Державинская традиция в русской литературе XIX — начала XX века

Книга Товит и библейский сюжет о «любви» демона к девушке и его изгнании были достаточно хорошо известны и неоднократно проявлялись в европейской культуре (Рабле, Мильтон и др.) и, в частности, культуре начала и середины XIX века (В.Т. Нарежный и др.). Он вполне мог стать одним из источников классической лермонтовской поэмы.

Отсутствие прямого цитирования или устойчивых поэпизодных аллюзий при обращении к библейскому тексту -- черта поэтического стиля Лермонтова и само по себе не может быть аргументом против предлагаемого сопоставления. Как считает И.Б. Роднянская, «тексты Лермонтова обнаруживают следы внимательного чтения библейских книг обоих заветов. Причем у Лермонтова сравнительно немногочисленны цитаты или аллюзии <...> В большинстве же случаев Лермонтов глубоко проникает в дух названных источников и напряженно переосмысливает те или иные эпизоды».

Об этом говорят и некоторые основные мотивы, а также узнаваемый «дух источника» -- Библии. Это: «любовь» духа зла к девушке, противостояние Демона и Ангела, включенное в поздние редакции убийство демоном жениха Тамары (в Библии их гибнет семеро), посрамление «духа злобы» в финале (в Библии он связывается ангелом). Развенчание Демона, точное представление о нем как о человекоубийце, помощь Ангела-хранителя, к груди которого «прижалась» «Тамары грешная душа», -- соответствуют духу и слову Библии и, в значительной степени, именно книге Товит.

Особый предмет сопоставления -- портреты Демона в лермонтовской поэме и в поэме яркого представителя державинской школы С.С. Боброва -- «Древняя ночь вселенной, или Странствующий слепец». Некоторые детали портретов близки: «кудри златовидны», «прежде» обвивавшие «чело» (своеобразный нимб) (Бобров) -- «Венец из радужный лучей / Не украшал его кудрей» (Лермонтов). Причем поэт-романтик как бы осуществляет допущение своего объективного предшественника: его герой действительно, пусть и на время, блеснул снова -- в любви к Тамаре (или в том, что он называл любовью), проявив «нежность», о которой упоминается в «Древней ночи вселенной».

«Поэты «неистового романтизма»: державинская стилевая традиция в 1830-е гг. (В.Г. Бенедиктов)» выявляются особенности творческой индивидуальности одного из ярких русских поэтов середины XIX в. В 1830-е гг. в русскую литературу вошло новое поколение ярких поэтов, объективно продолживших державинскую поэтическую традицию. Оно дало образцы романтизма иного, не карамзинистского плана, и в литературоведении получило название «неистового романтизма». «Романтики 1830-х, казалось бы, должны были ощущать себя продолжателями дела романтиков 1820-х и действовать подобно им -- быть последователями Карамзина и «Арзамаса», упиваться байронизмом и пр. Однако они (за исключением Полежаева, Лермонтова и некоторых их подражателей) не ощущали своей творческой связи с данными явлениями, были настроены в их отношении критично и стремились «через поколение» вернуться к Державину и его новаторским поискам. Этот порыв не был достаточно силен (среди поэтов «неистового романтизма» не оказалось своего Пушкина или Лермонтова), но филологически он весьма интересен и информативен».

Поэзия Бенедиктова, особенности ее стиля и слога, дают возможность говорить об ее авторе как об оригинальном продолжателе державинской поэтической традиции, признаки которой проявились в его произведениях системно. Для него характерны неологизмы (безверец, видозвездный, волнотечность, нетоптатель), «мнимые неправильности» поэтической речи (коснуться к ней), корнесловие («Малютки, мальчики, плутишки, шалуны»). Также установка на синтез искусств («В музеуме скульптурных произведений»), в частности, развернутый женский портрет и т.п. черты.

6 «Внутренняя форма поэмы Н.В. Гоголя «Мертвые души»: творческий «диалог» со стилем Державина» с опорой на теорию словесности А.А. Потебни предлагается новое концептуальное видение жанровых особенностей великой поэмы. Эти особенности тесно связаны с творческим диалогом, который Гоголь-писатель вел со стилем Державина еще со времени «Ганца Кюхельгартена» (словесная живопись). Державин -- любимый поэт зрелого Гоголя. В частности, в «Выбранных местах из переписки с друзьями» он упоминается многократно, причем не только в статьях литературно-критического характера. В «Мертвых душах» сказался не только «лиризм» Державина, гражданская и религиозно-философская тематика его од, но и узнаваемые черты его как стилиста (ассоциативный синтаксис, эллиптирование, неологизмы и т. п.).

Поэзия и проза в первую очередь (кроме формального значения, когда прозе противопоставляется не столько поэзия, сколько, по сути, стихотворная речь) -- два различных типа художественного содержания. В прозе содержание разворачивается логически обусловленно, линейно, в соответствии с движением сюжета, раскрытием образов персонажей и т. п. В поэзии, для которой, по мнению А.А. Потебни, характерно «сгущение мысли», доминирует ассоциативный принцип развертывания содержания. Он проявляется как в особенностях смысловой организации всего произведения, его внутренней форме, так и на уровне словосочетания (например, инверсия) и даже строения слова (неологизм).

Подчеркнем, что привлечение филологической теории А.А. Потебни к анализу проблемы жанра «Мертвых душ» вполне корректно и даже необходимо. А.А. Потебня (1835--1891), младший современник Н.В. Гоголя, строил свою научную концепцию поэзии как семантического феномена не только на материале фольклора и мифа, но и Библии, мировой литературы (Гораций, Сервантес, Свифт и другие) и, в частности русской литературы первой половины XIX в. Для иллюстрации своей мысли он, кстати говоря, в числе прочих пользуется примером и из поэмы Гоголя, косвенно указывая на ее поэтический, в строгом научном смысле, характер. Установлено, что «среди бумаг Потебни сохранились многочисленные выписки из сочинений и переписки Гоголя».

Примеры обозначенного выше рода из гоголевской поэмы общеизвестны. Так, Коробочка названа «дубинноголовой». Данный неологизм (на предыдущей странице более традиционный вариант -- «крепколобая») -- не только яркий эпитет. По существу, это еще и запоминающийся «образ образа» помещицы (сразу вызывающий в сознании читателя ее образ целиком), характерное проявление отмеченного «сгущения мысли», подлинно поэтической работы Гоголя со словом.

Черты жанрового синтеза пронизывают литературу первой половины XIX века, и в этом смысле поэма Гоголя вполне характерна для своей культурной эпохи. По мнению Н.Н. Скатова, «это было искусство синтезирующее. И потому-то оно искусство поэтическое, тяготеющее к стихам, если не прямо в стихах выраженное». Эта тенденция проявилась даже в критике. Свое первое серьезное выступление в печати -- «Литературные мечтания» (1834) -- В.Г. Белинский осмыслил как «элегию в прозе».

