"Мой зов - дальний путь". Марина Цветаева и поздний Рильке

Размещено на http://www.allbest.ru

Размещено на http://www.allbest.ru

Рильке не есть ни заказ, ни показ нашего времени, - он его противовес.

Выше приведённая цитата (в переводе Яна Забраны) взята из эссе Марины Цветаевой «Поэт и время» (Basmk a cas), которое было опубликовано в первых трёх номерах ежемесячника русских эмигрантов в Праге Воля России. Райнер Мария Рильке (1875-1926) принадлежит - вместе с немецкими романтиками и Генрихом Гейне - к пишущим на немецком языке авторам, которые были очень близки русской поэтессе.

Для русской культуры нового времени немецкая литература имеет большое значение. Кроме того, в XIX веке в среде русской интеллигенции пользуется большой популярностью немецкая философия. Тексты Артура Шопенгауера и Фридриха Ницше сыграли существенную роль в процессе формирования нового философского и художественного мышления не только в западной и центральной Европе, но и в России. Так, например, сочинение Шопенгауера Die Welt als Wille und Vorstellung I, II (1819, 1843, «Мир как воля и представление», на русском в 1881г. в пер. А. Фетова) заинтересовало русских авторов прежде всего тем, что ставит под сомнение законы причинности. Толкование музыки вдохновляло русских символистов, которые печатали свои сочинения в журнале Золотое руно. Фридрих Ницше воодушевлял произведения представителей символизма и авангарда своим сильно метафорическим текстом Also sprach Zarathustra (1883-1889, «Так говорил Заратустра»), который в переводе на русский язык был издан в 1998.

Составной частью контекста русского модерна были произведения немецких романтиков. Немецкий романтизм был опосредствован французской литературой, в которой он сыграл большую роль. На протяжении длительного времени имели большое значение не только для западноевропейских и среднеевропейских литератур, но и для русской литературы художественные произведения Веймарского классицизма.

В то время как в русских интеллектуальных и художественных кругах рецепция немецкой культуры могла проходить беспрепятственно, в обратном направлении ситуация была гораздо сложнее. К числу немногих писателей, которые, знакомясь глубже с русской культурой, старались сопоставлять традиционные западные представления о России, о русском человеке и его душе с собственным опытом, принадлежит как раз и Райнер Мария Рильке.

Высказывания Рильке о России встречаются во всех жанрах его художественного и публицистического творчества. Их находим не только в стихах, прозах, эссе, но также и в дневниках и письмах. Е. Гребер сформулировала интересную точку зрения насчёт того, что картину России Рильке можно понимать как специфический вариант мифа о «русской душе» - вариант, которому свойственно подобие славянофильским концепциям России, крайность которых представлена пониманием «русского» как «общечеловеческого». В картине России Рильке Е. Гребер находит яркие черты синкретизма и мультикультурного наслаивания; эту картину создают с одной стороны немецкие клише, с другой русские сведения (также потерпевшие влияние стереотипов), опосредованных большей частью подругой Лу Андреа-Саломэ. Лу Андреа-Саломэ происходила из петербургской семьи прибалтийских немцев с французским культурным семейным тылом. Рильке побывал с Лу (и её мужем профессором Андреасом) у ее петербургских родственников, откуда они выезжали в Москву. На Страстную пятницу они впервые посетили Льва Толстого в Ясной Поляне. В Москве они отпраздновали Пасху, что произвело на Рильке сильное впечатление. Во время второй поездки в Россию Рильке и Лу снова встретились со Львом Толстым в Ясной Поляне, а в Москве - с художником Леонидом Пастернаком (на встрече присутствовал и его сын, будущий поэт Борис Пастернак, великий почитатель Рильке).

