Смерть и ее атрибутика в творчестве А.Н. Вертинского

Размещено на http://www.allbest.ru

Размещено на http://www.allbest.ru

Для русской культуры характерно особое восприятие смерти. Это обусловлено сложным комплексом традиций, религиозных и культурных ценностей, формирующихее самобытность. На творчество А.Н. Вертинского и построение его художественного мира в отношении смерти и ее атрибутики повлияло три основных аспекта: отражение образа смерти в русской культуре, в философии декаданса, в христианских традициях. ХХ век выводит тему смерти на первый план в литературе ввиду сложнейших социальных потрясений. Мир стоит на пороге неизвестного, отсюда неготовность общества принять перемены, страх перед ними. В этот момент категория смерти становится объектом исследования литературоведов. Наиболее известными работами в этой отрасли были книга Ф. Арьеса “Человек перед лицом смерти”, где он пишет о восприятии смерти в разные исторические эпохи, М. Шенкао “Смерть как социокультурный феномен” (о понимании смерти разными поколениями). Функции смерти в художественном произведении изучались такими авторами, как М. Бахтин, Ю. Лотман, М. Бланшои др. Однако тема смерти в творчестве А.Н. Вертинского, как и ее роль в формировании художественного мира поэта, остались практически незатронутыми литературоведами. Поэтому в рамках данной статьи хотелось бы восполнить этот пробел. Целью статьи является исследование образа смерти в творчестве А.Н. Вертинского. Задачей является рассмотрение способов репрезентации образа смерти, ее пространства и атрибутики в творчестве поэта.

Рубеж XIX-XX веков привносит декадентское мироощущение: опасение перед новым и неизвестным. Артист попадает под влияние декадентов и перенимает их мировидение. Для А. Вертинского характерно изображение смерти как новой ступени бытия, сверхструктуры. Его отношение к смерти было не только философским, но и эстетическим: в раннем творчестве это надежда на избавление, в период эмиграции боль от утраты любви, а в дальнейшем лишь смирение, ожидание неизбежного конца как избавления от мук земной жизни. Страх перед смертью завуалирован тонкой иронией автора: трагическое переходит в комическое.

Для поэта изображение физической смерти характерно больше для раннего творчества, а вот в период эмиграции на первый план выступает понимание смерти духовной, пустоты общества и отдельных его представителей. Для русской культуры наибольшим страхом является исчезновение души духовная гибель человека (в рамках христианских традиций). Смерть же физическая не есть смерть души, и у поэта присутствует надежда на жизнь и после смерти (“Ваши пальцы”):

И когда весенней вестницей Вы пойдете в синий край,

Сам Господь по белой лестнице Поведет Вас в светлый рай [1, 279].

Отсюда и “синий край”, где синий цвет надежды, а рай светел. Душа актрисы отправляется в Царствие небесное под руководством самого Бога, что есть наивысшей формой проявления ее чистоты и безгрешности в понимании поэта, ведь героиня заслуживает восхищения, а соответственно и рая. Атмосфера процесса отпевания создана канонически тишина, спокойствие, благословенное упокоение:

Тихо шепчет дьякон седенький,

За поклоном бьет поклон И метет бородкой реденькой Вековую пыль с икон [1, 279].

вертинский литературный гибель духовный

Уменьшительно-ласкательные слова создают атмосферу тишины и умиротворения, а также вечного покоя: “вековая пыль” на иконах, седина дьякона, повторяемость действия (поклоны). Уже в самом названии заложен элемент смерти: ладан, будучи необходимым атрибутом любого церковного действия, создаёт погребальную атмосферу, но при этом не стоит забывать о втором возможном значении духи того времени зачастую содержали ладан, соответственно женщина ассоциировалась с ладаном, а мужчина с шипром.

Для А.Н. Вертинского похороны и смерть явились одними из первых воспоминаний детства о смерти матери и отца мы читаем в его книге “Дорогой длинною”. На его раннее восприятие утраты накладываются христианские традиции, любовь к Богу и церковным действиям, которые находят отражение и в его творчестве. Брат Пьеро, перевязавший несколько тысяч раненых и видевший смерть во время первой мировой войны, в своих стихотворениях приближает ее к реальности, но, тем не менее, оставляет нотку возвышенности, божественности, элементы сакрального. По возвращению с фронта Вертинский видит, что смерть понимается людьми как нечто обыденное, повседневное, на неё просто перестали обращать внимание. Человек, а зачастую и тысячи людей, исчезают незаметно. Об этом, как о трагедии, поэт пишет в “То, что я должен сказать”: “Только так беспощадно, так зло и ненужно / Опустили их в вечный покой” [1, 282]. Вечный покой лучший путь для тех, кто бессмысленно был брошен в объятья смерти. Ее образ здесь представлен яркой деталью “посиневшие губы”, далее видим характерное отрицание смерти как явления, ее невосприятие, представленное в поведении женщины: “И швырнула в священника обручальным кольцом” [1, 282]. Это символично, так как священник является символом венчания и одновременно похорон. Такой мы видим саму церемонию: “Закидали их елками, замесили их грязью / И пошли по домам, под шумок толковать” [1, 282]. Нет ни слова о торжественности, о тех драматических чувствах, которые должна вызвать смерть молодых людей, их просто забросали и ушли. Все обыденно, банально, а самое страшное привычно. В заключении мы видим, что Божье царство (недоступная весна) практически недосягаемо.

