» Писемский аппелирует к библейскому символу Ваала. В качестве эпиграфа ей предпосланы слова «И крадете, и убиваете, и кланяетесь лживо, и жрете Ваалу» (Иеремия, 7, 9). Источником послужил библейский текст. «Ваал» - у семитических племен древней Сирии - бог неба, солнца, плодородия, поклонение которому принимало формы разнузданного разврата и требовало человеческих жертвоприношений. В переносном смысле - бог приобретательства, наживы.

В «Ваале» немного действующих лиц - богатый коммерсант Бургмейер и его жена Клеопатра Сергеевна, депутат от земства, адвокат, врач и др. Достоевский считал, что буржуазная цивилизация не только утратила способность к развитию, но, «напротив, в последнее время в Европе всегда стояла с кнутом и тюрьмой над всяким развитием» [8, 61].

Писемский не мог остаться равнодушным созерцателем происходящих событий, он писал: «Западный пролетариат обуржуазился и стал этико-социальной проекцией класса «хозяев». Реформация и первая французская революция страшно двинули и возбудили умы»... «электричество, пар, рабочий вопрос - все в идеях предъявлено было человечеству; но начали эти идеи реализовывать, и кто на это пришел? Торгаш, ремесленник <...> они теперь герои дня!» За этими высказываниями просматривается миросозерцание Писемского, тоскующего об идеале человека. «<...> Бога на землю! Пусть сойдет снова Христос и обновит души, а иначе в человеке все порядочное исчахнет и издохнет от смрада ваших материальных благ» [5, 23-24]. О материальных благах Достоевский с сарказмом замечает, что западная («мещанская» буржуазная) цивилизация, с ее выработавшимися социальными формами, определяется как духовное пространство Ваала, конец времен. На выставке в Лондоне «вы смотрите на эти сотни тысяч, на эти миллионы людей, покорно текущих сюда со всего земного шара, - людей, пришедших с одною мыслью, тихо, упорно и молча толпящихся в этом колоссальном дворце, и вы чувствуете, что тут что-то окончательно совершилось, совершилось и закончилось. Это какая-то библейская картина, что-то о Вавилоне, какое-то пророчество из Апокалипсиса, воочию совершающееся. Вы чувствуете, что много надо вековечного духовного отпора и отрицания, чтоб не поддаться, не подчиниться впечатлению, не поклониться факту и не обоготворить Ваала, то есть не принять существующего за свой идеал» [2, 70].

Жажда обогащения не была новой для русской жизни. В характере людей, уверовавших в Ваала, в это новое божество, Писемский не видел ни тени человечного. Жажда обогащения безобразно упростила их психику. Техник- строитель Измаил Толоконников, известный врач Авдей Самахан, молодая вдова Евгения Трехголовова не верят в существование счастливых людей и иронизируют над всяким напоминанием о моральной ответственности. Страсть к стяжательству охватила все слои европейского общества.

В трагедии «Птенцы последнего слета» (продолжение драмы «Бывые соколы») речь идет о поколении людей, поклоняющихся «Ваалу». «Новые» люди, молодость которых уже искалечена крепостничеством, стремятся уяснить свое место в жизни, найти ответы на «вечные вопросы». Драматург ищет в трагедии органический синтез, который сочетал бы в себе драматизм событий с тонким психологическим анализом. Отсюда постоянный интерес Писемского к странным и невероятным поступкам в жизни людей, которые, однако, глубоко мотивированы.

Писемский в драме стремится изобразить сложный душевный мир человека, но его интересуют не психологические бездны с противоборством не сочетаемых друг с другом эмоций, а анализ определенного характера в определенных условиях. Он подробно рассматривает хорошие и дурные задатки своих персонажей, влияние воспитания, жизненного опыта, среды. Когда речь заходит о нюансах чувств и неуловимых душевных движений, зритель нередко ощущает отчетливую авторскую иронию. Столкновение характеров в трагедии передается через конфликт мировосприятия современности. Писемский вывел на сцену людей, истребляющих друг друга, но при этом драматург вводит нас в жизнь обыденную, и решает воспроизвести ее с такой точностью, что зрителю становится жутко при виде этой картины (трагедия заканчивается убийствами и самоубийством, распадом семейных отношений, гибелью «отцов» и «детей»).