Как замечено, «Мертвые души» -- «произведение, обладающее особенными чертами художественной структуры». На них указывал и автор. Вряд ли приводимые ниже строки могут быть отнесены только на счет его писательской скромности и человеческой мнительности, безусловно, свойственных Гоголю: «<…> лирические отступления в поэме <…> так неясны, так мало вяжутся с предметами, проходящими перед глазами читателя, так невпопад складу и замашке всего сочинения <…>». «Сочинение, которое хотя выкроено было недурно, но сшито кое-как белыми нитками, подобно платью, приносимому портным только для примерки». «Никто не заметил даже, что последняя половина книги отработана меньше первой, что в ней великие пропуски, что главные и важные обстоятельства сжаты и сокращены, неважные и побочные распространены, что не столько выступает внутренний дух всего сочинения, сколько мечется в глаза пестрота частей и лоскутность его».

Подчеркнем, что приведенные слова писателя -- вовсе не свидетельство «несовершенства» гоголевской поэмы. Скорее это указание на ее особую смысловую природу, на характерные черты внутренней формы (образа идеи) произведения, одна из главных ролей в создании которой принадлежит метафорически отмеченным «лоскутности» и «белым ниткам». «Сжатие» и сокращение «важных обстоятельств» поэмы напоминают потебнианскую мысль о «сжатии» и «расширении» содержания в поэтическом произведении.

В самом деле, обозначенный вопрос касается именно внутренней формы, а не, скажем, узко композиции поэмы и ее функций, так как речь идет о смысловом соотнесении «частей», различных по своему характеру, объему и т.п. Автором отмечена их «пестрота» и самостоятельность, то есть (дадим литературоведческую интерпретацию) обусловленность не развитием сюжета и логикой раскрытия главного героя (как, например, в «Герое нашего времени» Лермонтова), а иными факторами. К таким «частям» относятся не только собственно лирические отступления, но и «Повесть о капитане Копейкине» (в аспекте фабулы «присоединенная» к поэме на основе заведомо ложного предположения почтмейстера, что Чичиков и есть капитан Копейкин), притча о Кифе Мокиевиче и Мокии Кифовиче. А также многочисленные развернутые описания и характеристики (например, кучера Селифана), сцены, подобные началу поэмы, с размышлениями мужиков о бричке Чичикова, событийный план произведения вперед также никак не продвигающие, даже наоборот, его замедляющие.

Важные аналогии просматриваются и между поэмой Гоголя и религиозно-философской эпопеей Боброва (ученика Державина) «Древняя ночь вселенной». Их связывают близкие жанровые доминанты (поэма между романом и эпопеей, эпопея между романом и поэмой), установка на жанровый и внутрилитературный синтез (различного характера), черты христианского эпоса.

«Державинские стилевые доминанты в разработке шекспировской темы (Тютчев -- Волошин -- Хлебников -- Цветаева)». Тютчев, как замечено, как бы сжимал державинскую оду, делая поэтическое содержание еще более компактным и философски насыщенным. В разработке шекспировской темы из «Сна в летнюю ночь» поэт в цикле «Из Шекспира» активно опирается на державинское умение создавать антитезу или ее образ. Волошин в разработке этой темы («Изгнанники, скитальцы и поэты») подчеркивает неоромантическое двоемирие, заложенное через одну из ярких антитез (черта традиций стиля Державина) в тексте Тютчева. Цветаева в разработке шекспировской темы («Я знаю правду! Все прежние правды -- прочь!»), опираясь в словесно-образном плане на Тютчева, в стилевом плане обращается как бы напрямую к Державину -- активно пользуется свойственными поэту XVIII в. гиперболой, корнесловием. Велика роль Тютчева-лирика в формировании Хлебникова-поэта. Афористически развернутая натурфилософская проблематика, космизм и мистериальность ряда образов, компактность и емкость лирических произведений, особые способы смыслопередачи, -- эти и другие особенности стиля Тютчева, наследника традиций стиля Державина, остались актуальными для Хлебникова на протяжении всей его творческой жизни (при вариации шекспировской темы в поэме «Ладомир»).

3. Державинская традиция в стиле культурной эпохи конца ХIX -- начала XX в.

Анализировались произведения А.А. Блока, И.А. Бунина, В.В. Маяковского, А.А. Ахматовой и других писателей. Выявлены характерные для культуры серебряного века в целом и для различных поэтических школ данной эпохи в частности художественные черты трансформации державинской традиции.

«Литературное переосмысление живописных образов В.М. Васнецова в лирике А.А. Блока («Гамаюн» Блока и «На взятие Измаила» Державина)». К живописным полотнам В.М. Васнецова как к предмету для литературного переосмысления Блок обратился в самом раннем своем творчестве. Картины известного художника «Гамаюн -- птица вещая» (1897) и «Сирин и Алконост. Песни радости и печали» (1896) поэт мог видеть в начале февраля 1899 г. на персональной выставке В.М. Васнецова в Академии художеств. Поэт создал мифопоэтические в своей основе словесные образы живописных полотен и при этом опирался на стиль Державина, в частности, на его стихотворение «На взятие Измаила», где очень важен зрительно-изобразительный элемент, как и у Блока, раскрывается тема прошлого России. Переклички с Блоком весьма очевидны: «Как зверь, его Батый рвет гладный» (Державин) -- «Вещает иго злых татар» (Блок); «Друзья не мыслили помочь, / Соседи грабежом алкали» (Державин) -- «Злодеев силу, гибель правых…» (Блок); «Повсюду пролилася кровь!» (Державин) -- «Вещает казней ряд кровавых», «Уста, запекшиеся кровью!» (Блок) и др. При этом Блок существенно сжимает образ Державина, усиливая некоторые стилевые составляющие, свойственные культуре рубежа XIX -- XX вв.

«Стилевые традиции Державина в произведениях И.А. Бунина («Иерихон», «Роза Иерихона», «Сириус»)». Герой Бунина юноша Арсеньев (имеющий автобиографические черты), описывая библиотеку, которой он «получил полную возможность распоряжаться», называет в ряду поэтов, повлиявших на развитие его дарования, Державина («Видение мурзы» и др.). Особой сферой сближения поэтов является литературный портрет, парафразирование живописного полотна и стиля, иконы. Как и Державин, Бунин в своем стиле глубоко и своеобразно преломил христианскую составляющую отечественной культуры (образ Святой земли в «Тени птицы» и других произведениях). Писатель объективно соотносим с традицией стиля Державина как мастер воплощения пейзажа в его религиозно-символических и живописно-изобразительных функциях («Иерихон», «Роза Иерихона»). Другая важная линия соотнесения Бунина и Державина -- синтез в словесном образе музыкальной и мистериальной составляющих («Сириус»).

