Специфика обращения к фольклору и характера его интерпретации в творчестве Н.М. Карамзина - предмет исследования историков русской литературы на протяжении 2 веков. Интерес науки к творчеству Карамзина постоянен, однако наследие писателя настолько значительно и разнообразно, что отдельные аспекты литературного наследия Карамзина остаются менее исследованными, чем другие. Один из таких аспектов - фольклорная составляющая неоконченной "богатырской сказки" "Илья Муромец", созданной и опубликованной в 1795 г. в сборнике "Аглая". Дореволюционные и советские исследователи творчества Карамзина не игнорировали эту проблему ([1], [2]), однако упоминали ее чаще всего вскользь, отмечая слабость корреляции поэмы с аутентичными русскими былинами. Показательно суждение Ю.М. Лотмана: "Карамзин обращается к русскому эпосу без желания проникнуть в его объективную художественную атмосферу" [3]. По мнению одного из авторитетнейших знатоков истории русской литературы XVIII в. Г.А. Гуковского: "Когда перед Карамзиным встал вопрос о романтическом воссоздании "колорита" личности, он предпочел строить романтические образы в окружении испанской рыцарской традиции или оссиановских легенд, чем обратиться к русскому фольклору" [2, с.74]. Однако этими общими оценками исследователи ограничились. Фольклоризм поэмы стал объектом серьезного изучения лишь в последние годы, что свидетельствует и об актуализации интереса к жанрообразовательным процессам в русской литературе конца XVIII в., и об углублении представлений о специфике фольклоризма литературы этого периода. Стоит отметить, в частности, недавние исследования О.Э. Подойницыной [4], А.Д. Беньковской [5], Е.Г. Поздняковой [6].

Общим свойством современных работ является доминанта литературоведческого взгляда на поэму Н.М. Карамзина: и А.Д. Беньковская, и О.Э. Подойницына рассматривают произведение в контексте истории русской поэмы, творчества Карамзина, путей развития русской литературы в целом, однако при этом сопоставительному анализу поэмы и былины практически не уделяется внимания. В этих работах о фольклоризме поэмы "Илья Муромец", как и предшествующих, за рамками исследования осталась специфика былины как фольклорного жанра и сложность образа Ильи Муромца, по-разному раскрывающегося в вариантах былин. Несмотря на то, что в этих статьях есть меткие и верные замечания, их нельзя считать исчерпывающим исследованием фольклорных истоков поэмы - уже хотя бы потому, что пути и специфика передачи памяти жанра былины, как и литературная история поэмы, не раскрыты в исследованиях.

Память жанра - концепция, предложенная М.М. Бахтиным [7], и доказавшая свою продуктивность в исследовании неканонических литературных жанров, в структуре которых проявляются черты жанров-предшественников, как литературных, так и фольклорных. В рамках современного научного дискурса продуктивно такое определение: память жанра - неотъемлемая составляющая литературного жанра, онтологически выступающая в качестве зафиксированной или незафиксированной (т.е. на момент создания произведений существующей лишь в сознании авторов или реципиентов произведения) культурной традиции, влияющей на бытование данного жанра, а также всех его жанров-преемников и наследников. В узком понимании, адекватном теме настоящего исследования о влиянии фольклорного жанра на литературное произведение, память жанра - творческая инерция, которая определяет формальные и содержательные характеристики произведения на этапе его создания и прослеживается в завершенном произведении с помощью аспектного анализа. На возникновение и силу этой инерции оказывает непосредственное влияние восприятие читателя, оценка им произведений, читательский запрос.

Задача данного исследования - изучить и описать специфические черты памяти жанра былины в "богатырской поэме" Н.М. Карамзина, воспользовавшись концептуальным научным наследием М.М. Бахтина и последующих исследователей теории жанра.

