Анализ образа Дитриха Бернского в "Песне о Нибелунгах": аксиологический подход

Размещено на http://www.allbest.ru/

АНАЛИЗ ОБРАЗА ДИТРИХА БЕРНСКОГО В «ПЕСНЕ О НИБЕЛУНГАХ»: АКСИОЛОГИЧЕСКИЙ ПОДХОД

Саракаева Элина Алиевна

Лебедева Ирэна Валерьевна

Написанная в начале XIII века «Песнь о Нибелунгах» - величайшее произведение мировой литературы, жемчужина германской эпической поэзии. Интригующий сюжет, тонкая психологическая проработка образов, потрясающий трагизм развязки - все это обеспечило поэме неувядающий интерес среди читателей и ученых исследователей. Содержание поэмы исследовалось методами самых разных научных дисциплин - истории, литературоведения, психологии, лингвистики. Авторы настоящей работы приводят краткий обзор интерпретаций ведущими «нибелунговедами» одного из центральных образов поэмы - Дитриха Бернского и предлагают собственное понимание этого образа, основанное на этимологическом и контент-анализе текста поэмы.

На первый взгляд, образ Дитриха Бернского в поэме предстает безусловно привлекательным: в мире, сошедшем с ума, он единственный сохраняет трезвость и самообладание. Не удивительно, что многим исследователям поэмы Дитрих кажется единственным положительным персонажем, наделенным всеми достоинствами и ни одним недостатком. Берт Нагель называет победу Дитриха над Хагеном в финале поэмы «торжеством высшей морали», а самого Дитриха - представителем рыцарственного христианства [12, S. 262]. Готфрид Вебер видит в Дитрихе воплощение «нового духа», который приходит на смену устаревшему языческому героизму [15, S. 170].

Оригинальную модель предлагает Хьюго Беккер, автор ряда статей и монографии, посвященной литературному анализу «Песни о Нибелунгах». Сравнивая образы бехларенского маркграфа Рюдигера и Дитриха Бернского, Беккер основную разницу между этими персонажами видит в том, какое место в их жизни и менталитете занимает frцide - «веселье» [5]. Тогда как многие исследователи согласны, что «веселье» является одним из основных концептов «Песни о Нибелунгах» (наряду с другими, не менее значимыми концептами, такими как triuwe «верность», кre «честь», leit «страдание», liebe «любовь», dienst «служба», hфher muot «высокий дух» и пр.) [10], Беккер придает этому понятию ключевое значение в своем анализе образов Рюдигера и Дитриха. С его точки зрения, маркграф Рюдигер просто одержим «весельем», он фактически видит в нем смысл своего существования, и это оказывается ошибочной жизненной стратегией - герой все время предается самообману, игнорируя факты реальности в погоне за «весельем», что в конечном итоге приводит к его гибели. Дитрих же, как полагает Беккер, занимает более уравновешенную позицию - он тоже стремится к «веселью», но не ради удовлетворения собственных эмоциональных потребностей, а в качестве эффективного инструмента поддержания социального баланса [5, р. 246].

Когда бургунды игнорируют его предупреждение об опасности, Дитрих «уходит в себя» и остается там на протяжении всех последующих сцен. Эта отчужденность проистекает, по мнению Бекккера, из предыдущего опыта короля-изгнанника. Пережив страдания и потери и оправившись от удара, Дитрих знает, что «за радость испокон веков страданьем платит мир» [3, с. 249]. Справившись с отчаянием, Дитрих вышел из него стоиком, не склонным искать утешения в радостях и развлечениях королевского двора. Он ставит перед собой задачу выполнять свой долг, оказывать гостеприимство, давать дары, но не верить в «веселье» и потому держится в стороне от событий и людей.

Жизненная позиция, которую Беккер приписывает Дитриху, кажется самому исследователю не только достойной уважения, но и прямо героической: «Эквилибриум, который давно уже создал для себя Дитрих, придает ему героизма, которого уязвимому Рюдигеру никогда не достичь» [5, р. 251]. В заключение исследователь называет Дитриха самым зрелым из персонажей поэмы. Зрелость Дитриха, как явствует из анализа Беккера, проявляется в его позиции декларированного нейтралитета, которую он мастерски сохраняет, пока окружающий мир летит в хаос, и нарушает только в самых последних эпизодах поэмы, когда уклоняться от вооруженного столкновения становится просто невозможно.

