Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

УДК 821.161.1

Филологические науки

Башкирский государственный университет (филиал), г. Стерлитамак S-Ibragimova@yandex.ru

Мотив преодоления страсти в цикле Марины Цветаевой «Комедьянт» (часть I)

Мокшина Светлана Рифкатовна

Аннотация

поэтический цветаева комедьянт лирический

В статье проанализирован поэтический цикл Марины Цветаевой «Комедьянт». Автор акцентирует внимание на том факте, что лирическая героиня преодолевает в себе греховную страсть, вновь становясь Поэтом-Психеей, Душой, обращенной к Совести. Новизна данного исследования заключается в том, что цикл «Комедьянт» рассматривается и анализируется как единый текст, а не как цепь разрозненных стихотворений, объединенных общей темой.

Ключевые слова и фразы: поэтический цикл; тело; душа; мотив преодоления страсти; эволюция лирической героини.

Annotation

The article analyzes the poetical cycle by Marina Tsvetaeva ЇComedian?. The author emphasizes the fact that lyrical heroine overcomes a sinful passion becoming again a Poet-Psyche, a Soul appealing to Conscience. The originality of the research consists in the fact that the cycle ЇComedian? is investigated and analyzed as an integrated text, not as a chain of isolated poems united by a common subject.

Key words and phrases: poetical cycle; body; soul; motive of overcoming passion; evolution of lyrical heroine.

1918-1919 гг. - время небывалого подъема и разнообразия жанров в творчестве Марины Цветаевой: написаны первые пьесы («Червонный валет» [7, с. 154-161], «Метель» [Там же, с. 149-154], «Приключение» [Там же, с. 167-182], «Фортуна» [Там же, с. 183-199], «Каменный Ангел» [Там же, с. 202-219],

«Феникс» [Там же, с. 221-250]), начата, но не закончена баллада («…Корабль затонул - без щеп…» [8, с. 427]), а также множество различных стихотворений, некоторые из которых Цветаева включила в поэтические циклы («Братья» [Там же, с. 383-385], «Плащ» [Там же, с. 387-389], «Дон» [Там же, с. 390-391], «Андрей Шенье» [Там же, с. 393-394], «Барабанщик» [Там же, с. 445-447], «Комедьянт» [Там же, с. 450-462], «Вячеславу Иванову» [Там же, с. 519-521] и др.).

Цикл «Комедьянт» посвящен Юрию Завадскому, актеру Художественного театра:

Комедьянту, игравшему Ангела, - или Ангелу, игравшему Комедьянта - не вс? равно ли, раз - Вашей милостью - я, вместо снежной повинности Москвы 19 года несла - нежную [Там же, с. 450].

Все стихотворения цикла связаны легким, игривым настроением и эмоциональным фоном любовного увлечения, которое закружило сердце и мысли лирической героини в вихре чувств. Именно эта круговерть страстей и желаний становится одной из основных тем «Комедьянта» и поддерживается на всех уровнях текста.

Например, в стихотворении «Я помню ночь на склоне ноября…» структуро- и смыслообразующими выступают мотивы кружения и движения. Подвижны пространство (дождь соединяет небо и землю, дует ветер, лестница вьется и стремится в небо, в космос), время (первая строфа уносит читателя в воспоминания автора, четвертая - возвращает в настоящее), руки лирической героини («полусмеясь, свивая пальцы в узел»), стихии и городской пейзаж («и ветер дул, и лестница вилась», «хлещут трубы»), взгляд («взор змеился мимо»), надежды лирического героя («струился сонм сомнительных надежд»). Динамика вращения подчеркивается автором не только с помощью синонимов, но и через кольцевую композицию: стихотворение начинается описанием «диккенсовой» ночи, ей же посвящена последняя строфа. Внутри него находятся и «извиваются» рефренами, повторяются образы и мотивы: ноябрьская ночь, туман, дождь, летящая лестница, желанные губы. Каждая строфа, в свою очередь, тоже представляет собой кольцо: первой строке созвучны вторая, четвертая и шестая («Туман и дождь. При свете фонаря…» - «По-диккенсовски - тусклый и туманный» - «…при свете фонаря»), второй («И ветер дул, и лестница вилась»), третьей («из-под усталых вежд»), четвертой («диккенсова ночь») - первая и шестая.

