Метакультурный потенциал русской литературы в межкультурном диалоге России со странами Азиатско-Тихоокеанского региона

Размещено на http://www.allbest.ru/

Метакультурный потенциал русской литературы в межкультурном диалоге России со странами Азиатско-Тихоокеанского региона

Светлана Юрьевна Пчелкина

К. филос.н., доцент

Мы поставили задачу рассмотреть специфическое восприятие русской литературы в дальневосточных культурах Японии, Китая и Кореи на примере Ф. М. Достоевского и проанализировать его с позиции метакультурного подхода.

В истории межкультурных контактов России с культурами Китая, Японии и Кореи именно искусство было и остаётся наиболее активной сферой межкультурной коммуникации. В нашей статье мы попытаемся оценить вклад русской литературы в дело развития культурного сознания носителей китайской, японской и корейских культур. Отталкиваясь от исследований, немногочисленных в количественном отношении, но содержащих необходимые сведения, можно составить первичное представление о степени метакультурного влияния русской классической литературы на рефлексивное осмысление собственных культурных традиций в Японии, Корее и Китае.

Япония

Метакультурный взгляд на русскую литературу мы нашли в статье японского ученого Т. Кимуры «Басенное наследие и притчевый элемент в художественном мире Толстого и Достоевского». Из содержания статьи можно понять, что романы Толстого и Достоевского открыли для японской литературы новый взгляд на традиционные жанры японской литературы - притчу и басню. В статье рассматривается общее значение басни и специфика употребления басенных форм в системе романного повествования Толстого и Достоевского: «Басня теперь чаще встречается не как отдельный жанр, а как небольшая составная часть тех или иных романов или повестей. Хорошим примером этого, мне кажется, служит басня “Луковка” в романе Достоевского “Братья Карамазовы”». Кимура Т. Басенное наследие и притчевый элемент в художественном мире Толстого и Достоевского// Толстой или Достоевский? Философско-эстетические искания в культурах Востока и Запада: Материалы Международной конференции 3-6 сентября 2001. М., 2003. - С. 42-43. Т. Кимура указывает на слияние басенного жанра с его морально-притчевой структурой со сложно-контекстовой структурой романа. Внимание японского ученого к этим формальным особенностям литературы русских классиков обусловлено не только стремлением влить свежее вино в старые мехи японской басенной традиции. Т. Кимура описывает приёмы басенного изложения и объясняет их целесообразность с точки зрения художественного средства передачи смысла у Достоевского и Толстого. Несмотря на интересное в теоретическом плане изложение концепции, нас поразило другое. В отличие от простого изложения читательских впечатлений, которые, безусловно, представляют интерес, поскольку это впечатления со стороны представителей других культур о наших писателях, здесь налицо серьёзное научное исследование литературоведческого характера. Кимура исследует не содержательные стороны произведений Толстого и Достоевского, а формальные, что говорит о глубине проникновения в поэтику классической русской литературы и является признаком наличия японской школы достоевско- и толстово- ведения. Как известно формализм в области литературной критики возможен только при наличии традиции литературной критики, которая эволюционирует от простого текстового комментирования к структурной аналитике литературных форм. И действительно, японская формальная критика литературы, признаком которой является отвлеченный анализ текста, перенос внимания с содержания на форму опирается на традицию, сложившуюся благодаря развитию уже имевшейся в Японии литературной интерпретации. Как пишет автор статьи «Чтение как сотворчество: русские формалисты и Бахтин в Японии» Е. М. Дьяконова, японцам издавна была присуща особенность восприятия литературного текста через комментарии, которые сопровождали любое произведение: «Особенность восприятия японцами литературного текста, и “своего” и “чужого”, состоит в том, что они жаждут интерпретаций, объяснений, толкований, которыми непременно сопровождаются все произведения классического периода, будь то проза или стихи, причем подробное постраничное комментирование не только не отвлекает от чтения текста, но напротив, является необходимой, органичной частью литературного произведения». Дьяконова Е. М. Чтение как сотворчество: русские формалисты и Бахтин в Японии// Русская литература в зарубежных исследованиях 1980-х годов (Розанов, Хлебников, Ахматова, Мандельштам, Бахтин): Сборник обзоров. М., 1990. - С. 161. И далее, это стремление «окутывать литературные тексты аурой объяснений и интерпретаций» привело, по словам Дьяконовой, к появлению в Японии уже в конце XIX - начале ХХ в. «многочисленных школ, направлений, манифестов, трудов по теории литературы». Дьконова Е.М. Указ. соч. С. 162. В результате, как пишет Дьяконова, произошла модернизация японской художественной литературы и литературоведения: появились новые для японской словесности жанры (романы, повести, рассказы и стихотворные формы). Так одним из плодов встречного генезиса японской и русской литературы стала реформа традиционной японской басни - ракуго. Там же.