На основе теории М.М. Бахтина и полемики вокруг нее в отечественном литературоведении (в частности, в трудах Б.В. Томашевского [8, с.136]) предлагался перечень возможных черт памяти жанра, выраженных в исследуемом произведении или группе произведений:

1. Тематика произведений.

2. Характерное мировосприятие авторов.

3. Характерные для жанра литературные приемы.

4. Сюжетика и композиция произведений жанра.

5. Социально-эстетическое значение жанра (которое включает в себя его аудиторию и восприятие его читателем как низкого или высокого, массового или элитарного).

6. Поэтика: ритмика, лексика, фразеология и другие поэтические особенности, типичные для подавляющего большинства произведений жанра.

7. Непоэтические формальные характеристики текста (например, объем).

8. Жанровая дистрибуция (какие жанры генетически или тематически связаны с исследуемым, с какими происходит плодотворный обмен материалом).

9. Внелитературная дистрибуция (какие виды искусства зачастую вступают во взаимодействие с произведениями жанра).

10. Авторское определение жанра (чаще всего оно обладает большим значением, чем литературоведческая классификация, так как сопровождает произведение на всем протяжении его жизни в культуре и, влияя на рецепцию произведения, по сути, само является его частью) [9, с.65].

Проанализировав поэму "Илья Муромец" в контексте русской литературы XVIII в. и русской былинной традиции, можно прийти к следующим выводам:

1. Поэма "Илья Муромец" посвящена богатырским подвигам, что отражено в самом названии произведения. Мотивационной базой для создания поэмы стало стремление Н.М. Карамзина на волне растущего интереса к народному творчеству (аутентичному или фальсифицированному - значения не имело, учитывая неспособность массового и даже элитарного читателя распознать подделку) ввести в круг образов и тем русской литературы былину. В связи с этой заявкой автора читатель имел право ожидать авантюрное повествование о подвигах, битвах, поединках, путешествиях, любовных приключениях героя-богатыря. На первый взгляд, поэма Карамзина соответствует такому ожиданию, поскольку посвящена любовному приключению Ильи Муромца. Но, как представляется, более продуктивным в изучении природы данной "богатырской поэмы" является подход, который не подразумевает ее рассмотрение в качестве произведения "о любви богатыря".

2. Восприятие эпохи Киевской Руси как идеального времени возникновения единой русской государственности - неотъемлемая характеристика русских былин. Причина, по которой подвиги былинных богатырей перенесены во время Киевской Руси, не является предметом научной дискуссии: как отмечал академик Б.Д. Греков, "народные симпатии обращены к тому времени, когда Русская земля, собранная под властью первых киевских князей из восточнославянских племен и некоторых неславянских этнических элементов в одно политическое целое, действительно представляла силу, грозную для врагов и в то же время дававшую возможность развитию мирного народного труда - залог дальнейшего будущего страны" [10, с.9]. Именно это и обусловило особое отношение народа к былинам, с которым кардинально различна авторская позиция Карамзина, выраженная в поэме. Прежде всего, это различие касается установки на достоверность.

Показательны строки из программного предисловия поэмы Карамзина:

жанр былина карамзин илья муромец

Ах! не всё нам горькой истиной мучить томные сердца свои! ах! не всё нам реки слезные лить о бедствиях существенных!

На минуту позабудемся в чародействе красных вымыслов! [11].

Такое отношение к былине глубоко чуждо сказателю. Былина в восприятии народа не признается, в отличие от сказки, поэтической фикцией. Напротив, как отмечали собиратели,". северно-русский крестьянин, поющий былины, и огромное большинство тех, которые его слушают, - безусловно верят в истину чудес, какие в былине изображаются" [12, с.12].

