"Тают снега" В. Астафьева и стереотипы "производственного романа"

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

«Тают снега» В. Астафьева и стереотипы «производственного романа»

О связях первого романа В. Астафьева с жанровыми канонами «производственного романа» уже упоминалось не однажды в современном литературоведении [2, c. 24-28; 3, c. 22-27]. Однако аргументация и выводы, имеющиеся в указанных источниках, нуждаются в уточнении, поскольку в отечественной филологической науке наметилась тенденция игнорировать этот некогда весьма популярный у писателей и почитаемый общественным мнением жанр.

«Подвиг созидания», «трудовой фронт», «героизм в рабочем строю» - это названия глав и разделов «книги для учителя» «Героика труда в русской советской литературе» Б.А. Леонова, посвященной литературе «производственной темы» [6]. Задача жанров «производственной литературы» виделась в том, чтобы «опоэтизировать технический процесс, ощутить музыку в гуле турбин… вглядеться в волшебное деяние мастера-умельца» [Там же, с. 27]. В этом плане «производственная проза» развивала тенденции, наметившиеся в поэзии футуристов, пролеткультовцев, конструктивистов. Случилось так, что на смену апологетике этого жанра в многочисленных и объемных работах 1960-1980-х гг. Г.А. Бровмана, А.Н. Власенко, В.И. Воронова, В.А. Гейдеко, Ф.Ф. Кузнецова, Б.А. Леонова пришла красноречивая фигура умолчания. Так, в «Литературной энциклопедии терминов и понятий» 2003 года понятие «производственный роман» лишь упоминается в предметном указателе, но никак не расшифровывается [7]. Интересно также то, что и авторы историко-литературных исследований, по определению «обязанные» быть внимательными к этому жанру, достаточно лаконично и скупо определяют его специфику. В частности, в фундаментальном исследовании творчества В.П. Катаева, принадлежащем М.А. Литовской, справедливо отмечается причастность романа «Время, вперед!» к жанру «производственного романа», констатируется наличие в нем «производственной коллизии», определяется в качестве источника пафоса «социалистическое переустройство общества». Конфликтная сфера романа характеризуется не как «схватка старого с новым», а как «история борьбы за увеличение замесов бетона» [8, c. 13-14], как будто к производственной сфере борьба «старого и нового» отношения иметь не может.

Вероятно, причиной и умолчания, и вынужденной лаконичности является укоренившаяся в последнее время мысль об идеологической «архаичности» и «квазихудожественной» сущности жанра, некогда нацеленного на изображение торжества нового в социально-политическом и в социально-экономическом устройстве общества над старым, устаревшим. Но в этом можно усмотреть диктат новой постсоветской либеральной идеологии в отношении уже не только литературы, но и литературоведения. Наша эпоха не приемлет людей, относящихся к типу Игната Гордеева, Ильи Артамонова-старшего, Увадьева, Давыдова, тем более династии Журбиных, а потому невостребованным остается жанр литературного произведения о социально значимом «деле», о людях, для которых деньги и личное благополучие, как правило, были не целью, а второстепенным производным от «успеха» затеянного ими «дела». Созидание экономическое и социальное закономерно рождало (допускаем здесь взаимозамену причины и следствия!) искусство на тему созидания. «Свинарка и пастух», «Сказание о земле Сибирской», как и «Время, вперед!», «Поднятая целина», «Районные будни», вполне адекватно выражают дух социально-экономического переустройства, как «Жестокий романс», «Любовь и голуби», «Пожар» и «Печальный детектив» ярко обозначили приближение слома, окончание этой эпохи.

Показательно, что и сменивший «деревенскую прозу» постмодернизм с его презрением к любой (но больше всего - к советской) идеологии, по убеждению современных литературоведов, готов уступить первенство иной литературе, иным жанрам, где «преодоление энтропии современной культуры», обращение к «устойчивым сюжетам» «собирания семьи, рождения детей» является очевидным «переходом от стратегии деконструкции к иным художественным кодам» [5].