Красивая теория Беккера имеет, по нашему мнению, один существенный недостаток: она никак не подкреплена текстом. В тексте поэмы буквально ни разу имя Дитриха не оказывается связано с «весельем», там не говорится ни о его сознательном стоицизме, ни об его попытках отвергнуть прах земной в духе Экклезиаста. Хьюго Беккер вообще склонен наделять персонажей поэмы мотивировками без всякой опоры на текст. В качестве примера приведем его знаменитое утверждение, что Брунхильда обиделась на Зигфрида и требовала его смерти именно потому, что он НЕ изнасиловал ее, на что имел бы право и возможность [4, р. 84-100]. В том же ряду находятся его попытки доказать, что Хаген был трусом, потому что вступал в бой не один, а с друзьями и дружиной; наоборот, несколько сотен гуннов, не посмевшие напасть на него и его друга Фолькера, трусами вовсе не были - они просто были не вооружены (отправляясь на высоко оплаченное убийство!), поскольку, перечисляя их вооружение - щиты и шлемы, - автор поэмы не использует слова «мечи», и тому подобные находки, которыми изобилуют работы Беккера [Ibidem, р. 135-148]. Все это заставляет нас относиться скептически и к построениям исследователя относительно Рюдигера с его любовью к «веселью» и Дитриха с его погруженностью в философский стоицизм. К сожалению, в тексте нет никаких указаний на подобного рода эмоции и мотивации. Нет там ни доходящей до эксцессов любви Рюдигера к веселью, ни указаний на то, что горький житейский опыт Дитриха заставил его «уйти в себя». Подобные интерпретации балансируют на грани возможного - но не опираются на текст.

Дэвид Тинсли видит в образе Дитриха архетип «нежелающего героя» (reluctant hero), который вначале уклоняется от подвигов и приключений [14] - мотив, описанный в ряде работ по мифологии и культурной антропологии, в частности в знаменитой книге Джозефа Кэмпбелла «Тысячеликий герой» [2]. Тинсли добавляет в этот архетип своеобразное обоснование: он подчеркивает, что Дитрих - король-изгнанник, чужестранец в варварских землях - статус, который в средневековой германской литературе всегда был связан с отчаянием, печалью и одиночеством. Недаром в «Песне о Нибелунгах» бургунды во время переговоров с Этцелем называют себя «несчастными изгнанниками» - хотя, строго говоря, изгнанниками они не были, но их отчаянное положение горстки чужестранцев, окруженных армией врагов, автоматически наделяет их таким статусом. Изгнанника Дитриха, по мнению Тинсли, держит в стороне от развивающейся драмы именно его статус бесправного чужестранца и сопряженная с ним скорбь. И только смерть его дружинниковамелунгов, таких же изгнанников, как он сам, выводит Дитриха из состояния пассивности, и из «нежелающего героя» он превращается в «супергероя» [13, р. 45], чьи подвиги определяют исход конфликта.

Пожалуй, единственным исследователем, отказывающимся видеть в Дитрихе Бернском этакий «луч света в темном царстве», является американский германист Виндер МакКоннелл, который в своей монографии решительно заявляет: «Дитрих ничуть не больший представитель христианского рыцарства, чем Хаген. Он не воплощает в себе никакого “нового духа” и не символизирует надежду на будущее. Так же как остальные, он захвачен водоворотом событий, и так же как они, он не способен контролировать происходящее» [11, р. 57]. Авторы настоящей работы полностью согласны с этой точкой зрения и ставят перед собой задачу раскрыть ее подробнее, присовокупив собственные аргументы и опираясь на текст поэмы.

