Литература как парадигма мышления (по роману Даниэля Кельманна "Ф")

Размещено на http://www.allbest.ru/

УДК 82 (410.1)

Литература как парадигма мышления (по роману Даниэля Кельманна "Ф")

О.Н. Шумская

Харьковский национальный университет имени В. Н. Каразина

У зміні перспектив міждисциплінарного підходу простежується можливість та умови отримання наукового знання через художній твір: як багатовимірний і багатошаровий горизонт інтенції автора зливається з рецепцією вигаданого тексту, не претендуючи на правдиве зображення життя. Оскільки когнітивна функція літератури не дозволяє зрозуміти комплекс інтеракції реальності та фантазії без фундаментальних моделей, в даній роботі для конституювання сенсу епіфеномена за романом Д. Кельманна «Ф» застосовується теорія фік- ціональносп В. Ізера.

Ключові слова: вигадка, уявне, реальність, значення, естетичний об'єкт, інтеракція, рецепція, функція літератури, когнітивна модель.

В смене перспектив междисциплинарного подхода прослеживается возможность и условия получения научного знания через художественное произведение: как многомерный и многослойный горизонт интенции автора сливается с рецепцией вымышленного текста, не претендуя на правдивое изображение жизни. Поскольку когнитивная функция литературы не позволяет понять комплекс интеракции реальности и фантазии без фундаментальных моделей, в данной работе для конституирования смысла эпифеномена по роману Д. Кельманна «Ф» применяется теория фикциональности В. Изера. роман кельманн мышление

Ключевые слова: вымысел, воображаемое, реальность, значение, эстетический объект, ин-теракция, рецепция, функция литературы, когнитивная модель.

The possibility and conditions of gaining knowledge through fiction during the turn of interdisciplinary perspectives attempt to analyze. How can be amalgamated the many-dimensional and multilayered horizon of author intention and the reader's response in the face of the fact that fictional texts waive the usual claim to truth. As far as the cognitive function of literature cannot be understood without such fundamental modellings of the complex interaction of meaning, truth and knowledge the W. Iser's fictionality theory can be applied to constitute the literary meaning of epiphenomenon through the novel of D. Kehlmann «F».

Kew words: fiction, imaginary existence, factuality, literary meaning, aesthetics object, interaction, re-ception, literary function, cognitive model.

С тех пор как человек научился добывать огонь, он стремится к свету, постоянству и для этого постигает окружающий мир. Едва ли можно выразить триумф одухотворенного поиска нагляднее, чем Микеланджело в рос-писи Сикстинской капеллы и эмоциональнее, чем Й. Гайдн грандиозным фортиссимо в оратории «Сотворение мира». Причинность и непрерывность проясняют наши помыслы и действия, гарантируя надежное будущее, поскольку мысль о том, что завтра что-то из-менится или исчезнет, тревожит и пугает. В древние времена люди преклонялись силам природы, жертвами и молитвами пытались умилостивить Богов, олицетворявших знание и власть. Подобно кометам, символизирующим значимые события, носители гуманитарных ценностей появлялись и освещали ис-торический путь развития человеческого ра-зума. Около полутора тысяч лет назад Святой Исидор Севильский прославился не только благодаря своему благочестию, но и любви к наукам. Автор 20-томной «Этимологии», по сути первой в мире энциклопедии, считается покровителем компьютеров и Интернета в Ва-тикане. Синонимом того, что мы позднее ок-рестили эпохой Просвещения, стала в 1751 го-ду Французская энциклопедия, вобравшая известные знания из областей науки, свобод-ных искусств и ремесел. Колоссальный труд озарил элиту Европы, язык объединил пони-мание образованной публики знакомого на тот час мира. Системно изложенные взгляды предшественников и современников Д. Дидро во многом очертили траекторию успеха всех позднейших научных достижений.