«Особенности словесной живописи в лирике В. Маяковского и В. Хлебникова» выявлены черты державинской традиции в преломлении стиля поэтов-кубофутуристов. Как и Державин, оба названных поэта начала ХХ века были хорошими рисовальщиками, Маяковский даже готовился стать профессиональным художником. С этим связан творческий интерес поэтов к изобразительному искусству, воплощению в своих произведениях словесной живописи. «Мы хотим, чтобы слово смело пошло за живописью», -- так Хлебников определял пути решения назревших творческих задач искусства начала ХХ века. Ср. мысль Державина: «Поэзия есть говорящая живопись» («Рассуждение о лирической поэзии, или об оде»). Среди многообразных функций живописных образов в стиле Маяковского одна из наиболее ярких -- жизнестроительная («Поэт рабочий», «Радоваться рано», «Несколько слов обо мне самом» и др.). Сопряжение музыки и живописи в слове характерно для стихотворения Хлебникова «Бобэьби пелись губы». Любопытны и многие детали произведения. Изображенное Лицо («Вне протяжения жило лицо») «жило» (реально существовало или как минимум производило впечатление живого) «вне протяжения», т.е. вне пространства, в идеальном мире, одновременно проявляя себя в виде материально данного живописного облика. Такая обрисовка мистического Лица -- один из аспектов «портретирования» иконы, в данном случае -- древнерусской. Именно ей свойственна как бы одновременность многих точек взгляда на лик, предмет изображения, исключающая натуралистичность и передающая его живость, мистическую глубину, принадлежность иной, высшей реальности. Эти особенности классической древнерусской иконы раскрыл современник Хлебникова, яркий представитель эпохи серебряного века о. Павел Флоренский.

Синтез слова и живописи в лирике Маяковского и Хлебникова не представим без общего контекста художественного синтеза, характерного для эпохи рубежа ХIХ -- ХХ вв. Для лирических произведений Маяковского характерна тема формирования нового человека, теснейшим образом связанная со стилизацией живописных приемов, цветовой палитры, иных составляющих изобразительного искусства, иконы. Стилизация живописи, иконописи в поэзии Хлебникова функционирует как элемент характерной для его творчества и по-своему художественно преломленной им стилизации мистериального действа. Такая стилизация проявляется в изображении произведений живописи, словесном портрете и в особенностях «мерцающей», заведомо многоплановой поэтической речи, композиции, образности («живописный», импрессионистический стиль).

«Стихотворение А.А. Ахматовой «Лотова жена»: трансформация ветхозаветного образа (Державин и Ахматова)» выявлены предпосылки для соотнесения творческих личностей Державина и Ахматовой. Ахматова традиционно и справедливо воспринимается прежде всего как продолжатель пушкинской линии русской поэзии. Она ярко проявила себя и как ученый-пушкинист. Однако и с державинской традицией ее поэзию соотнести вполне можно. Державин -- один из поэтов, с которыми Ахматова познакомилась с детства: «Первые стихи, которые я узнала, были Державин и Некрасов» (5, 180), «Стихи начались для меня не с Пушкина и Лермонтова, а с Державина («На рождение порфирородного отрока») и Некрасова («Мороз, Красный Нос»). Эти вещи знала наизусть моя мама» (5, 236). Знакомство в совсем юном возрасте (сначала со слуха) с названными поэтами было важным воспоминанием ее жизни, что нашло отражение в биографических набросках Ахматовой (5, 218). Значимая для Ахматовой царскосельская тематика («Наследница») также не могла не ассоциироваться с Державиным, прожившим и прослужившим в Петербурге и при дворе значительную часть своей жизни и отразившим ее в своей поэзии. Опыт Державина оказался востребованным и в один из многих тяжелых периодов биографии Ахматовой. «Стихи, написанные в 1949--1950 гг. и опубликованные в журнале «Огонек», Ахматова называла «мои державинские подражания», имея в виду оду Державина «Фелице», где он воспел Екатерину II, будучи отдан под суд».

Имя Державина и его цитаты встречаются и в «Пушкинских штудиях» Ахматовой (6; 30, 125, 129, 132, 198). Еще один сближающий обоих поэтов план -- высокая религиозная образность ряда произведений Ахматовой революционной эпохи и последующих лет, в частности, переосмысление образов Ветхого Завета, к которому многократно обращался и Державин. При воплощении ветхозаветного образа в стихотворении «Лотова жена» Ахматова объективно опирается на державинскую стилевую традицию. Это проявляется не только в соединении высокого библейского образа с острой злободневностью, но и в приметах слога: точной предметной детали, символической роли словесной живописи, средствах ритмической и звуковой изобразительности (анафоры, звуковые повторы и т.д.).

4. Поэтическая индивидуальность Хлебникова: традиции Державина, черты стиля культурной эпохи рубежа веков

Пристальное внимание уделено творчеству одного из наиболее ярких поэтов начала ХХ в. Максимально полно привлекаются издания произведений Хлебникова, прежде всего: Собрание сочинений: В 6 т. -- М.: Наследие, 2000--2007.

1 «Мистерия, заклинание и молитва в культурном стиле серебряного века: символисты и Хлебников» определены некоторые характерные черты культурной эпохи рубежа веков. Среди таких черт одной из наиболее значимых оказывается мистериальность. Вяч. Иванова привлекал осуществившийся в мистерии многосторонний синтез, понятый им как литургический: «проблема <...> синтеза искусств, творчески отвечающая внутренно обновленному соборному сознанию, есть задача далекая и преследующая единую, но высочайшую для художества цель, имя которой -- Мистерия. Проблема этого синтеза есть вселенская проблема грядущей Мистерии. А проблема грядущей мистерии есть проблема религиозной жизни будущего». Мифическое в своей основе мистериальное действо вовлекает, предписывает своим участникам соответствующее характеру культа поведение. Это достигается, в частности, особыми средствами воздействия слова: синтаксическими периодами, повторами слов, перифразами, эвфемизмами, частыми звуковыми повторами (создают особую музыку поэтической речи, нередко обогащают и усложняют смысловую сторону текста). Слово в богослужении становится составляющей синтетического храмового действа, важнейшим элементом литургического синтеза.

Литургическое начало -- одна из определяющих категорий в культуре рубежа веков. Литургическое -- относящееся к литургии или к богослужению Православной Церкви в целом; содержащее художественное изображение и переосмысление храмового действа средствами какого-либо искусства. Такое переосмысление может возникать с самыми разными художественными задачами, сопровождаться как благоговением, так и профанированием или изменением самого характера сакральности (так называемое «новое христианство» начала ХХ в., чуждое Православию, и т. п.). поэтический державин эллипсис

Литургическое слово в серебряном веке специфически воспринималось как слово «заклинательное», хотя в христианском сознании оно предельно далеко от разного рода магизма. Разновидностью такой «заклинательности» считались в ту пору и палиндромы (специфическая черта рубежной эпохи), имевшие место в творчестве Державина, продолжавшего традиции русского барокко. Известно, что Хлебников, как и другие футуристы (В. Каменский), был мастером палиндромов -- перевертней.

