Русская антиутопия ХХ - начала ХХI веков в контексте мировой антиутопии

Во второй главе - «Литературная встреча с реальной утопией» - исследуется процесс эстетического обновления русской антиутопии в период 1980-90-х годов (II.1 - «Постмодернистские вариации новой Утопии» и II.2 - «Постутопические сюжеты 1980-90-х годов»), тема семьи и детства (II.3 - «Семейно-детский дискурс в постутопических сюжетах»). Следующий этап развития антиутопии в русской литературе связан с общественно-политическим взрывом конца 1980-х годов в Советском Союзе. Самое значимое событие этого периода (в аспекте данной темы) - встреча лицом к лицу идеи коммунистической утопии и ее реального воплощения в жизни Советского Союза, своего рода очная ставка между проектом и его результатом, каковым оказался опустошенный, во всем разуверившийся массовый человек посреди разоренного «коллективного хозяйства». Примечательная (светлая) сторона этого времени была связана с открытием всех культурных (в том числе литературных) границ между Советским Союзом и Западом, что привело к преодолению многих коммуникативных затруднений. Художественное осмысление этого процесса началось с малой, но правильной, на взгляд диссертанта, площадки - с опущенного человека, в котором беспорядочно совместились черты основных героев русской и советской литературы: «маленького», «лишнего», «настоящего», «простого советского», «положительного», «отрицательного» и т.д. И оказалось, что почти все первые произведения тех смутных лет выстроили личный Апокалипсис «настоящего» человека. Это был показательный акт практического «разволшебствления» (М.Вебер), проявившийся в падении «качества человека» (А.Якимович), в болезни века, обозначенной как «шок будущего» (Э.Тоффлер), в абсурде, оттенявшем собой весь ХХ век (А.Генис), в предубежденности против «всякого правдоискательства» (И.Роднянская). Это была смена «культурной парадигмы» (Б.Парамонов). Наконец, это был показательный акт коммуникации художественного образа и реальной действительности.

В такой контекст вступили маленькие рассказы и повести с явной антиутопической подоплекой, обозначенные диссертантом как постутопия. В рамках общей классификации утопических и антиутопических произведений автор данной работы относит постутопию к эскапистской группе. Художественный ее масштаб, конечно, не сравним с масштабами классической антиутопии, но это был необходимый этап эстетического освоения сложнейшего переходного времени в истории России ХХ века. Все названные тексты образовали особый промежуточный культурный дискурс, в котором проявились общие черты, общий мета-образ, совместивший образ художественной реальности классической антиутопии и реальности российской действительности рубежа 1980-1990-х годов. Подобное взаимодействие осуществляется через ассоциации, упоминания героев, авторов, ситуаций классической антиутопии, намеки на мотивы, темы и образы, рассыпанные в ее сюжетах. Что же касается канонических признаков антиутопии (в особенности образа будущего), то постутопия трансформирует их в свои сюжеты на собственной эстетической платформе, основанной на принципиальном сдвиге фантастических элементов в сторону реальной действительности, которая в тот момент являла собой неистовую фантасмагорию, трудно представимую в самой изобретательной фантастике. Практически происходит процесс эстетического пересмотра антиутопического канона, вызванный контекстом реальной действительности (попытка пересмотра советской истории и политики новой России) по следующим параметрам: (1) Русская постутопия продолжила остановленный Великой операцией сюжет времени, сдвинув его с той «счастливой» точки («экстирпации души»), на которой существование Единого государства, казалось, замерло навсегда; (2) Постутопия нарушила идеальные пропорции и связи антиутопической структуры вплоть до ее деформации и даже частичного разрушения; (3) Постутопия вступила в эстетическую полемику с концепцией «конца света».

Эстетическое «посягательство» постутопии на канон выразилось в переносе акцентов повествования на первоэлементы повседневного человеческого существования, что организует внутреннюю коммуникацию постутопии: центром сюжетной коллизии становится частная судьба маленького человека, описанная с точки зрения автора-повествователя как основное логическое последствие тоталитарной системы. С позиции же государства, на глазах которого происходит обвал его былого могущества, маленький человек, отвергнутый советской (государственной) литературой и, следовательно, не существующий, освободивший свое место для величественной конструкции «настоящего» человека, вдруг проявляется как некая призрачная субстанция и воспринимается как непредвиденный результат революционной ломки - «ошибка» Великой операции. Постутопия отказывается от вселенского масштаба «классических» сюжетов как во времени, так и в пространстве, сосредоточивая свои сюжеты на малых, «камерных» площадках, усиливая «персоналистичность» классической антиутопии. Практически происходит «контрольная» проверка утопической деятельности Единого Государства, сложившего свои былые властные полномочия, обнажаются «последствия».

