Интерпретация мотива смерти в новелле В. Стефаника "Повесился" и рассказе А. Чехова "Тоска"

Размещено на http://www.allbest.ru/

ИНТЕРПРЕТАЦИЯ МОТИВА СМЕРТИ В НОВЕЛЛЕ В. СТЕФАНИКА «ПОВЕСИЛСЯ» И РАССКАЗЕ А. ЧЕХОВА «ТОСКА»

Наталия Ботнаренко

Именно в период конца XIX - начала ХХ в. писатели начали усиленно углубляться во внутренний мир человека, его сознание, а также в бессознательное, метафизическое. В частности, экзистенциальные проблемы «жизни и смерти», значимости человека в этом мире или, наоборот, его незначительности, стали предметом внимания практически всех писателей эпохи пограничья. Так, большинство исследователей творчества В. Стефаника наблюдают трагическое мировоззрение писателя с тяготением к описанию аффективных состояний сознания человека. Как отмечает С. Хороб, «...в прозе Василия Стефаника немало мотивов и образов, тесно сопряженных с катастрофизмом...» [4, с. 257]. Так же

Н. Е. Разумова указывает, что смерть является одним из основных онтологических вопросов в художественной картине Чехова, характеризующий всю систему авторских ценностей [см.: 6, с. 445].

Что характерно, в творчестве В. Стефаника и А. Чехова мотив смерти представлен в различных вариантах и выражениях. Этот мотив встречается чрезвычайно часто (что не может не удивлять) и удерживает в себе разнообразную семантику.

Возникает вопрос: почему писателей так интересовала эта проблема? Ведь «...смерть героя всегда - модель смерти автора как человека, какой он ее себе представляет» [6, с. 445]. Очень интересными являются мысли В. Стефаника и А. Чехова, зафиксированные в письмах, где писатели поразительно похоже подходят к феномену смерти, именно в экзистенциальном духе. Смерть как явление их не пугает, отношение писателей к этому явлению совершенно спокойное:

Стефаник: «В начале января этого года я тяжело заболел на мозговой удар, а через неделю имел воспаление легких <...>. Врачи решили, что состояние мое плохое, и я тогда продиктовал Вам письмо с содержанием, чтобы Вы <...> справили мне скромный похорон» «На початку січня цього року я тяжко захорував на мозговий удар, а в тиждень пізнійше мав запалення легенів <...>. Лікарі осудили, що стан мій грізний, і я тоді продиктував Вам лист зі змістом, щоби Ви <...> справили мені скромний похорон» [8, с. 273]. (Перевод на русский язык писем В. Стефаника наш. - Н. Б.). (к Кириллу Сту- динскому от 9 февраля 1930); «В течении нескольких недель я болел, думал покидать этот прекрасный мир и потому, эксцеленцие, извините, не прислал благодарность за Ваш владычий дар» «Від кількох тижнів я хорував, вже думав покидати цей прегарний світ і тому, ексцелєнціє, даруйте, що не прислав подяки за Ваш владичий дар» [8, с. 274]. (к Андрею Шептицкому от 2 февраля 1935); «Одна мама умерла, вторая хочет уже умирать, а меня некому к себе взять» «Одна мама вмерла, друга хоче вже умирати, а мене нема кому до себе взяти» [8, с. 265]. (к В. И. Морачевскому от декабря 1898).

Чехов: «Когда я бываю серьезен, то мне кажется, что люди, питающие отвращение к смерти, не логичны. Насколько я понимаю порядок вещей, жизнь состоит только из ужасов, дрязг и пошлостей, мешающихся и чередующихся» [1, с. 291-292] (к М. В. Киселёвой от сентября 1886); «Пишите мне, пожалуйста. Что Вы не были на похоронах Сво- бодина, это хорошо. Вообще никогда не ходите на похороны» [1, с. 312] (к А. С. Суворину от октября 1892); «...слабости нет, но снятся архимандриты, будущее представляется весьма неопределенным и, хотя процесс зашел еще не особенно далеко, необходимо все-таки, не откладывая, написать завещание» [1, с. 334] (к А. П. Чехову от апреля 1897).

Несмотря на такое экзистенциалистское отношение В. Стефаника к явлению смерти, для героев его художественного мира смерть остается тайной, феноменом. На это указывает Т. Ткачук: «...В. Стефаник уводит героев, с одной стороны, в обычную крестьянскую среду, где они должны найти способы выживания в безвыходных ситуациях, с другой - во всемирные измерения, где душа продолжает свое существование после смерти» [9, с. 10]. В произведениях А. Чехова, напротив, читателя действительно поражает отсутствие какой бы то ни было тайны в изображении мотива смерти, обыденное отношение героев к этому явлению. «Вообще приравнивание жизни и смерти, - пишет Р. Киреев, - последовательное, хотя и ненавязчивое приравнивание жизни к смерти, нежелание видеть принципиального отличия между ними очень даже характерно для Чехова» [5, с. 201].

