Мотив елового венка в романе А. Белого "Серебряный голубь"

Размещено на http://www.allbest.ru/

Мотив елового венка в романе А. Белого «Серебряный голубь»

Н.В. Мокина

Еловый венок -- одна из знаковых деталей в романе «Серебряный голубь», маркирующая переломный момент в духовных исканиях главного героя Петра Дарьяльского, и ключевой ее смысл может быть понят только в контексте замысла романа в целом, его многоуровневой структуры, идеи образа Дарьяльского и его источников, мифологических, евангельских, исторических.

Автор постоянно подчеркивает значительность своего героя, называя Дарьяльского, студента и писателя, «гигантом», «великой и сильной душой» Белый А. Собр. соч. Серебряный голубь. Рассказы / Под общ. ред. В.М. Пискунова. М., 1995. С. 130. Далее ссылки на это издание в тексте с указанием страницы., «богатырем» (С. 93, 96, 227) или сравнивая его с «красным апостолом» (С. 98). В романе есть и другие указания на масштабность личности героя. Это, прежде всего, упоминание о некоей таинственной миссии, которую призван осуществить герой, причем о миссии Дарьяльского автор пишет как о судьбоносной не только для него самого, но и для России. Дарьяльский, по словам А. Белого, самого себя «считал будущностью народа», «святынь некой оградой», он «к народной земле» и «к молитвам народа о земле припал», оттого что «слабые будущего семена как-то в нем еще дрябло прозябли» (С. 83). Он знал, что «в народе новые народились души, что плоды налились и пора смоковницу отряхнуть», что «там, в гуще, вдали и все-таки на глазах, строилась, собиралась Русь, чтоб разразиться громкими громами» (С. 83).

Это описание духовных устремлений Дарьяльского, в котором не случайно акцентируются евангельские мотивы семени и смоковницы Как уже отметил В.М. Пискунов, здесь содержится аллюзия на слова Иисуса Христа, возвестившего о сроке Второго Пришествия: «От смоковницы возьмите подобие: когда ветви ее становятся уже мягки и пускают листья, то знаете, что близко лето» (Матф. 24:32). См. комментарии к роману А. Белого «Серебряный голубь» в указанном издании. С. 318., а также имя героя -- Петр Исследователи называют разные источники имени героя, усматривая здесь аллюзию на Петра Первого (Долгополов Л.К. Андрей Белый и его роман «Петербург». Л., 1988. С. 190) или отмечая «гоголевские» коннотации имени: имя Петр носят герои «Страшной мести» и «Вечера накануне Ивана Купала» (Паперный В.М. Андрей Белый и Гоголь. Статья 2 // Учен. зап. Тартуского университета. Вып. 620. Труды по рус. и слав. филологии. Тарту, 1983. С. 88). А. Эткинд и В.М. Топоров весьма осторожно указали на евангельские коннотации имени героя (См.: Эткинд А. Хлыст (Секты, литература и революция). М., 1998. С.425; Топоров В.Н. «Куст» и «Серебряный голубь»: к связи текстов и о предполагаемой «внелитературной» основе их // Москва и «Москва» Андрея Белого. М., 1999. С. 305)., его сравнение с «красным апостолом», приуроченность начала его «странного приключения» к дню Св. Духа, указание автора на магическую силу поэтического слова Дарьяльского Стихи Дарьяльского, утверждает А. Белый, заклинали «непонятным заклятьем» «тьму», сковывали «бури, битвы, восторги» (Белый А. Указ. соч. С. 84). позволяют понять, что смысл таинственной миссии героя -- в осуществлении революции духа Как позднее напишет А. Белый, ожидание этого события -- одно из главных переживаний «соловьевцев», позволяющее им сравнивать свою эпоху с первохристианской. (Белый А. Собр. соч. Воспоминания о Блоке. М., 1995. С. 22)..

Однако высокая миссия Дарьяльским не была исполнена. Под влиянием колдовских чар тайного главы сектантов Кудеярова, наделенного явными приметами Симона Волхва или даже Антихриста, герой в день Св. Духа разрывает все связи с прошлой жизнью, невестой Катей и уходит «на восток, в мрак, в беспутство» (С.103), в село Целебеево, где сближается с сектантами-«голубями» и их духиней Матреной, становится участником сектантских радений, призванных, как верят «голуби», установить новое царство, где «широко и вольготно» заживет «под голубыми под воздухами народ» (С. 60-61). Поняв, что сектантские радения -- «ужас, петля и яма», что «не Русь, а какая-то темная бездна востока прёт на Русь из этих радением истонченных тел» (С.188), Дарьяльский уезжает из Целебеева, но «голуби» настигают и убивают его.

