К вопросу о жанровых особенностях дневниковой прозы И.А. Бунина

Размещено на http://allbest.ru

2

Казанский государственный университет им. В. И. Ульянова-Ленина

К вопросу о жанровых особенностях дневниковой прозы И.А. Бунина

Федотова В.В.



Дневники И. А. Бунина являются органичным продолжением его творчества и представляют собой художественную реальность, которая конструируется с помощью целого ряда приемов. Отдельная область исследования дневников писателя связана с осмыслением их жанровой специфики.

Одной из особенностей эгодокументальной литературы является жанровая открытость. Включение в дневники таких жанров, как краткие рассказы, портреты, пейзажные зарисовки, заметки о творческих успехах и неудачах, размышления, фрагменты будущих произведений, письма, сны и др. особенно характерно для писателей и поэтов ХХ века.

Жанровое разнообразие во многом определяет художественно-эстетическую ценность дневников И. Бунина. Фрагментарная структура дневников писателя, проявленная в бессистемной фиксации впечатлений, событий, наблюдений, является удобной для синтеза различных жанров внутри дневника.

Особое место в жанровой структуре дневников И. Бунина занимают портретные зарисовки современников. На страницах дневников можно обнаружить множество портретных набросков, от кратких, мимолетных впечатлений от человека, до развернутых описаний, в которых представлено индивидуальное авторское видение характеризуемой личности. Как правило, писатель сосредоточен на внешнем облике персонажа:

«Письмо от Н. И. Кульман: умерли Бальмонт и проф. Оман. Исчез из мира и из моей жизни Б[альмонт]! А живо вижу знакомство с ним, в Москве, в номерах «Мадрид» на Тверской! Был рыжий, стрижен ежиком, налит сизой кровью, шея, щеки в крупных нарывах…» [Бунин, 2006, с. 396]. Иногда это отдельная запомнившаяся черта внешности:

«У Пилкиных. Вдова Колчака, его сын. Большое впечатление - какие у него темные, грозные глаза!» [Там же, с. 313].

«Неклюдов. Совершенно не слушает собеседника, соверш. не интересуется им» [Там же, с. 313].

Дневник 1920 года представлен единственной записью:

«Париж, 19 авг. 1920 г. Прочел отрывок из дневника покойного Андреева. «Покойного»! Как этому поверить! Вижу его со страшной ясностью, - живого, сильного, дерзко уверенного в себе, все что-то про себя думающего, стискивающего зубы, с гривой синеватых волос, смуглого, с блеском умных, сметливых глаз, и строгих, и вместе с тем играющих тайным весельем; как легко и приятно было говорить с ним, когда он переставал мудрствовать, когда мы говорили о чем-нибудь простом, жизненном…» [Там же, с. 294].

Являясь авторским дискурсом, дневник одновременно отражает язык времени - систему его понятий и представлений, форму чувствования. Важное место в структуре дневниковых записей И. Бунина принадлежит «чужому слову». Оно представлено как в косвенной форме, в форме пересказа разговоров с людьми, так и в прямом их воспроизведении. Множество диалогов содержат дневниковые записи периода жизни Бунина в деревне. Это беседы с крестьянами, дворовыми, странниками:

«Посидели с Яковом.

- Яков Ехимыч!

- Аюшки?

- Ты что любишь из кушаний?

- Моя душа кривая, все примая. И мед - и тот прет. А я всего раз сытый был - когда на сальнях, на бойнях под Ельцом жил» [Там же, с. 278].

Дневники этого периода кроме диалогов включают в себя притчи и вставные истории, рассказы. В дневнике 9 мая 1912 говорится о встрече со странником Иваном и приводятся без сокращений религиозные стихи:

«Пришел странник (Березовский мужик).

Вошел, не глядя ни на кого, и прямо заорал:

Придет время,

Потрясется земля и небо,

Все камушки распадутся,

Престолы Господни нарушатся,

Солнце с месяцем примеркнут,

И пропустит Господь огненную реку

И поморит нас, тварь земную,

Михаил Архангел с небес сойдет,

И вострубит у трубы,

И возбудит всех мертвых от гроба, И возглаголет:

Вот вы были-жили

Вольной волей,

В ранней обедне не бывали, Поздние обедни прожирали: Вот вам рай готовый, - Огни невгасимые!

Тады мы к матери сырой земле припадем

И слезно восплачем, возрыдаем» [Там же, с. 270].

