Язык повести В.И. Даля "Жизнь человека или прогулка по Невскому проспекту" и рассказов о Петербурге и петербуржцах

Размещено на http://www.allbest.ru/

Санкт-Петербургская Академия постдипломного педагогического образования

О ЯЗЫКЕ ПОВЕСТИ В.И. ДАЛЯ «ЖИЗНЬ ЧЕЛОВЕКА ИЛИ ПРОГУЛКА ПО НЕВСКОМУ ПРОСПЕКТУ» И РАССКАЗОВ О ПЕТЕРБУРГЕ И ПЕТЕРБУРЖЦАХ

Браже Т.Г.

Повесть В.И.Даля «Жизнь человека или прогулка по Невскому проспекту» относится к петербургским произведениям писателя. Петербург оставил большой след в его судьбе. Здесь он учился, служил морским офицером и чиновником особых поручений при министре внутренних дел, работал врачом в госпитале, здесь состоялась его судьба как писателя, возникла его дружба с Пушкиным.

Даль хорошо знал современный ему Петербург и его историю.

Современный читатель с интересом прочтет о разделении сторон Невского на левую аристократическую и правую плебейскую, сохранившееся еще в начале ХХ века. Из повести Даля можно узнать, что было прежде на месте Аничкова дворца и Александринского театра, на территории Апраксина двора; где располагались дома булочников-немцев, каков был транспорт того времени, где и как проводили досуг жители столицы, как выглядели пересекавшие Невский проспект реки и многое другое. Реалистичность описания этих деталей не является у писателя самоцелью. Это создает пространство и время сюжета.

В первом посмертном собрании сочинений В.И.Даля (СПб-М.,1897, товарищество Вольфа, т.3) повесть внутри текста произведения обозначалась как «Невский проспект», что создавало явную заданность сопоставления с одноименным произведением Гоголя. Даль безусловно знал современные ему петербургские произведения Пушкина и Гоголя и других писателей. В ней существует и собственно прямой далевский текст, и интертекст петербургских произведений других писателей. Это сочетание текста и контекста определяет стилистику повести как особый петербургский метатекст в русской литературе первой половины ХIХ века.

Все, что не Невский проспект, кажется герою чужбиной, заграницей. Именно эти слова «чужбина», «заграничная сторона», «заграница» и параллельно слово «родина», под которой имеется в виду дальняя часть Невского проспекта у Невского монастыря с кладбищем, как тогда называлась Александро-Невская лавра, пронизывают текст произведения.

В повести возникает тем самым особый Петербург, узко ограниченный одной улицей, и одновременно расширенный до размеров мира, вместивший в себя целую жизнь человека. Жизнь человека равна у Даля прогулке по Невскому проспекту в прямом и переносном смысле слова. Точка начала этой жизни - Невский монастырь, а конца «прогулки» - Невское кладбище при монастыре. Символика явственна: движение заканчивается там же, где начинается, это своего рода путешествие «из ниоткуда в никуда», как назвал свой роман современный писатель.

Герой повести - подкидыш-горбун, воспитывавшийся в семье булочника-немца Ивана Ивановича и его жены Анны Ивановны. Приемные родители нашли ребенка ночью на крыльце своего домика, примыкавшего прямо к кладбищу, на правой плебейской стороне Невского проспекта. Записка, вложенная в лохмотья, гласила, что младенец наречен Иосифом и что он «хорошева рода». В дальнейшем тексте повести Даль начнет называть своего героя Оськой и Осипом Ивановичем, но нет-нет, и снова возникнет наш «Иосиф Прекрасный». Однако имя его было написано «неясным полууставом», и так в тексте возникает еще одно имя героя - Гомер. Как и многое другое, это имя носит и реальный, вполне иронический характер, и вместе с тем символический, ибо герою будет придана функция рассказчика своей истории и истории города.

Герой повести - горбун, что по-разному оценивается окружающими: есть ли это недостаток физического развития или «прибавка», «излишек ума». Читательские ассоциации невольно уведут к образам других горбунов, от Конька-Горбунка до Квазимодо, придавая объемность этой фигуре. За образами горбунов по традиции стоят скрытые силы и страсти, ушедшие внутрь. Все в повести обыденно - и все тайна.

