Биография Н.С. Гумилева

Размещено на http://www.allbest.ru/

План

Введение

1. Детство, отрочество, юность

2. Творческий путь поэта

3. Жертва и «судьи»

Список литературы

Введение

В России больше муз рано осиротевших, чем процветавших на лаврах. Среди них, рано осиротевших, - и муза русского поэта Николая Гумилева, чье имя более полувека было под запретом, но чьи стихи проникали из одного десятилетия в другое - через колючие проволоки, сквозь глухое молчание. Проникали, в очередной раз доказывая миру, что судьба больше поэта, что можно убить творца, но не память о нем.

Никому не дано сказать о поэте больше, чем делает это сам он в своих стихах. Лишь потомки, люди другого времени, имеют возможность разглядеть нечто, о чем поэт не знал, как зачастую не знаем мы при жизни об истинном отношении окружающих к нам.

Говорят, что поэт - это человек, ушибленный звездой. В этой работе я бы хотел всмотреться в жизненный и творческий путь человека, считавшего звание поэта самым высоким званием и погибшего не от упавшей с неба звезды, а от тупого, равнодушного куска свинца. Душа его по сей день - а теперь, может, еще пристальнее, чем раньше, - вглядывается в наши души и умы: помним ли ту трагедию? поняли ль ее причины? осознали ль их? не допустим ли повторения?

гумилев творческий поэт война

1. Детство, отрочество, юность

Родился Николай Степанович Гумилев 3 (15) апреля 1886 года в Кронштадте. В ту ночь и дом на Екатерининской улице, и вся морская крепость выдерживали натиск бури. Бушевал шторм. Когда мальчик появился на свет, старая нянька сказала: «Бурная у него будет жизнь!» Как показало время, она не ошиблась в своем прорицании. Конечно, это предсказание мы наполняем особым смыслом лишь теперь, когда уже известна реальная жизнь Николая Гумилева, когда понимаем, что поколение, перед которым возник рубикон 1917 года, обречено было на непокой.

Спустя двенадцать дней в том же доме на Екатерининской улице было совершено и крещение. Младенца нарекли Николаем. Крестным отцом стал дядя, Л. И. Львов, а крёстной матерью - старшая сестра, А. С. Сверчкова.

Однако жить в Кронштадте Гумилевым оставалось недолго. Вскоре Степан Яковлевич вышел в отставку - с мундиром и пенсионом (одновременно его произвели в статские советники), и начались сборы для переезда в Царское Село, где заранее был присмотрен и куплен уютный двухэтажный дом с садом на Московской улице. Выбор нового места жительства не в последнюю очередь строился на близости Царского Села к столице и на том, что дети здесь смогут получить хорошее образование.

Все свое внимание и все средства Степан Яковлевич и Анна Ивановна уделяли сыновьям. Едва ли можно это считать культом детей в семье - скорее, естественной заботой об их здоровье и воспитании. Влияние матери на Димитрия и Николая было очень сильным. Они ее любили, уважали, но одновременно и опасались чем-либо обидеть. Родителей очень беспокоило слабое здоровье Николая, беспрерывные его головные боли. Поэтому мальчиков вывозили в купленную в 1890 году усадьбу Поповка - с прудом и парком; здесь долгое время проводились не только летние, но и зимние каникулы.

Семи лет, как и всем детям, Николаю надо было держать экзамен в приготовительный класс гимназии. Весною 1893 года такой экзамен был успешно сдан, но сильные головные боли и быстрая утомляемость мешали нормальным занятиям, и родители забрали сына из Царскосельской гимназии, с тем чтобы продолжить его образование дома, по более вольному графику. Для этого был специально нанят студент Б. И. Газалов. На первом месте для юного ученика стояла география, дающая большой простор для фантазии: можно представить себя путешественником, открывателем новых земель. С географией могла соперничать только зоология. Эти два увлечения остались у Николая Степановича на всю жизнь. Вероятно, именно отсюда берет начало его любовь к путешествиям. Увы, на точные науки интереса не хватало.