Поэтому доминантным в малой прозе В. Стефаника и А. Чехова является функционирование мотива смерти по двум основным типам. По первому типу герои воспринимают смерть как явление земное, обыденное и могут ожидать смерть как избавление от абсурдности бытия. Такая семантика указанной категории превалирует в творчестве А. Чехова («Актерская гибель», «Следователь», «Скучная история», «Палата № 6», «Скрипка Ротшильда», «Черный монах», «Мужики», «Скука жизни», «Смерть чиновника», «Скорая помощь», «Женское счастье» и др.). А второй тип представляет семантику смерти как страшного явления, где человек испытывает страдания, страх. Второй тип в большей мере представлен в творчестве В. Стефаника («Повесился», «Одна одинешенька», «Катруся», «Межа», «Новость», «Мать», «Случай с детьми» и др.).

Семантика мотива смерти по второму типу художественно представлена в новелле В. Стефаника «Повесился» и рассказе А. Чехова «Тоска». В центре обоих произведений - экзистенциальная пограничная ситуация, а именно «смерть сына». Эти два небольших по объему произведения передают страшную боль потери - родители «оплакивают» своих умерших детей. Одиночество и отчуждение героев подчеркивается тем, что оба родителя «говорят в пустоту». В новелле В. Стефаника в углу на скамейке старый мужик плачет: «Чтоб никто не видел его слез, он прятал голову в богато расшитую суму-тайстру. Слезы падали, как дождь. Как нежданный дождь, что внезапно начинается и тот час же стихает» [7, с. 7]. В рассказе Чехова старый извозчик Иона хочет поделиться своим горем с другими людьми, но его никто не слышит, и единственное, что остается герою - рассказать о своей потере кобыле: «Он одевается и идет в конюшню, где стоит его лошадь. Думает он об овсе, сене, о погоде... <...>. - Так-то, брат кобылочка... Нету Кузьмы Ионыча... Приказал долго жить... Взял и помер зря... Таперя, скажем, у тебя жеребеночек, и ты

этому жеребеночку родная мать... И вдруг, скажем, этот самый жеребеночек приказал долго жить... Ведь жалко?» [2, с. 65]. В этом случае мы видим нивелирование ритуала у Чехова, ведь герой точно знает, что нужно «...поговорить с толком, с расстановкой... Надо рассказать, как заболел сын, как он мучился, что говорил перед смертью, как умер... Нужно описать похороны и поездку в больницу за одеждой покойника. <..> Да мало ли о чем он может теперь поговорить? Слушатель должен охать, вздыхать, причитывать...» [2, с. 64]. Поэтому разговор со старой кобылой является горькой иронией в произведении. Зато ритуал в новелле Стефаника сохраняется несмотря на алогичность ситуации - самоубийство сына: «Слезы капали на мертвого и на холодную белую плиту. Мужик, плача, обряжал сына. Надел на него белую вышитую рубаху, богатый пояс, шапку с павлиньими перьями. Под голову положил расписную тайстру и свечу в головах поставил, чтоб горела по загубленной душе» [7, с. 9].

Уже в начале новеллы В. Стефаника «Повесился» и рассказа А. Чехова «Тоска» нараторы настраивают читателя на негативное восприятие. Природные стихии коррелируют с внутренним состоянием персонажей: «Накрапывал дождь. Мужик совсем съежился и стал молиться» [7, с. 8] («Повесился»); «Вечерние сумерки. Крупный мокрый снег лениво кружится около только что зажженных фонарей и тонким мягким пластом ложится на крыши, лошадиные спины, плечи, шапки. Извозчик Иона Потапов весь бел, как привидение» [2, с. 60] («Тоска»). Не случайно, стихии дождя и снега сопровождают мотив смерти в произведениях, ведь они подчеркивают стихийность, алогичность ситуации - смерть детей. И белый цвет, неоднократно встречающийся в небольших фрагментах, меняет свое значение «чистоты», «невинности» на семантику смерти: «Миколай лежал в мертвецкой на большой белой плите» [7, с. 9], «Слезы капали на мертвого и на холодную белую плиту. Мужик, плача, обряжал сына. Надел на него белую вышитую рубаху. » [7, с. 9] (Стефаник); «Извозчик Иона Потапов весь бел, как привидение» [2, с. 60], «Бледность фонарных огней.» [2, с. 60], «Мокрый снег опять красит набело его и лошаденку» [2, с. 62] (Чехов).

Как и природная стихия, так и топос большого города передан враждебно по отношению героям, которые испытывают одиночество, бесполезность в нем. Большой город у писателей приравнивается к аду, водовороту: «Поезд добежал до большого города. Мужик выходил с толпой. На улице остался один. Стены, стены, а между стенами дороги, а вдоль дорог тысячи огней на одну бечеву нанизаны. Огни тонули во мгле, дрожали. Вот-вот сорвутся и настанет черный ад» [7, с. 8] (Стефаник); «.и бросили сюда в этот омут, полный чудовищных огней, неугомонного треска и бегущих людей» [2, с. 60] (Чехов). Поэтому свет, который должен содержать в себе положительную, живительную семантику, утопает во тьме: «Огни тонули во мгле, дрожали» (Стефаник), «... омут, полный чудовищных огней...» (Чехов).