О том, что наука влияет на нашу жизнь больше, чем мы представляем, пишет один из создателей философии систем Э. Ласло: «Понятия, порожденные наукой, определяют наше восприятие, оттенки наших чувств, влияют на наши оценки индивидуальной ценности и общественных заслуг. Они входят в тот узел идей, эмоций, значимостей и амбиций, который называется человеческим сознанием -- основой наших непосредственных переживаний» [1:8]. Выход в свет междисциплинарного справочника «Литература и наука» [5] ознаменовал новый этап на ландшафте гуманитарных концептуальных исследований. Компендиум с высоким коэффициентом концентрации актуальной информации охватывает различные сферы эстетического сознания и гармонично вписывается в рельеф методикотеоретической дискуссии, которая ведется с античных времен и не утихла в наши дни.

Еще Платон, основатель философии и не-превзойденный знаток искусства, разграничи-вал художественный вымысел и правдивое знание, поскольку поэты подражают иллю-зорному и не компетентны в научных областях. «Однако в модели идеального государства философ отводил достойное место военной музыке и народным песням» [10:4]. В плато-новской констелляции искусства и науки на-ходим не только противопоставление, но и взаимозависимость между «танцующим бе-зумием» и «благоразумным сознанием». В учении Аристотеля речь ведется не о правди-вом отображении действительности, а как о возможном, вероятном. Художественное творчество присуще человеческой природе, как естественное знание, полученное посредством созерцания. Это лишь представление действи-тельности, парадигма, под влиянием которой оказывается человек и эстетика воздействия. Следовательно, произведение искусства не может быть лучше или хуже, чем реальный мир. «Критическое мышление Платона и Ари-стотеля по отношению к эстетическому образу искусства явилось отправной точкой для выра-ботки принципов анализа текстов, которые ба-зируются на эпистемологическом и научно-поэтическом фундаменте» [10:7].

Литература и искусство -- это фрагменты нашей индивидуальной культуры, которые феноменальным образом хранят и языком метафор передают научные знания. Вооду-шевленный перспективой обмануть оптику восприятия, художник должен обладать до-статочными знаниями о природе вещей и глубоко понимать эффекты достижения обмана зрения, считал голландский живописец и теоретик искусства XVII века С. ван Хо- огстратен. Талант и художественное творчест-во, с точки зрения антропологической фило-софии, рассматриваются как наши природные данные к самоинсценировке, самоэкспониро- ванию и самомаскировке. «Способный видеть и быть увиденным» человек в описании Х. Блюменберга, воспринимает эстетические феномены в разных сущностных регистрах. «Не просматриваемые ни для себя ни для других», мы читаем, чтобы понять, в первую очередь, свои мысли [6]. Вполне логично, что со-временный исследовательский междисципли-нарный профиль обращен «не на теорию по-знания и философию, а на динамику методов научного производства, их трансформации в исторической и поэтологической перспективе» [5:4]. Данные постулаты можно считать исходными для предметного освещения про-блематики статьи, связанной с концептуали-зацией когнитивных функций литературы.

Объектом исследования является теория фикциональности В. Изера, одного из создате-лей школы «Поэтика и герменевтика», ведуще-го представителя рецептивно-эстетического направления в зарубежном литературоведении.

Цель статьи -- рассмотреть методологию анализа литературного феномена, а именно, как отношение «вымысел-воображаемое- реальность» в коммуникационном варианте модели В. Изера конкретизируется воспри-нимающим сознанием.

Задача настоящей работы состоит в том, чтобы показать возможность приложения триады, как важной составляющей теории В. Изера, для опытов в творческой лаборатории молодого представителя магического реализма Даниэля Кельманна (р. 1975), результатом которых стал роман под названием «Ф» [11]. (Успех и широкую известность принес немецкому и австрийскому писателю (он живет в Берлине и Вене) исторический роман «Измерение мира», переведенный на 46 языков и успешно экранизированный). Прежде всего постараемся воссоздать дневник воображения автора при сочинении очередного бестселлера, поскольку интерпретация должна соотноситься с культурным контекстом ситуации. При этом следует разобраться, почему для изображения интеракции искусства и других сфер человеческой деятельности действие в романе «Ф» начинается с обмана. Пролог, как известно, и «является традиционным местом появления высказываний автора о самом себе и своей аудитории» [3:101]. Эвиденциальность на «когнитивной карте» (описываемые события развиваются в начале 80-х гг. прошлого века) становится реальной идеей, осенившей писателя: отец и три сына едут в автомобиле на представление гипнотизера. Об этом Д. Кельманн, вспоминает в одном из интервью, рассказывая журналистам, как был задуман его новый роман «Ф» [13].