Когда семья на время перебралась в Петербург, Николай сдал вступительные экзамены в гимназию директора Собственных учебных заведений Гуревича на Лиговке. Однако и здесь особых успехов не добился. Может, свободолюбивая натура не могла полностью вписаться в строгий официальный регламент; может, трудно было с одинаковым усердием штудировать математику и географию, латынь и Закон Божий. Гимназий в детстве и юности Николая Гумилева было несколько, но, по воспоминаниям одной из родственниц, более всего невзлюбил он именно гимназию Гуревича в Петербурге: «Будучи уже взрослым, он говорил, что одна эта Лиговская улица, где находилась гимназия, наводила на него бесконечную тоску. Все ему там не нравилось».

Остались позади три класса гимназии на Лиговке; пришлось расстаться и с усадьбой: Поповку продали. Сам будучи медиком, Степан Яковлевич понимал опасность заболевания и потому, следуя рекомендации врачей сменить климат, принял решение вывезти семью на Кавказ, в Тифлис.

Время, проведённое на Кавказе, было насыщено событиями и многое дало юному Николаю Гумилеву. Здесь он впервые влюбился. Здесь обрел временную самостоятельность, о которой давно мечтал: когда семья на лето уезжала в Берёзки - купленное отцом в Рязанской губернии имение, - он оставался один и мог насладиться свободой. Наконец, именно в этом городе 16-летний Николай Гумилев увидел свои стихи опубликованными. Это случилось 8 сентября 1902 года. В тот день даже строгий отец не сделал ему замечания за опоздание к обеду: «Тифлисский листок» со стихотворением «Я в лес бежал из городов...» обрадовал и его. Правда, в подпись вкралась досадная опечатка: вместо «Н» значилось «К. Гумилев», - но в сравнении с самим событием это было воспринято как сущий пустяк.

Спустя годы сам Гумилев и не вспомнит об этом стихотворении. Да и исследователи его творчества лишь вскользь упоминают о тех 28-ми строчках (и то лишь потому, что они - первые из опубликованного в печати). А между тем несколько наивное в своей искренности стихотворение помогает многое понять и в характере автора, и в его тогдашнем состоянии: он полон сомнений, мучительных раздумий над выбором пути, над тем, что есть идеал и что такое ответственность перед собою и Богом за талант, за насилие над душою.

Дождавшись окончания учебного года (Николай к тому времени закончил шестой класс и был переведен в седьмой), Гумилевы решили вернуться в Царское Село. В доме Полубояринова была снята квартира, а директору Николаевской Царскосельской гимназии И. Ф. Анненскому послано прошение о зачислении Николая Гумилева в это учебное заведение.

В Царское Село Николай вернулся автором целого альбома романтических стихотворений, которые тогда сам достаточно высоко ценил, посвящал и дарил знакомым девушкам, и именно здесь, в Царском Селе, впервые за долгие годы учебы, гимназия стала хоть сколь-либо привлекать Гумилева. Вернее, даже не сама по себе гимназия (учился он по-прежнему плохо и с неохотой), а директор ее, поэт Иннокентий Федорович Анненский, которому не случайно затем, спустя два года, будет подарен первый настоящий, типографским способом напечатанный, сборник стихов.

Эти годы для юного Гумилева памятны встречей, которая скрасила неудачи и придала новый импульс творческим поискам: в конце 1903 года он познакомился с Анной Горенко, которая спустя годы тревожной любви станет его женою, а всему миру будет известна как поэтесса Анна Ахматова. О драматичном этом романе, в котором были и бурные объяснения, и долгие затишья, и попытки самоубийства, сказано пусть и осколочно, но все же достаточно много - в первую очередь, как это и заведено, мемуаристами, а затем уж и самой Анной Андреевной (в последние годы ее жизни). Но, естественно, сказано далеко не всё: у времени свои законы, и оно своею властью до поры не позволяет обнародовать некоторые подробности.

2. Творческий путь поэта

Первую свою книгу Николай Гумилев издал на деньги родителей, за год до окончания гимназии, когда ему исполнилось девятнадцать лет. Радость авторства вполне объяснима: одаривания сборником, надписи на экземплярах, ожидание реакции и т. д. Но, надо отдать должное молодому поэту, из этого факта он не стал делать события вселенского значения (хотя бы и для себя самого), а продолжал достаточно упорно работать.