Отсюда наблюдаем трансформацию художественного времени и пространства в произведениях. В новелле «Повесился» художественное время и пространство расширяются до космических масштабов, что подчеркивает всеобщность трагедии: «Поезд летел в просторы» [7, с. 7], «Поезд бежал в просторах» [7, с. 8]. Чехов в рассказе «Тоска», наоборот, акцентирует внимание на состоянии «неподвижности»: «Он согнулся, насколько только возможно согнуться живому телу, сидит на козлах и не шевельнется. Упади на него целый сугроб, то и тогда бы, кажется, он не нашел нужным стряхивать с себя снег... Его лошаденка тоже бела и неподвижна» [2, с. 60], «Иона и его лошаденка не двигаются с места уже давно» [2, с. 60], «Проходит час, другой...» [2, с. 62], «.Иона долго глядит вслед гулякам, исчезающим в темном подъезде. Опять он одинок, и опять наступает для него тишина...» [2, с. 63]. «Тишина» в данном случае возникает не случайно, ведь эпитет «мертвый» довольно часто употребляется со словом «тишина» («мертвая тишина»). И все же, Чехов, как и Стефаник, расширяет пространство до космических масштабов, когда подчеркивает страдания героя: «Тоска громадная, не знающая границ. Лопни грудь Ионы и вылейся из нее тоска, так она бы, кажется, весь свет залила. » [2, с. 63].

В связи с таким неожиданным вторжением смерти в мир живых, с «неестественностью» ситуации, родители в произведениях хотят «уйти» вместе с детьми в потусторонний мир: «И мне бы вместе с Миколой лечь в могилу! Пусть бы хоть гнили рядом, коли жить вместе не суждено. Пусть над нами и пес не залает на чужбине, лишь бы вместе. Как же ему одному-то на чужой стороне?!» [7, с. 8] (Стефаник). В новелле возникает четкая оппозиция «свой / чужой», где потусторонний мир воспринимается как враждебный, полный опасностей. Отец понимает, что сын, закончив жизнь самоубийством, попадет скорее не в лучший мир: «Скажи ты мне, сколько отслужить панахид, сколько раздать на бедных, чтоб тебе господь греха не зачел?...» [7, с. 9]. Так же герой рассказа Чехова желает как можно скорее «уйти» к сыну, осознает свой путь: «Таперя у меля одна жена - сырая земля... Хи-хо-хо... Могила, то есть!.. Сын-то вот помер, а я жив... Чудное дело, смерть дверью обозналась... Заместо того, чтоб ко мне идтить, она к сыну...» [2, с. 63].

Таким образом, В. Стефаник и А. Чехов воссоздали в своем творчестве как общее кризисное состояние эпохи конца XIX - начала ХХ в., так и внутренний мир человека эпохи пограничья, что нашло свое отражение и в интерпретации мотива смерти. В частности, справедливо отметил В. Б. Катаев, что Чехов увидел универсальную, общечеловеческую проблему литературы следующего ХХ века - тему некоммуникабельности, разобщённости, одиночества человека среди людей, и все это позже найдёт свое отражение в произведениях Кафки, Камю, Абэ [см.: 3, с. 194].

чехов семантика стефаник смерть

ЛИТЕРАТУРА

1. Бунин И. А. О Чехове / Иван Алексеевич Бунин. - Нью-Йорк: Изд-во им. А. П. Чехова, 1955. - 412 с.

2. Чехов А. П. Рассказы / Антон Павлович. - Ленинград: Лениздат, 1972. - 288 с.

3. Чехов А. П. Энциклопедия / [сост. и науч. ред. В. Б. Катаев]. - Москва: Просвещение, 2011. - 696 с.

4. Хороб С. Есхатологічний тип художнього мислення в новелістиці Василя Стефаника (Функціонування есхатологічного напряму) / С. Хороб // Шевченко. Франко. Стефаник: матер. міжнар. наук. конф. / Прикарпатський ун-т, [ред.кол.: Кононенко В. І., Грещук В. В., Салига Т. Ю., Хороб С. І.]. - Івано- Франківськ, 2002. - С. 256-265.

5. Киреев Р. Чехов. Посещение Бога / Р. Киреев // Нева. - 2004. - № 7. - С.189-217.

6. Разумова Н. Е. Творчество А. П. Чехова в аспекте пространства / Нина Евгеньева Разумова. - Томск: Изд-во Томского ун-та, 2001. - 522 с.

7. Стефаник В. Новеллы / Василь Стефаник. - Москва: Наука, 1983. - 288 с.

8. Стефаник В. Моє слово: Новели, опов., автобіогр. та критич. матеріали, витяги з листів / Василь Стефаник ; [упоряд., передм. та приміт. Л. С. Дем'янівської]. - [2-ге вид., доп.] - Київ: Веселка, 2000. - 319 с.

9. Ткачук Т. О. Станіслав Пшибишевський і українська література кінця ХІХ - початку ХХ століття: рецепція і типологія: автореф. дис. на здобуття наук. ступеня канд. філол. наук: спец. 10. 01. 05 «Порівняльне літературознавство / Т. О. Ткачук. - Тернопіль, 2011. - 20 с.

Размещено на Allbest.ru