Главное противопоставление, как ни странно, идет в повести Даля с Петербургом Пушкина, с его Медным всадником. Это ключевая позиция в мировосприятии и характеристике героя. К Медному всаднику он однажды в своей жизни подошел, потому что его упрекнули друзья, что он ни разу не был на Неве, не видел «кэботов» и других судов в морском городе, а только «барки на Фонтанке». Но образ «строителя» Петербурга произвел на героя ужасающее впечатление, и даже будучи дома, он с ужасом оглядывался по углам, ища, кому бы поклониться, и опасаясь, не возникнет ли там каменный истукан. Дважды в повести повторяется этот страх перед Медным всадником, отвращение к парадному Петербургу, придавая повести характер двойной связи с городом: принятие и отторжение его одновременно, с его культами. Пушкинская традиция?

Как ни странно, хотя герой повести не сопоставим по уровню культуры и характеру образования с самим Далем, писатель придает ему некоторые автобиографические черты: Иосиф ведет дневник, страницы из которого воспроизводятся в повести; они изобилуют живыми описаниями и психологически достоверны и тонки. Кроме того, герою в повести дан дар сочинять загадки. Это становится его хобби, как и деланье игрушек и клейка коробочек для лекарств. День, когда он не может загадать загадку или оформить что-то художественно, воспринимается им как неудачный. Да и мысли Осипа Ивановича о жизни и службе, о Петербурге нередко совпадают с мыслями другого Ивановича - Владимира Даля.

Четырежды в повести повторяется одна и та же сцена, попавшая в дневник героя, видевшего, как полицейский везет на дрожках пьяного мужика, лежавшего навзничь, с разметавшейся на ветру, как у короля Лира, бородой, а пальцем указывающего в небо: «служивый, - а служивый! все там будем!!». Это обращенность к вечности у человека простого склада ума и звания роднит главного героя повести Даля с пушкинскими и гоголевскими героями.

Даль передал своему герою отчасти свой юмор. Так появляется в дневнике Осипа Ивановича сцена, когда сторож Яков «задел обшлагом за гвоздь вешалки и, так сказать, сам себя повесил… Стоял, воздев руки кверху, сопел и покачивался… Все сошлись смотреть на него и много смеялись». Когда же его приказал снять начальник Орфей Иванович, Якову показалось, что его держат, и он ударил служителя Степана в затылок. Снявши, Якова «велено было назавтра высечь».

Даль великолепно играет словами, говоря, что его герой был секретарь, не просто образцово переписывающий бумаги, но абсолютно соблюдавший все читаемые им секреты. С юмором он описывает, что если бы Иосифу пришлось переписать приказ о высылке его на каторгу, тот переписал бы его и к вечеру спокойно вернулся бы домой.

Юмор у Даля имеет разный характер: иногда это светлый, веселый юмор, иногда мрачный, близкий к трагическому. «Всякое снадобье идет в желудок; спровадить его в легкие нельзя, какую же там от него ожидать помощь?» - пишет врач Даль рукою своего героя в дневнике, и это скорее добрая усмешка над героем, чем злая ирония по поводу его необразованности. «Там сидят какие-то женщины и дамы» - из дневника же.

Таких примеров юмора в повести много, иногда они очень тонки или двусмысленны. Так, Оська, по мнению доктора, «должен состоять в близком свойстве с африканским, сиречь одногорбым верблюдом» Сочетание слов Осип и африканский его «родич» - это случайное совпадение или вольная шутка?

А рядом лирика, высказывания другого рода: «Господи, Боже мой! Как тяжело на свете жить!» Почти «Записки сумасшедшего»…

Плавный, без резких границ переход от одной стихии языка к другой: быт, норма - и вдруг рядом: «очень опасно жить в Петербурге. Суета сует и всяческая суета; когда-нибудь умереть надо».

У Даля в повести - необычные выразительные средства: существует «гениальный кофейник», сделанный руками клепальщика немца Ивана Ивановича. Существует «глаз совести», который заставляет героя никогда не сходить с Невского проспекта.

Даль - удивительный живописец: «…свет от свечи в сенях освещал великолепно цветной халат и белый как снег колпак Ивана Ивановича».

Слова «трагедии» и «комедии» судеб людей также являются ключевыми в этом произведении. Эта контаминация трагического и комического, бытового и метафизического, высокого и низкого придает стилю повести Даля особый характер.

Одним из последних мест службы героя было губернское управление недалеко от Дворцовой площади, но оттуда начинается движение назад по Невскому, к Невскому кладбищу. Жизнь одного человека, ограниченная Невским проспектом, прогулка по нему вверх и вниз под небом, где «все мы будем»,- это тот смысл, который В.И.Даль вкладывает в сочиненную им историю о найденыше Иосифе-Гомере.

Жизнь человека как тайна, загадка без отгадки: откуда пришел и как ушел, загадка и для себя, и для других. «Бог послал»…

Даль показывает уникальность, неповторимость любого человека. Слово «каждый» у него одно из ключевых, именно «каждое из лиц» составляет у него «мир совокупностей».