Знакомство с творчеством западноевропейских и русских писателей, критическое переосмысление формы и идейного содержания японских басен и творческое преломление традиций западной и японской литератур, позволили японскому писателю Акутагавы Рюноскэ создать неповторимый «стиль Акутагавы». Даже когда в поисках сюжетов он обращается к западной культуре, в его интерпретации они обретают черты японского сюжета. Но вместе с тем его короткие рассказы, так похожие на буддийские поучительные притчи содержат сложный смысл, понять который можно только на стыке различных культурных контекстов. Сюжет знаменитого рассказа Акутагавы «Паутинка» почти полностью совпадает с басней «Луковка», которую включил Ф. М. Достоевский в роман «Братья Карамазовы», но если у Достоевского рассказ имеет вполне христианский смысл, то Акутагава придал ему буддийскую окраску.

Как следует из статьи Т. Кимура, русская литература показала путь к созданию новой формы «морального произведения» через включение басенно-притчевых структур в композицию романа.

Феномен современной японской словесности является образцовым примером метакультурной практики, имеющей место там, где артефакты чужой культуры, встречаясь с традицией, как бы провоцируют на критическое осмысление своего через чужое, задавая творческий импульс традициям, которых и, держались, возможно, не в силу их особенного почитания, а по причине незнания, куда идти дальше. Если и можно говорить, что история становления новой национальной японской словесности связана с влиянием русской литературы, следует иметь в виду не только высокий уровень русской литературы, но и внутреннюю предрасположенность к её восприятию со стороны японцев. Признаком метакультурного отношения к воздействию русской литературы является осознавание самими японцами причин этой предрасположенности.

Статья другого японского автора К. Итокава в статье «Достоевский о помещичьей литературе Толстого и «Новая деревня» С. Мусякодзи» содержит объяснения причин японской чувствительности к русской литературе. Итокава К. Достоевский о помещичьей литературе Толстого и “Новая деревня” С. Мусякодзи // Толстой или Достоевский? Философско-эстетические искания в культурах Востока и Запада: Материалы Международной конференции 3-6 сентября 2001. М., 2003. - С. 50 - 58. Во-первых, в ней открывается интересный исторический факт влияния литературного таланта Толстого как на японскую литературу в виде образования целого литературного движения под названием «Берёза», символически отсылающим к России. Второй момент, который привлёк внимание - это информация о движении японского толстовства, в виде коммуны «Новая деревня» под руководством японского писателя Санэцу Мусякодзи. И третий момент - это критика дворянской эстетики, которая является по убеждению автора скрытым подтекстом самого Толстого. Любопытно, что для подкрепления своего убеждения Итокава прибегает к мнению Достоевского как авторитетному эксперту в вопросах «народной литературы». «Настоящая литература обязательно должна быть народной. С этой точки зрения, которой придерживается Достоевский, роман «Анна Каренина» не лишен существенных недостатков, несмотря на все свои небывалые достоинства. Он не представляет собой народную литературу, а является одним из самых типичных помещичьих произведений не только в России, но и во всем мире». Там же. С. 55.

К. Итокава, как нам видится, делает вполне метакультурные замечания, касающиеся актуальной для Японии начала XX века проблеме реформ традиционного феодально-помещичьего уклада. Из контекста статьи видно, что произведения Толстого и Достоевского давали толчок к осмыслению явлений, выходящих за пределы литературы. В зависимости от предпочтений в сторону Толстого или Достоевского обозначалась позиция японца в отношении к культурной революции, начатой реформами Мэйдзи. Толстой, в произведениях которого большое место занимали картины деревенского быта, описания отношений помещиков-землевладельцев с крестьянами, воспринимался в Японии как защитник аристократии и культурного консерватизма. Достоевский, выбиравший в качестве героев представителей так называемых «демократических слоев», живущих преимущественно в Санкт-Петербурге символизировался с тенденциями урбанизации и демократизации в Японии. Время распространения русской классической литературы совпало со временем разрушения самурайско-сёгунской структуры японского социума, и сознание японского читателя совпадало с сознанием героев Толстого и Достоевского видимо в большей степени, чем с сознанием персонажей западно-европейской литературы.