Такое различие в установке Н.М. Карамзина и сказателей былин, отмеченное и предыдущими исследователями проблемы ([4], [5]), задало основные характеристики поэмы. Однако стоит отметить, что установка Карамзина противоречива. С одной стороны, поэма - "сказка, вымысел"; с другой же стороны, основным аргументом Карамзина в пользу "русских басен, русских повестей" становится невозможность поверить, "чтобы бог Сатурн мог любезного родителя превратить в урода жалкого; чтобы Леды были - курицы и несли весною яица; чтобы Поллуксы с Еленами родились от белых лебедей" [11]. Это противоречие может быть разрешено только в одном ключе: если допустить, что античная мифология заслуживает "упреков" автора не столько за фактическую недостоверность (т.е. фантастичность), сколько за этическую и эстетическую. Карамзин оставляет пространство для такой трактовки. Сатурн не мог бы "превратить родителя в урода жалкого" не потому, что он не может, а потому что родитель "любезный". Леда не может нести яйца, как какая-то курица, потому что это не вяжется с образом прекрасной жены Тиндарея. Таким образом, выбор между "русскими баснями" и "дивными, странными вымыслами" античной мифологии - это выбор не между былью и выдумкой, а между "нашей" сказкой и "не нашей", мировоззренческий, а не логический.

Интересно и другое кардинальное отличие мировосприятия, выраженного в поэме "Илья Муромец" от былинного. Мир былин организован географически: в центре его находится стольный Киев-град, около центра или на периферии - конкретные географические объекты: реки (Почайна, Смородинка), города (Чернигов, Муром), села (Карачарово), горы и т.д. Конкретные топонимы, приводимые сказителями былин, имеют жанродифференцирующее значение и являются предметом продолжительного научного спора в рамках исторической школы былиноведения. В то же время мир поэмы "Илья Муромец" организован совсем не географически, а литературно. Греция, Троя, Италия, Парнас - не имеют пространственного значения у Н.М. Карамзина, а соответствуют литературной сети координат, в которой развивается действие поэмы. Так, зачин действия - отсылка к координатам античной литературы и мифологии, от которых автор отказывается в пользу "других сказок". В "беспредельной Русской области", описываемой автором, леса и равнины абсолютно лишены предметного значения, чего не скажешь о явно и четко ощущаемой автором стилистике идиллий Соломона Гесснера, которая оказывает определяющее влияние на пейзаж, описанный с позиции героя, который "имеет сердце нежное". Дальнейшее путешествие Ильи Муромца, через посредничество жанра молитвы, оканчивается в литературных координатах любовного романа, Карамзину наиболее близкого (что сказалось на продолжительности задержки героя в этой части повествования). Отсюда герою выхода уже нет, так как поэма на этом обрывается. Описание странствий Ильи Муромца в поэме Н.М. Карамзина выдает ее абсолютную литературоцентричность, совершенно чуждую сказителю былины. Былина - это художественная реальность второго уровня, наслаиваемая на реальный мир. Поэма Н.М. Карамзина - это уже реальность третьего уровня, "произведение о произведениях". Примечателен и тот факт, что носитель традиционной русской крестьянской культуры, будь он даже современником Н.М. Карамзина, не уловил бы "третьего слоя" и воспринял бы поэму как "повествование о событиях". Мы должны отступить от такой трактовки произведения - поскольку она, очевидно, не характеризует и не исчерпывает художественного смысла "Ильи Муромца", а главное - совершенно не объясняет авторскую мотивацию к созданию поэмы. В то же время, восприятие "богатырской поэмы" как сугубо литературоцентричного произведения объясняет продолжительность и значительность программного предисловия и зачина поэмы. Объяснимо также, почему Н.М. Карамзин оставил фабулу без завершения: для него завершением поэмы было не фабульно-событийное ее окончание, а развязка художественного эксперимента. Таким образом, обрыв поэмы "на полуслове" (с точки зрения читателя, ищущего в поэме событийного смысла) - на самом деле закономерность.