Ивановские мысли были очень близки Хлебникову. В статье «О стихах» он сходным образом противопоставляет «будничный рассудок» и заумный язык. Значимые ивановские слова, свидетельствующие о близости идейно-творческих ориентиров, встречаются в стихотворениях Хлебникова. Так, художник Татлин в соответствии с символистским представлением о творческой личности назван «тайновидцем» (что подкреплено всем стихотворением «Татлин, тайновидец лопастей»). Характерны для Хлебникова повторы однокоренных слов, подчеркнутые композицией поэтической речи («железною подковой» -- «рукой железной»), омономичная рифма («вещи»), восходящая к державинской традиции и ранее к литературе барокко, корнесловие («Татлин, тайновидец лопастей»).

Тесно соотнесенными в культуре серебряного века и в ряде индивидуальных стилей эпохи оказываются заклинание и молитва.

«Корнесловие поэтического слога державинской традиции и портретирование заклинания в стиле словесно-звуковой образности Хлебникова: черты взаимодействия». Тексты Хлебникова нередко строятся на основе варьирования и повторов разного характера -- однокоренных слов, звуковых комплексов, фонем. Так, в стихотворении «Ласок / груди среди травы» звуковая общность связывает несколько рядов слов (далеко не все из них однокоренные), прежде всего следующего основного ряда: «Жмут жгут жестоких жалоб в желоб», «Жмут, жгут их медные струи», жмут, зажмуривши. Другая линия варьирования тоже распространяется на все стихотворение: медная коса, медные струи, медные косы.

Одно из ключевых слов поэмы «Синие оковы» -- солнце и его дериваты, портретирование заклинания весьма характерно и в этом случае: «Солнце разбудится!», «солнцежорные дни», «Это же солнышко / Закатилось сквозь вас слюной», «Съел солнышко в масле и сыт», «Солнце щиплет дни и нагуливает жир, / Нужно жар его жрецом жрать и жить», «на небе солнце величественно», «Солнышно, радостей папынька!», «За солнцем / В погоню, в погоню», «Солнышко, удись!», «Где ветки молят Солнечного Спаса» и мн. др. (3, 372, 373, 386). Повтор близко звучащих («жар его жрецом жрать и жить» -- один из наиболее ярких случаев хлебниковского корнесловия, сопоставимый с бобровской строкой «Се ружей ржуща роща мчится») и однокоренных слов придает поэме своеобразный звуковой и ритмический рисунок, увеличивая степень эмоциональной экспрессивности текста. Стилизация иератического языка средствами словесной образности поддерживается тематикой художественного текста, стилизующего сакральное действо (связанное с культом солнца). Частое, иногда нарочитое повторение слова, не связанное напрямую с художественно-смысловой стороной, обнаруживает профанирование священного языка, игру в сакральное действо, сопровождается иронией, бытовыми деталями («А ведь ловко едят в Костроме и Калуге»).

«Портрет в стихотворениях и поэме «Поэт» выявлены некоторые характерные черты художественного синтеза в произведениях Хлебникова. Одна из отличительных черт стиля позднего поэта (1917--1922), воплотившихся в портрете, -- взаимопроникновение в образе макрокосма и микрокосма, вселенной, картин движения мировой истории и конкретного человека («Я и Россия», «Воин морщинистолобый…» и др.). В стихотворении «Восток, он встал с глазами Маяковского» конкретность и узнаваемость образа широко известного поэта, чтеца, художника, актера, друга Хлебникова осмысляется символически как картина масштабного изменения в революционную эпоху жизни целого континента. В образе, созданном Хлебниковым, явно просматриваются черты бурно развивавшегося тогда революционного плаката, подчеркивающего и заостряющего только наиболее характерное и действенное. Плакату отдал творческую дань и сам Маяковский. Тем более органично, с известной опорой на художественные приемы самого Маяковского-художника, воплощен портрет знаменитого поэта-футуриста.

Другое стихотворение поэта -- «Кавэ-кузнец», напечатанное в «Литературном листке», приложении к газете «Красный Иран» (15 мая 1921 г.), соотнесено с реальным революционным плакатом художника М.В. Доброковского. Зрительный образ кузницы воплощен в соотнесении с темой Рождества, даже конкретно -- с Вифлеемской пещерой. На это указывают повторяющиеся образы «серого сумрака» замкнутого и плохо освещенного помещения, а также сравнение кузнецов с «бабками повивальными / Над плачущим младенцем» (эти детали тоже варьируются). Отсюда другой важный план -- образы кузнецов, по сути, воплощены в жизнестроительном контесте (творится, «куется» новый мир и новый человек). Семантика рождения, при котором мужчина обычно не присутствует, подчеркнута элементами портрета кузнецов: «Стояли кузнецы у тела полуголого, / Краснея полотенцем». Поэт интенсивно пользуется корнесловием («Меха дышали наспех»), формирующим ассоциативные содержательные планы произведения. Церковнославянская форма блестят на небеси (вместо на небесах) явно рассчитана на богослужебные и библейские ассоциации и ни с чем не рифмуется (то есть стиховое окончание не задано -- произвольно). «Ассоциативный синтаксис» наиболее ярко проявляется в последней приведенной строке: «Блеснут багровыми порой очами чёрта» вместо более «правильного»: «Порой блеснут багровыми очами черта». Все перечисленные особенности образности и слога произведения и элементов портрета, в частности, -- характерные черты державинской поэтической традиции, проявившиеся в индивидуальном стиле Хлебникова и в данном тексте -- не только очень интенсивно, но и системно.

Стихотворение «Воин морщинистолобый…» в ряде деталей -- словесный образ живописных образов П. Филонова, рисунка «Стрелок» из его книги «Пропевень о проросли мировой» (Пг., 1915). Хлебников писал ее издателю М.В. Матюшину (1915): «Рисунок мне очень нравится пещерного стрелка, олени, собачки, разорванные своим бешенством и точно не рожденные, и осторожно-пугливый олень». Именно на вырванной из книги странице с рисунком «Стрелок» и было написано стихотворение «Воин морщинистолобый…». Попутно отметим хлебниковский синтаксис с богатыми инверсиями: «Рисунок мне очень нравится пещерного стрелка…» вместо ожидаемого для письменного синтаксиса порядка слов: «Мне очень нравится рисунок пещерного стрелка». Филоновские авангардистские образы, соотносимые как с искусством примитивизма, лубка, так и с иконописью, трансформировались в стиле Хлебникова наиболее ярко в концовке: «Радости боя полны, лезут на воздух / Охотничьи псы, преломленные сразу / В пяти измерениях». «Воин с глазом сига» преображается сначала в завшивевшего во время войны солдата или крестьянина (в этом контексте «охотничьи псы» -- метафора тех же вшей), а затем в охотника со сворой рвущихся в бой псов.