В отличие от европейской литературы, разделявшейся на развлекательную и просветительскую, русская литература была изначально серьёзной по смыслу и увлекательной по форме. В Японии традиционно литература делилась на аристократическую формально-утонченную и плебейскую описательно-притчевую. В русской литературе японцы оценили искусство соединения в пространстве одного произведения картин жизни, человеческих поступков, эмоциональных переживаний, религиозных размышлений, заключенных в рамки тонкой художественной формы.

Статья третьего японского ученого Т. Киносита «Восприятие Толстого и Достоевского в контексте развития литературно-философской мысли Японии (первая половина ХХ века)» также содержит черты метакультурного анализа восприятия русской литературы в Японии. Автор рассматривает это восприятие, деля его на два этапа - (первая половина ХХ века и вторая половина ХХ века). Критерием деления выступают герменевтическое усвоение литературных форм и философских идей Толстого и Достоевского. Существо различия автор видит в том, что на первом этапе Толстой пользовался большим авторитетом, и его творчество существенно влияло, как на японскую литературу, так и общее мировоззрение. Характеризуя это восприятие, Киносита говорит о том, что Толстой воспринимался в Японии «не столько как гениальный художник, но скорее, как великий моралист», Киносита Т. Восприятие Толстого и Достоевского в контексте развития литературно-философской мысли в Японии (первая половина ХХ века) //Толстой или Достоевский? Философско-эстетические искания в культурах Востока и Запада: Материалы Международной конференции 3-6 сентября 2001. М., 2003.- С. 102. в то время как Достоевский воспринимался «просто как писатель-гуманист, отстаивающий человечное отношение к социальным низам». Там же. С. 104. Эти позиции изменились после Второй мировой войны, когда новое поколение японских читателей и писателей стало особенно увлекаться именно Достоевским: «Писатели молодого поколения, опираясь на своё переживание войны, в ситуации лишения свободы при милитаризме, создали ряд замечательных произведений. При этом Достоевский подсказал им очень многое в подходе к человеку, в анализе его психологии, отображении глубин человеческой души». Там же. С. 108. И, по словам одного корейского толстоеведа Рехо Кима, «нигде, кроме России, произведения Толстого не переиздавались столько раз, и нигде вне России не писали о Толстом так много, как в Японии». Рехо Ким Толстой и Восток // Лев Толстой и литературы Востока. М., 2000. - С. 6. А, по словам другого японского русиста Кобаяси Хидэо, «Япония более одержима Достоевским». Цит. по Чинён К. Корейская литература 1920-х гг. сквозь призму спора о Толстом и Достоевском// Толстой или Достоевский? Философско-эстетические искания в культурах Востока и Запада... М., 2003. - С. 109.

Заряженная духом антиномического видения мира и человека, русская литература использовалась для рефлексии над японской культурой, что, видимо, соответствовало антиномичности духовной ситуации в Японии на протяжении всей первой половины ХХ века. Знаменательной фигурой японского осмысления Достоевского, считается Кобаяси Хидэо. Как пишет Киносита, принимая взгляды Достоевского, «Кобаяси обнажал и критиковал наивное, не социализированное “я” японских натуралистов, которые опираются только на узкое понимание “я” в кругу семейном или товарищеском», и видел «возможность рождения в современной японской литературе романа на принципе “индивидуальной личности”». Киносита К. Указ. соч. С. 107. Такого рода суждения вполне соответствуют пониманию, которое можно назвать метакультурным: в нем присутствует критика традиций японской литературы и видение пути, по которому она должна развиваться. Художественным образцом выступали произведения Достоевского, знакомство с которыми дало ключ к обновлению традиций японской литературы.