В этот же день И. Бунин фиксирует в дневнике слова Ивана о том, «почему надо курить, жечь табак: шла Богородица от Креста и плакала, и все цветы от слез Ее соли, один табак остался; вот Бог и сказал - жгите его» [Там же]. В дальнейшем писатель использует эту легенду о табаке в рассказе «Худая трава» (1913).

Можно также говорить о включении в повествование элементов жанра проповеди:

«А через час еще один бродяга, в скуфье. Поразительно играл глазами, речь четкая, повышенная, трагическая: «Бог есть добро, добро в человеколюбии!»» [Там же, с. 275].

В дневнике периода эмиграции неожиданно возникает почти сюрреалистический образ «народного певца» и приводится цитата из песни:

«10 Ѕ часов вечера. Зуров слушает русское радио. Слушал начало и я. Какой-то «народный певец» живет в каком-то «чудном уголке» и поет: «Слово Сталина в народе золотой течет струей…» Ехать в такую подлую, изолгавшуюся страну!» [Там же, с. 362].

На протяжении всей жизни Бунин постоянно включает в дневники отрывки из писем, принадлежащих как ближайшему окружению, так и незнакомым людям.

«Вчерашнее письмо Алданова: «Я получил вызов к америк. Консулу в Марселе и предполагаю, что получена для меня виза в С. Штаты. Пока ее не было, мы плакали, что нет; теперь плачем (Т. М. - буквально), что есть…» [Там же, с. 342].

«А. К. Толстой писал жене (в 55 г.): «Сипягин - хороший, добрый, благородный малый, который обожает свою роту и чрезвычайно ею любим…» Этот Сипягин крестил меня. Был тогда уже генералом» [Там же, с. 328-329];

«Из солдатского письма: «Мы плыли по высоким волнам холодного серого моря»» [Там же, с. 272].

В текст дневников И. Бунин включает и свои письма. Одно из них содержит целый занимательный рассказ:

«Нашел клочок из моих писем: «16-Х-26. Вчера Рахманинов прислал за нами свой удивительный автомобиль, мы обедали у него, и он, между прочим, рассказал об известном музыканте Танееве: был в Москве концерт Дебюсси, и вот, в антракте, один музыкальный критик, по профессии учитель географии, спрашивает его: «Ну, что скажете?»

Танеев отвечает, что ему не нравится. И критик ласково треплет его по плечу и говорит: «Ну, что ж, дорогой мой, вы этого просто не понимаете, не можете понять». А Танеев в ответ ему еще ласковее: «Да, да, я не знал до сих пор, что для понимания музыки не нужно быть 30 лет музыкантом, а нужно быть учителем географии» [Там же, с. 333].

Одна из специфических жанровых особенностей дневников писателя - использование шуточных стихов. Известно, что Буниным написано множество эпиграмм, экспромтов, шуточных стихов, которые он не публиковал и не сохранял. В дневники же он их включает.

В дневниковых записях 1901 года есть рассказ о том, как И. Бунин и А. Куприн ходили в гости к начальнице женской ялтинской гимназии, которую не застали дома, и решили оставить ей стихи. И. Бунин написал:

«В столовой у Варв. Константины

Накрыт был стол отменно-длинный,

Была тут ветчина, индейка, сыр, сардинки,

И вдруг ото всего ни крошки, ни соринки:

Все думали, что это крокодил,

А это Бунин в гости приходил» [Там же, с. 249].

В дневник 1933 года И. Бунин включает сонет К. Бальмонта, в котором автор сравнивает себя и И. Бунина со львом и тигром, и свое стихотворение в ответ. литература проза дневник стих эпиграмма бунин

Шуточные стихи присутствуют и в письмах к Олечке (дочери Е. Жировой, которая некоторое время жила у Буниных). Причем эти стихи в контексте той ситуации голода и холода, в которой почти постоянно приходилось существовать Буниным, приобретают иное, вовсе не шуточное звучание:

«Послал письмо Олечке: Ты спрашиваешь, как мы пировали у наших друзей. Вот как:

У моих друзей пируя,

Ел змеиную икру я,

Пил настойку из клопов

И вино из бураков.

Остальное тоже было

Очень вкусно, очень мило:

Суп из наба, фарш из блох

И на жареное - мох.

Все это недалеко от правды. «Новая Европа»!» [Там же, с. 368].