«Разин в поэзии Хлебникова: переосмысление образов Пушкина и Д. Садовникова, стилевые традиции Державина и Боброва». Черты художественного синтеза просматриваются во всех компонентах стиля поэмы. Поэтом переосмыслен материал предшествующей словесности о знаменитом атамане: фольклор (исторические и лирические песни, народная проза), «Песни о Стеньке Разине» А.С. Пушкина, а также ставшая народной песня «Из-за острова на стрежень...», первоначальные слова которой написаны русским фольклористом, этнографом и поэтом Д.Н. Садовниковым (1847--1883).

Хлебниковская стилизация в отличие от пушкинской, сохраняя узнаваемым портрет народнопоэтического жанра, подчеркнуто литературна (например, «море бьется» -- отнюдь не фольклорный речевой образ). Это заведомо не мистификация, а игра. Блестящая рифма нараспемв отца -- гнемваться, задает и второе рифмующееся созвучие -- с мужской клаузулой (отцам -- гневатьсям), благодаря чему резко усиливается ассоциативный план содержания, присущий державинской поэтической традиции. Художественное время поэмы включает, таким образом, и эпоху Древней Руси («Во душе его / Поет вещий Олег» (3, 358), одно из наименований Разина -- богатырь), а также Украины Запорожской Сечи, и революционные события, связанные с «красным знаменем». Изображается как бы одновременное существование всех исторических эпох, каждая из которых по-своему связана со скрытым смыслом истории, вселенной. Средствами художественного мифа и корнесловия (в плане слога) развертывается образ голодной Волги (активной принимающей стороны), которой нужна пища-жертва. Корнесловие представлено исключительно ярко: «Волге долго не молчится, / Ей ворчится, как волчице. / Волны Волги точно волки, / Ветер бешеной погоды».

Миф в поэме Хлебникова связан не только с образом Разина, он является смысловой основой художественного мира произведения. Значение поступка атамана ясно и без его слов, поэтому он не объясняет свое действие, а дает «зарок сыновний». Его «обет» -- это стилизация заклинания как факта «народного чернокнижия» с его характерным «заумным» (в понимании футуристов) языком: «К богу-могу эту куклу! / Девы-мевы, руки-муки, / Косы-мосы, очи-мочи!» (3, 361). Особенности стиля поэмы Хлебникова (заклинательность, музыкальность, ассоциативность в композиции, мифичность, парафразирование и профанирование литургического действа, «пророческое» в образе лирического героя) позволяют понять «Уструг Разина» как поэму-мистерию. Художественная индивидуальность Хлебникова в этом, как и других отмеченных случаях, формируется с опорой на открытия державинской стилевой традиции.

В заключении подчеркивается, что поэтический стиль Державина, крупнейшего русского поэта XVIII в., оказал огромное продуктивное воздействие на русскую литературу XIX -- начала XX в. Иногда традиции его стиля оказывались доминирующими в литературной жизни эпохи, как это проявилось в случае с поэзией С.С. Борова, С.А. Ширинского-Шихматова и с «Беседой любителей русского слова» в целом или в случае с футуристической литературной школой начала ХХ века (Маяковский, Хлебников, В. Каменский, И. Северянин). В другие эпохи, например в 1840-е годы, когда вообще интерес к поэзии заметно упал, традиция оказывалась на время прерванной.

Бобров в своих одах и поэме «Херсонида» (первое название «Таврида») активно обращался к словесной живописи и «картинной поэзии», отмеченной Державиным в «Рассуждении о лирической поэзии, или об оде» и воплощенной им в своей поэтической практике. Этот стилевой элемент Бобров значительно ослабил в поздней поэме «Древняя ночь вселенной, или Странствующий слепец», зато подчеркнул план религиозно-философский (поэма как бы разворачивает евангельский эпизод об исцелении Спасителем слепца), также опираясь на традиции Державина, крупнейшего русского религиозного поэта. С державинским соотносим и бобровский слог. Характерные «мнимые неправильности», ассоциативный синтаксис, опущения предлогов, «не те падежи» и т.д. объединяют стили обоих поэтов. Бобров-стилист, впрочем, имеет и ряд отличий. Так, ему свойственны многие не характерные для других (и даже для Державина) усечения слов различных частей речи: причастий, деепричастий, существительных и т. д., в отличие, например, от весьма распространенных усечений прилагательных.

Державинская традиция творчески активно воспринималась и писателями, в целом связанными с иной -- карамзинистской линией в отечественной литературе. Так, А.С. Пушкин именно через стиль Державина в стихотворении «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…» строит и обращение к очень давней литературной теме «памятника», и образное воплощение своего творческого кредо, и поэтическое воплощение мыслей о христианском бессмертии души. С творчеством его великого предшественника связаны и некоторые особенности семасиологии прозы Пушкина, особое внимание к внутренней форме слова («Мятель»), некоторые аспекты религиозно-философской и гражданской тематики его произведений.

Стиль Державина, сформировавшийся в последние десятилетия XVIII в., в плане традиций наиболее активную роль сыграл в начале XIX и начале XX вв. Ключевыми фигурами в этой связи можно считать Боброва и Хлебникова, поэтов, которые близки не только по типологически характерным чертам индивидуального слога, но и по ряду разработанных словесно-образных мотивов, заставляющих предполагать и генетическую связь их стилей. Оба поэта продолжили традиции Державина системно.

Религиозно-философская тематика произведений Державина и Боброва, в частности, мотив преодоления смерти, находит параллели в наиболее значимых произведениях Хлебникова, поэме «Ладомир» прежде всего. При этом христианская культура, литургическая поэзия, державинская традиция в случае творчества поэта начала ХХ в. преломляются в соответствии со стилем эпохи серебряного века, опиравшемся отнюдь не только на христианские доминанты. Вообще, ряд проблемных вопросов, связанных с филологическим пониманием творческой индивидуальности Хлебникова, -- особенностей «фактуры» его слога, грамматические «несообразности» и «нестыковки», интенсивнейшие словесно-звуковые повторы, подчеркнуто значимая роль неологизмов и словотворчества, ассоциативная плотность образности, многое другое -- находит новую научную интерпретацию и объяснение с учетом традиции стиля Державина.

Литература

1. Васильев С.А. Стилевые традиции Г.Р. Державина в русской литературе XIX -- начала XX века: Монография. М., 2007. 13 п. л.