Корея

Информация о восприятии творчества Толстого и Достоевского в Корее на русском языке незначительна. Поэтому в качестве информационного источника мы представляем статью корейского ученого К. Чинёна «Корейская литература 1920-х гг. сквозь призму спора о Толстом и Достоевском». В статье помимо хронологической справки о фактическом знакомстве с русскими писателями, рассматривается общее для корейских читателей того времени понимание смысла их произведений, и рассказывается о корейских писателях, на творчестве которых повлияла русская литература. В начале статьи Чинён пишет, что Корея не может сравняться с японской одержимостью Толстым и Достоевским: «Нельзя сказать, чтобы Корея была одержима двумя русскими писателями до такой степени, как соседняя страна. Но всё-таки современная корейская литература была безусловно обязана».Чинён К. Указ. соч. С. 109. В дальнейшем корейский ученый продолжает сопоставлять корейское восприятие Толстого и Достоевского с японским, видя в них единство взглядов: «Принципы, согласно которым эти писатели были представлены корейским читателям на начальном этапе ознакомления с ними, чётко отличаются друг от друга. Для корейских читателей Толстой был главным образом мыслителем-моралистом и святым… По-другому был представлен Достоевский. Он воспринимался как писатель-гуманист, который сочувствовал бедным и оскорбленным людям». В отличие от Японии в Корее, по словам Чинёна, уже 20-х гг. стали противопоставлять Толстого и Достоевского, что можно было принять «как вызов тогдашнему безусловному авторитету Толстого». Чинён К. Указ. соч. С. 111. Тем самым можно отметить в качестве корейской специфики, что уже на начальном этапе распространения творчества Толстого и Достоевского восприятие их творчества было более сложным, дуалистическим, чем, по всей видимости, Чинён и отличает корейское восприятие литературы обоих писателей от японского. Напомним, что в приводимой выше статье японского ученого Т. Киносита, в первой половине ХХ века наиболее значим был авторитет Толстого, а во второй половине - Достоевского. По словам Чинёна, в отличие от Японии, вопрос о сущности литературы, вошёл в сознание корейских читателей «вместе с вопросом «Толстой или Достоевский». Там же.

Давая краткую аналитику творчества корейских писателей, таким как Ким Донин и Ёма Сансопа, которые последовали принципу «натурализма» русских писателей, Чинён делает очень интересные умозаключения. Он пишет, что, несмотря на одержимость следовать этому принципу, результат получался противоположный. Чинён это объясняет неправильной читательской установкой: «как мы читали Достоевского, как мы хотели или не умели понять его до конца». Там же. С. 114. Корейские читатели, по словам Чинёна, «сочувствовали тем проявлениям жизненной трагедии (нищета, боль, преступление), которые бросаются в глаза при первом, поверхностном, чтении романа Достоевского». Там же. Но такое поверхностное понимание не просто недостаточно с точки зрения полноты восприятия художественного замысла русского писателя, но, как отмечает Чёнин, вредно и даже опасно для сознания. Чёнин видит причину поверхностного восприятия отсутствием интереса корейской интеллигенции к метафизическим вопросам, без чего знакомство с романами Достоевского погружает в нигилизм.

Негативные проявления этого поверхностного понимания корейский ученый отмечает в творчестве корейских писателей, таких как Сон Ён. Его литературное произведение «Лягушка в лаборатории», которое было написано под влиянием «Записок из подполья» Достоевского Чёнин оценивает антиномично. С одной стороны, с этим произведением литературный мир Кореи обрёл, по словам Чёнина свой образ «индивидуального «я». Для Чёнина - это показатель появления в Корее того, что он называет «модернистской литературой», с присущей ей картинами индивидуальной чувствительности: «Герой Сон Ёна представляет собой тип слабовольной интеллигенции 1920-х гг., страдающей либо по неясной причине, либо из-за какого-то комплекса». Чинён К. Указ. соч. С. 116. С другой стороны, герой Сон Ёна только внешне похож на героя Достоевского. В отличие от последнего «в нём нет ни глубокого самоанализа, ни образованности, ни поисков абсолютных ценностей». Там же. С. 117.

Возможно, негативная оценка попыток корейских писателей следовать за Толстым и Достоевским имеет под собой основание. Не имея собственного опыта знакомства с указанными корейскими писателями, доверимся суждениям Чинёна. Но даже если, корейские писатели схватывают только внешний пласт смысла произведений русских писателей, уже то, что это ясно осознаётся современными корейскими критиками, свидетельствует об изменениях этого понимания в сторону его совершенствования и утончения. Это видение сам Чинён характеризует как «интерес к метафизической абсолютности», который ещё пока явно не проступает в корейской литературе, но, как пишет Чинён, «там, где в корейской литературе ХХ века появляется серьёзное метафизическое рассуждение, нетрудно увидеть призрак Достоевского». Чинён К. Указ. соч. С. 118.

