Ирония как "герменевтика" в романе Людмилы Улицкой "Зеленый шатер"

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Ирония как «герменевтика» в романе Людмилы Улицкой «Зеленый шатер»

В произведении Людмилы Евгеньевны Улицкой «Зеленый шатер» в центре внимания находится проблема художественной рефлексии 1960-1980-х годов. В романе достаточно широко и смело анализируется диссидентское сознание, передаются авторские взгляды на эпоху, воссоздается мировоззрение поколения шестидесятников [3, с. 108].

Проблема диссидентства решается в романе «Зеленый шатер» посредством функционирования двух взаимосвязанных бинарных мотивов: «противостояние» и «бегство». Мотивы создаются разными художественными средствами: первый - широким ироническим подтекстом; второй - в основном символикой художественной детали.

«Ирония» переводится с греческого как «притворство, насмешка», это «осмеяние, содержащее в себе оценку того, что осмеивается; одна из форм отрицания. Отличительным признаком иронии является двойной смысл, где истинным будет не прямо высказанный, а противоположный ему, подразумеваемый» [2, стлб. 316]. Известно, что ирония обычно «превращается в сарказм как средство осмеяния пороков действительности» [1, с. 171].

Людмила Улицкая в одном из своих интервью определила иронию как «герменевтику» и «культурный шифр» [6, с. 235]. Через ироническое «притворство» создается художественный смысл, который разъясняет, дает толкование (герменевтика) сути того или иного события или характера, который расшифровывает исторический, политический, аксиологический шифр того или иного явления. Если комическое (юмор) ориентировано на описание субъективного (особого, неповторимого), то «ироническое» сосредоточено на объективном. Иронический пафос отличается от драматического своей непричастностью к изображаемому. Ирония, например, приобретает в художественных произведениях ХХ века самостоятельный модус художественности, в романе «Зеленый шатер» связана, прежде всего, с воплощением мотива диссидентства.

Автора романа «Зеленый шатер» интересует в первую очередь человек в его отношении к себе и времени. «Что такое собственно человеческая составляющая в человеке? Способность к самосознанию? Религиозное чувство? <…> последовательность генов, трудноопределимая совесть, неуловимая душа», - задает себе вопросы Людмила Улицкая в эссе 2009 года [7, с. 388]. При этом особенно пристрастно Людмила Улицкая в своей прозе наблюдает за «инструментом измерения нравственности» [Там же, с. 389]. Отвечая на вопросы о романе «Зеленый шатер», она обратила внимание на то, что в этом произведении важен не конфликт между тоталитарной властью и немногочисленной группой противостоящих ей смельчаков, а «распад человеческой личности». Она утверждала, что написала роман «о достоинстве, чести, порядочности. А власть? Когда и где она хороша бывала?» [Там же, с. 452].

Очевидно поэтому, создавая «роман о диссидентах», современный писатель использовал парадоксальные приемы художественного изображения, подчеркивающие драматизм и даже трагизм существования шестидесятников, посмевших противостоять власти. При этом драматизм смягчается или усиливается с помощью ироничности, способствующей некоторому травестированию высокой трагедии, совмещению драматического с комическим и даже с сатирическим. Очевидно, что автор-повествователь, иронизируя, пытается то смягчить драматизм повествования, то усилить, показав его многоаспектность. Для писателя особенно важным способом познания человека становится его «раздавленность временем». Чтобы не впасть в пессимизм при раскрытии этой трудной темы, Людмила Улицкая и создает иронический тон.

Известно, что шестидесятничество было явлением, свидетельствующим о кризисе общества, о желании добавить в общественные отношения немного свободы. Действия диссидентов, осознанно идущих на роль «несогласных», исключали мотивы «незаметности» или «случайности» попадания в политическую борьбу. Исключением является главный герой романа «Зеленый шатер» - Михей Меламид, который стал жертвой безжалостного времени. Умный, мягкий, добрый, открытый, он оказался самым незащищенным и первым не выдержал жестокого удара судьбы.

Вокруг этого оригинального образа сосредоточена доля иронического пафоса автора-повествователя, соразмерная доле авторской симпатии и желанию «растолковать» смысл жизни протагониста. Иронией внутренней, внешней и логически выраженной пропитаны описания поступков, чувств, мыслей, стихотворений, черт характера этого героя. Хотя без иронического подтекста не обходится изображение ни одного персонажа романа.

Иронией пронизаны почти все названия глав произведения. В прологе, повествующем об извещении о смерти Сталина, ирония присутствует на сюжетно-образном уровне. О трагическом событии сообщается по радио, которое «извергает торжественную музыку», а люди издают вопли и теряются от безысходности [5, с. 7].

Прямая, внутренняя, лексически выраженная ирония используется Людмилой Улицкой по поводу чистой и глубокой любви Михи к Алене и их дочери.