Эстетический способ полемического продолжения классического сюжета в постутопии - ирония, тоже преобразованная сравнительно с иронией «классической» антиутопии, разлитая в сюжетах и характерах всех рассказов, пронизывающая всю ткань повествования. Ирония автора совпадает с иронией героя, становится сущностной частью внутреннего состояния героя, способом его существования, единственным средством самозащиты, оболочкой, в которой он как-то может существовать, привычно скрываясь от государства. С точки зрения героя, над-человеческое в прошлом государство, с которого теперь сорваны все покровы, предстает в новых, уже не страшных формах: это растерявшийся, бессильный и озлобленный обыкновенный человек («Не успеть» В.Рыбакова, «Невозвращенец» А.Кабакова) или потерявшие идеологическую веру «творцы» квази-космоса («Омон Ра» В.Пелевина»); крысиная морда («Носитель культуры» В.Рыбакова); алчная безликая «хозкоманда» - зловещая пародия на забытый продотряд («Новые Робинзоны» Л.Петрушевской); диковинные «градоначальники» (впоследствии «председатели горсовета»), как будто специально подобранные по признаку особой тупости («История города Глупова в новые и новейшие времена» В.Пьецуха); юные нетерпеливые студенты-экстремисты, возжаждавшие «исправить» ошибки предыдущих строителей счастливого будущего («Записки экстремиста» А.Курчаткина); «идеологический дракон» районного масштаба Перхушков («Лимпопо» Т.Толстой); озлобленная, все сметающая толпа как разросшееся монстроидальное государственное образование, заполонившее всю земную поверхность города («Лаз» В.Маканина) и другие варианты.

Герои постутопии, повзрослевшие и прозревшие относительно своего государства, видят в нем не Благодетеля, почти Небожителя, расположенного в недосягаемых верхах, как в «классической» антиутопии, а разоблаченного Дьявола, одряхлевшего и немощного, утратившего и предмет, и средство соблазна, неплатежеспособного ловца душ и потому неспособного уже соблазнять человека. Герой постутопии видит в своем государстве недостойного, жадного и корыстного соперника в борьбе за существование, еще вооруженного и опасного, от которого нужно убегать. Выстраивается ситуация бегущего человека. Сравнительно с «классической» антиутопией подобная ситуация принципиально меняет структуру со-положения персонажей «государственного» и «человеческого» рангов. Если в «старой» антиутопии государство и человек заведомо неравны, и человек по причине своей малости и слабости обречен на поражение перед неизмеримо более сильным государством, то в постутопии эти пропорции меняются в сторону уравнивания противостоящих сил, что дает человеку возможность решить поединок с государством в свою пользу. Человек уходит от государства, не вступая с ним в борьбу или переговоры, и в этом проявляется его примиренческая позиция относительно преследователя, ведущая на сюжетном уровне к поражению героя. При этом герой также становится объектом авторской иронии: человек сам сотворил кумира, создав государство по своему образу и подобию, как Бога, и теперь должен нести ответственность за это. Непротивленчество героя - следствие длительного воздействия враждебной силы (государства), лишившей человека всех ценностных ориентаций. Оно формирует убеждение в том, что всякое сопротивление бессмысленно, как бессмысленно спорить с природной стихией. Это убеждение перерастает в тотальное равнодушие как главную линию поведения героя и воплощается в фантастическом гротеске, оксюморонно сочетающем противоположные категории (низкое и высокое, смешное и трагическое).

В фантастических сюжетах предстает остраненно-пародийное изображение Государства на постутопической стадии. Пародийные постутопические структуры интерпретируются в диссертации как закономерная фаза литературной эволюции метаутопического жанра, обусловленная постмодернистским дискурсом. Постутопия углубляет антиутопический парадокс «нечистой» хирургии, переводя его в абсурд повторной операции, в результате которой Государство потеряло свой последний аргумент в споре с человеком. Все категории человеческого существования в мире постутопии обретают уродливые черты и воплощены в симулякрах, которые приобретают противоположный относительно «классического» понимания смысл: конец подражания, эрзац действительности, «правдоподобное подобие» (Н.Маньковская), как это обнаруживается почти во всех сюжетах постутопии. В рассказе «Новые Робинзоны» Л.Петрушевской (1989) остаточные атрибуты прекрасной утопии (необитаемый остров, обустройство нового жилища, забота о пропитании и т.д.) утрачивают свои материально-спасительные смыслы, превращаясь в симулякры прежних значений и тем «испытывая» сюжет первоначального «Робинзона» в условиях конца ХХ века. Выжить в условиях распада всех прежних отношений государства с его подданными, - значит бежать, спрятаться от «хозкоманды», при этом обеспечив собственное пропитание, добыча которого возведена в абсолют, потому что стала равна существованию. Если удастся переждать и - главное - пережить отвергнутое и брошенное государство, тогда только можно сотворить новую жизнь из расчета спасенных мальчика и девочки и коз - утешительных атрибутов жизни после ее конца.