В раннем творчестве А. Вертинского присутствуют произведения, центральными событиями которых изображается смерть, которая становится ключом понимания настоящего, прошлого и будущего. Так в стихотворении “Бал Господен” жизнь героини подготовка к смерти, ожидание ею неизбежного. Уже в самом названии заложен двойной смысл: похороны (встреча с Богом) и собственно бал выдающееся событие в жизни героини. Прожив свою жизнь в ожидании бала, чего-то необычного и сказочного, она растрачивает ее впустую, и лишь похоронная процессия есть ничто иное, как бал Господен. В первых четверостишиях мы наблюдаем мечты героини, их контраст с реальностью: “сонный город” и “ночами горящий Версаль”. Здесь настойчиво присутствует метафора “сонный”, пространство сна изначально близко пространству смерти, что говорит о духовной смерти героини при жизни. Символом жизни героини есть шикарное платье, надетое только в день похорон.

Несмотря на то, что смерть в русской культурной традиции ассоциируется с осенью, у Вертинского это период цветения фиалок ранняя весна. А особенное отношение к фиолетовому цвету как символу смерти характерно для традиций декаданса. На фоне весны и расцвета природы похоронная процессия выглядит комично биологическая смерть на фоне возрождения природы. Создаётся эффект увядания (слепые старые лошади, старый попик), кроме того, обилие уменьшительно-ласкательных слов создают видимость балаганного действия:

На слепых лошадях колыхались плюмажики,

Старый попик любезно кадилом махал, Так весной в бутафорском смешном экипажике Вы поехали к Богу на бал [1, 284].

Трагичность всей ситуации приводится к простому представлению марионеточного театра. Как и все в жизни героини, так и ее проводы в последний путь дело обыденное (попик любезно кадилом махал). Пустота жизни подчёркивается пришедшими “какими-то” (т.е. случайными) людьми, поскольку героиня глубоко одинока, ее даже проводить некому: “И какие-то люди, за Вами пришедшие, / В катафалке по городу Вас повезли” [1, 284]. С помощью местоимения “Вы” автор подчёркивает как своё уважение к даме, так и определённую дистанцию отчуждения. Произведение наполнено символами, поскольку в раннем творчестве поэт был подвержен влиянию символизма.

Для А.Н. Вертинского так же характерна декадентская традиция восприятия смерти. Наиболее ярким примером в этом плане считается “Кокаинетка”. Описание героини вызывает жалость: сама она несуразная, глупая, совсем ребёнок. Вновь мы встречаем уменшительно-ласкательные слова: деточка, шейка, горжеточка, трупик. Пространство смерти имеет два плана: тёмный и светлый, и, если мы видим светлую ее сторону в стихотворении “Ваши пальцы”, где героиня идёт к свету и Богу, то здесь иное: “И когда Вы умрёте на этой скамейке, кошмарная / Ваш сиреневый трупик окутает саваном тьма...” [см.: 2].

Запутавшаяся кокаинистка попадает во власть тьмы и забытья, где Смерть играет по своим правилам. Само пространство смерти концентрируется вокруг жалкой девочки на московской лавочке, она является здесь неинтенциональным центром, поскольку даже не осознает своей роли. Но автор говорит о том, что даже тьма дарит упокоение, которое читается в строках: “Лучше шейку свою затяните потуже горжеточкой / И ступайте туда, где никто Вас не спросит, кто Вы” [см.: 2]. Необходимо отметить, что за это стихотворение современники обвиняли Вертинского в пропаганде суицида, что и так было чрезвычайно популярно в неспокойные военные годы.

В стихотворении “Безноженька” мы сталкиваемся с пространством смерти, заключённом в рамках кладбища места пребывания героини. Причём любопытно единение темы детства и темы смерти характерное для традиций декаданса противопоставление начала и конца. О мире детства свидетельствует обилие уменьшительно-ласкательных слов, свойственных детской речи (могилки, колокольцы, Боженька, канавки). Приход во сне Бога говорит о близости к потустороннему царству смерти.