В главе «Демоны глухонемые», название которой точно совпадает со знаменитым произведением Максимилиана Волошина, показано, как «уровень жизни» протагониста романа Улицкой Михея Меламида после женитьбы на Алене «из низины поднялся на высокогорье» [Там же, с. 414]. Автор вводит ироническую метафору разбитого стакана, от которого остались «только никчемные осколочки прежних увлечений» [Там же]. Стакан с водой - известный образ-символ революционной любви, которая была провозглашена революционеркой Кларой Цеткин простым утолением жажды любовной страсти. «Миха встретил Алену и полюбил ее так безвозвратно и окончательно, что вся прежняя его жизнь с милыми девочками, легкими и необязательными свиданиями и деятельными ночами в общежитии разбилась, как стеклянный стакан», - пишет повествователь [Там же].

Герой созрел для создания семьи и настоящей любви, а также понял свое призвание: учить глухих детей, реализовывая свое главное качество - «всемирную жалость». Повествователь с юмором говорит об усилиях тети Гени противостоять этим двум серьезным увлечениям Михея. И с истинным глубоким драматизмом рассказывается о борьбе со свободомыслием сошедшего с ума в застенках КГБ бывшего СМЕРШевца, а ныне учителя глухонемых сирот - Глеба Ивановича Косачева.

С иронией автор пишет о том, что Миха от любви «приостыл в своем революционном порыве», а Саня, наоборот, «увяз в своих звуковысотных» музыкальных системах, что мешало их общению с Ильей, который знал лучше всех «способы избегания, ускользания, растворения» [Там же, с. 445].

Илья объяснил Михе, что нужно подразделять две разные вещи: заниматься интересным делом и зарабатывать деньги. Но оба героя знали, что для человеческого счастья нужно, чтобы эти две вещи совпадали.

Роковая встреча Михи и Ильи не случайно произошла в Милютинском саду (глава «Милютинский сад»), где много лет «клубились в темнеющих углах оскудевшего сада мелкие бесы русской революции - те самые, достоевские», - с иронической издевкой комментирует автор-повествователь [Там же, с. 448].

Михе не на что было жить. И Илья сделал его распространителем запретной литературы, несмотря на то, что Миха был «слишком заметный, слишком общительный, слишком неосторожный» [Там же, с. 449]. Трижды употребленное слово «слишком» объясняет трагизм судьбы Михи. Повествователь с сарказмом описывает негативное отношение Ильи к «глухонемому интернату», который был мечтой жизни Михея.

Ирония распространяется и на Миху, когда отмечается, что этот «восторженный герой» был готов участвовать в издании самиздатского журнала, «открывающего глаза и уши темному человечеству» [Там же, с. 451].

В романтическом описании посещения друзьями дома Волошина в Коктебеле тоже присутствует достаточно едкая ирония (например, описание старушек-девочек и старушек-ящериц) и «конкурирующей вдовы Волошина», названной Ассолью, «отсидевшей срок и вернувшейся в Старый Крым к обязанностям гриновской вдовы» [Там же, с. 460].

Иронией наполнены многие определения автора романа по поводу быта дома Волошина: им был подан «фасонистый обед», они видели «бодрый завиток» на голове старушки; новые знакомые - это «бывшие люди», «музейная женщина», «обычное провинциальное убожество» и др. [Там же, с. 461].

Проявлением авторской иронии является и описание самиздатского журнала, «худеющего непредсказуемым образом в художественной части и прибывавшего в политической» [Там же, с. 466].

Иронически обыгрываются автором-повествователем и журнальные статьи, которые пишет главный герой. Например, материал о демонстрации в Москве по поводу ввода войск в Чехословакию, которую провели семь человек, вышедших на Красную площадь, Миха назвал пафосно: «Пятиминутное стояние великолепной семерки на Лобном месте» [Там же, с. 468].

Ирония выполняет в данном случае роль характеристики образа, как и в случае с высказываниями меркантильного Марлена о Михе: «Он просто сумасшедший! Это выше моего понимания! Ну при чем тут татары! Крым! О себе бы позаботился! Еврею сесть за возвращение татар в Крым! Уж лучше сел бы за свое собственное возвращение в Израиль!» [Там же, с. 480].

В последней главе «Имаго», описывающей гибель Михи, почти нет иронии. Очевидно потому, что в ней драматизм, напряженный до предела, переходит в трагизм. Исключением является последняя записка, призванная смягчить трагизм бытия мягким юмором, ведь известно, что смеяться можно только над тем, чего не боишься. «Я в человеках тож» - это стилистически неверное выражение Михи в его последнем стихотворении вместо насмешки вызывает улыбку, добрую и примиряющую всех со всеми.