Время изменяет не только социально-экономические формы организации жизни, но и жанровые предпочтения в искусстве. Так, наметившуюся «архаичность», окостенелость жанров советской «производственной литературы» отмечали уже в 1950-е годы и некоторые их создатели. Автор поэм о строительстве колхозов («Путь к социализму», «Страна Муравия») А. Твардовский в поэме «За далью - даль» об апологетах жанра иронически писал:

астафьев производственный роман литература

Роман заранее напишут,

Приедут, пылью той подышат,

Потычут палочкой в бетон,

Сверяя с жизнью первый том.

Глядишь, роман, и все в порядке:

Показан метод новой кладки,

Отсталый зам, растущий пред

И в коммунизм идущий дед;

Она и он - передовые,

Мотор, запущенный впервые,

Парторг, буран, прорыв, аврал,

Министр в цехах и общий бал [9]…

Астафьевский роман «Тают снега» (1958), как феномен «производственной литературы» в целом, - произведение, возросшее на утвердившейся в России ХХ века идеологии. Для него свойственно изображение социально-экономических форм жизни в качестве объекта необходимого радикального реформирования. Но если в произведениях начала ХХ века в модернизации акцент делался на политических аспектах («Мать» М. Горького, «Город в степи» А. Серафимовича., «Барсуки» Л. Леонова, «Тихий Дон» М. Шолохова и др.), то в «производственных романах» акцентируются социально-экономические и социально-этические процессы («Время, вперед!» В. Катаева, «Поднятая целина» М. Шолохова, «Соть» Л. Леонова и др.).

В. Астафьеву не надо было куда-либо ехать из Чусового, чтобы «сверять» свой роман «с жизнью». Однако его роман обладает многими жанровыми признаками «производственного романа». В нем имеет место «многоплановый» сюжет, связанный с судьбой колхоза «Уральский партизан», с попытками «нового человека» - агронома Таси Голубевой - вдохнуть в него новую жизнь. В случае с Тасей можно усмотреть следование Астафьева за фабульной схемой «Повести о директоре МТС и главном агрономе» Г. Николаевой, других произведений на «колхозную» тему - «Поднятой целины» М. Шолохова, прежде всего. Последователи и подражатели Шолохова, используя фабульную схему его романа (благотворные последствия вмешательства передового городского человека в деревенскую жизнь), всячески «маскируют», скрывают свое подражание. У Г. Николаевой и В. Астафьева в деревню приезжают женщины, колхоз уже создан, жизнь в нем надо налаживать заново.

Как представляется, наиболее детально прописанные признаки и каноны «производственного романа» следует искать у историков советской литературы, поэтому здесь мы считаем себя вправе ссылаться на имевшее признание пособие «История русской советской литературы» под ред. профессора П.С. Выходцева. Ведущей темой астафьевского романа оказывается, как и предписывалось каноном, «тема социалистического преобразования» [4, c. 272] отсталой деревни, своеобразный новый послевоенный вариант темы «коллективизации в деревне» [Там же]. История, судьба матери-одиночки, приехавшей после окончания техникума в деревню, сопряжена в романе с «историей социалистического дела, в которое вовлечены массы» [Там же].

Историки жанра не выделяют в качестве отдельного жанрового признака - но он очевиден - связь событийности романа с партийными решениями. Этот жанровый признак выделяется нами как канонический, потому что он имеет место в катаевском романе «Время, вперед!» (курс на индустриализацию), в шолоховской «Поднятой целине» (движение двадцатипятитысячников), в «Колхиде» К. Паустовского (партийная установка на покорение природы), в ряде других «производственных романов». Возрождение потерявшего всякую надежду на успех колхоза связывается Астафьевым и героями его романа с решением «сентябрьского» (1953) Пленума ЦК. Кстати, пытающиеся порвать с «лакировочной» литературой В. Овечкин и Ф. Абрамов свои надежды на вызволение из нужды русской деревни в это время связывают с партийными решениями. В стране, где все проявления общественной и экономической жизни пытались строго регламентировать, вряд ли могло прийти кому-либо в голову надеяться на иное.

