К проблеме традиционалистской рецепции классики в "долгие 1970-е"

А. Григорьеву статью М. Лобанова «За творческое отношение к русской классике» (1980), где исследователь призывает не сводить классику к пафосу обличения и видеть в ней «поистине плод исторической жизни народа, … откровение его великих сынов» Лобанов М. В сражении и любви. - С. 204.). Общим для авторов-«неопочвенников», печатавшихся в «ЖЗЛ», было стремление ретроспективно легитимировать консервативную традицию: ввести в широкий обиход, учитывая массовый характер издания, ряд знаковых имен (например, М. Погодин, А. Григорьев и др.), восстановить их репутацию, познакомить читателя с консервативным видением основных идеологических коллизий XIX в. и, наконец, актуализировать консервативный опыт для оценки современных процессов. Естественной реакцией со стороны власти были критические выступления в партийной печати и обсуждение писательских биографий из серии «ЖЗЛ». В ходе последнего См. Книги о русских писателях в «ЖЗЛ» // Вопросы литературы. 1980. № 9. С. 179-251. также были затронуты романизированные биографии Н.В. Гоголя, Г.Р. Державина, Д.И. Писарева и А.И. Герцена См.: Золотусский И. Гоголь. - М., 1979; Михайлов О. Державин. - М., 1977; Коротков Ю. Писарев. - М., 1976; Прокофьев В. Герцен. - М., 1979. Причем два последних издания, судя по всему, были упомянуты с целью создания иллюзии непредвзятого отбора книг для обсуждения, в ходе которого практически не упоминались. «Державин» Михайлова в основном критиковался за чрезмерную «беллетризированность», а вот автора «Гоголя» обвинили в забвении принципов историзма и в субъективизме (причина - глава, где Золотусским реабилитировалась позиция Гоголя в споре с Белинским по поводу «Выбранных мест из переписки с друзьями»)..

Остановимся подробнее на написанной Ю. Лощицем романизированной биографии И.А. Гончарова, которая стала удачной попыткой предъявить читателю основания легитимации традиционалистского видения мира. Таким основанием литературоведу видятся «здравый смысл» и накопленный веками опыт повседневного существования, упорядоченный в традиционных обрядах и ритуалах. Носителем «здравого смысла» и сублимированного традицией опыта становится в книге Лощица обобщенный тип «людей „Летописца”» (при этом массовость такого типа - довод в пользу обоснованности его притязаний на верное понимание происходящего). Реконструкция свойственного «людям „Летописца”» традиционного типа сознания, где первичны верность преданию, ориентация на «мудрость отцов», инстинктивное недоверие к новациям, попутно служит релятивизации ценностей, актуализированных модернизацией (образованности, информированности, активности, рационализма). Революция (речь в контексте первой главы идет о Великой французской революции) компрометируется с позиций такого рода сознания, как авантюра, затеянная «кучкой умников». «Вон - рассуждали они (люди «Летописца». - А.Р.) с ухмылкой - был ведь уже пример, и совсем недавно, когда в одном из соседних государств кучка умников разожгла толпу на всяческие перемены, и до того распыхались, что только и думали с утра до ночи, как бы еще что-нибудь старое поменять на новое. И уже преуспели в деле своем, так что даже и названия месяцев поменяли на дикие какие-то словеса. Но до того увлеклись своими переменами, что тут как раз и их всех одного за другим поменяли, а потом и все их выдумки отменили» Лощиц Ю. Указ. соч. - С. 11..