Согласно теории В. Изера, вымысел (фикция), «рецепция разбуженного вообра-жения, представляет собой интенциональный акт, являющийся одновременно и оппозицией по отношению в двум другим элементам мо-дели» [8:311]. Акт притворства, наигранное отношение между реальностью и фикцией, рассматривается В. Изером как предпосылка для воображения: «Ментальный процесс, ко-торый не является предметом сообщения: новая воображаемая реальность конституируется только в представлении и не существует в действительности» [8:381]. Чтобы прояснить ряд вопросов, можно предположить, что сам Д. Кельманн поддался гипнотическим чарам поэта-миннезингера, выбирая имена главным героям Эрик и Иван по названиям известных рыцарских романов «Эрек» и «Ивейн» Гартмана фон Ауэ. Рыцари легендарного короля бриттов Артура, как и их современные тезки из романа «Ф», вовлечены в сложный конфликт между долгом и чувством, переживают мучительный разлад личности и преодолевают общественные условности своего времени. Почему автор отправляет своих героев на представление гипнотизера, встреча с которым магическим шлейфом увлекла семью в пропасть сомнений и разлада? Пронизанный иронией коммуникационный трансфер через рецепцию знакомых образов («великого» Линдеманна (в романе «Ф») и Чиполлы (из новеллы Т. Манна «Марио и волшебник») открывает читателю новое непредсказуемое «событие».

Переход границ полей триады является (по Изеру) главным признаком художественного творчества. Чтобы «обыграть» свои различия, реальное переходит границы с фиктивным, а воображаемое привносится извне и становится ирреальным в тексте. Повествование в воспринимающем сознании раскрывается новой действительностью через «фик- циональный сигнал». Естественно, что инди-видуальный эстетический опыт заполняет «лакуны» сюжетного плана и влияет на суж-дение о прочитанном: «Воображаемое -- со-ставная часть рецепции, возможное слияния горизонтов текста и читателя, «вживление» в фикцию» [8:384]. Интенция текста заключена не в сознании автора, а в декомпозиции реципиентом смысловых полей текста. Так, кодовое название романа «Ф», как центральная метафора романа Д. Кельманна, открывает множество перспектив для интерпретации: фантом, фатум, фальсификация? Фиктивное в триаде В. Изера синтезирует реальные эле-менты; реальность и фикция сливаются и превращаются в воображаемое, таким способом иллюзия нашего сознания, через горизонт интенции авторского текста обусловливает коммуникацию полей триады.

Вполне «реальный маг» Линдеманн не видит в гипнозе ничего феноменального, а использует загадочные механизмы подсознания и природную открытость личности для суггестии, чтобы иронизировать над слабо-стями характера, например, такими как го-товность человека подчиниться и следовать авторитету. Иллюзионист манипулирует до-верием публики, со скепсисом и насмешками наблюдая вовремя сеанса неуверенность и способность зрителя на короткое время частично потерять контроль над своей волей. «Человек -- открытая книга, хаос без границ и твердой формы, способный на все. Но нельзя заставить человека даже в состоянии транса делать то, что он не хотел бы пережить или совершить на самом деле» [11:264]. С огнями уходящего в метро поезда меркнет надежда на пути к счастью и успеху протагонистов романа.