Постутопические сюжеты входят в контекст современности как художественный документ, удостоверяющий в наглядных живых картинах процесс обвального распада советского государственного режима, просуществовавшего более семидесяти лет и оставившего после себя развал и хаос на всех участках общественного существования. Наибольшие, а, может быть, даже необратимые утраты коснулись самого значимого участка - Личности. В контексте этой утраты маленький человек стремительно превращался в минус-маленького, а сама литература, входя в постмодернистскую «вольницу» шоковой эстетики, становилась «телесной» и «нелитературной» (Н.Б.Маньковская), сталкиваясь с обратным ходом реальной действительности, которая столь же стремительно становилась литературной. В контексте «разгерметизированной» литературы подвергается принципиальной переоценке советская литература (социалистический реализм), произведения которой воспринимаются как утопические. Один из аспектов советской литературной утопии - детский дискурс (вкупе с семейной темой), выраженный в стирании граней между детской и взрослой литературами (М.Чудакова, И.Кавелин, Н.Ковтун). В то время как советская литература описывала утопическое общество, призванное «сказку сделать былью» и действующее в этом направлении на практике реальной действительности, антиутопия, вытесненная из официальной сферы бытования, формировала идею недолговечности и нежизнеспособности «детского» человечества. С этих позиций в данном параграфе анализируется состояние советской литературы на выходе из затянувшегося «детского» существования, интерпретируются постутопические произведения, в которых предстает пародийный образ инфантильных героев советской литературы. К анализу привлекаются роман Саши Соколова «Палисандрия» как пародийное воплощение вечного детства в образе «крупного ребенка» Палисандра, в одночасье представшего дряхлым монстровидным существом среднего рода; повесть А.Курчаткина «Записки экстремиста», роман канадской писательницы М.Этвуд «Рассказ Служанки» (как контекст современной русской антиутопии) и др.

В третьей главе - «Новейшая антиутопия» - исследуется проблема литературного сверхчеловека в западном и русском вариантах новейших антиутопических текстов (III.1 и III.2), проблема личности в процессе культурных трансформаций в антиутопическом преломлении, типы героев: новые русские, новые бедные и др. (III.3). К анализу привлекаются произведения А.Грея «Бедные-несчастные», А.Азольского «Диверсант», романы В.Сорокина «Путь Бро», «Лед», «23 000», М.Уэльбека «Элементарные частицы», «Возможность острова», В.Пелевина «Священная книга оборотня», «Ампир В». На основе работ философов, политологов, культурологов выявляются наиболее актуальные проблемы современной гуманитарной мысли, синтезируются прогностические гипотезы относительно будущего России и мира, наиболее видимые параметры новой культурной парадигмы, и конструируется литературный контекст новейшей антиутопии. Ф.Фукуяма в статье «Конец истории?» определил процесс, происходящий в мире в конце ХХ века, как носящий фундаментальный характер, из которого проистекает вопрос о создании «общечеловеческого государства» на основе либерализма. По прогнозу Фукуямы, мир будет разделен на две части, одна из которых будет принадлежать истории, другая - постистории. В постисторический период, в который вступает человечество в конце ХХ века, не будет места ни философии, ни искусству, а останется лишь музей человеческой истории.

При всем различии подходов ученых к трактовке проблемы «конца истории» в их футурологических прогнозах вырисовывается в основном пессимистическая картина будущего: хотя в ходе предшествующей истории созданы идеи, идеалы и принципы, имеющие общецивилизационную и непреходящую значимость (Ю.А.Замошкин), в современном мире обнаруживается опасная, разрушительная сила - «люмпенизированные слои населения» (А.Неклесса), отчужденные от производительного труда и утверждающие новый, по-своему универсальный тип культуры. Это будет культура нового рабства, которое имеет все шансы быть «хуже прежнего». В основе такой культуры останется лишь пассивное «подопечное» ожидание (Б.Дубин), «а - топия», то есть неопределенность, отсутствие координат, самоотчуждение (М.Виролайнен). Главным, определяющим будущее человечества процессом современности, безусловно, становится глобализация (В.Галецкий, В.Ошеров, В.Отрошенко). Сущность этого явления определяется рядом социально-политических и социокультурных признаков, видимых повсюду, из которых наиболее значимо постоянное расширение и обновление систем коммуникаций. В литературе подобные процессы происходят давно: уже то, что авторы художественных творений давно сосуществуют в одном пространстве (реальном и виртуальном), несмотря на разные языки и происхождение, втянуты во все усиливающиеся миграционные процессы, способствует большей динамичности литературного процесса в смысле появления мировых тенденций, концепций, идей не по признаку языка и «своей» страны, а по признаку глобальных культурных интересов.