Акцентирование «восточного» месторасположения села Целебеева, где переживает «страсти» герой, и сделанное автором в предисловии к роману признание, что «Серебряный голубь» -- первая часть трилогии «Восток или Запад» (С. 16), уточняют понимание трагедии героя: деятельность сектантов, как и вспышки бунтов в российской провинции, и русско-японская война -- все это проявление «наваждения над Россией», следствие «оккультного влияния, идущего от врагов России с Востока» Там же. С. 363. и разрушающего надежды на преображение мира.

Позднее в воспоминаниях А. Белый напишет, что в конце 1900-х гг. он надеялся, что восточному оккультному влиянию будут противостоять «культурные силы России» во главе с тем, кого он назвал «Некто» и представлял «подобным Петру» Там же. С. 339., то есть Петру Первому. Возможно, Петр Дарьяльский и был задуман как тот самый «Некто», кто призван был создать «религиозно-моральный фронт» и защитить Россию от восточного оккультного влияния, от сил, «Россию ненавидящих», но сам оказался их главной жертвой.

В свете такого истолкования особенный смысл обретают каждый «жест» героя, сопутствующие ему «священные цвета», каждая деталь, в том числе и еловый венок Исследователи по-разному истолковывают эту деталь. Так, А. Эткинд рассматривает ее в контексте отмеченного им орнитологического кода: Дарьяльский, по его словам, «одевается петухом». Образ петуха в романе, считает А. Эткинд, -- аллюзия на пушкинскую «Сказку о золотом петушке» и знак востока, угроза государству (Эткинд А. Указ. раб. С. 26-427). Более точной представляется интерпретация В.М. Пискунова, который писал, что венок одновременно напоминает виноградную лозу Диониса и терновый венец Христа, указывая на будущую судьбу Дарьяльского (Пискунов В.М. Наваждение над Россией // Белый А. Собр. соч. Серебряный голубь. С. 11). Но и это объяснение нуждается в уточнении.. Герой надевает венок после нескольких дней жизни в Целебееве, в тот момент, когда признается себе, что лучше не вспоминать об оставленной в Гуголеве невесте -- Кате и что «прошлое умерло». И «вдруг», подчеркивает автор, Дарьяльскому «захотелось еловую сорвать ветвь, завязать концы да надеть на себя вместо шапки <…>». «Увенчанный этим зеленым колючим венцом, с вставшим лапчатым рогом над лбом», Дарьяльский, пишет А. Белый, имел «дикий, гордый и себе самому чуждый вид <…>» (С.116). В этот же момент герой и встречается около пятисотлетнего дуба с Матреной, а потом, ночью, в дупле этого же дуба, выслушав рассказы о голубевском «рае» нищего сектанта Абрама, он переходит в «согласие голубя». Причем, и это весьма важная деталь, еловый венок на голове Дарьяльского напоминает оленьи рога, а тень героя в рогатом венке «расплясывается», как «какой-то адский крылатый житель, чтоб собой задушить человека, огражденного кругом огня» (С. 119).

Венок упоминается в романе еще дважды как доминирующая внешняя примета героя. Так, «в рогатом на голове еловом венке» Дарьяльский ночью бражничает с «лихого мира пришельцами, давно исчезнувшими из села, давно сгнившими на целебеевском погосте, а теперь вставшими из могил, чтобы палить села и богохульствовать <…>» (С. 120). Затем «рогатый венок» «красного барина» Дарьяльского, который «загулял» «перед всем светом», называется уже «еловыми прутьями» (С. 121).

Нельзя не заметить, что в описании Дарьяльского в венке каждый раз появляются новые знаковые акценты, указывающие на суть происходящих с героем духовных перемен. В первом описании, напомним, акцентируется «дикость» и «чуждость» самому Дарьяльскому его нового «вида», во втором -- появляется сравнение с оленьими рогами и с адским жителем. В последующих описаниях демонизм героя еще более очевиден и дополняется мотивом бражничества «красного барина» с мертвыми. Однако называние ветвей «прутьями» имплицитно представляет венок терновым венцом.

Смысл этих нюансов может быть понят, если обратиться к источникам мотива. Один из источников (впрочем, мало что объясняющий) назван самим писателем -- это реалии жизни Сергея Соловьева, одного из прототипов Дарьяльского. В «Воспоминаниях о Блоке» А. Белый рассказывает, как Сергей Соловьев, летом 1906 г. «вынашивающий программу слиянья с народом», «внушил себе мысль, что он должен жениться на крестьянке», надел красную рубаху и повязал еловую ветвь как венок Белый А. Собр. Соч. Воспоминания о Блоке… С. 241..

Но источником этого жеста могут быть и реалии петербургской жизни, о которых также рассказывал сам Белый в «Воспоминаниях о Блоке» (но безотносительно к роману): в частности, речь шла об идее Вяч. Иванова возродить мистерии -- дионисийские таинства и их атрибуты, в том числе и «пурпурные цвета для одежд» и «зелененькие «бакхи», что и было реализовано на «средах» в знаменитой «башне» Там же. С. 204..