Историки литературы в качестве жанрового признака производственной литературы выделяют внимание писателей к изображению «физических усилий людей труда» [Там же]. Вне контекста, вне других жанровых признаков этот канон сомнителен, иначе в «производственную литературу» были бы легко зачислены произведения А. Кольцова, Л. Толстого, С. Есенина, других классиков, воспевших поэзию крестьянского труда. Что касается романа В. Астафьева «Тают снега», то и в нем эпизоды, изображающие нелегкий труд колхозников, не являются проходными. «Есть в крестьянстве трудная, но увлекательная работа - молотьба. Даже в старые времена, когда молотили цепами, молотьба была самой радостной работой хлебопашца. Да и как ему не радоваться, когда хлеб, собранный с пашни, вот он, льется струей из заскорузлых, натруженных рук. <…> Снопы в молотилку подавал Яков Григорьевич. В очках, в рукавицах-верхонках и расстегнутой косоворотке стоял он у молотилки, широкоплечий, сильный» [1, т. 1, с. 380]. Хотя писатель затем отказался от многих обязательных структурных элементов «производственного романа», живописание крестьянского труда, труда солдатского, труда сплавщиков леса, рыбацкого и охотничьего промысла останется частью его идиостиля и в «Перевале», и в «Стародубе», и в «Последнем поклоне», и в «Царь-рыбе». «Человек труда», труда прежде всего физического, так и останется главным героем книг В. Астафьева - в этом воздействие русской классики, «деревенской прозы» и «производственной литературы» тоже. А описание зимней молотьбы в романе «Прокляты и убиты» останется едва ли не единственным светлым пятном в мрачной колористике апокалиптического романа.

Историки литературы, характеризуя «производственную прозу», отмечали, что «в этих произведениях большое место занимали описания производственных процессов и конфликтов» [4, c. 273]. Действительно, конфликт идей коллективных хозяйств и единоличного использования земли лежит в основе «Поднятой целины» и «Страны Муравии», конфликт созидателей комбината на реке Соть со сторонниками патриархального уклада (Леонов), конфликт между сторонниками осушения болот Колхиды с их противниками (Паустовский), конфликт сторонников традиционной технологии в строительстве металлургического комбината с авторами технологии новейшей (В. Катаев) может быть охарактеризован как, прежде всего, производственный, хотя в 1930-е гг. этот конфликт имел явную или скрытую политическую подоплеку. В 1940-1950-е гг. производственные конфликты потеряли свою политическую остроту, по крайней мере, в противниках той или иной социально-экономической новации писатели перестали видеть непримиримых политических врагов. Борзов и Мартынов у В. Овечкина оппоненты, но в Борзове писатель не изображает и не подозревает белогвардейца и вредителя, хотя именно так совсем недавно строился конфликт в леоновской «Соти» и в шолоховской «Поднятой целине». Более того, в 1950-е гг. появляются производственные романы, в которых характерный для этого жанра острый конфликт эволюционирует в органический для любой формации «конфликт поколений», приглушенный семейным родством, преемственностью трудовых династий («Журбины» Вс. Кочетова).

В астафьевском романе столкновение Таси Голубевой с председателем колхоза Птахиным и его заместителем Карасевым имеет не столько социально-политический, сколько этико-социальный, этико-экономический характер. Птахин, некогда неплохой работник, оказался безвольным орудием в руках проходимца Карасева и своей разгульной жены Клары. Именно поэтому страдает экономика колхоза, бедно живут колхозники. Стоило их сместить, как жизнь в бригадах готова измениться. И здесь проявляется еще один жанровый признак «производственной прозы». Своеобразным жанровым каноном «производственного романа» было непременное решение сложных экономико-социальных проблем в пределах ограниченного хронотопа романа. Привести пример исключения из этого жанрового канона предельно трудно. Даже кочетовский Матвей Дорофеевич Журбин, отставленный возрастом и наступлением новых технологий кораблестроения, находит себе применение в качестве «ночного директора» судоверфи.