В стихотворении “Аллилуйя”, в названии которого уже изначально заложен мотив смерти, мы наблюдаем смерть возлюбленной лирического героя, представительницы кукольного мира, “девочки бедной”. Поэт соединяет традиции похорон с комедийным театром: “попы” отпевают ее вместе с “куплетистами”, таким образом, уже в самом обряде заложена ирония жизни. В поведении героя мы замечаем контраст: “Я не плачу, ты видишь? Я тоже пою” [1, 282]. Герой сам проводит обряд прощания: “Я крещу твою ножку упрямую / Я крещу твой атласный башмак” [1, 282]. Здесь мы видим христианские традиции в восприятии автора, перенесённые на поведение героя. Максимальный трагизм заключён в последнем четверостишии стихотворения:

Успокой меня, Господи, скомороха смешного,

Хоть в аду успокой, только дай мне забыть, что болит.

Высоко в куполах трепетало последнее слово:

“Аллилуйя” лиловая песня смертельных молитв [1, 282].

Смерть приносит герою упокоение, а обращение к Богу характерно для христианского мировосприятия поэта, являющегося неотъемлемой частью его художественного мира. И вновь в лиловый цвет декаданса окрашена последняя песня последнего часа (характерный атрибут смерти). Любопытно, что отношение к реальному миру передаётся фразой “хоть в аду упокой”, отсюда вывод реальность хуже ада. Так в стихотворении “Панихида хрустальная”, где хрусталь символизирует чистоту и хрупкость, вновь возникает пространство смерти, а именно кладбище:

Вспоминайте, мой друг, это кладбище дальнее,

Где душе Вашей бально-больной Вы найдете когда-нибудь место нейтральное И последний астральный покой [1, 281].

Ироничная метафора “бально-больная”, с одной стороны говорит о бытийности души, а с другой, бал у Вертинского часто символизирует саму смерть (“Бал господен”). Следовательно, душа уже мертва она пуста. Последние слова четверостишия об астральном покое свидетельствуют об активном использовании в разговорной речи того периода слов, характеризующих смерть (четвертая стадия осознания смерти по Ф. Арьесу). Место последнего пристанища души овеяно покоем и умиротворением в соответствии с христианской традицией восприятия смерти: церковный звон, поющие соловьи, образ Христа, а главное царит любовь (светлая сторона смерти). Но и здесь мы видим контраст трагического пафоса и бытийной приземлённости: “Там звучала торжественно клятва прощальная / И нелепый печальный конец” [1, 281]. В финальном четверостишии поэт объединяет несовместимые в православной традиции понятия: венчальные (начало новой жизни, семьи и любви) и погребальные (конец жизни, печаль) свечи.

И когда догорят Ваши свечи венчальные,

Погребальные свечи мои,

Отпоют надо мной панихиды хрустальные Беспечальной весной соловьи [1, 281].

Догорающая свеча традиционный символ ухода из жизни, логического конца. И вновь панихида поётся весной, и под пение соловья (символ молодости и любви) герой вместо венчания хоронит свою любовь.

В стихотворении “Венок” мы вновь погружаемся в пространство смерти:

Вот и всё. Панихида кончена.

Над собором пробило час.

Этой пытке остро-утончённой Предаюсь я в последний раз [1, 322].

Из атрибутов смерти представлены ладан, слезы, да и собственно венок символ памяти. Лирический герой обращается к женщине, которая для него уже мертва (загадка остаётся в том, духовно или физически). Все попытки докричаться до ее души тщетны, а сам монолог последнее прощание, эпитафия любви. Одной из характерных особенностей восприятия смерти в русской культурной традиции является ее понимание как разрушение жизни, приобретающее особо острое звучание в потере любимого человека здесь раскрывается внутренняя жестокость смерти, лишающей человеческого счастья. По Вертинскому, конец любви и есть сама смерть. В этом плане особенно трагично звучит прощание:

Ну, прощай, моя птица бедная,

Королева моих вершин.

Ты теперь навсегда безвредная,

Он долюбит тебя один [1, 322].

Возникает вопрос: кому оставляет герой свою бывшую возлюбленную? Исходя из мировидения поэта Богу.

Для творчества периода эмиграции характерно новое восприятие смерти, впервые возникает ее цельный персонифицированный образ: она переходит в разряд героев произведения. Мы встречаем ее в стихотворении “Баллада о седой госпоже”, где тема смерти переплетается с темой любви. Жизнь госпожи прошла, поэтому платья “усопшие”, замокстра, стаи “черных птиц”, похожи на “монахов тьмы”, голосящих псалмы. И вот как природа описывается в предчувствии смерти: “Осень в смертельном бреду / Листья хоронит в саду” [1, 323]. На данном этапе уже не весна, а осень становится временем смерти. Госпожа одинока, так как остались лишь воспоминания о тех, кто давно ушёл. Приходит понимание, что “любовь, как и жизнь, ушла...” [1, 323]. У артиста без любви нет жизни, без любви человек это лишь оболочка, ждущая своего приглашения на бал. И госпожа была приглашена. Но так и не дождалась спутника, ведь:

Это смерть, погасившая свечи,

Вас так нежно целует в плечи,

Это смерть подаёт манто.