Один из братьев Фридландов, Иван, зави-дует славе художника Генриха Ойленбека; скорее для самообмана он декларирует про-грамму тотального отрицания искусства, ко-торое не нуждается ни в гениях, ни в гла-зеющих на шедевры. Красота в игре облаков на закате дня, размытых красках старых кир-пичных кладок, на голых ветвях деревьев в зимней дымке, красота -- как солнечное отражение в радужных от масляных пятен лужах; башенный ансамбль Манхэттена, вид из иллюминатора самолета, прорвавшего толщу облаков, руки пожилых людей, море в любое время суток, пустые станции метро, случайный орнамент окурков сигарет на земле, промчавшийся поезд и беспомощно рвущиеся вслед за ним углы оторванных рекламных плакатов -- вот (порой не эстетичный для обывателя) источник вдохновения Ивана. Тайно рисуя в своей студии под именем художника Генриха Ойленбека, герой всячески оправдывает свое занятие: «В штурмующем шепоте мнений самого искусства, с энтузиазмом, страстью и правдолюбием, искусства как святого принципа, совсем мало, как Бога» [11:278]. В сомнениях Ивана Фридланда кроются глубокие социально-философские проблемы духовной деятельности. Известно, что многие картины Рембрандта не принадлежат кисти самого мастера. Стали они от этого хуже? А если бы полотна Ван Гога нарисовал вальяжный господин совершенно другого поколения и ранга художников? Кто помнит сегодня Эмиля Шуффенэккера (гения или злодея)? Во многих его картинах мы почитаем Ван Гога, хотя при этом слава голландского живописца не померкла. Ремесленную технику письма осваивают фальсификаторы, чтобы лишить искусство смысла и духа. Иван размышляет о меркантильной ангажированности музеев, утративших свое предназначение в качестве сакральных институтов: «Музеи должны что- то выставлять, артефакты, а не мысли, кол-лекционеры любуются в первую очередь кар-тинами, а не идеями» [11:280]. Эстет, «имид-жмейкер», сметливый куратор и перфекцио-нист Иван Фридланд готов «подретушировать» скромную красоту оригинального сельского мотива пейзажиста Генриха Ойленбека с учетом конъюнктуры и запросов рынка. Подделать руку художника, «механически усовершенствовать» ее неточности не со-ставляет большого труда, но при этом сделка с искусством и совестью гасит искру природного дарования фламандского живописца. Сам Иван Фридланд не считает свои манипуляции «преступлением без жертвы»: «Все зависит от определения, ярлыка, как все в этой жизни» [11:279].

Трагедия quasi художника в том, что он видит красоту универсума, а не может «про-честь». Чувствуя, что мир разговаривает с ним, он не понимает ни слова. Анонимность не спасает Ивана, рисующего в хитром укрытии под чужим именем. То, что его работы украшают стены музеев, не льстит тщеславию нашего героя, как и не делает чести музею: у картин Фридланда земное происхождение, они от мира сего! Свой недостижимый идеал на живописных полотнах Ойлен- бека Иван воспринимает с пафосным эпитетом «реализм рубежа тысячелетия». Но «правда», как приговор гипнотизера Линде- манна, нависла смертельным мечом над мечтой добротного ремесленника о славе. Посредственность вообразила себя художником, но «вживаясь» в сознание Ойленбека, Иван Фридланд странным образом чувствует себя счастливым. Быть может, отрицанием своего паразитирующего существования он творит новую, пусть даже фальшивую, реальность?

Через декомпозицию интенции текста происходят реальные изменения в восприни-мающем сознании. Следовательно (по Изеру), интенция текста -- это переход от реального к воображаемому, модификации которого приобретает статус актуального эпифеномена. При этом новое качество актуального «эмер- гирует» при воздействии воображаемого в об-ласть реального [9]. В романе «Ф» речь идет о писателе Артуре Фридланде: «талант, но без мужества, медлительный эгоцентрик, на грани подлости, питающий отвращение к самому себе. Ему скучно от любви, неспособный к серьезным делам, он использует искусство как повод или камуфляж для бездействия, рас-трачивает талант в пустых мыслительных иг-рах» [11:87]. Лейтмотив первой опубликован-ной книги отца романного семейства -- «Ни-кто»: «Помни: в мозгах никто не обитает, там нет невидимого существа, парящего по сети нервных окончаний; никто не смотрит в твои глаза, никто не вслушивается в уши, никто не говорит твоими устами, никто не читает, не размышляет; сколько не ищи, никого нет дома» [11:90]. Состояние утраты идеала, столь близкое романтикам выразилось у Артура Фридланда в негативном и скептическом от-ношении к жизненному пространству. Являет-ся ли при этом действительность нигилиста реальностью? Однозначное определение до сих пор служит яблоком раздора в философии и рецептивной эстетике. Модерн в культуре начался (по М. Веберу) с разрушения единого мировоззрения 18 века и разделения самодо-статочного смысла, который содержался в религии и метафизике, на три автономные сферы: науку, мораль, искусство. «В итоге нарастает зазор между культурой специалистов и культурным уровнем публики. Приращения к культуре, накапливающиеся в результате деятельности специалистов, необязательно и во всяком случае не сразу входят в повседневную практику. Подобная рационализация культуры увеличивает опасность дальнейшего обеднения жизни, традиционное понимание которой уже ранее обесценилось» [4:234-235].