3. Характерных для былины художественных приемов автор поэмы "Илья Муромец" практически не применяет. Можно заметить попытки выстраивания Н.М. Карамзиным символических параллелей между поведением или внешностью персонажей и описаниями природы: щеки Ильи Муромца автор не устает сравнивать с зарей, слабо прикрытые одеждой прелести анонимной "красавицы" - с холмиками, и проч. Тем не менее, все без исключения символические сравнения в поэме "Илья Муромец" не имеют ничего общего с былинными формулами. Особенно это заметно в описании образа богатыря.

4. Сама фабула поэмы "Илья Муромец", в основе которой лежит встреча богатыря со спящей в шатре девицей во время дальних странствий, может быть основана на былинном сюжете. По рассмотрении сюжетов об Илье Муромце, параллели с фабулой поэмы Н.М. Карамзина прослеживаются лишь в былине "Илья Муромец и дочь его" [13]. Завязка былины строится на том, что в окрестностях Киева появляется поляница с целью "разорить стольный Киев-град". Навстречу полянице выезжают поочередно три богатыря, но бой решается принять лишь Илья. В бою он одерживает победу, но потом происходит узнавание дочери, и Илья милует поляницу. Дочь, чувствуя обиду за бесчестье матери, пытается убить богатыря во сне, но гибнет от его руки. Итак, общий знаменатель с поэмой Н.М. Карамзина - встреча с девицей-богатырем (о чем свидетельствует наличие у нее доспехов). Поэма обрывается на моменте, когда полностью одетые в доспехи Илья Муромец и благодарная ему героиня сидят рядом друг с другом "под тенистыми кусточками" и две минуты молчат, после чего "чудо совершается". Мы едва ли узнаем, какое чудо имел в виду Н.М. Карамзин, но вероятность последующей битвы, узнавания в героине дочери богатыря и трагической гибели ее от рук Муромца - стремится к нулю. Кроме того, в описанных исследователями рукописях и списках былин XVIII века и старше, которые могли быть доступны Н.М. Карамзину, былины о встрече Ильи Муромца с дочерью не обнаруживается. Насколько известно, впервые эта былина зафиксирована П.Н. Рыбниковым от Трофима Рябинина в 1871 году в селе Кижи Петрозаводского уезда [14]. Былина является уникальным вариантом более распространенного сюжета о встрече Ильи с сыном, что уменьшает шансы на ознакомление с ней Н.М. Карамзина. Тем не менее, вопрос о влиянии данного сюжета на поэму нельзя считать закрытым.

В поисках истоков фабулы поэмы "Илья Муромец" имеет смысл отказаться от попыток сопоставить поэму с сюжетами былин о Муромце: сама логика образа "молодого героя - любовника" абсолютно чужда былинным сюжетам о вечно "старом" (но могучем) богатыре. Однако такой сюжет, с указанием на имя другого богатыря, Алеши Поповича, можно отыскать в литературной "богатырской сказке" XVIII века авторства В.А. Левшина. В оригинальной "Повести о Алеше Поповиче - богатыре, служившем князю Владимиру", входящей в сборник В.А. Левшина "Русские сказки", мы находим "жизнеописание" Алеши, сочиненное автором с опорой не столько на былины, сколько на европейские рыцарские романы. В самом начале своих странствий 13-летний, но уже могучий и смелый герой встречает шатер, в котором находится Царь-девица, чей сон оберегает невольник. По словам стража: "Богатыри не выдерживают ее ударов, а конь сей может сыскать духом, хотя бы я ушел за тысячу верст. Она ездит по свету, побивает богатырей и недавно, проезжая Русскою землею, наделала ужасные разорения" [15, с. 196]. Тем не менее, смелый юный богатырь проникает в шатер с целью "отомстить за обиду земли". Однако, видя спящую девицу, Алеша убеждается, что "сама Лада, богиня любви, ничуть не имела столько прелестей, колико оных представилось ему" [15, с. 198] и предпочитает покрыть спящую поцелуями и ласками, предварительно связав. В дальнейшем он переправляет опасную Царь-девицу в Киев и передает ее князю Владимиру. Параллель с фабулой поэмы Карамзина очевидна, хотя и неполна.