Как отдельные внесюжетные элементы следует выделить рассказы как знакомых, родных писателя, так и самого Бунина:

«Евгений рассказывал: у него в саду сидели два босяка, часто ссорились и один, бывший солдат, наконец застрелил другого (с мыслью сказать, что тот сам застрелился). Холод, поздняя осень. Он перемыл в пруде рубашки, портки, снятые с убитого, надел их. Варил кашу, ночевал от холода под ящиком для яблок…» [Там же, с. 274].

Показательно, что эти рассказы выделяются как по своему содержанию, так и по форме изложения, характерной, скорее, для мемуаров. Содержание их составляет, как правило, что-то странное, поразившее Бунина, не поддающееся объяснению.

Так дневник 1934 года содержит одну единственную запись - рассказ Бунина о том, как с ним случился обморок.

Другой пример представлен следующим фрагментом:

«Укус змеи нечто совсем особое, мистически странное, незапамятно древнее. Летом 23 года мы с Моисеенко ехали в автомобиле из Грасса в Тулон. Моисеенко в какой-то долине остановил машину, чтобы что-то исправить в ней, я перескочил с шоссе через канаву, лег головой к ней в траву, хотел отдохнуть, покурить, как вдруг услыхал, как что-то змеей мелькнуло возле меня и в то же мгновение я, от моего постоянного патологического ужаса к змеям, так дико взбросил ноги в воздух, что дугой перелетел через канаву назад и стал на ноги на шоссе - сделал то, что мог бы сделать лишь какой-нибудь знаменитый акробат или мой древний пращур, тигр, барс. - Мы не подозреваем, какие изумительные силы и способности еще таятся в нас с пещерных времен» [Там же, с. 311].

Дневники Бунина дают развернутое представление о круге чтения писателя. В связи с разнообразными событиями внутренней и внешней жизни Бунин обращается к мыслям и творчеству писателей и поэтов. Дневниковая запись, сделанная в апреле 1921 года в сложный для России период, содержит только три цитаты из «Капитанской дочки» Пушкина, одна из которых:

«Те, которые замышляют у нас переворот, или молоды, или не знают нашего народа, или уже люди жестокосердные, которым и своя шейка - копейка и чужая головушка - полушка…» [Там же, с. 279].

Цитаты из произведений классиков И. Бунин использует в подтверждение своих мыслей и ощущений:

«Я как-то физически чувствую людей» (Толстой). Я все физически чувствую» [Там же, с. 303].

«Бетховен говорил, что достиг мастерства тогда, когда перестал вкладывать в сонату содержание десяти сонат» [Там же, с. 322].

«Мысль изреченная есть ложь…» А сколько самой обыкновенной лжи! Человеческий разговор на три четверти всегда ложь, и невольной, и вольной, с большим старанием ввертываемой то туда, то сюда. И все хвастовство, хвастовство» [Там же, с. 312].

Это может быть и просто фиксация понравившегося, внутренне близкого: «Lassus maris et viarum - устав от моря и путей. Гораций. Как хорошо!» [Там же, с. 311].

Пушкин незадолго до смерти писал: «Моя душа расширилась: я чувствую, что могу творить» [Там же, с. 347].

Иногда случайно перечитанный отрывок прозы или поэзии связывают настоящий момент и прошлое автора.



«По ночам ветерок не коснется чела,

На балконе свеча не мерцает.

И меж белых гардин темно-синяя мгла

Тихо первой звезды ожидает…

Это стихи молодого Мережковского, очень мне понравившиеся когда-то - мне, мальчику! Боже мой, Боже мой, и его нет, и я старик! Был в городе по аптекам» [Там же, с. 381].

Некоторые цитаты из творчества писателей и поэтов сопровождаются элементами анализа, комментариями. Подобные структурные элементы, по-видимому, можно рассматривать как внутреннюю читательскую (писательскую) критику:

«Кончил «Даму с камелиями». Ничуть не трогает, длинно, фальшиво» [Там же, с. 356].

«Москва под ударом» Белого:

- За сквером просером пылел тротуар… - Там алашали… - Пхамкал, и пхымкал… - Протух в мерзи…- Рукач и глупач…И так написана вся книга» [Там же, с. 371].