В водовороте стихий наименее подвижна фигура героя, хотя и кажется, что и лирическая героиня, и герой застыли в зыбком и призрачном пространстве, которое поэт расширяет до космических пределов Вселенского хаоса. Пространство не просто возвышено, оно приподнято: в стихотворении ничего не сказано о земле, все над нею: лестница стремится ввысь, дождь, туман - все это находится над землей. Во внутреннем мире лирической героини вихрь: любовных страстей, надежд, желаний. Озябшему от безответности сердцу («знобящий грудь, как зимние моря») вторит мир героя - «диккенсова ночь»: сомнения, боязнь живого и страстного чувства, вместо него - игра.

Сознание влюбленной женщины уподобляет возлюбленного прекрасному серафиму, но сомнительны надежды «из-под усталых вежд» и «нежный лик» героя всего лишь от света фонаря, это не свет души (и потому «спешащий прочь»). Характерны речевые обороты, используемые автором в отношении лирического героя: «прельщает мир», «взор змеился». Образ лирического героя создается из нескольких семантических пластов.

1. Цикл носит название «Комедьянт» и посвящен актеру: «Комедьянту, игравшему Ангела, - или Ангелу, игравшему Комедьянта - не вс? равно ли…» [Там же] Читатель может лишь догадываться, кто перед ним - Ангел (Серафим) или Комедьянт, играющий Ангела. А, может быть, Каменный Ангел из одноименной пьесы Цветаевой?

2. 1919 год - время особого увлечения Цветаевой мифами и литературой о личности «героевлюбовников» (Казановы, Лозэна), того амплуа, в котором выступал Ю. Завадский. Лирическая героиня стремится к возлюбленному подобно одной из дам, мечтающей быть соблазненной Казановой. Она заворожена и очарована его глазами, губами, лицом и с радостью бросается в этот вихрь чувств. Но это не мешает автору наделить свою героиню ироничным осмыслением ситуации: «полусмеясь, свивая пальцы в узел…». С другой стороны, Цветаева видит в смехе своего рода психологическую защиту. В стихотворении «Колдунья», написанном в 1910 году, читаем:

Поверь мне, я смехом от боли лечусь, Но в смехе не радостно мне [Там же, с. 34]!

3. Цветаева уподобляет героя призраку. Его облик холодный, сомнительный и странный, «подиккенсовски тусклый и туманный». В конце стихотворения он исчезает, поспешно уходит «прочь», в неизвестность, ибо страшится живого чувства, его заменяет игра, от которой он устал. Надежда лирической героини призрачна при понимании безответности чувства, а потому уже «не помочь». С другой стороны, картины происходящего разворачиваются в сознании поэта, и этим объясняется туманность и зыбкость воспоминаний о любовном свидании.

4. Эпитеты «маленькая» и «невинная» («Стояла я, как маленькая Муза, невинная…») отсылают к раннему творчеству автора, когда Цветаева наделяла ими образ Евы: «детский грех непонятен нам Евы» («Они и мы», 1912). В данном случае Ева лишена детскости, она жаждет слиться в поцелуе с возлюбленным («от Ваших губ не отрывая глаз»), а лирический герой берет на себя роль библейского змея-искусителя.

Слово «серафим» приобретает дополнительное значение в цветаевском тексте: прекраснейший из ангелов оборачивается искусителем, который уходит в холод и мрак «диккенсовой ночи», оставляя свою спутницу в одиночестве. Эту идею подтверждает и слово «Мир», написанное с заглавной буквы. Мир становится ветхозаветным, предвечным, до сотворения земли и вселенной.

Мотивы витийства и эротизма подхватываются вторым стихотворением цикла «Мало ли запястий…» (19 ноября 1918), которое наполнено «телесными» образами (очи, рот, запястья), символизирующими чувственность.