Еще одним основанием, реабилитирующим и узаконивающим традиционализм, становится его естественность (он натурализируется как социальное воплощение природных законов) и «онтологичность». Последняя доказывается литературоведом посредством анализа мифопоэтического пласта гончаровских романов. Идеальное состояние покоя и цельности, в котором пребывает мальчик Илюша Обломов, отнесено к мифологизированному прошлому и является, по существу, поэтизацией до-модерных форм существования и общности. Выход из мифа в историю (в социально-историческом плане - переход к модернизации), сопряженный с утратой цельности и фрагментацией, передается метафорикой «болезни» и «дьявольского сна». При этом развернутая автором критика прогрессистской утопии, «хитроумной пародии на древнее предание о блаженной жизни» Лощиц Ю. Указ. соч. - С. 126., воспроизводит логическую структуру ключевого для «реакционной риторики» тезиса об извращении (все изменения приводят к результатам, обратным ожидаемым См.: Хиршман А. Риторика реакции: извращение, тщетность, опасность. - М., 2010. - С. 20-21.): «цивилизация обещает создание земного блаженства с помощью воздействия на весь природный мир. Она обещает предоставить человеку разнообразнейшие удобства, комфорт телесный и духовный. Но почти каждый практический шаг в этом направлении, как бы ни был впечатляющ, неминуемо приносит новые страдания, болезни» Лощиц Ю. Указ. соч. - С. 126.. Существенно, что в данном случае мы сталкиваемся не с ситуативно обусловленной критикой перемен / реформ, а с радикальной дискредитацией идеи движения и изменения: «Всякое умаление покоя, подталкивание его с помощью всевозможных движений, процессов неумолимо приводит к заболеванию, порче действительности. Движение - болезнь мира, лихорадка и жар материи, судорога духа. То, чему нужно двигаться, несовершенно» Там же. - С. 199.. Соответственно и консерватизм легитимируется уже не исторически зафиксированной традицией своего существования, а пра-историей, мифом, отрицающим ценность движения.

Лощиц истолковывает романы Гончарова как первую в русской литературе XIX в. безыллюзорную попытку трактовать феномен буржуазного сознания, которое не просто означает взросление человечества и утрату им органичности, но связывается с переходом из мифа / сказки в историю и, как следствие, с господством убогого активизма над созерцательностью и внутренним покоем Интересно, что близкие смысловые обертоны содержатся в фильме Н. Михалкова «Несколько дней из жизни И.И. Обломова» (1979), автор которого наиболее серьезной для современного человека считал «опасность штольцевщины» (см. обсуждение этого аспекта фильма: Громов Е., Золотусский И. Несколько дней из жизни… // Литературная газета. - 1980. - 28 мая. - С. 8). «Зритель тех лет, - полагает современный исследователь, - немедленно узнавал в Штольце тип энергичного, “пробивного”… карьериста и потребителя, благополучно сосуществующего с “социалистической моралью”» (Хомякова Ю. Книжное кино. Экранизация литературных произведений (1968-1985) // После Оттепели: Кинематограф 1970-х. - М., 2009. - С. 94).. Фрустрированное модернизацией сознание жаждет минимизировать воздействие напряжений и разрывов (что, безусловно, образует аналогию с современными процессами) имитацией возвращения в пространство мифологических целостности и покоя. По Лощицу, проявляется это в отказе от общепринятых и гарантирующих успешность норм социального поведения (вроде принципов активности и рационализма, которым следует Штольц), в согласии на роль аутсайдера, принимаемую на себя Обломовым. Автором этому герою приписана обдуманно контрреформистская позиция. Параличу воли, которым страдает герой Гончарова, его по-своему обаятельной инфантильности придан программный характер (это протест против вытеснения из жизни того, что не укладывается в новый стандарт). Но неожиданный ракурс, в котором предстает Обломов, определяется вовсе не тем, что его лежание на диване прочитывается как сознательный экзистенциальный выбор героя-идеалиста, не понимающего, для чего жить, а последовательно и рефлексивно антипрогрессистским пафосом его позиции: «Пусть робко, с опасением, с оглядкой, но он все же собирается с духом, чтобы сказать себе, Ольге, всему миру: я не хочу делать» Лощиц Ю. - С. 198.; «Обломов предполагает задачу охранительства, а не пропаганды, защиту, а не наступление» Там же. - С. 195.; «Словом, по Обломову, нужно не строить, а потихонечку размонтировать уже понастроенное, притормаживать механический разгон, осаживать железного зверя…» Там же. - С. 201.. Предвосхищая возможные упреки, Лощиц оговаривается: «Конечно, мечтания такого рода носят вполне, так сказать, реакционно-утопический характер» Там же., и подчеркивает слабость героя, не умеющего стать «историческим человеком». Однако обозначенная исследователем сквозная логика романов Гончарова (человек, включенный в процессы модернизации, безнадежно отдаляется от природного, естественного существования и утрачивает цельность, глубину, способность к творчеству и созерцанию) имеет отчетливо консервативный характер и, превращаясь в аргумент, поддерживающий реакционный тезис об опасности Данный тезис сводится к следующему: изменения приведут «к последовательности неприятных событий, отсюда следует, что движение в предложенном … направлении опасно, опрометчиво и нежелательно» (Хиршман А. Указ. соч. - С. 94)., работает на блокировку любых изменений уже в современном контексте, равно как и на самолегитимацию консервативных кругов.