Человек в мире - эта позиция Даля проводится им от начала до конца повести. Невский проспект у него - это «мир вещественный и мир духовный, мир событий, столкновений, случайностей, мир хитрой и сложной расчетливости, тонких происков и продувного пустозвона; это палата ума и торная колея дурачества; бездна премудрости и шутовской помост фиглярства… Опорная точка, основания действий и целой жизни одного человека - поворотный круг и солнцестояние другого; это ратное поприще и укромная колея - бег взапуски на беспредельное пространство и тесный круг коловращения в круг наемного очага».

Загадкой является и эта повесть, созданная даром Даля, важная и сама по себе,.и как элемент петербургского текста русской литературы, предвосхищение его глобальной значимости.

В.И.Даль постоянно работал над своими текстами: в редакции 1843 года повести «Жизнь человека, или Прогулка по Невскому проспекту» была следующая концовка, от которой Даль в дальнейшем отказался:

«По этому нечаянному случаю, по поводу смерти Осипа Ивановича, он не мог уже довершить оставшуюся часть своего поприща на своих ногах; его отвезли, предназначенным ему путем нисхождения на кладбище Александро-Невской лавры, где и можете видеть поныне весьма скромный, несообразный с дороговизною самой могилы, памятник его.

Памятник этот не посещается никем; случай натолкнул меня на него и заставил расспросить и разузнать о жизни Осипа Ивановича».

Язык рассказа «Петербургский дворник» столь же удивителен, что и в повести «Жизнь человека, или Прогулка по Невскому проспекту». Вот цитаты из него с необыкновенно запоминающимися «сочными» выражениями (курсив - автора статьи):

«Чиновники идут средней побежкой между иноходи и рыси, так называемым у барышников перебоем; первый дворник метет размашисто всех их сряду по ногам. Они поочередно подпрыгивают через метлу; один, однако же, миновав опасность, останавливается и бранится.

Дворник продолжает свое дело, будто не слышит, и ворчит после про себя, но так, что через улицу слышно: «А обойти не хочешь? Нешто глаз во лбу нету?» Другой дворник, для которого, собственно, острое словцо это было пущено, смеется и, выпрямившись, засучивает несколько рукава, шаркнув себя локтем по боку, передает черную масляную ветошку, для отдыха, из правой руки в левую, а освободившеюся рукою почесывает голову».

«Посетитель должен был принять эту логику особого разбора за ответ, пожал плечами и пошел по указанию.

По ту сторону улицы проходят две барыни, у одной из них в руках какая-то шавка; барыня ее усердно лижет и целует.

- Вот, - сказал веселый дворник Иван, - барыни - те детей своих пестовать не хотят, а со щенятами нянчатся!

Обе барыни оглянулись на веселого дворника и посмотрели на него такими глазами, будто он сказал непростительную дерзость.

Между тем из дома дворника с метлой выскочила чумичка, сложив руки под сальным ситцевым передником, который она сшила на свой счет, обидевшись тем, что барыня вздумала подарить ей для кухни пару тиковых или холстинных».

«Григорий поворачивается медведем упорство его, убегает проворно под ворота; он сильным взмахом кидает вслед за нею метлу, а Иван кричит, повысив голос: языковой произведение юмор рассказ

- Эх! Ушла полубарыня! А так вот чуть-чуть не огрел ее! Больно тонко прохаживаться изволите! - промолвил он, намекая на босые ее ноги. - Чулки отморозите, сударыня!»

«…на ночь ляжешь не ляжешь, а не больно засыпайся: колокольчик под самой головой, и уйти от него некуда, хоть бы и захотел, потому что и все-то жилье в подворотном подвале едва помещает в себе огромную печь. Сойдите ступеней шесть, остановитесь и раздуйте вокруг себя густой воздух и какие-то облачные пары, если вас не ошибет на третьей ступени обморок от какого-то прокислого и прогорклого чада, то вы, всмотревшись помаленьку в предметы, среди вечных сумерек этого подвала увидите, кроме угрюмой дебелой печки, еще лавку, которая безногим концом своим лежит на бочонке, стол, в котором ножки вышли на целый вершок посверх столешницы, а между печью и стеною - кровать, которая вела самую превратную жизнь: она дремала только днем, как дремлет искра под пеплом, - ночью же оживала вся, питаясь тучностью нашего дюжего дворника».