Главной темой стихотворения становится игра. Это слово не упоминается в тексте, но проявляется на разных уровнях: лирический герой играет запястьями (тактильный, чувственный уровень) и чувствами лирической героини (эмоциональный). Авторская игра с читателем делает стихотворение амбивалентным, его можно прочитать двояко: почувствовав горечь влюбленной женщины, понимающей что чувства, которые испытывает ее избранник, неискренни; в то же время, стихотворение меняет свою тональность на игривую и легкую, если предположить, что и лирическая героиня лукавит и кокетничает; оба героя играют в любовь, меняются ролями: в отличие от первого стихотворения цикла, здесь поцелуя жаждет он, но героиня не приемлет этот порыв, для нее важен голос и взгляд души, а не тела (Нет, - очами, сокол мой, / Глядят - не ртом [Там же, с. 451]!).

Характерные для народной речи слова и обороты «кругом да около», «глядят», «что кот с мышом», «сокол мой» продолжают поэтическую манеру Цветаевой 1916 года, когда «с изменением мироощущения сменилось все» [10, с. 129], в том числе и лексика, в которую проникло фольклорное начало.

В стихотворении «Не любовь, а лихорадка!..» Цветаева делится с читателем своими раздумьями об охватившем героев чувстве (в контексте данного стихотворения - со «зрителем»): «зритель, бой - или гавот?». Размышления автора строятся на системе оппозиций: любовь - лихорадка (бой), нынче - завтра, тошно - сладко, помер - жив, жезл пастуший - шпага, бой - гавот, шаг вперед - шаг назад, рот - бровь (в контексте этого стихотворения), любовь - лицедейство (лицемерье), грех - стих. Даже на звуковом уровне чередование звуков [н], [л], отождествляемых с песней, звоном, противопоставлено шипящему [ш], символизирующему шепот, взмах крыла, легкое шуршание, шипенье пены шампанского. Так же несоединимы и противостоят друг другу в любовной схватке лирический герой и героиня, ни в чем не уступая друг другу:

Бой кипит. Смешно обоим:

Как ум?н - и как умна [8, с. 451]!

По мнению В. Н. Альфонсова, «драматизмом любви-соперничества, любви-вражды окрашены в начале века поэтические темы и мотивы» [3, с. 124]. Среди авторов, обращающихся к этой теме, названы символисты, Ахматова, Маяковский, Пастернак. Цветаева отчасти поддерживает эту поэтическую тенденцию, но ее «любовный бой» лишен драматизма, напротив, мотивы озорства, кокетства и легкомыслия пронизывают большинство стихотворений «Комедьянта». Поэт подчеркивает легкость с помощью эпитетов: «легонькая» стопка стихов, «легкий» бой, даже грехи «несодеянные».

Повторяется мотив кружения: между собой перекликаются первая и четвертая строфы («Не любовь, а лихорадка! / Л?гкий бой лукав и лжив» - «Не любовь, а лицемерье, / Лицедейство - не любовь!» [8, с. 451-452], образуя кольцевую композицию. Пятая строфа являет собой итог «восхитительных стихов».

Телесность, чувственность проникают в стихотворение вместе с образом сладких губ и рта («рот как м?д»), символизирующих эротическое начало. Антиподом такому чувственному образу выступает наивное «доверье очей», а взлетевшая бровь говорит об изумлении, удивлении. Цветаева рисует своего возлюбленного словно вопреки законам иконописи: художники, изображая лики святых, уста обозначали лишь черточкой, как символ плоти и греховности, в цикле же образ вожделенных губ и рта занимает центральное место. Примечательно, что, описывая глаза возлюбленного, Цветаева употребляет в цикле такие лексические единицы, как «вежды», «очи», «взор», слово «глаза» употреблено лишь дважды.

Стихотворение «Концами шали…» (20 ноября 1918 г.) - одно из самых загадочных в цикле: не названа

«печаль», мучающая героя, и почему героиня завязывает ее шалью, не указано, какое «проклятье» снято. Картину проясняет сопоставление «Концами шали…» со стихотворением «Beau tйnйbreux! - Вам грустно. - Вы больны…» [Там же, 386] (январь 1918 г.), которое Цветаева посвятила Ю. Завадскому, но не включила в цикл «Комедьянт». При сопоставлении становится понятно, что автор снова иронизирует: «печаль» и «проклятие» - это всего лишь зубная боль, мучающая героя. Лирическая героиня исцеляет больного при помощи шали: в «Beau tйnйbreux! - Вам грустно. - Вы больны…» под шалью прячется «потайной фонарь», который развеет «мглу» боли («Мир неоправдан, - зуб болит! - Вдоль нежной / Раковины щеки - фуляр, как ночь» [Там же]), а во втором случае «концами шали…» связывается болезнь-«печаль» (возможно, речь идет об обматывании щеки шалью, чтобы согреть больное место).

