Размещено на http://www.allbest.ru/

«Миф о великом грешнике» в поэме М.И. Цветаевой «Чародей»

Формирование «мифа о великом грешнике» в народном сознании происходило на базе разнородных произведений литературы и фольклора, объединяемых общностью идеи, композиции и типологии героев. Впервые значимость этого мифа для отечественной словесности отметил Ю. М. Лотман в статье «Сюжетное пространство русского романа XIX столетия» [3], писатели ощутили его важность уже в пореформенную эпоху. Одним из главных признаков этих произведений является соответствие их композиции традиционной богословской триаде «грех - покаяние - спасение» (хотя значимость отдельных частей данной триады в разное время варьировалась), а в качестве героя повествования - «великого грешника» выступает только личность чрезвычайно широкого душевного диапазона, способная выдержать переход от тяжелейших нравственных падений к праведничеству и даже святости.

По природе своей «миф» - явление международное, так как он сформировался на основе одного из важнейших постулатов христианской этики. Однако наибольшее, почти архетипическое значение он приобрел именно в русской культуре, для которой характерна модификация обязательной для реализации «мифа» богословской триады - принципиальная незавершенность ее третьей части - «спасения» - и нередкая открытость финала.

Значимость «мифа о великом грешнике» для отечественной культуры с ее неистребимой верой в душевные силы народа, которая поддерживала русское сознание даже в самые тяжелые и смутные времена, бесспорна. Если задуматься, то Священное писание учит человека тому, что любой грех необходимо искупать раскаянием, очищением, значит, истоки «мифа о великом грешнике» можно обнаружить и в Библии. Грехи в Священном писании делятся на несколько групп: против Господа Бога [1, с. 107] (например, гордыня; отсутствие надежды на милосердие Господа, отчаяние; чрезмерное упование на милость Божию; занятие «чёрной» и «белой» магией, колдовством, гаданием, спиритизмом; размышления о самоубийстве, попытки покончить жизнь самоубийством; сексуальная безнравственность как прелюбодеяния, блуд, мужеложство, садомазохизм и т.д.), грехи против ближнего [Там же, с. 61] (неимение любви к ближним; неумение прощать, воздаяние злом за зло; убиение младенцев во чреве (аборты), советы делать аборты ближним; проклинание детей; жестокосердие, жестокость к животным, птицам; лицемерие; гнев; лжесвидетельство; соблазнительное поведение, желание прельстить и т.д.), грехи против самого себя [Там же, с. 139] (высокоумие, духовный эгоизм, подозрительность; сквернословие; делание добрых дел напоказ; чревоугодие; любовь к материальному больше, чем к небесному, духовному; излишнее внимание к плоти; принятие блудных помыслов, услаждение нечистых помыслов; допущение вольностей до венца и извращения в супружеской жизни и т.д.).

Нас заинтересовало творческое наследие Марины Ивановны Цветаевой, чья жизнь близка намеченной нами траектории «грех-покаяние», а будет ли спасена поэтесса, знает лишь Господь Бог. Мы обратили внимание на образы лирических героев в поэме «Чародей», написанной Мариной Ивановной в марте 1914 года.

Интерес вызывает название лиро-эпического произведения - «Чародей». Обращаясь к Толковому словарю Д. Н. Ушакова, мы находим следующее значение данного слова: «1. Волшебник, колдун. 2. перен. Тот, кто пленяет, очаровывает чем-л.» [4, с. 567]. Эта лексема относится к главному герою поэмы - гувернеру лирических героинь. Прототипом стал поэт, переводчик, теоретик символизма, историк литературы Лев Львович Кобылинский, известный в литературных кругах под псевдонимом Эллис. Эллис вошел в семью Цветаевых в 1908 году в качестве гувернера. «Один из самых страстных ранних символистов, разбросанный поэт, гениальный человек», - писала о нем Марина Цветаева [6]. Он стал для сестер Чародеем, а родительский дом Цветаевых в Трехпрудном переулке превратился для Эллиса в одно из самых любимых и желанных мест в Москве.

Лирическими героинями поэмы стали сама Марина Ивановна и ее сестра Анастасия.

Перед читателем разворачивается сюжет, близкий «мифу о великом грешнике». Уже в первой строфе поэмы очевидны богоборческие мотивы, появляется образ сложной личности: «Он был наш ангел, был наш демон, / Наш гувернер - наш чародей, / Наш принц и рыцарь. - Был нам всем он / Среди людей!» [5, с. 334]. Вновь интерес представляет подбор автором слов: ангел - «Идеал чего-нибудь, лучшее воплощение, олицетворение чего-нибудь (с оттенком восхищения). Ангел красоты» [Там же, с. 18], демон - «Злой искуситель, существо, обладающее таинственной силой, которое побуждает к чему-н. недоброму, злому» [Там же, с. 113]. Амбивалентность героя очевидна уже на этой стадии, но ее также усиливает художественный эффект: третье слово-образ - гувернер - «Воспитатель, обычно иностранец, нанимаемый в буржуазных семьях для воспитания и начального образования детей» [Там же, с. 106].