«Замечательно, что домашняя скотинка эта приучена была к колокольчику, как саженая рыба, только в обратном смысле: она разбегалась мгновенно, когда зловещий колокольчик раздавался над головою спящего Григория, и терпеливо ожидала возвращения его и смело опять выступала мгновенно в поход, лишь только он ложился, натянув одну полу тулупа себе через голову. Подле печи - три коротенькие полочки, а на них две деревянные чашки и одна глиняная, ложки, зельцерский кувшин, штофчик, полуштофчик, графинчик, какая-то мутная порожняя склянка и фарфоровая золоченая чашка с графской короной».

«Мыть их, хотя по временам, Григорий считал совершенно излишним, убедившись на опыте, что, сколько-де их не мой, они все черны».

«Об утиральнике, который висит под зеркальцем в углу, подле полок, рядом с Платовым и Блюхером, надо также упомянуть - хоть бы потому, что он с алыми шитками…»

«Впрочем, Григорий уверял меня однажды, что моет всю посуду свою каждогодно - в понедельник на великий пост, но не для чистоты, а ради греха, как он сам выражался».

«Григорий поблагодарил своего лекаря и рассудил, что не худо после этого поберечься и довольствоваться в этот день легким постным столом, то есть: квашеной капустой, огурцами, тухлой рыбой и фонарным маслом».

«…Что за праздник нашему брату! Тут и всего-то три дня; не успеешь не то что погулять, а на съезжую попасть». - «Ну, наперед не угадаешь, брат, где будешь»…».

«Как старый дворник и уличный петербургский житель, которому нередко случалось сталкиваться и дружиться с народом всякого разбора, Григорий был не только коротко знаком со всеми плутнями петербургских мошенников, но понимал отчасти язык их, и молодой сосед его, Иван, брал у бывалого приятеля своего иногда уроки в этом полезном знании. «Стырить камлюх», то есть украсть шапку; «перетырить жулилу коньки и грабли», то есть передать помощнику-мальчишке сапоги и перчатки; «добыть бирку», то есть паспорт; «увести скамейку», то есть лошадь, - все это понимал Григорий без перевода и однажды больно насмешил веселого Ивана…».

«Оттого, что у него были свои понятия и убеждения, свой взгляд и своя житейская опытность, переходящая с поколения на поколение. Противу таких укоренившихся и воплотившихся доводов спорить трудно. Григорий был твердо, логически убежден, что виноват тот, кто попался, а не тот, кто украл; что только открытое преступление - вина и, наконец, что всегда виноват будет тот, кто гласно впутается в такое опасное дело».

«У Григория была на это сотня нелепых примеров в запасе: как один будто виноват остался за то, что донес на вора, а другой за то, что его впутали в свидетели; как третьего затаскали в расспросах и показаниях и присудили за разноречие в таком деле…».

«…у Ивана был земляк-полотер, человек довольно тонкого обращения, и у него-то Иван выучился объясняться несколько вежливее».

«…и дед еще жив, и даже не слеп, а только всю зиму на печи сидит, как сидел когда-то Илья Муромец; да еще за двух малых ребят, за одного покойника да за одного живого».

«Иван, я думаю, не пойдет в деревню, а пойдет, надумавшись, либо в кучера, либо станет зимою лед колоть, а летом яблоками торговать; весной же и осенью перекупать и продавать что случится на толкучем. Удали его в дворниках тесно, а дома скучно; со столичным образованием человеку в такой глуши жить тяжело…».

Читатели могут насладиться потрясающим языком Даля и в других его рассказах.

Ничто ценное из русского языка и русской литературы не должно уйти в никуда.

Литература

1. В.И.Даль (казак луганский). Избранные произведения. // М.: «Правда», 1983

2. «Он открыл рудник словесный» Владимир Иванович Даль и его «Толковый словарь живого великорусского языка». // СПб.: Санкт-Петербургский государственный университет педагогического мастерства. 2001

3. Оренбургский край в произведениях русских писателей. Учебное пособие по литературному краеведению. // Оренбург: Оренбургский ордена «Знак Почета» государственный педагогический институт им. В.П.Чкалова. 1991.

4. Порудоминский В.И. Жизнь замечательных людей. В.И. Даль. //М.: «Молодая гвардия». 1971.

Аннотация

В статье рассматриваются вопросы языкового мастерства В.И. Даля в произведениях о Петербурге и петербуржцах.

Ключевые слова: языковое мастерство, повесть, рассказ, разнообразие жанров.

The article deals with the language proficiency of V.I. Dal in the works about St. Petersburg and people of St. Petersburg.

Keywords: language skills, story, tale, variety of genres.

Размещено на Allbest.ru