Точной и четкой выступает лишь формула «Я госпожа тебе» - утверждение героиней своего превосходства над возлюбленным.

В стихотворении «Дружить со мной нельзя…» мотив круговерти встречается дважды (автор вводит образы «кружащегося сердца» и вращающейся мельницы («мельнице вертеться»)) и сопровождается звуковым эффектом: неоднократное повторение [ж] передает звуки вертящегося, кружащегося предмета. В текст проникает мотив отказа от любви, внутренний мотив разлуки: «любить меня не можно», «любовный крест тяжел и мы его не тронем». Автор напоминает читателю и о лицедействе, комедии: «пристало ли вздыхать…». Но лирическая героиня не просто женщина, она поэт: «порукою тетрадь - не выйдешь господином».

В стихотворении «Волосы я или воздух целую…» Цветаева лишает своего персонажа телесности, доводит его призрачность до предела, максимума, оставляя лишь эфемерное «облачко вздоха», в сознании автора оборачивающееся целой блаженной эпохой. Позже, в 1920 году, похожими чертами поэт наделит Психею из одноименного стихотворения:

…И - как призрак -

В полукруге арки - птицей -

Бабочкой ночной - Психея [Там же, с. 508]!

Анализируемое стихотворение цикла «Комедьянт» в финале утверждает не только бессмертие подлинного искусства («Но сохранит моя т?мная песня - / Голос и волосы: струны и струи» [Там же, с. 453]), но и мысль: «вс?, что каждый отдельный человек прочувствовал, продумал, понял, - вс? это самыми разными путями включается в общечеловеческую память и оттого неизгладимо запечатлевается в вечности» [1, с. 5-6].

«Не успокоюсь, пока не увижу…» - эта строчка - рефрен в стихотворении, написанном 23 ноября 1918 года. М. Л. Гаспаров отмечает, что в цветаевских текстах 1917-1920 гг. «центральным образом или мыслью стихотворения является повторяющаяся формула рефрена» [5, с. 144].

Первая строфа являет собой кружение в сознании автора двух фраз, напоминающих торопливое повторение слов женщиной, сгорающей от желания встречи. Во второй строфе также присутствуют повторы, кроме того, они антитетичны: солоно-солоно, сладкая-сладкая.

Невозможность союза с возлюбленным и осознание и признание этого факта («что-то не сходится») нисколько не умаляет силы чувств, испытываемых лирической героиней, а женская любовь и страсть оказываются сильнее здравого смысла.

Горькая ирония поэта становится своеобразным приговором: «ЇБаба!? -мне внуки на урне напишут». В то же время мы можем говорить о смирении автора со своей «женской ментальностью» [9, с. 147], столь не характерной для поздней Цветаевой.

«Вы столь забывчивы, сколь незабвенны…» проникнуто иронией Цветаевой по отношению и к самой себе, и к комедианту: снисходительная интонация, намеренное использование специальных средств (сравнение человека с чашей (пусть даже с произведением искусства), уподобление адресата его мимике («Вы похожи на улыбку Вашу»)). Композиционно оно построено как кольцо (начинается и завершается рефреном о «забывчивости и незабвенности» собеседника), которое можно поделить на три части:

1 строфа: ода герою (комплименты возлюбленному);

2 строфа: ода чувствам (подробности, детали признания);

3 строфа: ода поэзии и искусству (даже любовь проходит, но поэзия и искусство вечны).