«Путь конквистадоров» Гумилев впоследствии никогда не переиздавал полностью, давая понять, что и сам считает первую книгу пробой пера, уроком, подготовкой к творчеству, но не самим творчеством, достойным его, Гумилева, уровня. Только три стихотворения из всего сборника, да и то основательно переделанные, отшлифованные, можно даже сказать - огранённые, счел он возможным потом вернуть читателям. Однако и в них даже названия сменил: программное юношеское «Я конквистадор в панцире железном...» стало «Сонетом».

Однако что бы ни говорили и тогда и теперь об этом поэтическом опыте, он заслуживает внимания по нескольким причинам, и в первую очередь потому, что в сборнике выражена позиция входящего в литературу человека, присутствует (хотя и далеко не везде) свой, незаемный почерк, взгляд. Получился своего рода первый итог работы души на тот момент. Маска надменного конквистадора, явленная молодым поэтом в первой своей книге, - не мгновенное озарение, не случайный образ, не дань юношеским мечтаниям; она - своего рода символ. Конечно, и щит, и завеса, и панцирь. Но в первую очередь все же - символ, по которому безошибочно узнавался автор.

Эпиграфом ко всему сборнику послужила строка из «Земных яств» Андрэ Жида, тогда еще малоизвестного поэта, в котором Гумилевым безошибочно была угадана не только роднящая их тема «кочевничества», но и нечто большее - талант. А при случайном, беглом прочтении этого не заметишь.

Конечно, опытному внимательному глазу не составит труда увидеть в «Пути конквистадоров» то, что Глеб Струве охарактеризовал словом «несамостоятельность», пояснив: «Чувствуется сильное влияние тогдашнего поэтического кумира; Бальмонта (и отчасти, но в меньшей степени, Брюсова), а также отголоски разных модных в то время веяний, шедших к нам с Запада: тут и Ницше, и столь модные тогда скандинавские писатели, и отзвуки французского символизма, а может быть, и английских прерафаэлитов».

В 1906 году Гумилев уезжает в Париж и через год основывает там литературный журнал. Конечно, у Гумилева денег для осуществления такого замысла не было, их дал А. Божерянов. Привлекли молодых художников, и началась увлеченнейшая работа над первым номером «двухнедельного журнала искусства и литературы», который решено было назвать «Сириусом». В результате новый, 1907 год для Николая Гумилева начался с нового дела - вышел первый номер журнала, основанного им, молодым поэтом. Работа целой группы художников - Данишевского, Божерянова, Фармаковского и других - положительно сказалась на оформлении журнала. Содержание же январского номера было менее разнообразным: большая часть опубликованных произведений принадлежала перу Гумилева, скрывающего авторство за псевдонимами «Анатолий Грант», «К-о», «К...» и другими.

В том же году, 13 марта, Анна Горенко (тогда еще не Ахматова и не Гумилева) заметила в одном из писем: «Зачем Гумилев взялся за «Сириус»? Это меня удивляет и приводит в необычайно веселое настроение. Сколько несчастиев наш Микола перенес, и всё понапрасну! Вы заметили, что сотрудники почти все так же известны и почтенны, как я? Я думаю, что нашло на Гумилева затмение от Господа. Бывает».

Сам же Гумилев, став редактором «Сириуса», более серьезно отнесся к новому для себя делу, возлагая на него определенные надежды, что видно даже из напечатанного в первом номере обращения к читателям - «От редакции»: «Издавая первый русский художественный журнал в Париже, этой второй Александрии утончённости и просвещения, мы считаем долгом до конца познакомить читателей с нашими планами и взглядами на искусство. Мы дадим в нашем журнале новые ценности для изысканного миропонимания и старые ценности в новом аспекте».

Надо признать, что напечатанные в трех номерах «Сириуса» вещи, среди которых - повесть «Гибели обречённые», рассказ «Карты», стихи - далеко не полностью подтверждали своим уровнем провозглашенные высокие принципы. Четвертая книжка «Сириуса» не вышла, хотя на задней стороне обложки было указано, что подписка открыта на три месяца (подписная цена на это время в Париже - 5 франков, в России - 3 рубля) и что подписчики получат шесть номеров.