«Уныние, собранное, как зрелые плоды» - Верлэн. «Боевые знамена символизма…молодежь признала в Верлэне своего вождя…» И ни одной анафеме не приходит в голову, какие это колоссальные пошлости!» [Там же, с. 313].

«Косые лучи солнца, пробираясь сквозь листву кустов сирени и акаций, пышно разросшихся у перил террасы, дрожали в воздухе тонкими золотыми лентами…Воздух был полон запаха липы, сирени и влажной земли…» (И липы и сирень цветут вместе)» [Там же, с. 348].

В дневниках последних лет жизни писателя можно встретить особенно много замечаний, касающихся здоровья, эмоциональных переживаний:

«Мне верно, уже не поправиться - переломилось здоровье. Едва таскаю ноги. Неужели и в прошлом году было то же? Нет. Этого не помню. М.б., забыл?» [Там же, с. 390].

«Тем, что я не уехал с Ц[етлиными] и Алд[ановыми] в Америку, я подписал себе смертный приговор.

Кончить дни в Грассе, в нищите, в холоде, в собачьем голоде!» [Там же, с. 396].

«Утром думал, что умираю - отлив крови от головы» [Там же, с. 395].

«Все грустен. В жизни мне, в сущн., не осталось ничего!» [Там же, с. 396].

Интересно по этому поводу замечание Михеева М. Ю.: «Такое «нытье» как определенный речевой жанр - само по себе для дневника характерно. Человеку как бы сам бог велел поплакаться в таком месте перед самим собой и возможным читателем «в жилетку»» [Михеев, 2004, с. 143].

А. Бахрах вспоминает, с каким нетерпением каждое утро ждал Бунин «невзрачные листы ниццкой газеты» и «всякое поражение союзных армий, раздуваемое местными радиостанциями переживал как трагическое и непоправимое событие» [Бахрах, 2006, с.181].

В дневниках И. Бунина, которые автор вел в Ницце в тяжелое для всего мира время, присутствует большое количество выписок из газет и сообщений радио; цитирует писатель и лозунги:

«В газетах пишут: «От холода и голода в России - паралич воли, вялость, уныние, навязчивые идеи, навязчивый страх умереть с голоду, быть убитым, ограбленным, распад высших чувств, животный эгоизм, мания запасаться, прятать и т.д.» [Бунин, 2006, с. 310].

«Погода все последнее время все-таки неважная. Солнце, облака, ветер с востока. Печет - и прохладный ветер.«Politique Bulgare. Mot d'ordre: lutter contre le bolchevisme!»» [Там же, с. 371].

Необходимо отметить, что в отличие от большинства сегментов текста дневников, причинноследственные связи между которыми нарушены, в некоторых дневниковых записях повествование организовано по мемуарному принципу - содержит обобщения, пояснения, анализ произошедшего, сделанный с высоты настоящего видения событий. Таково начало дневника 1885 года:

«Старая, огромная, людная Москва», и т.д. Так встретила меня Москва когда-то впервые и осталась в моей памяти сложной, пестрой, громоздкой картиной - как нечто похожее на сновидение…

Это начало моей новой жизни было самой темной душевной порой, внутренне самым мертвым временем всей моей молодости, хотя внешне я жил тогда очень разнообразно, общительно, на людях, чтобы не оставаться наедине с самим собой» [Там же, с. 244].

Подобный тип повествования представлен в записях 1903 года (история знакомства Бунина с С.А. Найденовым):

«Мы познакомились с ним вскоре после того, как на него свалилась слава, - именно свалилась, - быстро стали приятелями, часто вместе ездили - то в Петербург, то на юг, то за границу…В нем была смесь чрезвычайной скрытности и часто детской наивности» [Там же, с. 251].

Элементы мемуарного повествования встречаются в записях, которые Бунин делал по прошествию некоторого времени после событий, которые считал нужным запечатлеть.

Так, в дневниках с 22 по 28 июля 1940 года повествование о прошедших событиях (об отъезде Буниных из Грасса) прерывается небольшими записями, относящимися к настоящему времени. Характерный пример - начало дневника 18 октября 1905 года:

«Жил в Ялте, в Аутке, в чеховском опустевшем доме, гостил у Марьи Павловны. Дни все время стояли серенькие, осенние, жизнь наша с М. П. и мамашей (Евгенией Яковлевной) текла так ровно, однообразно, что это много способствовало тому неожиданному резкому впечатлению, которое поразило нас всех вчера перед вечером…» [Там же, с. 251].