То, что сюжет "Ильи Муромца" восходит к сказке В.А. Левшина, весьма вероятно по двум причинам: во-первых, "Русские сказки" ко времени написания поэмы выдержали уже несколько переизданий, получили славу со скандальным оттенком и были хорошо знакомы многочисленным читателям. Во-вторых, образ главного героя былины скорее схож с былинным образом Алеши Поповича - юного богатыря, известного любовными подвигами, хотя былинные сюжеты о нем не дают оснований заподозрить в Алеше сентиментальность или излишнюю "нежность" - а, скорее, авантюризм и ветреность. Аналогично, Илья в изображении Н.М. Карамзина не просто молод (как, например, Добрыня), но даже юн и красив. Красота является не только неотъемлемым качеством рыцаря в европейской романной традиции, но и свойством былинного богатыря - однако обычно особое на нее указание связывается с некими любовными подвигами героя. Алеша же в былинной традиции - богатырь, более других известный своими любовными приключениями: и с женой Добрыни Никитича, и с сестрой Збродовичей. Итак, логика фабулы поэмы "Илья Муромец" отлично сочетается с образом Алеши, каким он складывается в фольклорных и литературных произведениях, с которыми мог быть знаком Н.М. Карамзин. А вот былинному образу Ильи (литературных произведений об этом богатыре до Н.М. Карамзина не было) поэма противоречит, что отмечалось и ранее [2, с.74]. В большинстве вариантов былин Илья выступает могучим старым богатырем - что и объяснимо, учитывая позднее начало его богатырской карьеры. В возрасте, какой мы предполагаем у героя поэмы Карамзина, Илья не мог и встать с печи, не то что ездить на коне. Кроме того, нет ни сюжетов о любовных подвигах Ильи, ни указаний на его "нежное сердце".

Ко всему прочему, Илью Муромца Н.М. Карамзин называет "чудодеем", что слабо коррелирует с фольклорным образом этого богатыря и с былинным мировосприятием вообще. В былинах образ волшебника/волшебницы в подавляющем большинстве случаев является крайне отрицательным, а образ богатыря - крайне положительным; таким образом, богатырь-волшебник - почти оксюморон. Противостояние богатыря и волшебницы составляет основу широко известного былинного сюжета о Добрыне и Маринке. При этом богатырь, от природы лишенный магических сил, в волшебном состязании проигрывает (превращается в тура), а выигрывает "на своем поле": когда берет в руки "саблю вострую" и отсекает ведьме Маринке голову. Несмотря на то, что фольклорный образ Ильи Муромца связан с чудесным (чудесна как его сила, так и история ее обретения благодаря исцелению или в результате встречи со Святогором), чародеем или чудодеем он в былинах ни называется, ни изображается.

5. Место поэмы Карамзина в кругу чтения его современников в корне отлично от круга слушателей былин. Поэма "Илья Муромец" предназначена автором для образованной публики, взыскующей обращения к русским культурным корням, "национальной экзотики". Элитаристские взгляды Н.М. Карамзина на литературное творчество "выхолостили" народную "экзотику", однако его формальное новаторство было по достоинству оценено даже не столько современниками, сколько продолжателями - в частности, А.С. Пушкиным. Тем не менее, русскому крестьянству, бывшему хранителем подлинной былины, эстетика узкого аристократического круга ценителей и творцов новой отечественной литературы была чужда. Повлиять на былинный эпос поэма

Н.М. Карамзина не могла, однако она оказала значительное воздействие на дальнейшие судьбы "богатырской поэмы" в русской литературе, сместив баланс с аутентичного русского фольклорного начала в пользу "интернационально-сказочного".