Китай

В отечественном журнале «Вопросы литературы» за 1959 год была опубликована статья Фэн Цаэн-И «Достоевский в Китае», которую можно обнаружить в Интернете. В ней прослежен длительный процесс освоения произведений Достоевского, который, по словам автора, «шёл от общих высказываний о Достоевском к конкретному изучению его произведений, от однобокой оценки его творчества к более всестороннему и верному пониманию Достоевского как писателя великого и сложного». Фэн Цаэн-И Достоевский в Китае // Вопросы литературы. М., 1959. - С. 238. Обзор критических высказываний со стороны китайских исследователей, таких как Чжэн Чжэн-до, Вэй Цун-ву, Цюй Цю-бо, которые приводятся в статье Фэна Цаэн-И, показывает, что сложный контекст смысловых хитросплетений романов Достоевского был понят в Китае достаточно быстро и точно. В их исследованиях отмечались психологические, политические философские особенности художественного стиля Достоевского. Но возможно наиболее ярким местом в статье является высказывание Цюй Цюй-бо, показавшееся нам вполне метакультурным: «Достоевский и Толстой в равной мере велики. Они, открывшие чудную страницу в истории мировой литературы, не могут принадлежать одной России». Там же. С. 239.

Но после представления корейского и японского восприятия Толстого и Достоевского, возникает вопрос: есть ли особая специфическая черта восприятия творчества русских писателей со стороны китайских читателей? Мы нашли ответ на этот вопрос в статье китайского исследователя Лю Вэньфэя «Перевод и изучение русской литературы в Китае». Вот как характеризует автор китайский подход к изучению русской литературы: «В Китае, согласно официальной трактовке, литература является частью надстройки и “оружием” идеологии. Компартия и правительство социалистического Китая всегда стремятся, чтобы литература служила их целям. Мао Цзэдун сказал: “Октябрь своими пушечными выстрелами послал нам марксизм-ленинизм”. С того же времени китайские коммунисты начали учиться у “старшего брата” всему, что было им нужно для борьбы и победы. С одной стороны, они считали, что русская литература является отражением советской жизни и ее надо использовать как “учебник жизни”; с другой стороны, они учитывали, какое место занимает литература в советском обществе. Под воздействием и того и другого аспектов изучение русской литературы в Китае имеет явную тенденцию к политизации». Лю Фэньвэй Перевод и изучение русской литературы в Китае. Интернет ресурс: http://magazines.russ.ru/

Значение русской литературы для новой китайской культуры было чрезвычайно велико. Из статьи Лю Фэньвэя можно сделать заключение об особой роли, которую сыграла русская литература в цивилизационных сдвигах китайской культуры. Лю Фэньвэй пишет об общественном движении китайской интеллигенции (1919) - «Движении 4 мая» - целью которого было культурное освоение достижений европейской культуры, и первым, что стало объектом изучения и принятия были, по словам Лю Фэньвэя, «идеи французских просветителей, теория немецкого марксизма и русская литература». Основоположники новой китайской культуры были одновременно основоположниками новой китайской литературы, и они же выступали в качестве переводчиков русской литературы: «”Движение 4 мая” (оно и называется “движением новой литературы”), и её развитие тесно связано с развитием перевода русской литературы в Китае». Там же.

О творческом освоении в Китае русской литературы писали не только китайские исследователи. Поиски соответствующих сведений привели нас к открытию интересного источника. Мы имеем в виду книгу советского китаеведа Марка Евсеевича Шнейдера «Русская классика в Китае», где представлены сведения о переводах, оценках и творческом освоении наследия русской классической литературы китайскими читателями, учеными и писателями. Изданная ещё в 1977 году эта книга, на наш взгляд, остаётся единственной в своём роде как по объему анализа и, так по академическому уровню исследования. На её основе русский читатель, не владеющий китайским языком, может получить некоторое представление о китайском восприятии русской классической литературы, во всяком случае, о том восприятии, которое было присуще китайскому читателю первой половины ХХ века. Мы не ставили задачу полного пересказа, и ограничились тем сведениями, которые на наш взгляд наиболее ярко передают «китайский» взгляд на русскую литературу, и, частности, на Достоевского (сведений о Толстом в книге Шнейдера нет). Так М. Е. Шнейдер делит процесс приобщения китайской культуры к творчеству Достоевского на четыре этапа, они отмечаются с учетом, как социальных перемен, так и внутренних тенденций развития китайской литературы. Шнейдер М. Е. Русская классика в Китае: переводы, оценки, творческое освоение. М., 1977. - С. 64 - 65.