Начнем с анализа социального статуса нашего героя. Дитрих - готский король-изгнанник, нашедший покровительство при дворе владыки гуннов Этцеля. Он пользуется уважением всего двора и особой милостью короля - это видно из эпизодов, где именно он идет или сидит во время церемоний подле Этцеля. Опорой Дитриху служат амелунги - его личная боевая дружина, состоящая из рыцарей, последовавших за ним в изгнание. Верной службой гуннскому королю Дитрих Бернский надеется заслужить военную поддержку и вернуть себе утраченный престол в Италии (Берн - это современная Верона). Дитрих предстает перед читателем импозантной фигурой - это могучий воин, прославленный в боях и пользующийся моральным авторитетом. Он знает всех, и все знают его, его любит король и боится королева [3, с. 157].

Когда бургунды приезжают в Гран, Дитрих первый выходит им навстречу и предупреждает о ловушке, которую подстроила Кримгильда. Примечательно, что в отличие от кинематографических и драматургических переложений поэмы немецкими режиссерами и писателями в самой «Песни о Нибелунгах» Дитрих не называет Хагена и его королей убийцами - смерть Зигфрида давно забыта, Дитрих не высказывает никакого морального осуждения, а к Хагену относится как к старому другу - берет его под руку, прогуливается с ним, называет «надеждой Нибелунгов» и снова и снова предупреждает об опасности, так что попытки исследователей говорить о «моральном триумфе» Дитриха над бургундами не находят опоры в тексте поэмы.

Если бургунды и их предводитель Хаген пользуются у Дитриха только симпатией, то коварный замысел Кримхильды, наоборот, вызывает в нем негодование. Дитрих в лицо называет свою госпожу и королеву «valandine» - «дьяволицей»:

Но при всем том перед внимательным читателем встает вопрос: почему Дитрих, осведомленный о планах Кримхильды, не потрудился предпринять какие-нибудь более решительные шаги, чтобы предотвратить резню? Почему он просто-напросто не поставил обо всем в известность короля Этцеля? В конце концов, предупреждение бургундам было, по большому счету, бесполезным - они практически уже ничего не могли сделать, чтобы избежать катастрофы, разве что держать оружие наготове, тогда как Этцель, в чьи планы отнюдь не входило развязать войну с Бургундией, мог бы спасти гостей одним своим словом. Но Дитрих, поддавшись порыву, тотчас сдерживает себя - он не встает на защиту бургундов, не пытается открыть глаза Этцелю, его гневная реплика в адрес Кримхильды остается не более чем эмоциональной вспышкой, только обострившей напряжение [11, р. 56].

Нам представляется, что, став свидетелем первой стычки между Кримхильдой и Хагеном, Дитрих вдруг осознает, насколько высоки ставки. Он наблюдает, как сходятся эти двое в смертельном танго, как яростно оба жаждут драки, и чувствует, что здесь невозможно ни примирение, ни уступки - быть буре. И от эпицентра этой бури следует держаться как можно дальше, потому что лично сам он может оказаться только в проигрыше. Бездействие Дитриха - не плод нерешительности, как считает А. Гуревич [1, с. 91]. Более убедительной представляется точка зрения Р. Финча: «Дитрих эгоцентричен, и именно в свете собственных интересов он сохраняет так долго свой нейтралитет» [7, р. 55]. Действительно, начни Дитрих прямо заступаться за бургундов, и он сразу навлек бы на себя вражду королевы, к тому же не исключено, что в развернувшемся конфликте король Этцель не поддержал бы любимую жену. Выступление же на стороне Кримхильды означало репутационные потери, и без санкции Этцеля тоже вряд ли могло принести много дивидендов. Именно позиция нейтралитета позволяет Дитриху без ущерба для собственной славы и репутации избегнуть людских потерь, сохранить свою дружину и свой высокий статус, а также уважение обоих сторон. И поэтому Дитрих в тот момент, когда противостояние между королевой и ее братьями переходит в фазу активных боевых действий, громогласно декларирует намерение оставаться вне схватки и тут же получает как от бургундов, так и от Этцеля желаемый иммунитет. Пользуясь полученной от Гунтера неприкосновенностью, он выводит из зала гуннскую августейшую чету, попутно зарабатывая себе очки и на этой стороне, и исчезает из повествования до самых последних эпизодов поэмы.