2. Васильев С.А. «…Золотописьмо тончайших жил…» (Литература и другие виды искусства): Учебно-методическое пособие. М., 2006. 160 с. 7 п. л.

3. Васильев С.А. Взаимодействие искусств в школьном курсе литературы: Учебно-методическое пособие. М., 2003. 32 с. 1,3 п. л.

4. Васильев С.А. История русской литературы конца XIX -- начала ХХ в.: Учебно-методический комплекс. М., 2007. 3 п. л.

5. Васильев С.А. О незамеченном библейском источнике поэмы М.Ю. Лермонтова «Демон» // Филологические науки. 2005. № 3. С. 24--32. 0,5 п. л.

6. Васильев С.А. Лирический стиль В. Хлебникова: функции идиллического // Вопросы филологии. 2005. № 2. С. 60--67. 0,8 п. л.

7. Васильев С.А. Стихотворение И.А. Бунина «Сириус»: от романса к мистерии // Русская словесность. 2005. № 5. С. 15--19. 0,3 п. л.

8. Васильев С.А. Новый учебник по литературе серебряного века // Вопросы филологии. 2006. № 2. С. 98--99. 0,2 п. л.

9. Васильев С.А. Внутренняя форма поэмы Н.В. Гоголя «Мертвые души»: творческий диалог со стилем Г.Р. Державина // Вопросы филологии. 2007. № 3. С. 56--63. 1 п. л.

10. Васильев С.А. «Весны неведомой прилив…» (картины В.М. Васнецова и стихотворения А.А. Блока) // Русская словесность. 2008. № 3. Журнал в журнале. Мировая художественная культура. С. 7--11. 0,4 п. л.

11. Васильев С.А. «Воин морщинистолобый…» (Живописные образы в лирике В. Хлебникова) // Искусство в школе. 2008. № 3. С. 28--30. 0,3 п. л.

12. Васильев С.А. Ю.И. Минералов. История русской литературы XIX века (1830-1830-е годы). М., 2007 // Филологические науки. 2008. № 4. С. 123--125. 0,2 п. л.

13. Васильев С.А. Концепция слова А.А. Потебни и философия языка Велимира Хлебникова // Филологические экзерсисы. Сборник статей выпускников и молодых преподавателей филологического факультета МПГУ. Выпуск 3. М., 1994. С. 24--30. 0,3 п. л.

14. Васильев С.А. Особенности поэтического стиля В. Хлебникова // Проблемы эволюции русской литературы ХХ века: Материалы межвузовской научной конференции. Выпуск 2. М., 1995. С. 37--39. 0,2 п. л.

15. Васильев С.А. Поэтический стиль В. Хлебникова: семантика корневых повторов (на примере поздних поэм) // Проблемы эволюции русской литературы ХХ века. Вторые Шешуковские чтения: Материалы межвузовской научной конференции. Выпуск 4. М., 1997. С. 33--35. 0,2 п. л.

16. Васильев С.А. Хлебников В. // Русские детские писатели ХХ в.: Биобиблиографический словарь. М., 1999. 0,2 п. л.

17. Васильев С.А. Павлович Н. // Русские детские писатели ХХ в.: Биобиблиографический словарь. М., 1999. 0,2 п. л.

18. Васильев С.А. Литературное парафразирование сюжета о «спящей красавице» в «Сказке о мертвой царевне и семи богатырях» А.С. Пушкина // Мировая словесность для детей и о детях. Выпуск 4. М., 1999. С. 3--9. 0,7 п. л.

19. Васильев С.А. Художественно-стилистическая работа А.С. Пушкина со словом. Программа спецкурса для студентов, обучающихся по специальности 03.02. -- Русский язык и литература // Среднее педагогическое образование столицы на рубеже веков: опыт, достижения, перспективы. Городская научно-практическая конференция. Тезисы выступлений 22 февраля 2000 г. М., 2000. 0,1 п. л.

20. Васильев С.А. Поэтика стиля поэмы В. Хлебникова «Уструг Разина» // Актуальные проблемы современного литературоведения. Материалы межвузовской научной конференции. Выпуск 4. М., 2000. С. 3--7. 0,2 п. л.

21. Васильев С.А. Функция стилизации живописи в поэзии В. Хлебникова // Проблемы эволюции русской литературы ХХ века. Четвертые Шешуковские чтения: Материалы межвузовской научной конференции. Выпуск 6. М., 2000. С. 11--13. 0,2 п. л.

22. Васильев С.А. Повесть А.С. Пушкина «Мятель» (ПСС). Внутренняя форма слова и произведения // Мировая словесность для детей и о детях. Выпуск 5. М., 2000. С. 6--8. 0,2 п. л.

23. Васильев С.А. Неоромантическое в произведениях В.В. Набокова // Литература на рубеже тысячелетий. Сборник материалов международной научно-практической конференции. Выпуск 1. Орехово-Зуево, 2001. С. 66--68. 0,2 п. л.

24. Васильев С.А. Музыкальное в поэме В. Хлебникова «Ладомир» // Синтез в русской и мировой художественной культуре. Тезисы научно-практической конференции, посвященной памяти А.Ф. Лосева. М., 2001. С. 72--73. 0,2 п. л.

25. Васильев С.А. Бунин и Хлебников // Наследие И.А. Бунина в контексте русской культуры: Материалы международной научной конференции, посвященной 130-летию со дня рождения писателя. Елец, 2001. С. 102--104. 0,2 п. л.

26. Васильев С.А. Стихотворение А.С. Пушкина «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…». Литературная тема и индивидуальный стиль // Мировая словесность для детей и о детях. Выпуск 6. М., 2001. С. 14--17. 0,2 п. л.

27. Васильев С.А. Стиль жанра баллады А.С. Пушкина «Песнь о вещем Олеге» // А.П. Гайдар и круг детского и юношеского чтения. Сборник статей. Арзамас, 2001. С. 96--105. 0,7 п. л.

28. Васильев С.А. Внутренняя форма поэмы Н.В. Гоголя «Мертвые души» // Всемирная литература в контексте культуры: Сборник статей и материалов. М., 2002. С. 32--33. 0,1 п. л.

29. Васильев С.А. Особенности стиля стихотворения В. Хлебникова «Кузнечик» // Филологические традиции и современное литературное и лингвистическое образование. Выпуск 1. М., 2002. С. 39--40. 0,2 п. л.

30. Васильев С.А. Переосмысление литературных образов в творчестве А.Н. Толстого // Традиции русской классики и современность: Материалы научной конференции. М., 2002. С. 182--184. 0,2 п. л.

31. Васильев С.А. Система показателей и методика проведения образовательного аудита учреждений высшего и среднего профессионального образования (в соавторстве с Минераловой И.Г., Секриеру А.Э. и другими). М., 2002. Авторский вклад: 1,2 п. л. С. 38--66.