Среди тех, кто был переводчиком, популяризатором русской литературы и писателем «новой китайской литературы» был Лу Синь - классик китайской литературы ХХ века. В его знаменитой книге «Записки сумасшедшего» проступает тяжёлый, жесткий гуманизм русской школы «реализма»: «Нет больше сил думать. Только сегодня я понял, что живу в мире, где на протяжении четырех тысяч лет едят людей; когда умерла сестренка, старший брат как раз вел хозяйство, и кто знает, не накормил ли он нас тайком ее мясом. Может быть, и я по неведению съел несколько кусочков мяса сестренки, а теперь очередь дошла до меня самого… Я, у которого за спиной четыре тысячи лет людоедства, только сейчас понял, как трудно встретить настоящего человека. Может, есть еще дети, не евшие людей? Спасите детей!» Что стоит за этими словами? На наш взгляд - стремление освободить индивидуальное сознание от фонового согласия, которое на протяжении многих поколений довлело над сознанием китайцев в виде великой конфуцианской концепции, что индивидуальная человеческая жизнь это ничто перед Поднебесной. Сила этого фона настолько велика, что действует на сознание других культур в качестве образца для подражания. В основе китайского фонового согласия лежит установка, что китайцу совершенно чужды индивидуализм, стремление выделиться, иметь сферу личной автономии. В произведениях Лу Синя вышли на поверхность, страшные последствия подавления индивидуальности. Сфера китайской повседневности абсолютно лишена пафоса коллективизма, она пропитана ненавистью или по тем, что у Лу Синя называется “людоедством”, которое является подсознательным выражением протеста против подневольной роли жертвы индивидуальностью во имя бога по имени Поднебесная. Лу Синь настолько остро переживает усталость от этой подавленности и ненависти, что не в состоянии простить мучений, даже Достоевскому, которым он по праву автора мог подвергать своих вымышленных героев.

Шнейдер выделяет среди критиков и комментаторов творчества Достоевского именно Лу Синя, по причине того, что «именно Лу Синь… проявил большую, чем кто-либо иной в Китае, самостоятельность и критичность в оценке Достоевского. … можно считать, что с Лу Синя начался тот новый этап в освоении русского художника в китайском литературоведении, когда на смену переводам работ зарубежных авторов, их изложению или обильному цитированию постепенно стали приходить самостоятельные суждения и оценки». Шнейдер М.Е. Указ. соч. С. 77. На наш взгляд, самостоятельность критической позиции Лу Синя к произведениям Достоевского можно характеризовать как метакультурное отношение, поскольку в нем содержатся три необходимых момента сопутствующей рефлексии: акт референции к русскому культурному контексту, из которого исходят произведения Достоевского, акт референции к личному мировоззрению субъекта рефлексии (личному видению Лу Синя) и акт референции к своей способности понимать идеи, возникшие на почве чужой культуры.

Как отмечает Шнейдер, Лу Синю было свойственно двоякое отношение к Достоевскому: «С одной стороны, преклонение перед художественным мастерством писателя-реалиста, а с другой - категорическое неприятие его доходящей до беспощадности жестокости при изображении человеческих судеб, страданий людей». Шнейдер М.Е. Указ. соч. С. 77. Шнейдер приводит соответствующие высказывания Лу Синя: «часто хотелось отложить в сторону книги Достоевского, чтобы вообще не видеть их». Цит. по Шнейдер М.Е. Указ..соч. С. 78. По словам Шнейдера, Лу Синь видел «инквизиторскую жестокость», в том, каким немыслимым испытаниям подвергал Достоевский своих героев, чтобы, по словам китайского писателя, «добиться под пытками той подлинной чистоты, которая скрыта под злом». Там же С.

Как сказал китайский ученый Лю Вэньфэй: «Люди читают и изучают иностранную литературу не только из любопытства или для развлечения, но и для того, чтобы глубже понимать свое общество и свою жизнь, чтобы развивать или обогащать свою литературу и культуру. Поэтому изучение иностранной литературы в любой стране обязательно имеет специфический характер».