Хотя изображение России как здорового и священного мира, создающего контраст современной западной цивилизации, в размышлениях Рильке постепенно ослабевает, оно никогда не исчезает совсем. Вопреки определённой склонности идеализировать всё русское, Рильке извлек из исследований русской культуры для себя многое - например, архаические приёмы русских иконописцев при изображении пространства. С точки зрения эстетики это касается в первую очередь принципов мультиперспективности и аперспективности как параллели средневекового принципа т. наз. обратной перспективы. В поэтических текстах Р. М. Рильке этот принцип встречается повторно. Е. Гребер обращает внимание на интервал, разделяющий мир поэтических образов Рильке от мира средневековых икон в тематическом и идейном плане. Однако подобность в организации картины, по мнению автора, позволяет даже между этими по разным аспектам отдалёнными явлениями искусства обнаружить структурное подобие.

После своего возвращения из первой поездки в Россию Рильке пишет Елене Ворониной, что он увлёкся изучением русских святых, изображением Христа и мадонн. Рильке убеждён, что «die russischen Dinge» (русские вещи) дают лучшие изображения и наименования для его личных переживаний и состояний. В период между первой и второй поездками в Россию Рильке интенсивно изучает русский язык и русскую литературу (начинает переводить русскую поэзию и пытается писать стихи на русском языке), знакомится с русским изобразительным искусством. Его раскрывание русской души ведёт к целому ряду генерализаций относительно религиозности русских и духовной глубины всего русского.

Представления о Боге в поэзии Рильке часто очень необычные, не имеющие почти ничего общего с библейскими. К. Асадовский обнаружил, что Рильке создаёт контраст между византийско-русской иконописью (основным компонентом которой является тёмный фон) и живописью эпохи итальянского ренессанса. На примере некоторых стихов из первой части сборника Das Stundenbuch (1905, «Книга часов») Асадовский доказывает противоположность позиций, между которыми движется лирический субъект стихов Рильке по отношению к Богу: с одной стороны он стремится узнавать или даже сотворить Бога, с другой стороны Бог настолько могуч, что представителю поэта грозит близкая гибель.

Во время поездок в Россию Рильке серьезно занимался русской культурой - кроме изучения икон и переводов он знакомился с русским фольклором, читал этнографические статьи, труды по русской мифологии и т.п. Его издавна интересовало изобразительное искусство - в университетах в Праге и в Мюнхене он изучал историю искусства, в крупных европейских городах он бывал целыми месяцами и интенсивно изучал памятники искусства и коллекции античного, средневекового и современного искусства. В Париже он был много лет секретарем скульптора А. Родина, написал здесь монографии о Родине, о колонии художников в северо-немецком Ворпсведе (Worpswede) и т.п.

Во время поездок по России Рильке узнал о движении странствующих художников (передвижников) и заинтересовался тем, что они, подобно северонемецким художникам, отклонились от приёмов академической живописи и искали симбиоз человека, природы и искусства. Настоятельную эстетическую проблему видел Рильке в затруднениях при словесном высказывании художественного содержания. Сопоставительные исследования, занимающиеся вопросами интермедиального трансфера, подтверждают, что Рильке стремился к тому, чтобы стать иконописцем в медиуме поэтической речи (GREBER, 1977, 254).

Аспект русской культуры как одного из источников вдохновения творчества Рильке важен также и при размышлениях о рецепции в обратном направлении. Особое место в этом немецко-русском диалоге искусств и личностей занимает замечательная русская поэтесса, автор прозы и эссе Марина Ивановна Цветаева (1892-1941).

Цветаева, подобно Рильке, - мультилингв, она с детства живёт в разных культурных средах (русской, немецкой, французской), что никак не означает, что её отношение к русской культурной среде ослабело. Об этом важном - и часто забываемом - факте напоминает Й. Замбор: «Цветаева - это поэтесса глубоко укрепленная в домашней духовной традиции, культуре, природе и т.п., хотя с детства принимала импульсы других национальных культур и сред. Особенно следует подчеркнуть её тесную связь с русской национальной культурой, прежде всего с песнями, сказками и народной магией (заклинания). Сюда следует отнести и увлечение цыганской стихией».

Однако не только искусство играло важную роль в процессе формирования личности поэтессы. Её жизнь была очень тревожной, в значительной мере из-за времени, в котором ей приходилось жить, но бесспорно также из-за её внутреннего строения. Как в поэзии, так и в личной жизни она выходила за общепринятые рамки, что вызывало негативные реакции не только государственных органов, но и творческой среды, в которой она действовала. «Её манила среда неофициального, запрещённого, мятежного разиновского, лжидмитриевского, нецерковного, юродивого, карнавального, кабацкого».