32. Васильев С.А. Портрет романа (А.С. Пушкин. «Евгений Онегин») // Мировая словесность для детей и о детях. Выпуск 7. М., 2002. С. 172--174. 0,2 п. л.

33. Васильев С.А. Стиль эпохи в повести А.И. Куприна «Гранатовый браслет» // Синтез в русской и мировой художественной культуре. Материалы Второй научно-практической конференции, посвященной памяти А.Ф. Лосева. М., 2002. С. 195--198. 0,2 п. л.

34. Васильев С.А. «Я памятник себе воздвиг…» (Индивидуальный стиль и литературная тема «памятника») // Ученые записки Московского гуманитарного педагогического института. Т. 1. М., 2003. С. 194--201. 0,5 п. л.

35. Васильев С.А. Живописное в стиле повести А.С. Пушкина «Станционный смотритель» // Мировая словесность для детей и о детях. Выпуск 8. М., 2003. С. 116--118. 0,2 п. л.

36. Васильев С.А. Христианское и литургическое во внутренней форме повести М. Горького «Исповедь» // Образование для ХХI в.: доступность, эффективность, качество. Труды Всероссийской научно-практической конференции: В 2 ч. Ч. 2. М., 2003. 0,3 п. л.

37. Васильев С.А. Курс «Литература и другие виды искусства»: взаимодействие образовательных дисциплин в решении воспитательных задач // Профессиональное воспитание: актуальность, проблемы, перспективы. Материалы научно-практической конференции. М., 2003. С. 95--96. 0,1 п. л.

38. Васильев С.А. Христианское и литургическое во внутренней форме романа М. Горького «Мать» // I Пасхальные чтения. Гуманитарные науки и православная культура. М., 2003. 0,2 п. л.

39. Васильев С.А. «Фома Гордеев» М. Горького: христианское во внутренней форме произведения // Филологические традиции и современное литературное и лингвистическое образование. Выпуск 2. М., 2003. С. 144--146. 0,2 п. л.

40. Васильев С.А. Живописные образы В.М. Васнецова в лирике А.А. Блока // Синтез в русской и мировой художественной культуре. Материалы Четвертой научно-практической конференции, посвященной памяти А.Ф. Лосева. М., 2004. С. 46--50. 0,3 п. л.

41. Васильев С.А. Притча о блудном сыне в стихотворении А.С. Пушкина «Воспоминания в Царском Селе» // Мировая словесность для детей и о детях. Выпуск 9: в 2 ч. Ч. II. М., 2004. С. 284--286. 0,2 п. л.

42. Васильев С.А. Портрет в послеоктябрьской лирике В. Хлебникова // Филологические традиции и современное литературное и лингвистическое образование. Выпуск 3: В 2 т. Т. 1. М., 2004. С. 152--158. 0,3 п. л.

43. Васильев С.А. Поэма М.Ю. Лермонтова «Демон»: библейский сюжет и его трансформация // II Пасхальные чтения. Гуманитарные науки и православная культура. М., 2004. С. 85--90. 0,3 п. л.

44. Васильев С.А. Пушкинские традиции в повести А.П. Гайдара «Школа» // А.П. Гайдар и круг детского и юношеского чтения. Арзамас, 2004. 0,3 п. л.

45. Васильев С.А. Лирическое и поэтическое в русской литературе ХХ в. // Русская литература ХХ--ХХI веков: проблемы теории и методологии изучения. Материалы Международной научной конференции 10--11 ноября 2004 г. М., 2004. С. 313--315. 0,2 п. л.

46. Васильев С.А. Поэма Н.В. Гоголя «Мертвые души»: внутренняя форма и жанровый синтез // Ученые записки Московского гуманитарного педагогического института. Т. 2. М., 2004. С. 166--173. 0,4 п. л.

47. Васильев С.А. Десятая (сожженная) глава // Бродский Н.Л. «Евгений Онегин» А.С. Пушкина: Комментарий. М., 2005. С. 337--344. 0,5 п. л.

48. Васильев С.А. Синтез слова и живописи в лирике В. Маяковского и В. Хлебникова // Владимир Маяковский и его традиция в поэзии. Исследования. М., 2005. С. 73--91. 0,8 п. л.

49. Васильев С.А. Стихотворение А.А. Ахматовой «Лотова жена»: трансформация ветхозаветного образа // III Пасхальные чтения. Гуманитарные науки и православная культура. М., 2005. С. 143--146. 0,2 п. л.

50. Васильев С.А. Словесная живопись кубофутуристов: культурная эпоха и индивидуальный стиль // Вестник Литературного института им. А.М. Горького. 2005. № 1. С. 49--65. 0,7 п. л.

51. Васильев С.А. Библейская книга Товит и поэма М.Ю. Лермонтова «Демон» // Вестник Литературного института им. А.М. Горького. 2004. № 2. С. 14--20. 0,3 п. л.

52. Васильев С.А. Литература и другие виды искусства. Программа // Специальное краеведение: Сборник программ дисциплин специализации. М., 2005. С. 48--57. 0,6 п. л.

53. Васильев С.А. Художественная индивидуальность В. Хлебникова: формы переосмысления филологической концепции А.А. Потебни // Ученые записки Московского гуманитарного педагогического института. Т. 3. М., 2005. С. 342--357. 0,8 п. л.

54. Васильев С.А. Летопись серебряного века. Рецензия // Литературная Россия. 2005. 27 мая. 0,2 п. л.

55. Васильев С.А. Образ детства в поэзии Велимира Хлебникова // Мировая словесность для детей и о детях. Выпуск 10: В 2 ч. Ч. I. М., 2005. С. 20--22. 0,2 п. л.

56. Васильев С.А. Библейская книга Товит и поэма М.Ю. Лермонтова «Демон»: типология сюжета // Вестник Литературного института им. А.М. Горького. 2005. № 1. С. 99--105. 0,4 п. л.

57. Васильев С.А. Эта муза не прошлого дня. Сергей Есенин и русская классика. Круглый стол в Литинституте (в соавт. с Минераловым Ю.И., Минераловой И.Г., Занковской Л.В., Саленко О.Ю. и др.) // Вестник Литературного института им. А.М. Горького. 2006. № 1. С. 60--66. Авторский вклад 0,1 п. л.

58. Васильев С.А. Сотри случайные черты (Поговорим о Блоке) Круглый стол в Литинституте (в соавт. с Минераловым Ю.И., Минераловой И.Г., Саленко О.Ю. и др.) // Литературная Россия. 2005. 27 декабря. Авторский вклад 0,1 п. л.