Антиутопия рубежа ХХ-ХХI веков отражает все эти процессы современной реальности. Ее новое качество проявляется в том, что речь уже не идет о тоталитарном режиме в том или ином государстве, новые утописты не ищут чью-либо вину в подавлении и отчуждении человека извне его самого, - все это перемещается вовнутрь человека, создавая в нем нечто наподобие самодостаточного мира-государства. На первом плане сюжетных перипетий и психологических изысканий - поиск личности, не то растворившейся в окружающем мире, не то исчезнувшей вовсе, в лучшем случае - затаившейся внутри человека. С этим поиском связана и проблема трансформации сверхчеловека в новой эстетической фазе: теперь это «множественный» сверхчеловек - «сверхлюди», «неолюди», призванные заменить старое человечество во всем его объеме. И если на стадии антиутопии И.Бродского речь шла о гибели не героя, а хора, то в новейшей антиутопии «герой» и «хор» сливаются в неразделимое единство и гибель становится общей. Новая антиутопия выявляет тоталитаризм внутри личности как гипотетическую черту массового человека ХХI века. В диссертации выявляются и исследуются три основных эстетических типа антиутопического воплощения сверхчеловека: (1) традиционный, научно-фантастический - искусственный человек, полученный лабораторным путем (роман А.Грея «Бедные-несчастные», романы М.Уэльбека); (2) пародийно-реалистический (роман А.Азольского «Диверсант»); (3) модернизированный, сказочно-мифологический («Оправдание» и «Эвакуатор» Д.Быкова, «Трилогия» В.Сорокина, «Священная книга оборотня», «Ампир В.» В.Пелевина).

В свете исторических трансформаций русской культуры в диссертации представлен поиск личности в антиутопических произведениях В.Пелевина, творчество которого показательно как своего рода «механизм» литературной эволюции именно в аспекте умения диалектически «входить» в движение времени и улавливать его «спецэффекты». Ранняя повесть Пелевина «Омон Ра» выделялась в ряду постутопических сюжетов конца 1980-начала 1990-х годов тем, что впервые в русском постмодернизме использовались симулякры как художественный прием для наиболее адекватного описания советской действительности (рисованные задники, символические макеты, названия кинотеатра, пионерского лагеря, оборудование детской площадки и прочие атрибуты советской наглядной агитации, сопровождающие каждый шаг советского человека с детства). Так проявлялась градация авиакосмического мифа как самого сильного и привлекательного для советских детей стимула стать «настоящим советским человеком».

Пелевин строит свой мир как грандиозный метафорический «заговор иероглифов», в котором состоят все люди, даже не догадываясь об этом. Его книга «Диалектика Переходного Периода из Ниоткуда в Никуда» («ДПП из Н в Н») представляет собой художественное описание-исследование «диалектики переходного периода» в современной культурной истории России в ее связи с Востоком и Западом, когда в структуре времени неожиданно проступает Оксюморон - момент «активной пассивности»: с одной стороны, видимое оживление на всех участках жизни общества (все что-то лихорадочно делают, куда-то бегут, что-то добывают и т.п.), а с другой - равнодушно наблюдают замирание жизни на тех же участках. В диссертации анализируется роман «Священная книга оборотня», в котором Пелевин метафорически обозначает точки разрывов в истории русской культуры, предопределившие ее оборотнические трансформации, которые привели русский народ к моральной и культурно-религиозной деградации вплоть до утраты его национального (русского) признака. Героиня романа пребывает в двух взаимообратимых формах (лиса - человек), но этого диапазона недостаточно для преодоления гибельного мира, и она должна ему противопоставить сверх-идею, каковой и становится идея Сверхоборотня, равная метафоре Сверхчеловека.

В четвертой главе - «Новые эстетические центры антиутопии ХХI века» - автор диссертации выстраивает ряды антиутопических произведений ХХI века в результате исследования признаков, общих для поэтики текстов, организующих метаутопическую структуру. В диссертации утверждается, что принципиальное изменение этой структуры сравнительно с постмодернистской, в рамках которой формировалась постутопия 1980-1990-х годов, связано с воссозданием альтернативного будущего России как органической части мира, вступившего в стадию глобализации. Происходит заметный отход от постмодернистских эстетических установок в сторону дальнейшего раздвижения границ реализма и активизации научно-фантастических элементов в сюжетных коллизиях. Во всех анализируемых текстах присутствуют детективные линии. Приоритетным «внутренним» жанром новой метаутопии по-прежнему остается роман, обновленный значительной «дозой» детектива и триллера. Исследуются темы и сюжетные ситуации, привлекающие внимание авторов антиутопии нового века: террор (IV.1), будущее России (IV.2), антигерои (минус-герои) (IV.3).