Финал астафьевского романа исключением не является: Птахин снят с должности председателя, Карасев арестован, Тася Голубева возглавляет обновление колхоза, а над всем «сооружением» колхозного романа возвышается его оптимистическое название - «Тают снега». Здесь астафьевский роман вписывается полностью уже в соцреалистический канон, в соответствии с которым «тема труда» решалась «как тема революционного преобразования жизни» [Там же, c. 272].

Оценивая роман «Тают снега», А. Макаров полемически утверждал в письме прозаику: «Вы отгрохали роман, не будучи еще писателем» [1, т. 8, с. 217]. Полемичность здесь следующего рода: автор романа «Тают снега» был уже региональным литератором, уверенно писал по сложившимся канонам «производственного романа», но не был писателем оригинальным, этими канонами при необходимости пренебрегающим, хотя уже в этом романе Астафьевым будут найдены мотивы, образы, сюжетные ходы и «коды», которые найдут свое продолжение в его уже оригинальном творчестве.

Первый астафьевский роман по критической тональности созвучен овечкинским «Районным будням». Колхозная деревня изображается в нем предельно правдиво: «Год от года меньше и меньше стали выдавать на трудодень хлеба и денег, а о таких вещах, как сено, мясо, мед и прочее, - даже и говорить перестали» [Там же, т. 1, с. 359]. Но от названия до финала роман пронизан идущей не только от канонов жанра, но и от молодого жизнелюбия писателя, от общественных настроений того времени светлой тональностью. Выражена она не только в судьбах героев и даже не только в счастливом исходе драматических происшествий (спасение едва не утонувшего Сережи). «Я вот часто теперь задумываюсь, - неожиданно заговорила Тася, - задумываюсь над тем, что было бы со мной и с Сережкой, если бы вокруг нас не жило столько хороших людей» [Там же, с. 602]. Светлая тональность доминирует в повести «Перевал», преобладает в «Стародубе» и «Звездопаде», господствует во многих начальных главах «Последнего поклона».

Многие мотивы, образы, темы первого романа найдут в последующем творчестве писателя свое продолжение. Среди мотивов романа странничество, связанное с образом Таси Голубевой, окажется наиболее продуктивным. «Добрые странники», ищущие правды, пытающиеся построить свою жизнь и жизнь окружающих в соответствии со своими представлениями о правде, очерчены здесь писателем с необходимой полнотой.

Вместе с тем в романе рождается мотив (и связанные с ним тема и образ) сугубо оригинальный, характерный в его особом преломлении для творчества В. Астафьева. Это мотив возмездия за оскорбление материнского, жизнетворческого начала в женщине и природе, земле. Женщины в романе (Лидия Николаевна, Тася) представляются основой экономической, социальной и этической жизни русской деревни, на них держится деревня Корзиновка. Происхождение мотива возмездия сопряжено, вероятно, с уникальностью биографии писателя, потерявшего в детстве мать, а затем и малую родину. Тасю Голубеву своим малодушием оскорбил Чудинов, также с его равнодушного позволения совершается и оскорбление нерадением всей матери-земли, находящейся в ведении его МТС. Здесь рождается мотив возмездия за оскорбление, поругание женщины - матери - земли - природы. Но возмездие этого типа - сюжетообразующий мотив «Стародуба», «Пастуха и пастушки», «Царь-рыбы», романа «Прокляты и убиты». Образ главной героини романа «Тают снега» созвучен многим произведениям советской литературы - герой, отвергающий личное благополучие ради благополучия общества (М. Горький, Н. Островский, М. Шолохов). Вместе с тем здесь стереотип преодолевается: строя благо общественное, Тася Голубева обретает счастье семейное, личное, встречает Лихачева, который вполне может заменить отца для ее Сережи.