Подобно Рильке, Цветаева ищет глубинные связи между словами и явлениями, значительно отдалёнными как в пространстве и времени, так и с точки зрения функциональной и формальной мотиваций. Многие её письма, стихи и эссе необычны, помимо прочего и благодаря гипертрофированной этимологизации и непрерывному прислушиванию к родному языку как к чужому или даже как к таинственному мистическому существу. Рильке такие экскурсы в глубину слов периодически превращает в исход поэтической рефлексии метафизических явлений. Цветаева предпринимает подобного рода экскурсы к истокам поэтического наименования не менее часто, однако в отличие от Рильке, она очень откровенна и естественна.

Рильке выразил своё понятие откровенности, неограниченности лирического отношения к действительности и к поэтическому вмешательству в язык уже в своих ранних стихах - прежде всего в противоположности деструктивным воздействиям стереотипного и тривиализирующего высказывания и мышления, как, например, в следующем стихотворении (без названия) из сборника Mir zu Feier (1899, «Мне на праздник»).

Ich furchte mich so vor der Menschen Wort.

(RILKE, 2003, 188)

На чешский язык перевёл Йиндржих Покорны (Jindrich Pokorny).

Slov lidskych se velice obavam.

a v prazadne hore uz nevidi div

Восприимчивость Рильке к «иному» на разных уровнях влияет на поэтическую форму и стиль его произведений. Рильке, подобно Цветаевой, часто называют поздним символистом. Не менее чётки в его творчестве и черты новоромантизма, декаданса и стиля модерн. Рильке одновременно выступает с позиций антимодернизма, прежде всего в отношении к ценностям. Подобный художественно-исторический плюрализм и плюрализм стиля заметен также и в творчестве М. Цветаевой. Это постиг З. Матхаусер «...её современность с одной стороны никогда не позволяла считать её всего лишь продолжательницей традиции, но с другой стороны эта современность такого характера, что не позволяет отнести Цветаеву к любой из современных школ авангарда. Зато она является олицетворением плюрализма методов. Она и поэт-символист, благодаря своим многозначным, семантически верным символам; и футурист, благодаря своему словотворчеству и эвфонии и благодаря крупным метафорам, дробящимся на мелкие; она и акмеист, благодаря чистоте, прозрачности гармонии своих образов; она и имажинист, поскольку она их скапливает и скрещивает».

Не только Рильке, но и Цветаева знает принципы феноменологического философствования - во время своего пребывания в Праге она встречалась с русским философом Н.О. Лосским, который был знатоком идей Гуссерля и жил с 1922 г. в Праге. В первой половине 20-х г.г. Цветаева знакомится с поэзией Рильке, из которой наиболее близок феноменологическому мышлению сборник Neue Gedichte (1-ая часть 1907, 2-ая часть 1908, «Новые стихи»).

DER SCHWAN

На чешский язык перевёл Йиндржих Покорны (Jindrich Pokorny).

LABUT

vecnd ticho v ni tim ukonejsi:

Поэтику, связанную с феноменологическим пониманием сущности явлений, можно считать стилевой константой поэтических текстов М. Цветаевой. Эта поэтика зарождалась постепенно в чрезвычайно плодотворном и в художественном смысле существенном периоде пребывания поэтессы в Чехии. Здесь Цветаева - наряду с другими русскими и украинскими учёными и деятелями искусства - получала стипендию президента Т.Г. Масарика. Результаты своего труда в чехословацкой эмиграции в 1922-1925 г.г. она расценивает очень лаконично: «Из 153 страниц текста 133 страницы падают на Прагу. Пусть чехи убедятся, что недаром давали мне иждивение...» (RAZUMOVSKY, 2009, 214). В то же время Цветаева хорошо осознаёт, что для неё в Праге инспиративно: «Прага - такой город, где душа весит. Я Прагу люблю первой после Москвы и не из- за «родного славянства», из-за собственного родства с нею: за ее смешанность и многодушие ... Из Парижа, думаю, напишу о Праге, - не в благодарность, а по влечению. Издалека все лучше вижу».