Это смерть Вас зовёт в ничто... [1, 323]

Именно такой предстаёт Смерть в более позднем творчестве поэта. Ни тени страха, смерть долгожданный друг.

Однако наиболее яркий персонифицированный образ смерти мы видим в стихотворении “Ты сказала, что Смерть носит”, где поэт изображает ее в виде Блоковской Прекрасной Дамы, отходя от фольклорной традиции ее изображения (беззубая с косой и в черных или белых одеяниях):

Но Она без косы, без котомки.

Голос нежный у ней, негромкий.

Вроде той Она Незнакомки,

О которой писал Блок [1, 368].

Она Прекрасная Дама, уводящая в “мир огня”, чарующая, нежная, но в то же время властная, не поддающаяся уговорам, просьбам и приказам, берущая все, что ей принадлежит. Смерть вернее любой женщины, от нее никуда не уйти: “Но она верней, эта Дама, / Что уводит в мир огня” [1, 368]. И даже чистая любовь отступает перед ликом смерти, ведь она неизбежна. Герой смиряется и не винит свою любимую, которая не сможет его удержать: “Ты ведь, маленькая, ты побоишься / С этой Дамой меня разлучить!” [1, 368].

В стихотворении “Piccolo Bambino” изображены похороны цирковой балерины. И вновь смерть разлучает влюблённых. Похоронная процессия превращается в цирковое представление: участие героев-циркачей, жеманные жесты. Чистый снег на кладбище символизирует начало, светлую сторону смерти, он “голубее голубого” цвет надежды, возвышенно-духовного начала. Но наряду с чистым снегом контрастно употребляется “зарыли”: “Вот зарыли Магдалину, / Цирковую балерину, / И ушли от смерти снова...” [1, 337]. Смерть балерины для всех обыденное событие, очередное, не вызывающее бури эмоций, а для героя все же крах надежд на любовь и личное счастье: “И, упавши на колени, / Вдруг завыл в тоске звериной” [1, 337].

В период эмиграции поэт воспринимает смерть сквозь призму трагедии обычного человека, влюблённого и утратившего вместе с любимой весь смысл жизни. В дальнейшем артист понимает смерть философски, со смирением, принимая грядущий неизбежный конец. В “Музыкантах лета” автор размышляет о неизбежной старости, отсюда и похороны лета, уходящей молодости. Интересно сравнение артистов с певцами любви и смерти (можно говорить о традициях символизма). Но основным мотивом является понимание смерти как опустошения души: “Никому нет никакого дела / До моей пустеющей души” [1, 338]. Самое страшное для человека духовная смерть, его пустая душа не может найти покоя.

В творчестве А. Н. Вертинского отразились две категории смерти, характерные для русской культуры: литературная (традиции декаданса и символизма) и народно-фольклорная (основанная на христианских мотивах). Среди наиболее своеобразных линий осмысления Смерти в контексте восприятия поэта можно выделить: отношение к смерти как к личной трагедии, потере любимого человека, что равносильно гибели; как к разрушению, а зачастую и саморазрушению жизни (декадентские мотивы), опустошению души; как к неизбежному окончанию жизненного пути (философская позиция); как к началу нового пути (христианские мотивы). Обратившись к творчеству поэта, можно сделать вывод, что использование атрибутивных элементов смерти в произведениях, а так же формирование ее пространства, приводит к созданию цельного персонифицированного образа Смерти. В произведениях А.Н. Вертинского раскрывается художественное пространство смерти, включающее ее атрибутику (похоронная процессия, священник, аллилуйя, пространство кладбища, ладан, цветовая символика, колокольный звон), нравственные и пространственно-временные категории, участвующие в построении как сюжета стихотворения, его композиции, авторской репрезентации, что позволяет всесторонне характеризовать данное явление. В дальнейшем исследование проблемы смерти видится в рассмотрении данного образа как составляющей системы образов художественного мира А.Н. Вертинского.

Литература

1. Вертинский А.Н. Дорогой длинною...: [мемуары, стихи и песни, рассказы и зарисовки, письма, фотографии] / А. Вертинский; [сост. и вступ. ст. Ю. Томашевского]. М.: Астрель ; АСТ, 2о09. 607 с.

2. Вертинский А.Н. Кокаинетка [Электронный ресурс] / А. Вертинский. Режим доступа: http://www.bards.ru/archives/part.php?id=14974.

Размещено на Allbest.ru