Размещено на http://www.allbest.ru/

Ярославский государственный педагогический университет им. К. Д. Ушинского

Образы движения времени в прозе Марселя Пруста и Ивана Бунина

Андреева В. А.

С движением времени - пунктирно намеченным - придется столкнуться даже самому поверхностному прустовскому читателю - к примеру, тому, кто пожалеет собственного времени на чтение эпопеи, но пробежит названия романов - от «поисков утраченного» до «обретенного» времени. Уже из динамики названий можно вывести, что этот поиск разворачивается во многих направлениях и с различной скоростью, порой напоминая медленный полуденный сон («Под сенью девушек в цвету») порой - некую авантюрную погоню («Пленница» - «Беглянка») и, условно говоря, оказывается удачным. Внимательному (и терпеливому) спутнику рассказчика (которого русские комментаторы трогательно пишут с заглавной буквы, как Бога созданного им словесного мира) эта удача покажется сомнительной и, может быть даже иллюзорной (ведь самому Прусту на завершение книги жизненного пространства не хватило), но при ближайшем рассмотрении смысл дара, полученного Марселем проясняется. Дело в том, что в романе изначально существует два летоисчисления. Для одного из них человек, как любое живое существо - дерево или птица - подчиняется природному циклу: смене времен года и вращению земного шара. Внутри этого движения, при всей его неумолимости, остается место бессмертию - и восхитительные «девушки-цветы» превращаются в цветы на собственных могилах, хранящие тайны воспоминаний. С другой стороны, есть способ укрыться от своей природы - светское время («вторники» у Германтов, «среды» у Вердюренов.) В этой условной вечности, где весенние или зимние деревья становятся только симпатичным пейзажем, видом из окна во время завтрака или украшением гостиной (орхидеи у Одетты) и теряется герой. В результате, он превращается из «молодого человека» в «самого старого друга» внезапно - и для себя самого, и для читателя. В финале появляется трагикомический образ «человека на ходулях», который рискует упасть с высоты своих лет. «Обретение» времени становится откровением о зазоре между двумя вечностями, о пустоте утраченной жизни: и будущий «великий писатель» рискует остаться в прошлом только клоуном (даже не очень смешным).

У Бунина внешне сохраняется тот же природный ход времени, но более лирического, внутреннего плана. Его ощущение хода жизни соотносимо с метафорами «серебряного века» («бег времени» - Ахматова («солнечный лес… куда-то убегал…) и «шум времени» (Мандельштам) - шум ветра в ветвях и пр. Таким образом, человеческое измерение времени соразмерно природному (точнее, наоборот природное - человеческому), но при этом оно становится еще более неуловимым.

«Мы вошли в августовское, светлое, легкое, уже кое-где желтеющее, веселое и прелестное царство» [Бунин 1982: 49] - отмечает юноша Арсеньев, и в поступи этой фразы слышится имя императора Августа - и тут же иссякает его сила. «Вечный» Рим оказывается также подвержен тлению, как человек - седине, но только в этом мгновенном промельке и заключается его единственная драгоценность для человека. Вечность отдана одному времени - церковному, но его торжественное течение не совпадает с человеческой жизнью, говорит на другом языке. «Солнечное» детство еще может бессознательно воссоединить небо и землю: так Алеша, не находя других слов, неожиданно называет ночь смерти младшей сестренки «волшебной», а сама маленькая Надя похожа на «нарядную куклу», таинственный подарок на Рождество. Воскресение совершается втайне, помимо человека. Для взрослых слова и времена года навсегда расставлены по местам и, соответственно, все надежды мертвы. пруст бунин время смертный

«Христос воскресе, - сказал он, подъезжая, с каким-то преувеличенным спокойствием. - Вы в Васильевское? Как нельзя более вовремя. Писарев приказал долго жить» [Бунин 1982: 97]. По случаю смерти Писарева, случившейся на Пасху, эти два застывших выражения оживают в своем буквальном и подлинном смысле. Преодолевший смерть, оставивший людям завет воскресения Христос и приказавший «долго жить», т.е. не заметивший собственной гибели Писарев оказываются по разные стороны смерти. «Каюк», вдруг настигший этого Писарева, так и не ставшего писателем, не имеет никакого отношения к Пасхе Христовой. Земное же время бежит, захватывая с собой пространство: «убегает» куда-то «светлый, солнечный лес», убегают под ветром облака, «убегает» за горизонт шоссе, такое же бесплотное и даже воспоминания человека подчиняется только силе этого ветра. Уходит время, уходит сквозь пальцы история, «азиатские» метели скрывают православные колокольни, «Мамай и Митька» разоряют русские деревни - а человек остается все тем же, и остается в одиночестве.

Таким образом, для Бунина в рамках человеческой «условной» вечности оказывается все мироздание и само чувство жизни связано только с ее движением - вечным и смертным.

Список использованной литературы

1. Бунин И. Сочинения в 3-х томах. - М., 1982. - Т. 3: Жизнь Арсеньева. Темные аллеи. Рассказы 1944-1952. - 535 с.

2. Пруст М. Обретенное время / Пер. с фр. А. Смирновой. - СПб., 2006. - 476с.

Размещено на Allbest.ru