Рефлексивный взгляд японских, корейских и китайских исследователей на творчество классика русской литературы Ф. М. Достоевского объединяет не только идейное содержание высказываний, но и специфическая теоретическая установка. Ядром этой установки является стремление осмыслить феномен чужой культуры с позиции «рефлексивности, инаковости и этичности», Ячин С. Е. Метакультурные основания межкультурного диалога// Россия в метакультурном диалоге со странами АТР: сб. науч. ст. Владивосток, 2009. - С. 23. что характерно именно для метакультурного подхода в научном анализе культурных заимствований. Достижением и национальным достоянием именно русской культуры является то, что именно в русской культуре литература выступает в качестве «совести» культуры, образцовым примером которой является литература Ф. М. Достоевского. Если сравнивать степень метакультурного отношения китайской, корейской и японской культур к русской классической литературе в частности к творчеству Ф. М. Достоевского то, сравнивать следует по двум параметрам: по опыту осмысления собственной культуры и по опыту создания новых произведений (развитие традиции благодаря восприятию чужого культурного артефакта). В отношении всех трех культур можно сказать следующее: знакомство с русской классической литературой (на примере произведений Ф. М. Достоевского), безусловно, вызвало движение в сторону осмысления оснований китайской, японской и корейских культур со стороны их носителей. И наиболее очевидными признаками этого движения можно считать как критические размышления писателей и литературных критиков, так и появление «новых» литератур, конституированных не традицией, а заимствованием и творческим развитием достижений русской классической литературы.

Литература

1. Дьяконова Е. М. Чтение как сотворчество: русские формалисты и Бахтин в Японии// Русская литература в зарубежных исследованиях 1980-х годов (Розанов, Хлебников, Ахматова, Мандельштам, Бахтин): Сборник обзоров. М., 1990.

2. Итокава К. Достоевский о помещичьей литературе Толстого и “Новая деревня” С. Мусякодзи // Толстой или Достоевский? Философско-эстетические искания в культурах Востока и Запада: Материалы Международной конференции 3-6 сентября 2001. М., 2003.

3. Кимура Т. Басенное наследие и притчевый элемент в художественном мире Толстого и Достоевского// Толстой или Достоевский? Философско-эстетические искания в культурах Востока и Запада: Материалы Международной конференции 3-6 сентября 2001. М., 2003.

4. Киносита Т. Восприятие Толстого и Достоевского в контексте развития литературно-философской мысли в Японии (первая половина ХХ века) //Толстой или Достоевский? Философско-эстетические искания в культурах Востока и Запада: Материалы Международной конференции 3-6 сентября 2001. М., 2003.

5. Лю Фэньвэй Перевод и изучение русской литературы в Китае. Интернет ресурс: http://magazines.russ.ru/

6. Рехо Ким Толстой и Восток // Лев Толстой и литературы Востока. М., 2000.

7. Чинён К. Корейская литература 1920-х гг. сквозь призму спора о Толстом и Достоевском// Толстой или Достоевский? Философско-эстетические искания в культурах Востока и Запада... М., 2003.

8. Фэн Цаэн-И Достоевский в Китае // Вопросы литературы. М., 1959.

9. Шнейдер М. Е. Русская классика в Китае: переводы, оценки, творческое освоение. М., 1977.

10. Ячин С. Е. Метакультурные основания межкультурного диалога// Россия в метакультурном диалоге со странами АТР: сб. науч. ст. Владивосток, 2009.

Аннотация

русский литературы культура достоевский

Содержанием статьи является рассмотрение метакультурного эффекта, произведённого русской классической литературой на самосознание китайской, японской и корейской культур. Рассмотрены исследования японских, корейских и китайских ученых, в которых содержится анализ культурного влияния русской литературы, в особенности творчества Ф. М. Достоевского. Знакомство с его произведениями в разной степени стало толчком к переосмыслению духовных ценностей культур Японии, Китая и Кореи.

Ключевые слова: Мета-культура, рефлексивное осмысление, русская литература, Ф.М. Достоевский, корейское восприятие, японское восприятие, китайское восприятие.

Annotation

The main task of the issue is to show as metha-cultural effects had been made by Russian classical literature to self-awarenesses of Korean, Japanese and Chinas cultures. There are considerations of researches of some sciences who have analyzed what kind of influences had been made by Russian and F. M. Dostoevsky literature in particular. By knowledge to his works Japanese, Chinas and Korean started to criticize spiritual values of their own cultures.

Clue words: Metha-cultural, reflection, awareness, Russian literature, F. M. Dostoevsky, Korean assumption, Japanese assumption, Chinas assumption.

Размещено на Allbest.ru