Потом происходит беда - его амелунги, его сородичи и опора, без разрешения Дитриха вмешиваются в бой и погибают все до одного человека. В живых остается лишь старый дядька Хильдебранд, который и приносит Дитриху ужасную весть. Больше Дитрих не может оставаться в стороне - «бургунды, перебив его дружинников, нанесли ему самый тяжелый ущерб, какой только возможно, потому что теперь ему не с кем восстанавливать свою власть над землей Амелунгов» [11, р. 56]. Дитрих отправляется навстречу Хагену и Гунтеру.

Следует отметить, что ни сдержанные манеры героя, ни то уважение, которое проявляют к нему остальные персонажи поэмы, ни его нейтралитет не снискали бы Дитриху единодушной любви критиков и славу «истинно христианского рыцаря», если бы не его знаменитый финальный поединок с бургундами. Перед вступлением в бой Дитрих предлагает двум героям сдаться и обещает свое покровительство - он даже берется лично проводить их в Бургундию. Когда Хаген гордо отказывается, Дитрих вступает с ним в бой и берет его в плен живым, затем пленяет короля Гунтера и передает обоих Кримгильде с условием, что она сохранит им жизнь. Поведение Дитриха из «Нибелунгов» кажется еще более благородным на контрасте с тем же эпизодом из норвежской «Саги о Тидреке», написанной под влиянием среднегерманской поэмы. В «Саге о Тидреке» герой начинает бой с Хагеном, не заговаривая о капитуляции, во время поединка расплавляет на противнике кольчугу и практически сжигает его заживо, что вынуждает Хагена прекратить сопротивление и сдаться [13, р. 201]. Во всей этой сцене Дитрих из «Нибелунгов», как представляется многим читателям и критикам [12; 15], проявляет истинно христианскую гуманность и милосердие к противникам. Но так ли однозначен этот эпизод, как кажется на первый взгляд? Точно ли именно Дитрих Бернский из «Нибелунгов», а не Дитрих из «Саги» проявляет гуманность? И что такое гуманность в контексте героической поэмы?

Посмотрим, как развивается повествование в поэме. Представ перед бургундами, Дитрих сразу начинает упрекать их в гибели своей дружины и требует компенсации за свою потерю. Примечательно, что здесь и речи не идет о смерти Зигфрида, о мести Кримхильды или об интересах короля Этцеля. Дитрих говорит только и исключительно об ущербе, который бургунды принесли лично ему, Дитриху Бернскому, и требует, чтобы убийцы искупили свою вину. Лишив Дитриха его дружины, они, по словам самого героя, превратили его в «armer Dietrich» - «обездоленного, бедняка». Слово «arm» - «лишенный власти и положения» - указывает на драматическое падение статуса, а не на собственно материальные лишения [8, р. 142], и вот это падение престижа бургунды, по мнению Дитриха, должны возместить поступком, который восстановит утраченный престиж, - сдаться ему в плен. Текст поэмы не оставляет сомнений, что такой и только такой является мотивация мирных предложений Дитриха:

Дитрих делает все возможное, чтобы уговорить бургундских героев сдаться, он даже готов лично проводить их в Бургундию и тем самым отказаться от службы королю гуннов (справедливости ради следует заметить, что Этцель, потерявший все человеческие ресурсы, вряд ли к тому моменту может предложить своему высокородному вассалу много перспектив). Вместо благодарности за такое щедрое предложение Хаген Тронье отвечает с холодным негодованием:

Не то чтобы бургунды были не в состоянии оценить милосердный жест - в эпизоде, где Рюдигер уступает Хагену перед боем свой щит, все свидетели этого великодушного поступка, включая свирепого Хагена, растроганы до слез. Хаген сразу заявляет, что не будет сражаться с Рюдигером ни при каких обстоятельствах, а бургундские короли, от защиты которых их верный вассал только что отказался, не упрекают его ни словом, полагая, очевидно, что так и подобало вознаградить Рюдигера за его милость. Не такова реакция Хагена на предложение Дитриха, которое явно представляется ему не великодушным, а унизительным: «Гневлюсь я, что в заложники вы взять хотели нас» [3, с. 245].