59. Васильев С.А. Традиции древнерусской литературы и литургической поэзии в поэме В. Хлебникова «Ладомир» // Творчество В. Хлебникова и русская литература. Материалы IX Международных Хлебниковских чтений. Астрахань, 2005. С. 142--148. 0,6 п. л.

60. Васильев С.А. Идиллическое начало в поэтическом стиле В. Хлебникова // Пастораль как текст культуры: теория, топика, синтез искусств. Сборник научных трудов. М., 2005. С. 187--199. 0,6 п. л.

61. Васильев С.А. Пушкинские стилевые традиции в повести А.П. Гайдара «Школа» // Минералова И.Г., Основина Г.А., Рыбаков Н.И. и др. Творчество Аркадия Гайдара. Герой. Жанр. Слог. Монография. М., 2006. С. 89--98. 0,5 п. л.

62. Васильев С.А. Державинская традиция в поэтических стилях С.С. Боброва и В. Хлебникова // Ученые записки Московского гуманитарного педагогического института. Т. 4. М., 2006. С. 312--321. 0,5 п. л.

63. Васильев С.А. Образ Палестины в поэзии И.А. Бунина // Творчество И.А. Бунина и философско-художественные искания на рубеже XX -- XXI вв. Елец, 2006. С. 262--263. 0,1 п. л.

64. Васильев С.А. Заклинание и молитва в стиле В. Хлебникова // Синтез в русской и мировой художественной культуре. Материалы VI научно-практической конференции, посвященной памяти А.Ф. Лосева. М., 2006. С. 6--10. 0,3 п. л.

65. Васильев С.А. Образ детства в творчестве Г.Р. Державина // Мировая словесность для детей и о детях. Выпуск 11. М., 2006. С. 158--161. 0,2 п. л.

66. Васильев С.А. Стиль культурной эпохи в литературе серебряного века. Рецензия // Московский литератор. 2006. № 9. Май. 0,2 п. л.

67. Васильев С.А. Сергей Есенин и русская классика. Круглый стол в Литинституте (в соавт. с Минераловым Ю.И., Минераловой И.Г., Саленко О.Ю. и др.) // Вестник Литературного института им. М. Горького. М., 2006. № 1. Авторский вклад 0,1 п. л.

68. Васильев С.А. Стилевое воплощение образа Святой земли в «Розе Иерихона» И.А. Бунина // Национальный и региональный «Космо-Психо-Логос» в художественном мире писателей русского Подстепья (И.А. Бунин, Е.И. Замятин, М.М. Пришвин): научные доклады, статьи, очерки, заметки, тезисы, документы. Елец, 2006. С. 96--99. 0,2 п. л.

69. Васильев С.А. Поэтический стиль Семена Боброва // Лучшая вузовская лекция. Выпуск III. М., 2006. С. 3--23. 0,8 п. л.

70. Васильев С.А. Литературный стиль эпохи серебряного века: новая концепция. Рецензия // Три века русской литературы: Актуальные аспекты изучения: Межвузовский сборник научных трудов. Выпуск 13. М.; Иркутск, 2006. С. 154--157. 0,2 п. л.

71. Васильев С.А. С. Бобров и В. Хлебников: стилевые доминанты державинской поэтической традиции // Вестник Литературного института им. А.М. Горького. 2006. № 2. С. 215--228. 0,6 п. л.

72. Васильев С.А. Александр Блок и XXI век. Круглый стол в Литинституте (в соавт. с Минераловым Ю.И., Минераловой И.Г., Саленко О.Ю. и др.) // Вестник Литературного института им. А.М. Горького. 2006. № 2. С. 246--250. Авторский вклад 0,1 п. л.

73. Васильев С.А. Ф.М. Достоевский: бессмертие души человеческой. Круглый стол в Литературном институте им. А.М. Горького (в соавт. с Минераловым Ю.И., Минераловой И.Г., Саленко О.Ю. и др.) // Московский литератор. № 23. Декабрь. Авторский вклад 0,1 п. л.

74. Васильев С.А. Мифопоэтические образы в лирическом стиле С.С. Боброва // Филологические традиции и современное литературное и лингвистическое образование. Выпуск 5: В 2 т. Т. 1. М., 2006. С. 86--90. 0,2 п. л.

75. Васильев С.А. Молитва Симеона Богоприимца в переложениях С.С. Боброва // IV Пасхальные чтения. Гуманитарные науки и православная культура. М., 2007. С. 96--102. 0,3 п. л.

76. Васильев С.А. Александр Иванович Герцен -- писатель, социалист и человек. Круглый стол в Литературном институте им. А.М. Горького (в соавт. с Минераловым Ю.И., Минераловой И.Г., Саленко О.Ю. и др.) // Московский литератор. 2007. № 9. Май. Авторский вклад 0,1 п. л.

77. Васильев С.А. Поэты державинской школы // Три века русской литературы: Актуальные аспекты изучения: Межвузовский сборник научных трудов. Выпуск 14. М.; Иркутск, 2007. С. 88--99. 0,8 п. л.

78. Васильев С.А. Синтез в поэтическом стиле В.Г. Бенедиктова // Синтез в русской и мировой художественной культуре. Материалы VII научно-практической конференции, посвященной памяти А.Ф. Лосева. Выпуск 7. М., 2007. С. 124--126. 0,2 п. л.

79. Васильев С.А. Поэты «неистового романтизма»: черты державинской поэтической традиции // Наследие Д.С. Лихачева в культуре и образовании России: Сб. материалов научно-практической конференции (Москва, 22 ноября 2006 года). В 3 т. Т. 1. М., 2007. С. 93--96. 0,2 п. л.

80. Васильев С.А. Роль Тютчева-поэта в формировании стиля В. Хлебникова // Язык, культура, общество: IV Международная научная конференция. Москва, 27--30 сентября 2007 г. М., 2007. С. 333. 0,1 п. л.

81. Васильев С.А. Тютчев и Хлебников // Три века русской литературы: Актуальные аспекты изучения: Межвузовский сборник научных трудов. Выпуск 15 / Под ред. Ю.И. Минералова и О.Ю. Юрьевой. М.; Иркутск, 2007. С. 70--83. 0,7 п. л.

82. Васильев С.А. Функции имени в русской поэзии (Симеон Полоцкий, Г. Державин, С. Бобров, В. Хлебников) // Ученые записки Московского гуманитарного педагогического института. Т. 5. М., 2007. С. 472--484. 0,6 п. л.

83. Васильев С.А. Мотив детства в поэзии С.С. Боброва // Мировая словесность для детей и о детях. Выпуск 12. М., 2007. С. 182--187. 0,3 п. л.

84. Васильев С.А. «Король поэтов» Игорь Северянин (1887--1941). «Круглый стол» в Литературном институте им. А.М. Горького (в соавторстве) // Московский литератор, № 23, декабрь, 2007 г. 0,1 п. л.