В пятой главе - «Московские сюжеты ХХI века» - продолжено исследование намеченных в предыдущей главе проблем на материале московской темы новейшей антиутопии. Москва будущего в этих сюжетах предстает в трех концептуально-пространственных воплощениях: (1) она отторгается от всей страны («Маскавская Мекка» А.Волоса, «Москва-ква-ква» В.Аксенова), образуя суверенную государственную структуру; (2) Москва переходит в ранг малого населенного пункта («Кысь» Т.Толстой); (3) Москва исчезает с лица земли («Б.Вавилонская» М.Веллера).

В этих главах к анализу привлечены романы Л.Горалик и С.Кузнецова «Нет», О.Славниковой «2017», А.Варламова «11 сентября», Д.Быкова «ЖД», Ю.Латыниной «Джаханнам, или До встречи в аду», Т.Толстой «Кысь», О.Дивова «Выбраковка», А.Волоса «Маскавская Мекка», его же «Аниматор», В.Аксенова «Москва-Ква-Ква», М.Веллера «Б.Вавилонская» и др. Их контекст составляют западные антиутопии: романы Ф.Бегбедера «Окна в мир», рассказ Д.Апдайка «Многообразие религиозного опыта» и др. Общий для этих сюжетов мотив утраты личности воплощен по всему периметру персонажной иерархии: верхнего, государственного уровня (Д.Быков, А.Волос, Ю.Латынина), средне-массового (Т.Толстая), минус-маленького, вырожденческого (Т.Толстая, Л.Горалик, С.Кузнецов). Распад и деградация личности трактуется авторами означенных произведений как катастрофический процесс, протекающий на длительном временном отрезке, в течение которого внутреннее движение героя контролировалось государством и определялось в одностороннем направлении. Герой становится носителем катастрофических предчувствий. Метафорически этот процесс реализуется через мотив разрастания ужаса как регулятор сюжетного движения. Структура сюжетов приобретает общие черты: в первой части повествования нарастают приметы близящейся катастрофы, что влечет за собой сдвиг читательского восприятия в сторону ожидания самой катастрофы, совпадающего с ожиданием героя и с авторским замыслом. Описанная во второй части повествования катастрофа уже не кажется столь ужасной, как ее ожидание, и воспринимается героями как должное последствие (о котором предупреждалось). А.Волос в романе «Аниматор» возрождает утопическую идею Н.Федорова о воскрешении умерших с позиции уже проявившихся в контексте ХХ1 века результатов. При этом внимание читателя как внутреннего участника событий направлено к «теме» с разных временных точек зрения: утопической (время веры в идею воскрешения), постутопического ожидания (замирание веры) и антиутопической (катастрофическое крушение веры). Сюжетное движение направлено к ситуации тотального захвата личности в совокупности всех составляющих ее сторон: личностной, профессиональной, социальной, моральной, психической и пр. Подобная ситуация определяет динамику фабульно-событийной поверхности повествования, приближая ее к уровню триллера с его принципом преследования. Такой «триллер» можно воспринимать как «черную» пародию на идею воскрешения, которая трансформируется в странные анамнезы на умерших, представляющих интерес для сотрудников госбезопасности как возможность организации «аниматорской индустрии» с целью получения информации о живых людях и использования ее «для укрепления власти и поддержания порядка». Так реализуется предвиденная в «классической» антиутопии идея проникновения государства в душу человека. Все сферы существования ритуализированы до такой степени, что хаотичное движение личности уже недопустимо. Все умершие (насильственной смертью) персонажи - звенья одной страшной цепи, которая замкнется в момент кульминационного захвата: террористы проникают в театр во время спектакля, который собрал множество зрителей. Так моделируется ситуация, наблюдаемая в разных вариантах во многих текстах новейшей антиутопии. В романе В.Сорокина «День опричника» ритуал празднования очередной «победы» опричников увенчивается омерзительной «гусеницей» - единый организм, составленный из человеческих тел, физиологически проникающих друг в друга. Это венец тоталитарного государства - коллективный человек. Уровень органического перерождения определяет сущность трансформаций образов-антиподов (Государства и Человека) в новейшей антиутопии. Это особенно заметно в контексте постутопии конца 1980-х - начала 1990-х годов, авторы которой строили свои сюжеты на уравнивании государства и человека по признаку «очеловечения» государства и «расчеловечения» человека.