Главные действующие лица в «Птенцах последнего слета» - Борис Евграфович Бакреев - буржуазный делец, директор нескольких акционерных обществ, и его жена, - Елена Григорьевна; Николай Петрович Сашанский - обер-секретарь Сената; его жена - Софья Евграфовна; Маша - их дочь, и др. Писемский рисует окружающую их грубость, слабость и непостоянство своих героев, препятствия, которые возникают на их жизненном пути, - словом, жизнь, какова она есть. Образы Бориса и Сашанского, теперь они «отцы», «Маша и Мишель» - дети, служат стержнем, вокруг которого развертывается обширный замысел трагедии. В ней сюжетные линии, столь же многочисленные, как и в самой жизни, переплетаются и скрещиваются с замечательным мастерством драматурга. Все оказываются на первом плане, но каждый выступает лишь в свою очередь, и перед нами предстает живое воспроизведение вечно меняющейся жизни, спектакль, в котором каждый персонаж действует окруженный группой сообщников или соперников в свите своих страстей, инстинктов, побуждений.

Сцена кровосмешения, намеченная в черновом варианте трагедии «Бывые соколы», находит продолжение в трагедии «Птенцы последнего слета»: «Маша «уж в почтенном положении» [6, 45].

Софья Евграфовна - Маше: «Встань, поди, передо мной!..» (Маша подходит.

Софья Евграфовна (несколько времени осматривает ее).

Софья Евграфовна: «В каком это ты положении?»

Маша (почти смеясь): «Известно, в каком <...>»

Софья Евграфовна (показывая на Мишеля): «От него?»

Маша: «От него».

Софья Евграфовна: «И ты думаешь, что я не убью тебя?!»

Маша: «От чего же ты себя не убивала?.. Ты сама бывала в таком же положении

от Панкревича!..» [6, 47].

Актеры быстро проходят по сцене, но каждое их появление знаменует определенный шаг на их жизненном пути, и в кратких диалогах, в сжатых репликах, иногда в одной фразе или даже в одном слове с ужасающей силой простоты раскрывается то, что занимает их ум.

Писемский много размышляет о роли различных классов в историческом процессе, столкнувшихся в пореформенные годы: обедневшее дворянство, буржуазия, интеллигенция, молодое поколение. Безусловно, никто из этих лиц не выражает и не может полностью выражать взгляды своего сословия, так сказать, в хрестоматийном виде. Для Писемского история не самоцель, она скорее нужна ему для того, чтобы осмыслить современность. С болью и гневом звучат слова Пехрина - поверенного Бориса Бакреева о современном предпринимательстве: «Если бы теперь кто-нибудь на крыле птицы мог подняться над Москвою и посмотреть бы, что в ней насчет торговли делается, - ничего бы настоящего и хорошего не увидал: купцы-миллионеры в ростовщичество пустились; самому-то стыдно, так через любовниц; за два, за три процентика в месяц отдают капиталец! Про Гостинный двор и говорить нечего: он еще с Иоанна Грозного на одной плутне вел дела. Борис «гением себя вообразил: до пятка теперь одних акционерных компаний имеем, и ни в одной из них в кассе ни копейки. Услыхали, что в Черкаске коровы дешевы, - будем их скупать, бить и за границу возить; но, слава Богу, все дома подгнили! Пошло было сахарное дело выгодно, - все на него кинулись и подрезали друг друга!.. Винные заводчики - теперь тоже: здоров бы, кажется, и любит русский человек выпить, а и того одолели, - понаделали столько спирту, что хоть на землю выливай!..» [6, 19-20]. Борис Бакреев уничтожен: «его бывший собственный мужик посадил его в яму за долг», и богатый в прошлом коммерсант вынужден отдать все свое состояние своим акционерам и кредиторам. Панкревич не удивлен тому, что «эти русские купцы и подрядчики - они не люди, а какие-то звери!». Борис Бакреев: «Хуже-с, вреднее всяких зверей в смысле общественного устройства; они решительно парализируют всякую предприимчивость! Поверьте мне, трагическая сторона нашего времени не в этом имущественном переходе половины состояния из одного сословия в другое, но в нас, людей дела и предприятий! Я не аферист, я пришел на торговую арену с двумя миллионами состояния и не для барышей, а желал только пользы моей стране и чтобы мое имя хоть сколько-нибудь сопричислено было к сонму людей, содействовавших ее благосостоянию» [6, 31]. Желание приносить пользу было бесследной каплей добра в море бюрократического произвола. Лицемерие, то есть замаскированное благими речами и намерениями хищничество - основная черта, которая обеспечивает Бакрееву живучесть за пределами отведенного ему исторического времени, длительное существование в условиях борьбы классов (буржуазии и купечества). драматический дилогия писемский любовь