Заключая, замечу, что, «борясь за классику» в 1970-е гг., опровергая клише официозного литературоведения и противопоставляя структуралистскому «аналитизму» «органический» подход, критика традиционалистской ориентации превращала русскую литературную классику в материал для конструируемой ею новой версии национальной культурной традиции - консервативной, самим набором манифестируемых ценностей удовлетворяющей потребность в стабильности символических границ. Причем речь идет и о произведенной реконфигурации содержательных элементов традиции (своеобразной их инвентаризации), в результате чего приоритет был отдан культурным авторитетам, репрезентирующим консервативные идеи, и о самом использовании «традиции» как инструмента «консерватизации» социального и культурного опыта. Последнее невозможно без придания устойчивым, константным элементам традиции статуса абсолютного авторитета, иначе говоря, без возведения их в ранг канона См. о сущности и функциях канона: Ассман Я. Культурная память: Письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности. - М., 2004. - С. 129-130., дискриминирующего находящиеся вне его культурные реалии. Кстати, для традиционалистской мысли обозначенного периода проблема канона имела немаловажное значение. «У нас вообще нет канонизированной, то есть общепризнанной, концепции истории русской культуры и периодизации ее» Кожинов В.В. Размышления о русской литературе. - С. 94., - сетовал в 1968 г. В. Кожинов, трактуя канон как образование, среди прочего, консолидирующее предполагаемую группу в акте его всеобщего признания. Способность канона в ситуации усложнения социума к генерализации, к обобщению разнообразных смысловых ориентаций для обеспечения смысловой тождественности и осуществления коммуникации Об этом пишет Я. Асман со ссылкой на идеи Н. Лумана. См.: Асман Я. Указ. соч. - С. 133. Ср. также с высказыванием Б. Гройса о развенчании традиционалистами авангардистской «воли к власти» и стремлении утвердить новый канон: «… неотрадиционалисты не хотят замечать, что, по существу, навязывают культуре и обществу новый канон, будучи также глубоко убеждены, что постигли истинный смысл прошлого, как авангард был убежден, что постиг истинный смысл будущего: моральное негодование по поводу авангардистской воли к власти делает для традиционалистов скрытым то обстоятельство, что они сами повторяют тот же ритуал художественного заклинания общества, с целью овладения им и его реорганизации в новых (в данном случае якобы в старых, но в реальности также более не существующих, если когда-либо и существовавших) формах» (Гройс Б. Утопия и обмен. - М., 1993. - С. 17-18). эксплуатируется критикой и публицистикой консервативного толка с такой интенсивностью, что оборачивается своей противоположностью: не освященные авторитетом канона, «не генерализуемые» культурные и социальные практики выбраковываются, объявляются вторичными, канон начинает работать на снижение вариативности и блокаду новаций (одно из подтверждений тому - упоминавшаяся выше компрометация традиционалистами явлений, связанных с авангардизмом).

Размещено на Allbest.ru