6. Новаторство Н.М. Карамзина, состоящее в попытке передать тонический стих русских былин, не подлежит сомнению. Для Карамзина в этой попытке и состояла по преимуществу народность его поэмы. Тенденция, отраженная автором "Ильи Муромца", вылилась в господство в русской поэзии силлабо-тонического стихосложения. Механизмы, обусловившие использование Н.М. Карамзиным тонического стиха, иллюстрируют сложность реконструкции путей памяти жанра в судьбе произведения. На момент создания "Ильи Муромца" потенциально доступны для Н.М. Карамзина были рукописные источники с нотной записью, по которым он мог понять и восстановить музыкально-ритмическую природу русских былин. Уже В.А. Левшин в "Русских сказках" приводит фрагменты былин, записанные короткими строчками, как принято в песнях и стихах - и уже из этих строчек основные ритмические характеристики былинного стиха более или менее понятны [15, с.139].

Примечание Н.М. Карамзина к поэме "В рассуждении меры скажу, что она совершенно русская. Почти все наши старинные песни сочинены такими стихами" обусловило комментарии исследователей о неправоте автора "богатырской поэмы". Так, А.Д. Беньковская отмечает: "Авторские утверждения, что этот тип организации речи был исконно народным (все песни "сочинены таким размером"), являются иллюзией (подлинные народные формы ритмизации появятся в творчестве поэтов-декабристов, у А.С. Пушкина: раешный стих, тонический, тактовик и др.)" [5, с.65]. Такая неправота позволила бы нам сделать вывод о слабом знакомстве Н.М. Карамзина с народным стихом - однако в действительности слова "такими стихами" очень мало обязывают автора поэмы "Илья Муромец" к доскональному соблюдению русских народных размеров. Под "такими" Карамзин вполне мог иметь в виду "безрифменными". Так или иначе, стих Н.М. Карамзина куда ближе к былинному, чем все, что было создано до "Ильи Муромца" в русской литературе карамзинского времени. Эффект стилизации, как замечала А.Д. Беньковская [5, с.65], достигается в основном за счет дактилических и безрифменных клаузул. Что же касается замечания о "несоответствии четырехстопного хорея народной метрике" [5, с.65], то оно справедливо лишь отчасти: тонический стих многих былин тяготеет к хореической ритмике. Это отмечал, в частности, М.Л. Гаспаров: "Если сравнить тактовиковый ритм "Повести о Горе и Злочастии" (XVII в.) с тактовиковым ритмом былинных записей Кирши Данилова (XVIII в.), то мы увидим: и там, и здесь в метрическую схему 3-иктного тактовика укладывается не менее 4/5 всего текста, а среди ритмических вариантов этой схемы преобладают хореические" [16, с.44]. Таким образом, можно констатировать близость ритмических характеристик "Ильи Муромца" к былинному стиху. Причиной такого новаторства могло стать знакомство Н.М. Карамзина уже в период появления поэмы с русским богатырским эпосом.

С лексической точки зрения память жанра былины в произведении Н.М. Карамзина практически не выражена. Кроме маркирующего былинный жанр слова "богатырь" (который, впрочем, Н.М. Карамзин приравнивает к слову "рыцарь"), лексическая структура поэмы совершенно не былинна: Карамзин избегает архаизмов, историзмов, диалектизмов. Попытки подражать былинной фразеологии в поэме есть: Илья Муромец едет "на статном соловом коне", держит в руках "копье булатное". Тем не менее, фразеология Карамзина в подавляющем большинстве случаев авторская, а не фольклорная.

"Черный щит", "пернатый шлем", "голубой шатер" (вместо традиционного "бел шатер"), "уста малиновы" (вместо былинного "сахарные", "медовые") и большинство деталей описания убранства богатыря и его оружия являются или переосмыслением былинных формул (а, следовательно, их разрушением), или же созданы автором без опоры на фольклорный эпос. Такое расхождение с былинными устойчивыми эпитетами - признак глубокого различия между "богатырской поэмой" Н.М. Карамзина и русским фольклорным эпосом. В то время как постоянные эпитеты играли в бытовании былин огромную функциональную роль, упрощая запоминание и воспроизведение песен, для литератора Н.М. Карамзина эта функция эпитета неактуальна. Напротив: разрушать былинные формулы его заставляет установка на новаторство, свойственная литературному творчеству, в отличие от фольклорного. Стоит также отметить, что в былине описанию убранства богатыря, его оружия, коня обычно отводится больше места, чем описанию пейзажа. У Н.М. Карамзина - с точностью до наоборот, что также подчеркивает противоречие поэтических характеристик поэмы "Илья Муромец" народной былинной традиции.