С точки зрения метатекста почти все сюжеты новейшей антиутопии демонстрируют общие черты: 1. Антиутопия ХХI века вскрывает состояние современного мира в мировом масштабе. Модели государственного устройства в сюжетах новой антиутопии представлены как «черная» иерархия межсоциальных, межгрупповых и ново-классовых отношений и разделений, а в контексте классической антиутопии и постутопии конца 1980-х - начала 1990-х годов предстают как преступные организации, отторгающие мораль, культуру, любую прежнюю норму государственно-общественного устройства, и в этом отторжении - их сходство и единство. Ни одна из новейших антиутопий не замыкает свое повествование на изолированном пространстве, как это делала постутопия конца 1980-х-начала 1990-х годов. Временные границы также разомкнуты в будущее различной «дистанции»: близкое будущее - начало века, почти совпадающее с реальным временем или опережающее на несколько лет («11 сентября» А.Варламова, «Аниматор» А.Волоса, «Джаханнам» Ю.Латыниной, «2017» О.Славниковой); отдаленное будущее в различных вариантах («Маскавская Мекка» А.Волоса, «Ампир В» В.Пелевина, «Кысь» Т.Толстой, «Нет» Л.Горалик и С.Кузнецова, «День опричника» В.Сорокина); мифологически преображенное прошлое как «детонатор» вечного будущего («Москва-ква-ква» В.Аксенова, «День опричника» В.Сорокина). Подобные сюжеты конструируются в рамках общемировой антиутопической тенденции: на мотиве разрастающегося зла как последствия победы тела над духом, что подчеркивает и разросшееся пространство антиутопии. Человечество деградирует, перерождается или вырождается на уровне гипермутаций. Русская специфика сохраняется на уровне истолкования государственного зла: стремление государства найти оправдание своей антинародной политики в прошлом, из чего следует идея исторической неготовности России к ориентации на западный тип государственного устройства. 2. Образ сверхлюдей. На месте одинокого сверхчеловека или «внутренней партии» (как в «классической» антиутопии) появляются сообщества, группы, секты, провозглашающие новую «религию» (идеологию). Русские и зарубежные писатели воплощают в своих сюжетах идею глобального противостояния «старого» человечества, погрязшего в непреодолимой порочности, жестокости, и новых «сверхлюдей», призванных спасти уже не человечество, а жизнь, точнее - возможность жизни, как это изображают, в частности, В.Сорокин в «Трилогии» («Путь Бро», «Лед», «23 000») и М.Уэльбек в романах «Элементарные частицы» и «Возможность острова». В русской литературной традиции присутствует особый «сверхчеловек», почти не знающий искусственного происхождения. Попытка Булгакова с Шариковым нейтрализована, Воланд же при наличии всех показателей сверхчеловека - нерусский, как и герои романов А.Беляева «Голова профессора Доуэля (1925), «Человек-амфибия» (1928). Есть герои, выходящие за пределы обычного человеческого мира, имеющие «маленькое» происхождение, как безличностный гоголевский Башмачкин, потерявший вымечтанную шинель и превратившийся в фанатичного грабителя - сверхграбителя. Русская утопическая мечта была чревата опасной разнузданностью нравов, мгновенным и непредсказуемым переходом от смиренного, самоуничижительного поведения, набожности - к сверхгрубости, сверхжестокости, сверхунижению других, случайно оказавшихся в поле власти такого «героя». Пародийное отражение этот герой получил в романах А.Азольского «Диверсант», Д.Быкова «Оправдание», «Эвакуатор». Другой русский тип сверхчеловека содержал в себе мистическую неотмирность, фанатичность в приверженности к божественному миру, утопическую уверенность в доброте человеческой природы (князь Мышкин Достоевского), но у него не было видимой (телесной) сверхчеловеческой силы. 3. Среди персонажей в сюжетах новой антиутопии присутствуют «отщепенцы» (традиция классической антиутопии), то есть герои, ощущающие дискомфорт в своем положении в обществе и выпадающие из вновь созданного социума. 4. Глобальная перестройка политической карты мира. Старый мир развален, страны меняют свои географические величины или исчезают в результате техногенной катастрофы, связанной с экологическими бедствиями или социальным неустройством. «Классические» сюжеты, предшествовавшие такой тенденции, содержатся в основном в произведениях пограничного характера, совмещающих научную фантастику и антиутопические элементы, как в «Машине времени» Г.Уэллса. 5. Новый «карнавал» сопровождает повествование. Карнавал трансформируется в театр жестокости, развернутый в ситуации изобретательного зрелищного шоу (роман Л.Горалик и С.Кузнецова «Нет»). Герой-сверхсадист, маньяк «страдает» от невозможности предстать на публике (роман «Шкурка бабочки» С.Кузнецова). 6. Новая антиутопия воплощает свершившийся в реальности Апокалипсис - конец советского государства - и находится в процессе поиска альтернативных путей России к будущему.