Существованием тонких управляющих связей между всеми объектами и событиями в Вселенной ученые объясняют тот факт, что «различные и значительно удаленные друг от друга культуры, как и различные направления искусства и науки, время от времени проявляют поразительный параллелизм и синхронность» [1:19]. Реальной (по Изеру) является только иллюзия нашего сознания, которая не только относится к социальной действительности, но и к чувствам и ощуще-ниям, без которых не существует фикция; при этом центральным качеством фантазии констанцский «поэтикогерменевтик» называет «модификации» [8:394]. Это означает, что литературно созданная реальность художест-венного произведения Д. Кельманна транс-персональным образом воздействует на чита-теля через континуум текста. «Гипноз -- что- то более значительное, чем искусство. Гипноз уже сейчас достигает того, к чему только стремится живопись, великая проза и музыка» [11:267]. Возможно, таким образом, наука и искусство укрепляют читателя в вере, что загадки и парадоксы человеческой деятельности должны иметь единое объяснение.

Дело в том, что в стремлении свободно мыслить человеку сложно освободиться от давлеющих оков мнений и аргументов. При-знанный теоретик дискурсивных практик Ю. Хабермас исследует личность как социальный конструкт, который постоянно учится мыслить парадигмами. Задачи передачи культурной традиции, социологизация личности, обретения ею места в обществе требуют сохранения «коммуникативной рацио-нальности» [4:233]. Литература, с точки зрения социологизации знания, представляет собой медиум коммуникации, которая происходит не «за спиной субъекта», а как сопутствующее сознание отражает внешние события, опосредованно воздействуя на них. «Ре-зиденция духа человека, олицетворяющего разумную личность, находится не только в головном мозге, а в интеракции с окружением, поэтому «Я» -- далеко не иллюзия», -- пишет Ю. Хабермас в статье «Уличить нас в самообмане не так-то и просто» [12:206].

Согласно теории фикциональности В. Изера, «определенность» -- это дефиниция минимума реального. Реальное в художе-ственном тексте не связано семантически или систематически в структурном единстве и становится событием через селекцию, представляющую «рабочие шаги» для вос-приятия элементов текста» [8:390]. Рецепция вымышленных читателей на произведение Артура Фридланда «Меня зовут Никто» ис-ключает определенность. В центре метапове-ствования безмолвный апокалипсис: «не че-ловек покидает мир, а мир уходит в небытие. Ты не существуешь, ты думаешь, что читаешь, естественно, так считает большинство людей, но здесь Никто не читает. Мир не таков, каким кажется: Ничто, в котором нет красок, а лишь колеблются световые волны различной протяженности; Ничто, в котором нет звуков, а лишь с определенной частотой вибрирует воздух. Да и воздушное пространство -- это только лишь сцепление атомов, причем сами атомы -- только определения, слова для импульсов бесформенной энергии, а что такое энергия?» [11:92]. «Есть ли вообще текст в классе?» -- уже выяснял в конце прошлого века американский критик и теоретик «школы читательской реакции» С. Фиш [7].