Таким образом, перед читателем предстает многомерный образ, берущий исток еще в эпохе Средневековья «рыцарь», «принц». У лирического героя наблюдается «многообразие масок» [7, p. 133], рассмотреть его настоящее лицо совсем не просто. Очевидно лишь то, что перед читателем «гувернер», призванный повести за собой, обучить не только науке, но и жизни. В лирическом герое лаконично соединяются обширные знания об окружающем мире и о глубинах человеческого сердца. Постепенно перед читателями предстает натура страстная, своеобразный «змей-искуситель»: «В нем было столько изобилий, / Что и не знаю, как начну!» [5, с. 334]. Мы видим лирического героя глазами юных дев, обожествляющих его и влюбленных. Попраны Божьи заповеди: «Был нам всем он…» - значит, и верой, и Богом. Согласно библейскому закону, в этом случае совершается грех против ближнего - соблазнительное поведение, желание прельстить, а также грех против самого себя - принятие блудных помыслов.

Удивительно, но, описывая лирического героя, Марина Ивановна Цветаева использует постоянные сравнения, пытаясь наиболее точно изобразить его портрет: «…вылетает к нам, как птица»; «Жерло заговорившей Этны, - / Его заговоривший рот»; «…насмерть раня / Кинжалами зеленых глаз, / Змеей взвиваясь на диване!»; «С шипеньем раздраженной кобры», «Среди пятипудовых теток / Он с виду весит ровно пуд»; «Его лицо, как юный месяц, / Меж полных лун» [Там же, с. 336]. Ключевыми стали образы: птицы, кинжала, змеи, кобры, юного месяца. Очевиден контраст восприятия: от обожествленного к дьявольскому. Посланник божий - небесная птица, исчадие ада - земная змея.

Что касается психологического портрета, то согласно первой части триады («грех») мы видим лирического героя, полностью отдающегося грехам. Например, в строфах, которые описывают его чаепитие с тетушками сестер Цветаевых, можно проследить за его поведением: «О, как он мил, и как сначала / Преувеличенно-учтив! / Как, улыбаясь, прячет жало / И как, скрестив / Свои магические руки, / Умеет - берегись, сосед! - / Любезно отдаваться скуке / Пустых бесед» [Там же, с. 339]. В этом эпизоде герой совершает грех против ближнего (лицемерие) и грехи против самого себя (празднословие, леность, провождение времени в праздности). Вновь мы замечаем смысловую антитезу: «скрестив <…> руки», «улыбаясь, прячет жало». Словно сама поэтесса пытается найти ответ на вопрос: «Кто же он?» - искуситель или ангел. Далее читателю раскрывается истинное лицо гувернера: «Он вспыхивает мятежом, / За безобиднейшую фразу / Грозя ножом. / Еще за полсекунды чинный, / Уж с пеной у рта взвел курок» [Там же, с. 337]. Здесь раскрываются новые грехи против ближнего - отсутствие почтительности к старшим; прекословие, «неуступление» ближним, споры, а также грехи против самого себя - раздражение, возмущение, злопамятность, огорчение. М. И. Цветаева использует косвенный и суммарно-обозначающий виды психологического изображения, прибегая к портрету и вербальному обозначению чувств («вспыхивает», «с пеной у рта»).

В портрете особенно примечательны зеленые глаза - по древним верованиям, символ принадлежности к колдовству. В давние времена люди с большой опаской относились к недоброжелательным взглядам. Считалось, что человек, обладающий подобным цветом глаз, связан с нечистой силой и является колдуном, ведьмой. В эпоху Средневековья именно зеленоглазые люди подвергались преследованию инквизиции, нападкам, гонениям со стороны окружающих людей.

Составленный нами портрет согласуется с описанием, созданным Н. Валентиновым (Николаем Владиславовичем Вольским) в его книге «Два года с символистами»: «Этот странный человек с остро-зелеными глазами, белым мраморным лицом, неестественно черной, как будто лакированной бородкой, ярко красными, “вампирными” губами, превращавший ночь в день, а день в ночь…» [2].

Огромную роль в поэме играют и образы лирических героинь. Меняется фон повествования: магия действительности, представленная через изобилие сравнений, сменяется описанием внутреннего состояния девушек, поскольку важен факт воздействия лирического героя на душу юных дев. Почувствовать внутреннее состояние героинь и вовлечение их в грех позволяет эпизод, в котором описывается занятие сестёр с гувернером. Психологизм сцены способны передать метафоры, использованные автором: «Один его звонок по зале - / И нас охватывал озноб, / И до безумия пылали / Глаза и лоб. / И как бы шевелились корни / Волос, - о, эта дрожь и жуть!» [5, с. 34]. Он входит, «И сразу хочется кружиться, / Кричать и петь» [Там же, с. 334]. Далее в процессе повествования прослеживается градация действий и чувств героев, все соединяется в один вихрь, чему способствует обилие глагольных форм («Садимся - смотрим - знаем - любим / И чуем, не спуская глаз»; «говорим»; «бегали»; «сказали»; «гонит»; «не выйдем»; «останемся»; «умрем») и динамичный двустопный ямб. Кульминацией эпизода является фраза «…и мы уже в экстазе!», после которой описывается ответная реакция «искусителя», и действие идет на спад, завершаясь строкой «Но нам уже доносят снизу, / Что чай готов» [Там же, с. 336].