«Бакхи» (или «вакхи») -- это и есть венок из зеленой ели, «особый символ и атрибут» религии Диониса» Иванов Вяч. Религия Диониса. Ее происхождение и влияние // Вопросы жизни. 1905. № 7. С. 123.. Сам ритуал -- возложение венка -- Вяч. Иванов объяснял происхождением религии Диониса из погребальных культов: венок означал обожествление мертвого, и тот же смысл этот ритуал сохранял в мистериях Там же., назначение которых было в проведении неофита через испытания, пережитые богом, с целью очищения и обретения им высшего знания. Таким образом, «вакх», надетый Дарьяльским, означает приобщение его к дионисийским таинствам, прохождение им «пути к посвящению», повторение «страстей» языческого бога, завершающихся мучительной смертью для нового возрождения и обретения высшего знания О романе «Серебряный голубь» как мистерии уже писали исследователи романа. См.: Пискунов В.М. Указ соч. С. 7 и мн. др..

Однако для понимания смысла «жеста» Дарьяльского важно учитывать и саму суть «духа Диониса», религии Диониса. По утверждению Вяч. Иванова, «дионисийское начало, антиномичное по своей природе, может быть многообразно описываемо и формально определяемо <…>» Иванов Вяч. По звездам. Борозды и межи / Вступ. статья В.В. Сапова. М., 2007. С. 31.. Не касаясь всех проявлений этого начала, подробно исследуемых Вяч. Ивановым, остановимся только на тех его аспектах, которые актуализируются в романе.

В статье 1905 г. «Символика эстетических начал», посвященной А. Белому, Вяч. Иванов пишет о Дионисе -- «боге нисхождения, как разрыва». Его область -- такое начало «эстетического волнения», как демоническое, хаотическое. «Ужас нисхождения в хаотическое, -- утверждал Вяч. Иванов, -- зовет нас могущественнейшим из зовов, повелительнейшим из внушений: он зовет нас -- потерять самих себя» Там же. С. 44, 45.. Еще более отчетливо мысль о Дионисе как «убийце, или разрывателе душ» была выражена в другой работе. «Терзая плоть жертвуемых, -- писал Вяч. Иванов, -- Дионис растерзывает их духовное тело, их психею. Поистине, дионисизм есть растерзание индивидуума, разлучение я с собою самим» Иванов Вяч. Эллинская религия страдающего бога // Новый путь. 1904. № 5. С. 31.. Возможно, здесь и следует искать объяснение такой приметы Дарьяльского в венке, как подчеркивание чуждости ему самому его собственного вида: венок -- знак власти Диониса и утраты героем самого себя. Не случайно одно из доминирующих переживаний героя -- мысль об утрате души или смерти половины души.

В исследованиях Вяч. Иванова можно найти объяснение и других сопутствующих Дарьяльскому в еловом венке примет (его испачканного сажей лица, сравнения венка с оленьими рогами) или выбора дупла дуба как места, где и происходят знаковые для героя события (его переход в «согласие голубя» или встречи с Матреной) Пребывание в дупле -- аллюзия на пребывание в колодце, в ковчеге, осмысляемое Вяч. Ивановым как опознавательная примета дионисийских мифов.. Все эти приметы имплицитно указывают на прохождение героем испытаний дионисийских героев, содержат аллюзию на погребальные ритуалы, послужившие основой дионисийских культов Как утверждал в своих исследованиях Вяч. Иванов, в основу культа Диониса была положена двойственная идея: «тризна» и «половой оргиазм» - «два противоположных полюса единого экстаза» (Иванов Вяч. Религия Диониса. Ее происхождение и влияние // Вопросы жизни. 1905. № 6. С. 185). Характерно, что А. Белый как доминанту «духа Диониса» подчеркивал идею «полового оргиазма»: в одной из статей он пишет о Дионисе, возглавляющем «культ Фаллуса» (Белый А. Символизм как миропонимание / Сост., вступ. статья Л.А. Сугай. М., 1994. С.152). и составившие важнейший этап Элевзинских мистерий. Покрывание гипсом, сажей или краской лица должно было представлять неофита как «воображаемого мертвеца» и в то же время напоминать о титанах, которые приблизились к Дионису под гипсовыми масками Иванов Вяч. Религия Диониса. Ее происхождение и влияние // Вопросы жизни. 1905. № 6. С. 202-203; № 7. С. 123..

Аллюзию на Элевзинские мистерии, на прохождение Дарьяльским «пути к посвящению» представляет и такая деталь, как сравнение венка с оленьими рогами. В оленьих масках представали мисты -- жрецы во время Элевзинских мистерий, когда неофит повторял «страсти» Диониса, проходил через испытания искушениями, через стадии преследования и смерти.