Борис: «Покойный отец говаривал: «Бакреев может быть злодеем, варваром, но подлецом и дураком никогда не будет!» « И я им не буду!» [6, 32]. На личном жизненном опыте Борис превосходно постиг официальную и закулисную стороны высшей бюрократии и чиновничества. Писемский представляет в этой трагедии своеобразный «срез» современного Борису общества, персонифицируя его слои в отдельных героях. Такие типы новых предпринимателей видоизменяются, но не исчезают совсем. Источник их долговечности - это порядок вещей, основанный на господстве эксплуататорских классов.

Таким образом, происходящие действия на сцене погружены в общественно-политическую жизнь страны, его герои мечутся в пространстве, будучи вытолкнутыми с насиженных мест. Сущность буржуазно-дворянского лицемерия, психология враждебных замыслов даже не прикрывается угодливыми и льстивыми речами. Особенно ярко эта мысль отражается в сценах, рисующих отношения Бакреева с родными. Желание иметь большие деньги разрушают отношения с родной сестрой. Теперь Софья для него - «дура, дрянь, сумасшедшая, мерзавка» [6, 22].

Многие писатели-современники сходились во мнении, что человек проверяется любовью, а Писемский и Мамин-Сибиряк проверяли человека «золотом», состоянием. И такую проверку многие не выдерживали. Деньги - «такая нынче маята с деньгами - беда» - говорит один из героев трагедии, приказчик купца Колодкина. Бакреев обвиняет родителей, а в целом и все общество в том, что «родители наши продержали свои капиталы в банках, остались мы после них без дорог, без приготовленной хоть сколько-нибудь почвы, с дурацки устроенными фабриками» [6, 23].

Старая банковская система не изменилась, она осталась такой же рутинной и неповоротливой в новых условиях развития страны. Нельзя было прямо, открыто называть вещи своими именами, поэтому в монологе Бакреева Писемский обретал возможность говорить более свободно, намекая и на бедственное положение литераторов, которых иногда нещадно эксплуатировали издатели (издание Ф.Т. Стелловским произведений Писемского и Крестовского на весьма невыгодных для них условиях). Достоевский писал об этом издании: «Денег у него столько, что он купит всю русскую литературу, если захочет» [1, 415]. Бакреев: «Что такое значит держать деньги свои в банках? Когда ты прилагаешь к ним труд, получай с них хоть сто рублей на рубль процентов, - это твоя способность и дарование, за которое ты имеешь право получить столько, сколько тебе дают; но взваливать свой капитал на правительство и самому слизывать одни верные сливочки, может только подлец и дурак, точно так же, как глупо и подло восхищаться этим. Слышу мнение всего нашего милого общества: «ах, деньги заинтриговали в неверные предприятия!»... «Ах, лучше их было держать в банке». Дадут вам какую-нибудь тысячу рублей взаймы, и только что не через день хватают вас за шиворот: отдай им назад!» [6, 24].

Расширяется «фон» основного сюжетного действия, раздвигаются границы проблематики, действие обрастает конкретными приметами времени, среды, частными коллизиями.