Таким образом, в рассмотренном фрагменте совершаются грех против Господа Бога: нарушение заповедей Закона Божьего (а именно, второй заповеди); грехи против ближнего: наглое и вольное поведение по отношению к ближнему, соблазнительное поведение, желание прельстить; грехи против самого себя: принятие блудных помыслов, излишняя привязанность к земному.

Если внимательно вчитаться в эпизод, то можно отметить еще одну весьма интересную деталь: во многих литературных произведениях русских и зарубежных классиков (Ф. М. Достоевский, «Братья Карамазовы»; Томас Манн, «Доктор Фаустус»; М. А. Булгаков, «Мастер и Маргарита») приближение дьявола, нечистой силы сопровождается мотивом холода и озноба. Именно этот мотив наблюдается и в строках рассматриваемой нами поэмы: «охватывал озноб», «И руки сразу леденели, / И мы не чувствовали ног», «Уж наши руки стали льдом» [Там же, с. 337]. Читатель понимает, что зарождается не согревающее душу чувство любви, а холодящая кровь страсть.

Таким образом, герои обоюдно греховны друг перед другом. Однако, несмотря на всю свою греховность, лирический герой способен на покаяние. В завершающих строфах поэмы он осознает свой грех и признается в содеянном. Понять его душевное состояние, пребывание в смятении и метаниях помогают следующие строки: «Я между Дьяволом и Богом / Разорван весь» [Там же, с. 339]; «Есть мир. Ему названье - бездна / И океан. / Кто в этом океане плавал - / Тому обратно нет путей! Я в нем погиб. - Обратно, Дьявол! / Не тронь детей!» [Там же, с. 343]. Важным показателем является также стихотворный размер, перешедший из энергичного двустопного ямба в плавный, исповедальный ямб с пиррихием. Герой говорит о том, что сестры были практически марионетками в его руках, их судьбы принадлежали ему: «…скрипки / В моих руках!» [Там же], «…ко мне прижавшись слепо» [Там же, с. 344]. После покаяния лирический герой делает отчаянную попытку исправить свои ошибки, искупить грехи и привести к покаянию сестёр: «Хотите, - я сорву повязку? / Я вам открою новый путь?» [Там же]. Но героини отвечают ему отказом, так как наслаждаются греховностью и готовы продолжить отдаваться страстям.

Таким образом, если героя, возможно, в будущем ждет спасение и прощение грехов, то лирические героини этого лишены - они продолжат добровольно отдаваться страстям, и для них самый важный компонент богословской триады - «спасение» - утерян.

Можно сделать вывод, что и сама Марина Ивановна Цветаева во время создания поэмы (1914 год) далека от спасения, погружаясь в пучину безудержной страсти, ведь ей понятно поведение лирических героинь, более того, она его поощряет, и сама в свою очередь боготворит гувернера-чародея: «Не знаю, есть ли Бог на небе! - / Но, если есть - / Уже сейчас, на этом свете, / Все до единого грехи / Тебе отпущены за эти / Мои стихи» [Там же].

Список литературы

цветаева мифологический грешник поэма

1. Библия. Ветхий Завет. Новый Завет [Электронный ресурс]. 1059 с. URL: http://lib.pravmir.ru/data/files/Bible.pdf (дата обращения: 12.01.2016).

2. Валентинов (Вольский) Н. Два года с символистами. М.: XXI век-Согласие, 2000. 384 с.

3. Лотман Ю. М. Сюжетное пространство русского романа XIX столетия // В школе поэтического слова: Пушкин. Лермонтов. Гоголь. М.: Просвещение, 1988. С. 325-348.

4. Ушаков Д. Н. Толковый словарь современного русского языка. М.: Аделант, 2013. 800 с.

5. Цветаева М. И. Сочинения: в 2-х т. / сост., подгот. текста, вступ. статья и коммент. А. Саакянц. М.: Художественная литература, 1988. Т. 1. Стихотворения, 1908-1941; Поэмы; Драматические произведения. 719 с.

6. Швейцер В. Быт и бытие Марины Цветаевой [Электронный ресурс]. М.: Интерпринт, 1992. 544 с. URL: http://www.synnegoria. com/tsvetaeva/WIN/shveizer/shvB22.html (дата обращения: 12.01.2016).

7. Bozhkova G., ShabalinaN., Frolova G. The Forms and Functions of Masks in Poetic Heritage of M. I. Tsvetayeva // Journal of Language and Literature. 2015. Vol. 6. № 3. Iss. 1. Р. 133-136.

Размещено на Allbest.ru