В Заключении подводятся итоги настоящего исследования.

ОСНОВНЫЕ ПОЛОЖЕНИЯ ДИССЕРТАЦИИ ИЗЛОЖЕНЫ В СЛЕДУЮЩИХ ПУБЛИКАЦИЯХ

I. Статьи, опубликованные в ведущих рецензируемых научных журналах и изданиях, определенных Высшей аттестационной комиссией

1. Воробьева А.Н. Возрождение антиутопии в контексте советской литературы 60-70-х годов // Известия Самарского научного центра Российской Академии наук. Специальный выпуск «Актуальные проблемы гуманитарных наук». - №3. - 2006. - С.35 - 42.

2. Воробьева А.Н. Маленький человек в антиутопическом контексте // Известия Самарского научного центра РАН. Специальный выпуск «Актуальные проблемы гуманитарных наук». - №4. - 2006. - С.42 - 49.

3. Воробьева А.Н. Роман И.Эренбурга «Хулио Хуренито» в контексте антиутопических сюжетов 20-х годов ХХ века // Вестник Самарского государственного университета. - №10//2 (50). - 2006. - С.5 -15.

4. Воробьева А.Н. Нравственные аспекты анализа литературного произведения в процессе преподавания литературы в вузе // Известия Самарского научного центра Российской Академии наук. Специальный выпуск «Актуальные проблемы гуманитарных наук». - №1. - 2004. - С.118 - 125.

5. Воробьева А.Н. Проблемы изучения литературы в вузе в условиях современной цивилизации // Известия Самарского научного центра Российской Академии наук. Специальный выпуск «Актуальные проблемы гуманитарных наук» - №1. - 2004. - С. 126 - 131.

6. Воробьева А.Н. Московские антиутопические сюжеты // Известия Самарского научного центра Российской Академии Наук. Педагогика и психология. Филология и искусствоведение. - №1. - 2008. Июль - сентябрь. - Самара: Изд-во Самарского научного цетра РАН. - С. 204 - 209.

7. Воробьева А.Н. Книга как персонаж антиутопических сюжетов в русской литературе ХХ века // Известия Самарского научного центра Российской Академии Наук. Педагогика и психология. Филология и искусствоведение. - Самара: Изд-во Самарского научного центра РАН. - № 2. - 2008. Октябрь - декабрь. - С.211 - 216.

II. Монографии

8. Воробьева А.Н. Русская антиутопия ХХ века в ближних и дальних контекстах. - Самара: Изд-во Самар. научного центра РАН, 2006. - 268 с.

9. Воробьева А.Н. Современная русская литература. Проза. 1970 - 1990-е годы. - Самара: Изд-во СГАКИ, 2001. - 183 с.

10. Воробьева А.Н. Концептуальные проблемы изучения литературы в вузе культуры (на материале литературы ХХ века). - Самара: Изд-во Самар. гос. акад. культуры и искусств, 2003. - 246 с.

III. Статьи

11. Воробьева А.Н. Развитие жанра антиутопии в современной русской литературе // Культура. Творчество. Человек. Ч.1. - Самара: Самарский гос. ин-т культуры, 1991. - С. 87 - 90.

12. Воробьева А.Н. Книжные ориентиры современного сознания в изображении новой русской антиутопии // Мир культуры: человек, наука, искусство. - Самара: Изд-во СГИИК, 1996. - С.237 - 238.

13. Воробьева А.Н. Литературно-философский контекст утопии начала ХХ века. Роман А.Богданова «Красная звезда» // Культура ХХ века. Материалы научной конференции, посвященной 35-летию СГАКИ. Ч. 1. - Самара: Самар. гос. академ. культуры и искусств, 2006. - С.191 - 201.

14. Воробьева А.Н. Метаморфозы Мечты о будущем в изображении новейшей антиутопии // ХIХ Пуришевские чтения: Переходные периоды в мировой литературе и культуре: Сборник статей и материалов. - М.: Изд-во МПГУ, 2007. - С.42 - 44.

15. Воробьева А.Н. «Сверхлюди» как идеал новоутопических сюжетов // ХХ Пуришевские чтения: Россия в культурном сознании Запада. - М.: Изд-во МГПУ, 2008. - С.32 - 34.

16. Воробьева А.Н. Будущее России в изображении новейшей русской антиутопии // Культурно-историческое наследие Поволжья. - Н.-Новгород: Изд-во «Нижегородская радиолаборатория», 2007. - С. 114 - 117.

17. Воробьева А.Н. Эстетические функции «новояза» в антиутопии // Языковые коммуникации в системе социально-культурной деятельности. - Самара: Самар. гос. академ. культуры и искусств, 2007. - С.202 - 213.