В главах, посвященных Сане Стеклову, характер и объем иронического повествования изменяется. Саня Стеклов, как и Миха, оказался невольно втянутым в политическое противостояние. Однако полноправным участником диссидентского движения его назвать нельзя. Он скорее «соучастник». Сам в этой «игре» не принимает участия, но помогает своим друзьям-правозащитникам. Саня - интеллигент, прекрасный музыкант. Мысленно он отстранен от реального времени, живет не советской, а «мимосоветской» жизнью [Там же, с. 326]. Как и его друзья, он очень много читает, слушает музыку всемирно известных композиторов. В открытую борьбу с властью он не вступает, но общего языка с ней найти все же не может. Политический уклад, давление сказываются негативно на жизни этого героя, в результате чего он покидает страну в поисках свободы творчества.

Иронический подтекст присутствует в главах, посвященных Сане, в более тонкой и скрытой форме. Например, в главе «На первой линии», говоря об аполитичности Сани, его бабушка заявляет, что он относится к родной стране как иностранец. Автор как будто бы искренне поддерживает мнение родных, но его комментарий, указывающий на недопустимость пропуска таких событий, как «недород в Африке или цунами в Японии», убеждает в иронии повествователя [Там же, с. 482].

Ирония сосредотачивается вокруг образа Сани и Алены, а Миха изображается с искренним сочувствием. В конечных главах о Сане («Ende gut», «Эпилог», «Конец прекрасной эпохи») можно обнаружить различные виды разнонаправленного иронического подтекста: по поводу иностранцев, «влюбленных в Россию до беспамятства», которых «влекла загадочная русская душа» [Там же, с. 554]. Иронизирует автор над девушкой Аллой «с северными серыми глазами» [Там же, с. 556] и над невестой Сани. Ирония в данном случае строится на контрасте желаний мнимой невесты и Сани. В связи с этим необходимо вспомнить, что В.Я. Пропп справедливо подчеркивал, что «противоречие между двумя началами есть основное условие, основная почва для возникновения комизма» [4, с. 165], в том числе такой формы, как ирония.

Повествователь едко иронизирует: «Потом начинается бред. Женщина с лентой встает. Провозглашает: «Гражданка Соединенных Штатов Америки Дебора О'Хара и гражданин Союза Советских Социалистических Республик Александр Стеклов подали заявление о заключении брака в соответствии с законами нашей страны…» Деби хочет свадьбу. Саня хочет исчезнуть. Деби хочет свадебное путешествие. Саня хочет исчезнуть с лица земли. Деби хочет брачную ночь. Саня хочет исчезнуть с лица земли навсегда» [5, с. 575].

Так, через контраст отношения к жизни проявляется иронический подтекст ситуации фиктивного брака: у Деби поверхностные материальные запросы, когда главное в жизни - это физическое удовольствие, а у Сани внутренние духовные цели, когда основным является духовное состояние, гармония духа. На такой шаг Саня решился ради свободы творчества: «Фарс под названием «Женитьба» заканчивается. Остается немного: подать заявление в американское посольство и ждать, ждать, ждать» [Там же, с. 576].

Более мягкая ироничность повествователя характерна для глав, где изображены герои как жертвы времени (Миха Меламид, Саня Стеклов, Оля, Тамара, Марина, доктор Дулин, Костя, Афанасий Михайлович и Софочка).

Таким образом, автор романа «Зеленый шатер», иронизируя, подчеркивает сложность и неоднородность диссидентства, его зыбкость и в то же время передает свое осознание необходимости противостояния тоталитарной власти для творческой личности, жаждущей свободы. Поэтому, как показывает анализ, авторповествователь использует для многоаспектного решения проблемы диссидентства различные приемы создания иронического модуса, применяя каламбуры, иронические антитезы, оксюморонные выражения, юмор, сарказм, столкновение высокого и низменного, грубую просторечность, и утонченную остроумную игру словом, анекдотичность ситуаций, травестирование, интертекстуальность, сличая драматичность повествования и расшифровывая значимость каждого персонажа.

Список источников

сюжетный роман герой ирония

1. Борев Ю.Б. Эстетика. Теория литературы: энциклопедический словарь терминов. М.: ООО «Издательство Астрель»: ООО «Издательство АСТ», 2003. 575 с.

2. Литературная энциклопедия терминов и понятий / под ред. А.Н. Николюкина; Институт научной информации по общественным наукам РАН. М.: НПК «Интелвак», 2003. 1600 стлб.

3. Осьмухина О.Ю. Скромное обаяние эпохи. «Зеленый шатер» Людмилы Улицкой // Вопросы литературы. 2012. №3. С. 108-119.

4. Пропп В.Я. Проблемы комизма и смеха. Ритуальный смех в фольклоре (по поводу сказки о Несмеяне). М.: Лабиринт, 2007. 256 с.

5. Улицкая Л.Е. Зеленый шатер: роман. М.: Эксмо, 2011. 592 с.

6. Улицкая Л.Е. Принимаю все, что делается // Вопросы литературы. 2000. №1. С. 215-237.

7. Улицкая Л.Е. Священный мусор: рассказы, эссе. М.: Астрель, 2013. 476 с.

Размещено на Allbest.ru