Камин во второй строфе становится своеобразным фоном для шуточного признания в любви. Героиня произносит слова о своем чувстве, «облокотясь - уставясь в жар каминный», то есть, не глядя на адресата любовного признания. Цветаева снова создает игровую ситуацию: эта любовь может быть фальшивой, «все явное, названное по имени, оказывается либо поверхностным, либо сниженным и пошлым» [4, с. 55], истинной (за шутливым тоном и сценическими жестами героини, подчеркивающими ее безразличие, могут скрываться настоящие чувства), кроме того, можно говорить о «промежуточном положении» [2, с. 365] и «пограничности» [6, с. 51] чувств героини, когда женщина ещ? не влюблена, но уже не равнодушна. А строчки «Я Вас люблю. Моя любовь невинна. / Я говорю, как маленькие дети» [8, с. 454] объясняют строки о «несодеянности грехов» из другого стихотворения («Не любовь, а лихорадка!»).

Третья строфа утверждает главную для Цветаевой мысль - абсолютное превосходство искусства и творчества, вдохновенного бытия поэта над любыми бытовыми и мимолетными, суетными сферами человеческой жизни:

Любовь отпустит Вас, но - вдохновенный -

Всем пророкочет голос мой крылатый -

О том, что жили на земле когда-то

Вы - столь забывчивый, сколь незабвенный [Там же]!

«Короткий смешок…» близок по смыслу к предыдущему стихотворению и в некоторой степени продолжает его ироничный и шутливый тон («мне помнится, руки у Вас хороши», «постойте, успокойтесь, посмейтесь», «Червонец за грошик: смешок - за стишок!»). Схоже и построение стихотворений: 1 строфа: описание героя; 2 строфа: чувства, признание; 3 строфа: творчество («стишок»).

Впервые в цикле автор в отношении лирического героя употребляет слово «глаза» вместо «очи», «вежды», что может свидетельствовать о постепенном снижении образа. Лирическая героиня любуется красотой возлюбленного, но ни слова не говорит о его душе, внутреннем мире - о том, что для Цветаевой являлось определяющим в отношениях с людьми.

Примечательно, что автор отдает роль Рыцаря и пажа лирической героине (заметим, что в других произведениях Цветаева часто наделяет мужчин андрогинными качествами и даже женскими, например, образ Царевича в поэме «Царь-Девица»).

Темой запретной любви окрашено десятое стихотворение цикла «Нб смех и нб зло…», построенное на антитезах: здравый смысл - праздные мысли, ясное солнце - мутная полночь, белый снег - льстивая флейта. Сила любви мощнее боли, и легче совершить подвиг, подобный поступку спартанского мальчика, спрятавшему лисенка, чем «утаить» «ревность и нежность».

Размеренные картины любования лирическим героем неожиданно сменяются категоричным «Мне тебя уже не надо…». Как и многие другие стихотворения «Комедьянта», и это имеет кольцевую композицию и рефренные строки («мне тебя уже не надо», «и не оттого что»), а также четкую оппозицию он / она: не писал - с первой почтой, смеясь - с грустью, вдвоем - я сама. В тексте появляется намек на соперницу («расколдуешь - не один», «вместе… вы вздохнете, наклонясь»), что объясняет резкую смену настроения в цикле.

Главные роли в двенадцатом стихотворении цикла берут на себя названные в первой строке персонажи «Розовый рот и бобровый ворот…» и Любовь, отделенная от героев, «третья» и лишняя не только ассоциативно («третий - лишний»), но и в контексте стихотворения (Цветаева иронизирует: во время любовной ночи Любви приходится «молча» ждать).

Нерифмованное стихотворение состоит всего из двух зеркально построенных строф, но содержит в себе аллюзии к текстам русской литературы ХIХ века. Как в гоголевском «Носе», людей замещают части тела и одежды: рот, улыбающийся «легко и нагло», без сомнения, принадлежит лирическому герою (ср. «Короткий смешок, / Открывающий зубы, / И л?гкая наглость прищуренных глаз…»), а ворот - героине. А упоминание бобрового ворота («Морозной пылью серебрится / Его бобровый воротник») - аллюзия к «Евгению Онегину».

В стихотворении «Сядешь в кресла…» лирическая героиня снова выступает в роли рыцаря и пажа: «Встану рядом на колени», «подыму е? без звука», более того, она смирившаяся и укрощенная. Образ китайского перстенька отсылает читателя к некоторым жизненным реалиям прототипов лирических героев цикла: серебряный китайский перстень Завадскому подарила Цветаева.