Начинается поединок, в ходе которого Дитриху удается нанести Хагену глубокую рану. Он принимает решение взять противника в плен живым, неожиданно разрывает дистанцию, кидается в рукопашный бой, опрокидывает Хагена на землю и связывает его. Причину своего решения сам Дитрих поясняет так:

Современному читателю может показаться, что в приведенных строфах Дитрих рассуждает о том, что убивать израненного противника было бы бесчестьем. Однако в оригинале в строке «ich hвns lьtzel кre, soltu nu tфt geligen» («я бы имел мало чести, лежи ты мертвый предо мною») стоит слово «кre», означавшее в среднегерманском языке комплекс внешних индикаторов знатного воина - престиж, славу, богатство, атрибуты высокого происхождения [9, р. 149]. В отличие от современных представлений о чести, как пишет Фрэнсис Джентри, «в Средние века честь была преимущественно визуальным проявлением “внешнего” в человеке, нормативным для элит, особенно для рыцарей. Кre чаще всего было связано с понятиями “помпезный”, “шикарный” и относилось к внешним обстоятельствам, в которых существовал индивид» [10, р. 67-68].

Мы видим, что Дитриха беспокоит все тот же вопрос собственного престижа: не получив от бургундов компенсации в престижном эквиваленте, он ищет способ восстановить свое реноме. Коль скоро не удалось прославиться, став покровителем пленного короля, Дитрих прибегает к варианту «Б» и захватывает живыми могучих воинов, зарабатывая очки в копилку собственной репутации («никто еще доныне не брал таких знатных пленников» - подчеркивает он в разговоре с Кримхильдой). Каковы будут для Хагена и Гунтера последствия этого маневра, Дитрих прекрасно знает, не может не знать: для них попасть в плен живыми означает бесчестие, пытки и смерть. Напомним, что именно Дитрих предупреждал бургундов о замыслах королевы, ему лучше других было известно, что Давно в ней жажда мести все чувства заглушила. // Вражду любой ценою разжечь она решила [3, с. 189], что никакое примирение между ней и бургундами невозможно. Поэтому его мольба пощадить Хагена выглядит не более чем взяткой собственной совести:

Эта мольба выглядит тем более жалкой, что, во-первых, в тот момент вся военная мощь находилась в руках Дитриха, и захоти он реально сохранить пленникам жизнь, никто бы не мог ему помешать, во-вторых, никакой человек в здравом уме не смог бы поверить, что Хаген захочет искупать вину перед Кримгильдой верной службой или что Кримхильда примет такое искупление - сама абсурдность подобных аргументов показывает, что просьба Дитриха не более чем попытка «сохранить лицо», куртуазная вуаль, набрасываемая на действительность. Кримхильда, не раздумывая, соглашается - она не собирается выполнять свое обещание и знает, что от нее этого всерьез и не ожидают. А Дитриху остается лишь, проливая слезы, наблюдать, как королева одного за другим убивает его пленников: отрубает голову родному брату, режет своими руками связанного Хагена, и наконец, ее саму в порыве гнева разрубает на куски дружинник Дитриха Хильдебранд. Так же как и король Этцель, Дитрих снова ни во что не вмешивается - он стоит в стороне и льет свои слезы.

Не так ведет себя Дитрих из «Саги». Он не унижает Хагена предложением сдаться, а сразу вступает в бой. Он берет противника в плен не потому, что хочет прославиться этим подвигом, а потому что израненный Хаген оказывается не в состоянии продолжать сопротивление, а Дитрих не хочет убивать своего друга. Но самое удивительное - Дитрих из «Саги» категорически отказывается выдать пленника Кримхильде! Зная, что того ждет в руках королевы, Дитрих отводит Хагена в свой дом и принимается лечить его раны [13, р. 202]. В «Саге» герой из рыцарской дружбы и гуманности отрешается от личных интересов - не выдавая королеве ее страшного врага, он, по сути, лишается покровительства гуннской короны, лишается надежд восстановить с помощью гуннов свои права на престол и даже рискует собственной жизнью. Ели кто-то и достоин имени «истинно христианского рыцаря», то это именно главный герой приключенческой «Саги о Тидреке», отнюдь не печальный Дитрих из «Нибелунгов».