7. Объем поэмы "Илья Муромец" сопоставим с объемом средней былины, однако, учитывая, что поэма не завершена, можно предположить гораздо большую ее продолжительность, на уровне других богатырских поэм (например, "Алеши Поповича" Н.А. Радищева). Если рассматривать поэму Н.М. Карамзина в одном ряду с авантюрными повестями авторов XVIII века о богатырях, то правомерно предположение, что фабула недописанной поэмы едва успела завязаться.

8. В программной преамбуле поэмы Н.М. Карамзин характеризует ее жанровую дистрибуцию в соответствии со своими художественными воззрениями: "сказки", "русские басни, русские повести", "русские были с небылицами". Былинам такая дистрибуция несвойственна, даже если исключить из списка Н.М. Карамзина сугубо литературный жанр басни.

9. В то же время, разбор этого аспекта возможного сохранения памяти жанра возможен лишь в контексте сопоставления двух массивов произведений, а не одного произведения с массивом. Можно констатировать, что русская былина включена в относительно узкий круг близких фольклорных жанров: прозаический пересказ былины, народная богатырская сказка, историческая песня. "Илья Муромец", с одной стороны, может рассматриваться как поэма с волшебно-сказочным колоритом. С другой стороны, связь (сюжетная и стилистическая) с "богатырской сказкой", "богатырской оперой", другими "богатырскими поэмами" позволяет рассматривать ее в контексте межжанрового единства произведений русской литературы второй половины XVIII - нач. XIX вв., написанных по мотивам или под определенным влиянием былин.

10. Автор поэмы "Илья Муромец" однозначно определил ее как "богатырскую поэму". Значимость этого определения трудно переоценить, поскольку оно включает произведение в широкий жанровый контекст, причем не только былинный. "Богатырские сказки" к тому времени уже обрели популярность: к моменту создания "Ильи Муромца" были известны сказки о богатырях авторства В.А. Левшина, М.Д. Чулкова, М.И. Попова, причем повести Левшина имели авторское определение "богатырские сказки". После Н.М. Карамзина русские авторы продолжали создавать богатырские поэмы, подготавливая почву для расцвета романтизма - даже если при создании этих произведений доминировали классицистические принципы (как, например, в пьесе И.А. Крылова "Илья-Богатырь" или комедиях Екатерины II "Новгородский богатырь Боеславич" и "Горе-богатырь Косометович"). Поэма Н.М. Карамзина повлияла на последующих авторов стихотворных сказок и поэм по мотивам русских былин и волшебных сказок. Оценка этого влияния и специфики проявления памяти жанра в произведениях предшественников и преемников Н.М. Карамзина достойна быть предметом отдельного исследования.

Анализ поэмы Н.М. Карамзина дает основания утверждать: память жанра былины определила ряд характеристик этого произведения. При этом взаимодействие в рамках одного произведения памяти множественных литературных жанров-предшественников (литературная сказка, поэма) нередко вступало в противоречие с памятью жанра былины.

H.М. Карамзин не мог не чувствовать, насколько далеко его мировосприятие и формирующийся творческий результат от народного богатырского эпоса. Можно предположить, что именно поэтому поэма "Илья Муромец" навеки осталась незавершенной, а в истории русской эпиграммы появился насмешливый призыв А.С. Пушкина "И, бабушка, затеяла пустое! Докончи нам Илью-богатыря".

Литература