Главная «находка» Астафьева в этом романе - образ Василия Лихачева. В нем в зародыше живут черты и свойства многих астафьевских героев. Лихачев - человек «приблатненный», некогда имел отношение и к людям искусства, и к миру «шпаны». Воевал, на Урале (как и Астафьев) оказался волей случая. Как и Астафьев, Лихачев здесь нашел свою суженую. Его судьба - порождение трагической советской эпохи, детали его образа (бесприютность, музыкальность, обаятельность, начитанность, внешняя разухабистость при душевной ранимости, речь, причудливо сочетающая «блатные» словечки с архаичными этикетными формулами) напоминают главных персонажей повестей «Кража», «Последний поклон», «Так хочется жить», романа «Прокляты и убиты». Он отзовется в последней повести В. Астафьева образом «Веселого солдата».

Среди продуктивных тем Астафьева времени написания романа «Тают снега» - повышенное внимание к традиционному деревенскому укладу. «Обычаи, как вам известно, уважать надо… если они не дикие, конечно» [Там же, с. 354], - эту убежденность персонажа явно разделяет и симпатизирующий ему нарратор. В авторе романа уже можно распознать будущего традиционалиста, пристрастно относящегося к теме русской деревни и природы.

Итак, игнорирование «производственной литературы» из-за ее причастности к советской идеологии контрпродуктивно для создания объективной истории творчества известных писателей. При этом упреки в «сервилизме» в адрес «производственных романов» совершенно не соотносятся с эстетической сущностью производственной прозы: она выражает реально господствовавший в общественном сознании 1930-1950-х гг., ставший частью писательского мироощущения пафос созидания нового, основанного на технократических (а позднее и традиционных этических) идеалах устойчивого общественного развития. В обращении к жанру «производственного романа» реализовано то свойство астафьевского дара, которое справедливо характеризуется как «астафьевский универсализм» [2, c. 5]. Однако явные слабости романа (подражательность, схематичность конфликта, идеологическая «правоверность»), вместе с уходом «производственной прозы» на периферию жанровой системы литературы, уже вскоре стали очевидными для автора. Возможно, все это и побудило писателя в дальнейшем назвать роман «прежде времени рожденным» и даже «обходить упоминание романа в библиографии своей» [1, т. 1, с. 29]. Вместе с тем это был тот неоценимый опыт, который позволил писателю перейти к «иным художественным кодам», двигаться к оригинальности в последующем творчестве.

Список литературы

астафьев производственный роман литература

1. Астафьев В.П. Собр. соч.: в 15-ти т. Красноярск: Офсет, 1997-1998.

2. Гончаров П.А. Творчество В.П. Астафьева в контексте русской литературы второй половины ХХ века: учебное пособие. Мичуринск: МГПИ, 2006. 266 с.

3. Гончаров П.А. Творчество В.П. Астафьева в контексте русской прозы 1950-1990-х годов: монография. М.: Высшая школа, 2003. 386 с.

4. История русской советской литературы / под ред. профессора П.С. Выходцева. М.: Высшая школа, 1974. 736 с.

5. Ковтун Н.В. Игра как способ миропостижения в повести Людмилы Улицкой «Веселые похороны» // Русская литература. 2013. №1. С. 210-217.

6. Леонов Б.А. Героика труда в русской советской литературе: книга для учителя. М.: Просвещение, 1984. 159 с.

7. Литературная энциклопедия терминов и понятий / гл. ред. и сост. А.Н. Николюкин. М.: Интелвак, 2003. 1600 стб.

8. Литовская М.А. Социохудожественный феномен В.П. Катаева: автореф. дисс. … д. филол. н. Екатеринбург, 2000. 50 с.

9. Твардовский А. За далью - даль [Электронный ресурс]. URL: http://er3ed.qrz.ru/tvardovsky-dal.htm#glawa1 (дата обращения: 05.02.2014).

Размещено на Allbest.ru