Следует отметить, что ни автор поэмы, ни ее персонажи не осуждают Дитриха за его поступки и их мотивы. Альтруизм вообще не очень-то присущ персонажам поэмы - каждым из них движут соображения собственной выгоды, чести, престижа, славы, удовлетворения своих амбиций или эмоциональных потребностей. Дитрих, каким он предстает в нашей интерпретации, хотя и не является однозначно положительным и безупречным героем, не обрисован также и злодеем. Как и остальные персонажи, он преследует собственные цели и оказывается затянут в воронку губительной вражды и вышедшего из-под контроля насилия. Автор поэмы не связывает с ним надежды на будущее, как не видит в будущем вообще ничего, кроме разрушения и смерти.

Таким образом, как мы показали в данном анализе, образ Дитриха Бернского в «Песни о Нибелунгах» сложнее и более неоднозначный, чем предполагает традиционная оценка этого образа учеными-германистами. Дитрих в эпосе предстает как великий герой, но при этом не приходится говорить о нем как об идеальном христианине или о единственном положительном персонаже поэмы. Великому анонимному автору «Песни о Нибелунгах» вообще чужды одномерные идеологизированные образы, легко поддающиеся определению и каталогизации. В поэме Дитрих Бернский предстает как осторожный, хладнокровный политик, способный на живые чувства, например гнев или эмпатию, но в первую очередь преследующий собственные военно-политические интересы и ведущий с миром сложный счет репутационных потерь и приобретений.

бернский эпический поэма персонаж

Список литературы

1.Гуревич А. Я. Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства. М.: Искусство, 1990. 396 с.

2.Кэмпбелл Дж. Тысячеликий герой. М.: ВАКЛЕР; РЕФЛ-БУК, 1997. 302 с.

3.Песнь о Нибелунгах / пер. Ю. Б. Корнеева. М.: Азбука-классика, 2012. 251 с.

4.Bekker H. The Nibelungenlied: a Literary Analysis. Toronto: University of Toronto Press, 1971. 178 р.

5.Bekker H. The Nibelungenlied: Rьdiger von Bechlaren and Dietrich von Bern // Monatshefte. University of Wisconsin Press. 1974. Vol. 66. № 3. P. 239-253.

6.Das Nibelungenlied / ed. H. de Boor // Deutsche Klassikerd es Mittelalters. 17th ed. Wiesbaden, 1963. 330 S.

7.Finch R. G. Rudiger and Dietrich // Trivium. 1977. Vol. 12. P. 39-57.

8.Gentry F. Arm // The Nibelungen Tradition. An Encyclopedia. N. Y. - L.: Routledge, 2002.

9.Gentry F. Кre // The Nibelungen Tradition. An Encyclopedea. N. Y. - L.: Routledge, 2002. P. 149-150.

10.Gentry F. Key Concepts in the Nibelungenlied // A Companion to the Nibelungenlied. N. Y.: Camden House, 1998. P. 66-78.

11.McConnell W. The Nibelungenlied. Boston: Twayne Publishers, 1984. 141 р.

12.Nagel B. Das Dietrichbild des Nibelungenliedes // ZdPh. 1959. Vol. 78. S. 250-272.

13.The Saga of Thidrek of Bern / translated by E. R. Haymes. N. Y.: Garland, 1988. 279 p.

14.Tinsley D. The Face of the Foreigner in Medieval German Courtly Literature // Meeting the Foreign in the Middle Ages. N. Y. - L.: Routledge, 2002. P. 45-70.

15.Weber G. Das Nibelungenlied: Problem und Idee. Stuttgart: Metzler, 1963. 170 S.

Размещено на Allbest.ru