В трагедии по-новому представлена галерея женских характеров и судеб. Ю.М. Лотман отмечал, что женский характер «<...> своеобразно соотносится с культурой эпохи. С одной стороны, женщина с ее напряженной эмоциональностью, живо и непосредственно впитывает особенности своего времени, в значительной мере обгоняя его» [4, 25-43]. Монолог Софьи - яркий пример того, что ее характер, поведение и мировоззрение является индикатором общественной жизни, «особенностью своего времени»: «Говорю и делаю, сама не знаю что!.. Общество, мужья, наконец, люди, для которых мы все-таки чистотой совести своей жертвовали, - делают все, чтобы женщина падала все ниже и ниже!.. Два чувства у меня были - к мужу и к Панкревичу совершенно искренние; оба они отвергнуты, осмеяны, втоптаны в грязь!.. Интереснее всего - вдруг женщину кидают на скуку и уединение, и воображают, что она умереть должна!.. Ну, я не такова: я живуща...» [6, 42].

Елена Г ригорьевна Бакреева не любит своего мужа, изменяет ему, но не хочет с ним расстаться, предпочитая жизнь в «раззолоченных палатах».

Писемский, знакомя зрителей со всеми своими героями, с присущим ему искусством вводит их в действие и показывает судьбу каждого персонажа. Жизнь толкает их на самопожертвование, на ложь, на дурные поступки, заставляет почувствовать свое бессилие или разочарование, как это происходит с Сашанским и Софьей. Как нам кажется, драматург намеренно подчеркивает в характерах своих героев «злое начало». Если бы в мире не было зла, не было бы и добра. Для Писемского главной задачей было донести эту идею до зрителя, так как зритель, и все мы, живем и мыслим контрастами.

Сашанский изменяет жене, он: «постоянный посетитель балов, театров; словом проводит время везде, где бывает она (любовница - разрядка Н.С.) и где не могу быть я», - жалуется его жена [6, 5]. После измен мужа Софья Евграфовна становится любовницей Владислава Казимировича Панкревича - адъютанта генерала, который, в свою очередь, становится любовником жены Бориса. Таким образом, в драме перед нами предстают не только обманутые жены, но и обманутые мужья.

У многих популярных французских романистов конца 1860-х годов тема адюльтера разрабатывалась в характерном для буржуазной литературы того времени варианте - «защита» мужа от развратной по своей природе жены. Софья: «я не хочу, чтобы сердце мое <.> оставалось пусто!.. Один любовник, два, три, - э, все равно! Раз оступилась <...> и останавливаться нечего!.. Пускай меня там называют как угодно!» [6, 42]. Жертва обмана, муж, изображался как вопложение идеала буржуазной добропорядочности и начисто отрицалась какая-либо связь этого типа с комическим рогоносцем предшествующей литературной традиции. Сашанский говорит о себе: «Все думают, что я ничего не вижу и не знаю. Ах, Софья! Все я очень хорошо понимаю, отчего вы убиваетесь! Панкревич вас покидает, так я виноват! Каково все это мужу переносить, а говорить начать - еще хуже будет!.. То есть, я вам скажу, в наш век кто женится, тот дурак набитейший! Я с этим проклятым бакреевским родом, ей Богу, всю жизнь мою загубил! Они на других людей как-то и не похожи совсем, - точно звери какие и злость эта у них, так от одного лица к другому, и переходит!» [6, 35]. Комические положения, в которые попадают ревнивцы у Мольера, имеют свою оборотную сторону у Писемского. В них содержится потенциально тот элемент трагизма, который Достоевский придал своему рогоносцу - Трусоцкому, Писемский - Сашанскому, Имшину. Драматург развенчивает «бессмысленность» теории свободной любви, исходя из своего понимания двойственности человеческих побуждений, плотских и духовных одновременно, согласно которым истинно влюбленный должен быть «человеком сильного организма и нормального человеческого поведения» [7, 70].