Стихотворение «Ваш нежный рот - сплошное целованье…» наполнено аллюзиями к пушкинским текстам: первая строка первой строфы стихотворения («Ваш нежный рот - сплошное целованье…») созвучна пушкинскому «Унылая пора! Очей очарованье!», а девятая является цитатой из знаменитого стихотворения: «- Души печаль, очей очарованье». Сочетания, слова и обороты «Пера ли росчерк», «ах! Не все равно ли», «Сие», «уста», «доколе» также заимствованы у Пушкина и создают нужный фон для создания образа прекрасных губ мужчины-музы.

Цветаевское сравнение себя с нищей можно истолковать двояко: она чувствует себя нищей, потому что ее любовь безответна, в то же время лирическая героиня молит о поцелуе как о подаянии, без которого ее дальнейшая жизнь немыслима, из пажа-трубадура она превращается в умоляющую просительницу и становится подобной «тыще» влюбленных женщин, перестав быть равновеликой своему возлюбленному, перестав играть, сдавшись сердцу: «Завоеватель? - Нет, завоеванье!». Но и автор в растерянности: истинная ли это любовь или эмоции вызваны «призваньем» - поэт ведь тоже немного комедиант.

Нежные и игривые картины предыдущих текстов сменяются интонациями обиды и разочарования в стихотворении «Поцелуйте дочку!..». В нем лирическая героиня уже не равная своему возлюбленному участница «любовного боя», в любой момент умеющая дать достойный словесный отпор, но испытывающая чувство досады влюбленная женщина, которой нечего сказать в ответ на холодную дежурную фразу. Но надо заметить, что в сознании героини, в вымышленном диалоге, она все так же непобедима («Был у Вас бы малый / Мальчик, сын единый - / Я бы Вам сказала:/ ЇПоцелуйте сына!? » [Там же, с. 458]).

Стихотворение «Это и много и мало…» продолжает череду минорных картин цикла. Вынужденное смирение лирической героини здесь доведено до максимума: из «завоевателя» она превращается в верную «скромную монашку» с опущенным взглядом. Противоестественность такой метаморфозы подчеркнута игрой однокорневыми словами: вероломная стала верной, неуемная - унялась.

Список литературы

1. Акбашева А. С. Поэзия и проза Марины Цветаевой. Стерлитамак: СГПИ, 1999. 102 с.

2. Акбашева А. С., Ситдикова Г. Ф. Смысловые координаты одиночества в лирике М. И. Цветаевой // «Любить дело в себе…» Книга Памяти профессора Валентина Айзиковича Зарецкого: воспоминания, материалы личного архива, статьи / ред.-сост. А. С. Акбашева. Стерлитамак: СФ БГУ, 2013. 500 с.

3. Альфонсов В. Н. Поэзия Бориса Пастернака: монография. Л.: Сов. писатель, 1990. 368 с.

4. Войтехович Р. С. Психея в творчестве М. Цветаевой: эволюция образа и сюжета: дисс. … д. филол. н. Тарту, 2005. 165 с.

5. Гаспаров М. Л. О русской поэзии: Анализы, интерпретации, характеристики. СПб.: Азбука, 2001. 480 с.

6. Кондаков И. Адова пасть (Русская литература ХХ века как единый текст) // Вопросы литературы. 2002. № 1. С. 3-70.

7. Цветаева М. И. Полное собрание поэзии, прозы, драматургии в одном томе. М.: АЛЬФА-КНИГА, 2010. 1214 с.

8. Цветаева М. Собрание сочинений: в 7-ми т. / сост., подгот. текста и коммент. А. Саакянц и Л. Мнухина. М.: Эллис Лак, 1994. Т. 1. Стихотворения. 640 с.

9. Шахриари Маргочоиех С. Категория женской ментальности в ранней поэзии Марины Цветаевой и в поэтическом творчестве Фуруг Фаррохзад // Вестник Московского университета. Сер. 9. Филология. 2012. № 2. С. 147-157.

10. Швейцер В. А. Марина Цветаева // Жизнь замечательных людей: сер. биогр. Изд-е 3-е. М.: Молодая гвардия, 2009. Вып. 1180. 591+1 с.

Размещено на Allbest.ru