В Праге Цветаеву очаровали стихи Рильке, в её собственной поэзии это проявляется тенденцией к углубленной рефлексивности и гномичности, как например, в состоящем из двух частей стихотворении «Так вслушиваются» (написанное 3 мая 1923 г.).

Так вслушиваются (в исток

Так, в ткань врабатываясь, ткач

Ткёт свой последний пропад.

Исходя из лингвостилистического исследования, Л.В. Зубова доказывает, что Цветаева развивает в своём идиолекте полисемию слов, которые она расследует с точки зрения парадигматических и синтагматических отношений. С помощью этих экспериментов поэтесса создаёт очень оригинальную систему образности.

Й. Штроблова полагает, что в любви М. Цветаевой к корням слов заключается стремление откопать из этих слов новые оттенки значений при помощи их звучания: «Она как будто засыпана и очарована звуками. Не в цветах, а именно в звуках открывается перед ней мир. Ей нравится копить подобно звучащие слова и искать при этом их родство, спрятанное под обычным способом употребления, под обычным значением. Скорее чем игра со словами это «фонетические открытия», путь к тайне, к смыслу вещей и слов. К «фонетическим открытиям» принадлежат и её своеобразные рифмы и ассонансы. Чародейство со словами привело ещё к другому стремлению: достичь максимальной точности при минимуме слов. Наконец, Цветаева пожертвовала всем, чем могла - определениями, предлогами, глаголами, всеми вспомогательными или уточняющими языковыми средствами, чтобы слово стало одним и единственно возможным жестом, который должен выразить всё: действие и драму».

В созданном таким образом поэтическом мире недействительны обычные представления о формах существования людей, животных, растений или вещей, в нём встречаются инверсии в отношениях субъекта и объекта, даже родовые стереотипы расслаблены. И. Ракуса напоминает, что русские эмигранты в Париже, собиравшиеся вокруг своего консервативного, классицистически ориентированного литературного «папы» Георгия Адамовича, необычные эксперименты М. Цветаевой отрицали. Наоборот, в начале XXI века в переживающей многосторонний кризис России смелая игра контрастов в стихах поэтессы пользуется популярностью.

Рильке и Цветаева акцентируют интенсивность и аутентичность переживаемого. Лирический субъект или лирический герой их стихотворений - это существо любящее или мечтающее о любви. Однако любовь - в представлении Рильке и Цветаевой - несёт в себе примету уничтожения, смерти и поэтому её переживание или мечта о ней являются амбивалентными, отдалёнными от идиллии или мифа. Рильке в таком духе написал много стихов, особенно в средний и поздний периоды творчества, например, в сборнике Neue Gedichte (1907-1908, «Новые стихотворения» ), napr. v basni Die Liebende («Любящая»):

DIE LIEBENDE

На чешский язык перевёл Йиндржих Покорны (Jindrich Pokorny).

DIVKA, KTERA MILUJE

blizkost, v niz mizisen.

tak velke v one chvtti,

svuj osud, obhleda m<e

Вышеприведённые поэтологические характеристики можно отнести и к ряду стихотворений М. Цветаевой; в творчестве пражского периода это ещё заметнее, чем в произведениях более раннего времени, напр. в 5-ой части сочинения «Поэма горы» (1 янв.-1 февр. 1924 г.):

Не обман - страсть, и не вымысел!

О когда бы, здаво и попрсту:

Просто - холм, просто - бугор ...

Говорят - тягою к пропасти

В ворохах вереска бурого,

В островах страждущих хвой ...

Особенностями диалога, который ведёт Цветаева с Рильке в письмах ( и после смерти Рильке и в стихах ), занимался Г. Леманн, который исходил из монистического толкования поэзии М. Цветаевой. Оно нашло своё выражение в следующих стихах Р.М. Рильке - русскую поэтессу они очаровали и она возвращается к ним в письме, которое позже Рильке включил в издание своего сборника Sonette an Orpheus (1923, «Сонеты к Орфею»):

Fur Marina Ivanovna Cvetaeva.