Хитроумная уловка, спасшая от гнева богов гомеровского Одиссея, влечет трагические события в романе Д. Кельманна. Волна самоубийств среди сомневающихся в своей экзистенции читателей -- таков резонанс от книги Артура Фридланда «Меня зовут Никто». Лакуна необъяснимой реальности, зияющая пустота в представлениях и коннотациях автора представляют собой диффузные процессы, ведущие к конкретизации и созданию образов в читательском воображении. Тем не менее до сих пор остается загадкой, как фиктивное приобретает очертание и переходит непосредственно в наш индивидуальный эстетический опыт. Герои Д. Кельманна завуалированы сеансом гипноза: «лазерно-свето-звуковая среда, объединяющая зал и сцену (ядро шоу), почти уравнивает исполнителей и зрителей на уровне психоэнергетических полей» [2:517]. При этом реализуется некий современный симу- лякр, исключающий духовный компонент. Персонажи романа, как фантомы (то появля-ются, то исчезают на горизонте повествования), декларируют практику свободы и своим сопротивлением бросают вызов расчетливому зрелищному террору массового искусства, создающему видимость ценностного напол-нения мира. В итоге протагонисты Д. Кель- манна приносят на жертвенный алтарь се-мейные ценности, творческие способности, душевное равновесие и гармонию жизненного уклада. Очевидно, что изображением раз-нохарактерных образов Д. Кельманн прокла-дывает мудрому читателю просеку через дебри этических проблем: моральная ответственность изобретателя за результат эксперимента (Артур Фридланд), воспитание гуманитарной культуры (священник Мартин, играющий с кубиком Рубика и жующий вовремя исповеди, раскаивающийся убийца Рон), идеология и вера как «добавочная стоимость» жизни (прелат Финкенштейн, рассуждающий о Боге как о самореализующемся понятии, финансист-мошенник Эрик).

К счастью, между небом и землей бытует нечто большее, чем интерес к специальным ценовым предложениям и выгодным акциям: искусство писателей и поэтов, музыкантов, философов, романтических рыцарей, обере-гающих «честь» слова и художественного образа. Своей фантазией Р. Риордан уносит Перси Джексона в далекую и непредсказуемую Одиссею мифологических аллюзий, помогая нам сохранить детское восприятие, способность удивляться необъяснимым вещам и явлениям. Под впечатлением классических образов А. Конан Дойля Э. Рид сочиняет детективные рассказы «Мальчишек с Бейкер-стрит», а Т. Райсс погружается в историю забытых имен, по-новому воссоздавая приключения графа Монте Кристо в романе «Черный генерал». Литература помогают читателю выбирать цели и реализовывать мечты, даже если она ставит своих героев в жесткие условия, сопровождаемые ударами и неожиданностями, как, например, в романе Э. Нево «Новая земля». Судьбоносный экспресс «сходит с рельсов», реальная встреча Инбар и Дориса разрушает романтический виртуальный образ, электронная связь с будничным миром превращается в утопию. Но вера в любовь, надежда и благородство целительным бальзамом исцеляют душу и сердце порой надежнее, чем самая совершенная система здравоохранения. «Библиотерапия» прививает ответственность за жизнь на нашей планете, которая, если внимательнее присмотреться, очень напоминает Астероид В-612, за которым бережно ухаживает Маленький Принц А. де Сент-Экзюпери.

В круговерти нынешнего глобального движения информации, вооружившись полу-ченными знаниями, мы привычно вручаем свою судьбу «поверенным» в точных, естест-венных, общественных, медицинских и прочих делах. Такая дифференциация наук, морали и искусства с разными критериями обосно-ванности: истины, права, подлинности или красоты, привела к замкнутости сегментов культуры, которыми занимаются только спе-циалисты и которые теряют связь с насущными проблемами повседневной жизни. «Из этого разрыва рождаются попытки отрицания культуры специалистов, элитарной культуры. Но проблема остается: с исторической точки зрения эстетика модерна есть только часть общей культурной модернизации» [4:235].

Из вышеизложенного напрашиваются следующие выводы.

Метафорическое объяснение всего про-исходящего с учетом динамики вновь возни-кающих знаний имеет большую познаватель-ную ценность: «Мир как бесшовное целое, состоящее из своих частей, это такая целост-ность, все части которой постоянно общаются друг с другом, превращает реальность в поразительную сеть взаимодействий и ком-муникаций: едва уловимый, но вечно присут-ствующий шепчущий пруд» [1:27]. Попытка приложить мультилогическую концептуальную схему теоретической программы В. Изе- ра для интерпретации романа Д. Кельманна «Ф» показывает, насколько тесно связаны в литературе и науке «coincident^ oppo- sitornm» наблюдаемых и мыслимых явлений.