Однако в этом же эпизоде Дарьяльский напоминает и адского жителя, а во всех последующих эпизодах его демонизм еще более акцентируется. Возможное объяснение демонических мотивов, сопутствующих Дарьяльскому, можно найти не столько в указании Вяч. Иванова на демонический характер «дионисийского начала», сколько в статьях самого А. Белого, где он дает свою версию трагедий русских писателей (или излагает свои мифы о писателях, прежде всего, миф о Гоголе, чья гибель объясняется несостоявшимся «посвящением» или ошибками на «пути к посвящению»). Как представляется, Дарьяльский повторяет именно ошибки Гоголя: «искал он руководителя вовсе не там, где следовало», и, кроме того, имея видение, Лик, «себя не преобразил для того, чтобы безнаказанно видеть Лик» Белый А. Символизм как миропонимание / Сост., вступ. ст. и прим. Л.А. Сугай. М., 1994. С. 366-367.. Характерно, что, описывая следствия этих ошибок Гоголя, А. Белый далее использует демонические образы, доминирующие не только в повестях Гоголя, но и в его собственном романе, там, где речь идет о духовном нисхождении Дарьяльского: блеск преображения для Гоголя, по словам А. Белого, стал «волчьей шерстью», а душа -- «Ведьмой» Там же. С. 367.. Отметим, что Дарьяльский в Целебееве напоминает волка (С. 130), а ведьмой прозревшему герою кажется Матрена (С. 188).

Итак, еловый венок Дарьяльского маркирует одержание героя «духом Диониса», «богом оргиазма и тризны», но одновременно представляет «страсти» героя: искушения, рабство (а именно так можно истолковать службу Дарьяльского у Кудеярова), преследование -- и как нисхождение, знак одержания демоническими силами, что становится следствием ошибок героя на «пути к посвящению».

Однако Белый не случайно утверждал, что венок миста всегда оказывается и терновым венцом Там же. С. 127.. Еловые прутья венка Дарьяльского, действительно, напоминают и терновый венец, но не Христа, а лирического героя А. Блока, увенчанного «колючим венцом» за измену идеалу («Ты был осыпан звездным цветом…», 1906). Можно предположить, что еловый венок Дарьяльского содержит и аллюзию на это стихотворение Блока (как известно, также ставшего одним из прототипов Дарьяльского О роли блоковских мотивов в романе см.: Топоров В.Н. О «блоковском» слое в романе Андрея Белого «Серебряный голубь» // Москва и «Москва» А. Белого. М., 1999.).

Лирический сюжет стихотворения А. Блока (история измены героя-поэта своему высокому небесному идеалу) представляет явную параллель пути героя романа «Серебряный голубь». Измена блоковского героя небесно-идеальной героине и выбор иного «кумира» осмысляются как нравственное падение: он становится «падшим ангелом». Знак, маркирующий душевное нисхождение героя, -- превращение «звездного цвета» -- дара идеальной героини -- в «колючий венец». «Звездный цвет» был, однако, не просто даром, но и источником высоких переживаний, создававших своего рода нимб вокруг героя (ибо «восторг» и «горе» были сплетены над поэтом). Служение идеалу открыло герою-поэту небо, он услышал «пламенный хорал», но «очарованье доцвело», и ставший «падшим ангелом» герой подчиняется соблазну, «двойным» чертам другого кумира. Новым атрибутом героя становится «колючий венец», символизирующий и уход на «запретный путь», и неизбежные страдания героя, но и память о преданном Божестве, ибо называние героя «падшим ангелом», мотивы забытой молитвы представляют прежнюю избранницу героя именно как Божество: «Склоняясь на цвет полуувядший, / Стремиться не устанешь ты, /Но заглядишься, ангел падший, / В двойные, нежные черты. // И, может быть, в бреду ползучем, / Межу не в силах обойти, / Ты увенчаешься колючим / Венцом запретного пути. // Так, -- не забудь в венце из терний, / Кому молился в первый раз, / Когда обманет свет вечерний / Расширенных и светлых глаз» Блок А.А. Собр. соч.: В 8 т. М.; Л., 1961-1963. Т. 2. С. 100..

Эту же многозначность, как представляется, сохраняет и описание колючего венка из «еловых прутьев» во время ночных бражничеств героя в романе А. Белого. Это уже не столько «вакх» -- божественный атрибут дионисийских таинств, сколько знак демонизма героя, совершившего явные ошибки на «пути к посвящению». Но одновременно еловые прутья становятся все более похожими на терновый венец, символизирующий неизбежность расплаты за уход на «запретный путь» и предвещающий страдания и смерть героя.

герой венок дионис

Размещено на Allbest.ru