Эраст Тимофеевич Богомолов представляет в трагедии «мир актерского комедиантства», сложность его внутренней жизни. Униженный в своем внешнем существовании (худенькое пальтишко и дырявые сапоги), немного помешанный и любящий выпить, он ощущает полноту жизни лишь в литературе. Он цитирует отрывки из разных пьес и священного писания: «Гнев Божий не оскудел еще; капающая десница Его еще не опочила. Великий проповедник когда-то сказал: «на Голгофе не было проповеди, - там били себя в перси и плакали <.. .> будем и мы молиться и плакать!» [6, 54-55]. В конце трагедии, объявленный почти сумасшедшим, Эраст совершенно неожиданно для зрителя говорит: «люди. полагают, что мы <...> сумасшедшие, того не зная, что при датском дворе один только умный человек и был: это сумасшедший Гамлет!» [6, 64].

Пьеса изобилует диалогами. Диалог является основным способом изображения персонажа в драматургии. Каждому зрителю предоставляется право самому сделать выводы, так как каждая мысль, каждое слово, каждый жест персонажа с достаточной ясностью показывают зрителю, истина это или заблуждение. Ранее А. Кони сокрушался по поводу того, что «исчез и монолог автора <...>». В этой трагедии Писемский с таким искусством умеет наделять жизнью своих героев, что ему незачем говорить от себя.

Таким образом, можно сделать вывод, что замысел Писемского существенно обогащался: действие первой драмы «Бывые соколы» вводится в определенную историко-культурную перспективу, в трагедии «Птенцы последнего слета» жизнь доведена до современного момента. Но дело не только в желании Писемского попытаться исторически распределить этапы формирования личности во времени, связав их с некоторыми историческими событиями жизни русского общества. Важно другое. В работе над пьесами Писемский проследил смешение трагического и комического, пошлости и высокого в поступках героев, заключающих в себе элемент трагизма.

Литература

1. Достоевская А.Г. Воспоминания / А.Г. Достоевская. - М.: Худ. Лит., 1971. - 495 с.

2. Достоевский Ф.М. Собр. соч. в 30-ти тт. / Ф.М. Достоевский. - Том 5. - Л.: Наука, 1973. - 405 с.

3. Жорж Санд. Собр. соч. в 9-ти тт. / Жорж Санд. Том 8 // Под общ. ред. И.Лилеевой, Б.Реизова и др. - Л.: Худ. лит., 1974. - 747 с.

4. Лотман Ю.М. Заметки о художественном пространстве / Ю.М. Лотман // Учёные записки Тартуского ун-та. - Вып. 720. - Тарту, 1986. - С.25-43

5. Писемский А.Ф. Собр. соч. в 9-ти тт. / А.Ф. Писемский. - М., 1959. - Т.7. - 525 с.

6. Писемский А.Ф. Птенцы последнего слета. Трагедия в 4-х действиях (Продолжение трагедии «Бывые соколы») / А.Ф. Писемский // Русский театр. - № 28. - Петроград: Театральная сцена, 1919. - С.4-64

7. Тимашова О.В. А.Ф.Писемский - критик. Статья о «Подводном камне» М.В. Авдеева и взгляды Писемского на «женский вопрос». / О.В. Тимашова // Изв. Сарат ун-та, Нов сер. - 2013. - Т 13. - Вып 2. - С. 69-73

8. Фридлендер ГМ. Реализм Ф.М.Достоевского / Г.М. Фридлендер. - М.-Л: Наука, 1964. - 210 с.

9. Фридлендер ГМ. Ф.М. Достоевский / Г.М. Фридлендер // История русской литературы в 4-х тт. - Т. 3 - 1982. - 876 с.

Аннотация

В статье выявлено своеобразия тематики и проблематики драматической дилогии А.Ф. Писемского «Бывые соколыі» и «Птенцы последнего слета». В работе прослеживается рождение дельцов, предпринимателей, тема «свободной» любви, безнравственности, бездуховности в семейных отношениях.

Ключевые слова: драматизм, трагедия, буржуазия, нравственность, акционер, актер.

В статті виявлено своєрідність тематики і проблематики драматичної дилогії О.Ф. Писемського «Биві соколи» і «Пташенята останнього зльоту». В роботі простежується народження підприємців, тема «вільної» любові, аморальності, бездуховності в сімейних відносинах.

Ключові слова: драматизм, трагедія, буржуазія, моральність, акціонер, актор.