18. Воробьева А.Н. Новые непротивленцы. Литература новой волны. - Куйбышев: Изд-во Куйбышевской организации общества «Знание» РСФСР, 1991. - 33 с.

19. Воробьева А.Н. Современная сатира в школьном изучении // Изучение литературы по новым программам в выпускном классе. - Самара, 1992. - С.12 -

20. Воробьева А.Н. Цитирование в текстах литературы новой волны // Литература и язык в контексте культуры и общественной жизни. - Казань: Казанский гос. ун-т, 1992. - С.36 - 37.

21. Воробьева А.Н. Эстетический идеал И.Бродского и художественная специфика его воплощения // Меняющийся мир и образование в духе мира и ненасилия. - Самара: Самарский гос. пед. ин-т им. В.В.Куйбышева, 1993. - С. 259 - 261.

22. Воробьева А.Н. Поэтика пространства и времени в поэзии И.Бродского // Возвращенные имена русской литературы. - Самара: Изд-во СамГПИ, 1994. - С. 185 - 197.

23. Воробьева А.Н. Природа человека и идеалы в романах П.Зюскинда и А.Бородыни // Русско-немецкие культурные связи: история и современность. - Самара, 1998. - С.53 - 57.

24. Воробьева А.Н. Образ Книги в новой русской литературе // Книга и культура: М-во культуры России; Самарский гос. ин-т искусств и культуры; Самарское отд-ние Международного фонда славянской письменности и культуры, 1994. - С. 240 - 242.

25. Воробьева А.Н. Трагедия разорванного духа в «подземных» сюжетах современной прозы // Научное мировоззрение и духовное развитие учащихся. - Самара: Изд-во СГАКИ, 1998. - С.139 - 143.

26. Воробьева А.Н. Спецкурс «Литературные стили ХХ века» в процессе духовного развития студентов // Изучение литературы и методики ее преподавания в вузе. - Самара: Изд-во СамГПУ, 1998. - С.104 - 115.

27. Воробьева А.Н. Русская проза 20-х годов. - Самара: Изд-во СГАКИ, 1999. - 33 с.

28. Воробьева А.Н. Мотивные созвучия Пушкина и Бродского // А.С.Пушкин и российское историко-культурное сознание. Т.5., вып. 1. - Самара: Изд-во Самарского гос. пед. ун-та, 1999. - С.73 - 76.

29. Воробьева А.Н. Современная поэзия 60-90-х годов. А.Вознесенский // Изучение литературы (ХIХ - ХХ веков) по современным программам. Вып. 3. - Самара: Изд-во Самарского ин-та повышения квалификации и переподготовки работников образования, 2000. - С.95 - 115.

30. Воробьева А.Н. Метаморфозы в поэтическом мире О.Седаковой // Проблемы изучения литературного процесса ХIХ - ХХ веков. - Самара: СамГУ, 2000. - С.173 -183.

31. Воробьева А.Н. Литература в системе современной цивилизации // Актуальные проблемы психологии и педагогики высшего и среднего образования на современном этапе. - Самара: Изд-во Самарск. Гос. экон. акад., 2002. - С.441 - 447.

32. Воробьева А.Н. Эстетическая функция абсурда в пьесах А.Введенского «Елка у Ивановых» и Э.Ионеско «Лысая певица» // Смех в литературе: семантика, аксиология, полифункциональность. - Самара: Изд-во «Самарский ун-т», 2004. - С.98 - 108.

33. Воробьева А.Н. В поисках Города братской любви (о новой антиутопии) // Актуальные проблемы истории, теории и преподавания русской литературы. - Самара: Изд-во СПГУ, 2008. - С.260 - 273.

34. Воробьева А.Н. Межтекстовые и внутритекстовые коммуникации в метажанровых утопических структурах // Русский язык и литература в контексте современной цивилизации. - Самара: Самар. Гос. акад. культуры и искусств, 2008. - С. 56 - 64.

35. Воробьева А.Н. «Дивный новый мир» в новейших постутопических интерпретациях // Академические тетради. Вып.8. - Самара: Самар. Гос. акад. культуры и искусств, 2008. - С. 17 - 33.

36. Воробьева А.Н. Функции пародии в антиутопии Ю.Алешковского «Синенький скромный платочек» // Материалы ХХХ1 Зональной конференции литературоведов Поволжья: В 3 ч. Ч.2. - Елабуга: изд-во ЕГПУ, 2008. - С. 78 - 85.

37. Воробьева А.Н. Личность и общество в новейших антиутопических сюжетах // Материалы Пятой Всероссийской электронной научно-практической конференции. - Самара: Изд-во Самар. гос. акад. культуры и искусств, 2008. - С. 249 - 253.

Размещено на Allbest.ru