С точки зрения рецептивно-эстетического подхода, произведение задает параметры новой парадигмы мышления в образном выражении непостижимой единой динамики процессов: «Мир в тебе самом, а «тебя» просто нет, ты -- провизориум из ничтожного ракурса, по краям которого течет река в Никуда. Слепые пятна из привычек и памяти, мало что хранящей в сознании -- проблеск мечты, за которой Никто не следует» [10:88]. Эмер- генция интуитивного «Никто» воображаемой реальности В. Изера «не является вакуумом, а только исключает любую материальную причину творческого акта» [9:30], отдаленно напоминая «знающее незнание» мыслителя Кватроченто Николая Кузанского на пути к «недостижимому абсолюту» [1:127].

Несмотря на изобилие информации, не-исчерпаемое богатство форм и потенциал литературы для традирования знания еще мало изучены. Трансдисциплинарный растр динамического, устремленного в будущее научного процесса разрабатывает все новые залежи художественных ресурсов. Практика литературоведческих исследований ориенти-руется на креативные модели, которые отра-жают изменения, происходящие в сознании социум и с помощью накопленных знаний превращают литературный дискурс в само-стоятельную научную ценность.

Дальнейшее изучение культуры как эмер- гентного феномена через литературно соз-данную реальность, возможно, послужит нам основанием однажды не согласиться с утвер-ждением, что «истинно полный образ мира включает духовную и метафизическую ком-поненту и, следовательно, божественное от-кровение, интуицию души и другие элементы трансцендентной реальности, которые не поддаются научному изучению ни в настоя- щее время, ни в обозримом будущем» [1:12].

Литература

1. Ласло Э. Шепчущий пруд. Персональный путеводитель по новому видению науки /

Э. Ласло ; [пер. Л. В. Лескова]. -- Element Books, Inc., Rockport, Massachusetts, 1996. -- 70 c.

2. Лексикон нонклассики. Художественно-эстетическая культура ХХ в. ; под ред. В. В. Быч-кова. -- М. : РОССПЭН, 2003. -- С. 571.

3. Немецкое философское литературоведение наших дней : антология ; [сост. Уффельман Д., Шрамм]. -- К. -- СПб. : Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2001. -- 552 с.

4. Хабермас Ю. Модерн -- незавершенный проект / Ю. Хабермас // Современная литературная теория : антология ; [сост. И. В. Кабанова]. -- М. : Флинта ; Наука, 2004. -- 344 с.

5. Bogards R. Literatur und Wissen. Ein interdisziplinares Handbuch / Bogards R., Neumeyer H., Wubben Y. -- Stuttgart : L. B. Metzler Verlag Stuttgart, 2013. -- 440 s.

6. Blumenberg H. Beschreibung des Menschen / Blumenberg H., Sommer M. (Hsg.). -- Frankfurt am Main : Suhrkamp Taschenbuch Wissenschaft, 2013. -- 918 s.

7. Fish S. Is There The Text In The Class? The Authority of Interpretive Communities / Fish S. -- Cambridge, Massachusetts : Harvard University Press, 2003. -- 394 р.

8. Iser W. Das Fiktive und das Imaginare. Perspektiven literarischer Anthropologie / Iser W. -- Frankfurt am Main // Suhrkamp Verlag Frankfurt am Main. -- 1. Auflage. -- 1993. -- 522 s.

9. Iser W. Emergenz. Nachgelassene und verstreut publizierte Essays / Iser W. ; [Hsg. Schmitz A.]. -- Konstanz : Konstanz University Press, 2013. -- 320 s.

10. Junker Th. Die Evolution der Fantasie. Wie der Mensch zum Kunstler wurde / Junker Th. -- Stuttgart : S. Hirzel Verlag Stuttgart, 2013. -- 230 s.

11. Kehlmann D. F. Berlin / Kehlmann D. F. -- Roman Rowohlt Verlag GmbH : Reinbeck bei Hamburg, 2013. -- 380 s.

12. Kung H. Der Anfang aller Dinge. Naturwissenschaft und Religion / Kung H. -- Munchen : Pi-per Munchen Zurich. -- 2. Auflage, 2010. -- 247 s.

13. Weidermann V. Hinter tausend Spiegeln. Uber notwendiges Schreiben und Literatur als Hypno- se : Daniel Kehlmanns neuer Roman „F» / Weidermann V. // Frankfurter Allgemeine Sonntagszeitung, 25. August 2013. -- N. 34. -- S. 18.

Размещено на Allbest.ru