На чешский язык перевёл Пётр Кучера (Petr Kucera):

Pro Marinu Ivanovnu Cvetajevovou

v kvdtnu 1926

Вышеприведённый текст был найден в 1979 г. в Москве (даже не входит в издание стихов Р.М. Рильке Die Gedichte, которое в переиздании от 2003 г. подготовило издательство Инсел в Франкфурте-на-Майне).

С одной стороны, Й. Леманн понимает «пересечение границ» в дословном смысле (Цветаева с детства с тяжело больной матерью в поисках лечения странствовала по Европе, будучи взрослой, она переходила через границы в качестве эмигранта), с другой стороны, он имеет в виду переносное значение - пересечение языковых границ: также как и Рильке, она писала стихи на русском, французском и немецком языках (у Рильке был бы - хотя бы по количеству - порядок обратным). Леманн обнаружил у Цветаевой предпочтение Генриха Гейне долгое время почитаемому Гёте именно из-за посреднической роли Гейне между немецкой и французской культурами. Помимо этого, Леманн доказывает это отрывками из дневниковой прозы М. Цветаевой «Москва 1917-1920» (опубликовано в Париже в 1934 г.), который - после приведения немецкой версии - перевожу на чешский язык.

«In Heine herrschen Germanien und Romanien gleichzeitig nebeneinander [...] Heine [ ist] - wie jeder weifi - Jude. Und damit wird das Wunder erklarbar. Ich aber hatte gern ein unerklarbares (wirkliches) Wunder: durch und durch Franzose und liebt (spurt) Deutschland wie ein Deutscher, durch und durch Deutscher und liebt (spurt) Frankreich wie ein Franzose. Ich rede nicht von Stilisierungen [...], sondern von durchbrochenen Sackgassen und auseinandergeschobenen Grenzen der Geburt und des Blutes [...] Mit einem Wort, dafi ein Franzose eine neues Nibelungenlied schufe, und ein Deutscher - ein neues Rolandslied. Das «kann» nicht sein, das mufi sein».

«V Heinovi vladnou Germanie a Romanie vedle sebe soucasnd [...] Heine [je] - jak kazdy vi - Zid. A tim se da ten zazrak vysvdtlit. Ja bych ale viddla rada nevysvdtlitelny (skutecny) zazrak: skrznaskrz Francouz a miluje (citi) Ndmecko jako Ndmec, skrznaskrz Ndmec a miluje (citi) Francii jako Francouz. Nemluvim o stylizacich [...], ale o probouranych slepych ulickach a otevrenych hranicich narozeni a krve [...] Jednm slovem, ze Francouz vytvori novou Risen o Nibelunzich, a Ndmec - novou Risen o Rollandovi. Ne ze to «mkze» byt, to must byt» (Preklad PK).

На примере прозаических текстов М. Цветаевой «Поэт и время» и стихотворения «Поэт» Й. Леманн обосновывает тезис о пересечении границ как основополагающем поэтологическом принципе поэзии М. Цветаевой, причём это пересечение, по словам Леманна, является не только поэтологической программой, но и поэтическим методом.

До сих пор существующее сознание взаимоотношений Р.М. Рильке и М. Цветаевой как гармонии в области чувств и взглядов имеет свой глубинный эквивалент также и в сфере искусства. Общей чертой творчества поэтов является стремление к проникновению в сущность явлений, экзистенциальная досягаемость которых невидима. В феноменологическом философствовании Эдмунда Гуссерля или русских гуссерловцев речь идёт о редукции некоторых аспектов познаваемого явления; эта редукция мотивирована усилием о проникновение в сущность предмета исследования.

Поэты - «феноменологи» Р. М. Рильке и М. Цветаева, прежде всего, нарушают стереотипность иерархии явлений. Явления, несущие сильный экзистенциальный и эмоциональный заряд, соединяют в последовательные цепи, которые выводят за традиционные рамки лирической ситуации. Таким образом, возникает очень открытый поэтический текст, в который читатель может вкладывать и сильно субъективные представления, связывание которых с серьёзными жизненными ситуациями совсем необычно. Однако постепенно становится всё более ясным, что критической жизненной ситуацией является не отдельное событие, а сама жизнь. Поэтому необходимо осознавать её очень внимательно. Такое усилие требует, как со стороны поэта, так и со стороны читателя стихов, полной отдачи.