Начиная с 1894 по 1905 год почти все события восстановлены по воспоминаниям по прошествию большого количества времени и являются по сути иллюзией дневника.

Здесь Бунин использует свои собственный записи, относящиеся ко времени, о котором идет речь, и отрывки из писем Чехова:

«В январе 1901 г. я все еще жил у Чеховой. Моя запись: «Зима 1901 г., я у Чеховой…Су-Ук-Су…» [Там же, с. 248].

«11 марта - «Еду из Огневки в Полтаву…» (по записи).

«30 апр. Из Полтавы в Шишаки (по записи)».

«В начале апреля я с Федоровым уплыл в Одессу. Чехов: «Куприн тоже уехал - в Птб.» (кажется, в Ялте был и Андреев)» [Там же].

Характерной чертой записей по воспоминаниям является множество вопросительных предложений. Из записей 1902, 1903 г.:

«Я в Ялте?» [Там же, с. 249].

«Я в Птб.? Предложение Куприна Мусе Давыдовой?» [Там же].

«В начале апреля я с Федоровым уплыл в Одессу. Чехов: «Куприн тоже уехал - в Птб.» (кажется, в Ялте был и Андреев).

Когда Елена Васильевна?

9 апреля я уплыл из Одессы в Константинополь.

Где я весной и летом? В Огневке? Летом, конечно, в Огневке, переводил «Манфреда» [Там же, с. 250, 251].

Одна из записей представляет собой набор фамилий и некоторых событий, создающих общее представление о прошлом: «Федоров, Будищев, Ладыженский, Михеев; Михайловский, Потапенко, Баранцевич, Гиппиус, Мережковский. Минский, Савина (это на вечере в Кред. О-ве); Сологуб (утром у Федорова), Елпатьевский, Давыдова («Мир Божий» на Лиговке). Муся, Людмила (дочь Елпатьевского). Васильевский остров. Попова, ее предложение издать «На край света» [Там же, с. 244].

Отдельную часть дневников образуют путевые заметки. Например, в дневнике 1914 года есть упоминания о поездке Бунина на Капри, в Неаполь, Салерно, Дамаск, Амальфи. Собственно путевой дневник представлен записями 1907 года.

По определению В. М. Головко, процесс понимания жанра связан с его трактовкой не как «закрытой системы», а как динамической целостности, а также с выявлением соприродности и единства специфических структурных компонентов жанра, составляющих органическую художественную целостность (проблематика, конфликт, сюжетно-композиционная организация, хронотоп, характерология, тип и система повествования, жанрообразующие средства и т.д.) [Головко, 1995, с. 123].

Так как в любом из жанров «выстраивается завершенный, то есть самодостаточный, концептуальный образ мира» [Лейдерман, 1982, с. 112], то можно говорить о том, что целостный образ мира в дневниках И.Бунина формируется путем взаимодействия различных жанров (моделей мира). Обогащаясь опытом другого жанра, дневник вбирает в «свою глобальную модель мира «чужую», «готовую» модель и обе модели вступают во взаимодействие [Лейдерман, 1982, с. 205].

Синтез разножанровых структур в дневниках писателя связан со сложными взаимодействиями в их пространственно-временной системе и фрагментарным принципом построения записей, отражающим авторское восприятие мира.

Включение в дневники различных жанров размыкает пространство и время и расширяет спектр возможных точек зрения на изображаемые события, создает дополнительные смысловые связи. В свете философских представлений И. Бунина все это создает впечатление бесконечности мира, Времени и Пространства по сравнению с физической конечностью человека, но в то же время вечностью его духовной составляющей.



Список использованной литературы

1. Бахрах А. В. Бунин в халате. По памяти, по записям. М.: Вагриус, 2006. 592 с.

2. Бунин И. А. Собр. соч.: в 13 т. М.: Воскресенье, 2006. Т. 9. 542 с.

3. Головко В. М. Герменевтика жанра как проблема теоретической поэтики // Вестник Ставр. гос. пед. ун-та. Ставрополь, 1995. Вып. 1.

4. Лейдерман Н. Л. Движение времени и законы жанра: монография. Свердловск: Сред.-Урал. кн. изд-во, 1982. 256 с.

5. Михеев М. Ю. Фактографическая проза или пред-текст // Человек. 2004. № 3.

Размещено на Allbest.ru