Литература

литературный цветаева поэтический модерн

1. Asadowski K. (ed.) Rilke und Rutland. Briefe - Erinnerungen - Gedichte. - Berlin und Weimar : Aufbau Verlag, 1986. - 659 s.

2. Цветаева М.И. Избранное / Марина Ивановна Цветаева. - СПб. : Диамант, 2000. - 446 с.

3. Цветаева М.И. Проза / Марина Ивановна Цветаева. - М. : Современник, 1989. - 590 с.

4. CVETAJEVOVA, M.: Basnik a cas. Praha : Votobia, 1977. 244 s.

5. CVETAJEVOVA, M: Lichy strevic. Praha : Melantrich, 1996, s. 333-343. 348 s. ISBN 80-7023-234-X.

6. GREBER. E.: «Nur angesichts Rulands»: Rilkes Rulandsansichten als kunstlerische Einsichten. In: «Mein Rutland» : Literarische Konzeptualisierungen und Projektionen. Wiener Slawistischer Almanach, Sonderband 44, 1977, S. 251 - 267. 507 S. ISSN 0258-6819.

7. Korjakinova T.; Nedvedova, M.; Vaneckova, G.: Marina Cvetajevova a Praha. Praha : Euroslavica, 1992. 118 s. ISBN 80-85494-03-5.

8. Lehmann J.: Ubersteigen und Ubersetzen. Zum Problem der Grenztiberschreitung bei Rainer Maria Rilke und Marina Cvetaeva. In: Manfred ENGEL; Dieter LAMPING (eds.): Rilke und die Weltliteratur. Dusseldorf - Zurich: Artemis & Winkler, 1999. 351 S. ISBN 3-538-07084-9.

9. Mathauser Z.: Marina Cvetajevova a vznesenost poezie. In: Marina Cvetajevova: Lichy strevic. Praha : Melantrich, 1996, s. 333-343. 348 s. ISBN 80-7023-234-X.

10. Pospfsil I. a kol.: Slovnik ruskych, ukrajinskych a bdloruskych spisovatelu. Praha : Libri, 2001. 680 s. ISBN 80-7277-068-3.

11. Rakusa I.: Nachwort. In: Zwetajewa, M.: Versuch, eiferstichtig zu sein. rt am Main: Suhrkamp Verlag, 2002, S. 173-192. 192 S. ISBN 3 518-22340-2.

12. Razumovsky M.: Marina Cvetajevova. Mytus a skutecnost. Praha : Garamond, 2009. 416 s. ISBN 978-80-7407-047-1.

13. Rilke R.M.: a na ochozech smrt jsi viddl stat. (Ed. H. Karlach). Praha : Ceskoslovensky spisovatel, 1990. 384 s. ISBN 80-202-0229-3.

14. Rilke R.M.: Die Gedichte. Frankfurt am Main : Insel, 2003. 1132 S. ISBN 3-458-14324-6.

15. Stroblova J.: Uvod. In: Cvetajevova M.: Hodina duse. Praha : Ceskoslovensky spisovatel, 1971, s. 13-21. 114 s.

16. Vaneckova G.; Vanecek M.: Marina Cvetajevova v Cechach. Prkvodce po mistech pobytu v letech 1922-1925. Praha : Vanecek, 1997. 32 s. Bez ISBN.

17. Zadrazilova M.: Ruska literaturaprelomu 19. a 20. stoleti. Praha : Univerzita Karlova, 1995. 244 s. Bez ISBN.

18. Zambor J.: Basen a ticho. O poezii slovenskych, ruskych a spanielskych basnikov. Bratislava: Narodne literarne centrum, 1997. 190 s.

19. Зубова Л.В.: Поэзия Марины Цветаевой. Лингвистический аспект. Ленинград : Издательство Ленинградского университета, 1989. 264 с.

Размещено на Allbest.ru