Но, несмотря на то, что начавшийся в январе «Сириус» в феврале уже прекратил свое существование, он был для Гумилева поучителен как первоначальный опыт. Речь не только о собственных произведениях, напечатанных там, и не только о том, что была возможность напечатать стихи Анны Горенко, с которой наступило очередное примирение, но и о том прежде всего, что все это вместе взятое являло собою еще одну ступеньку лестницы самоутверждения.

После краха журнала Валерий Брюсов не оставил своего благодарного ученика советами и конкретной помощью. Так, Гумилев печатает в «Весах» статью «Выставка нового русского искусства в Париже». Брюсов составляет ему протекцию и в других изданиях. Но главное, о чем Гумилев говорит пока вскользь, не очень охотно, - мысли о новом сборнике стихов. Уже и название придумано: «Романтические цветы». И хотя еще осенью 1907 года Николай Степанович сообщает наставнику: «...свой сборник я раздумал издавать, во-первых, потому, что я недоволен моими стихами, а во-вторых, их слишком мало», - к концу года книга (посвященная Анне Горенко) готова.

Сборник «Романтические цветы», безусловно, было из чего составить: к тому времени Гумилев опубликовал добрый десяток хороших стихотворений, которые явно показывали его работу над собой, - такие, как «Императору», «Маскарад», «За покинутым бедным жилищем...». Но гораздо больше было написано: чего стоят хотя бы «Юный маг в пурпуровом хитоне...», «Перчатка», «Носорог», «Маэстро», «Озеро Чад», «Любовникам», посвященная В. Брюсову «Волшебная скрипка».

Эти стихи - лирическая биография поэта, по ним можно проследить переживания души. Многие строки навеяны образом Анны Андреевны. Многие - мечтами об Африке. Некоторые - конкретными встречами (например, «Сада-Якко», написанное после визита к японской актрисе Сада-Якко, которая гастролировала в Париже).

Чем дальше, тем более профессионально, критически подходит Гумилев к творчеству - как своему, так и окружающих его литераторов. Сказывается то, что теперь он взял на себя ответственность публично высказывать мнения и оценки. Так, наряду со статьей в «Весах» о новом русском искусстве он публикует в номерах 22 и 23 киевского журнала «В мире искусств» статью о М. В. Фармаковском, вместе с которым издавал «Сириус». Почти одновременно появляются строки и о самом Гумилеве: рецензент журнала «Образование» П. Дмитриев в № 11 дает высокую оценку его стихотворению «Маскарад».

В конце 1907 года Гумилев заехал в Москву к Брюсову, после чего отправился домой, в Петербург. После краткого отдыха он решает продолжить образование на родной земле и поступает на юридический факультет Петербургского университета. Однако, как и в Париже, на первом месте остаются литературные увлечения.

В июле 1908 года, едва оглядевшись в Петербурге, Гумилев уже сообщает Брюсову, что осенью думает уехать в Абиссинию, «чтобы в новой обстановке найти новые слова, которых мне так недостает». И отправляется на пароходе «Россия» из Одессы через Синоп, Константинополь, Афины, Александрию в Каир.

Тысяча девятьсот девятый год был для Николая Степановича одним из самых насыщенных. Появляются десятки новых знакомых, с которыми как в ближайшем, так и в отдаленном будущем не раз пересекутся его личные и творческие пути. Сотрудничество с А. Н. Толстым, К. Бальмонтом, М. Кузминым и П. Потемкиным привело к возникновению промелькнувшего в литературном море «Острова». Новогоднее знакомство на вернисаже «Салон 1909-го года» с С. К. Маковским послужило импульсом к созданию одного из лучших журналов - «Аполлона». Встреча с О. Мандельштамом завлекла последнего в «Цех поэтов». Возобновление отношений с М. Волошиным и Е. Димитриевой обернулось не только совместным отдыхом в Коктебеле, но и последовавшей затем дуэлью. Связи, существовавшие внутри литературной петербургской сферы, были настолько тесны и сопряжены, что прикосновенье к любой из них тут же влекло ответную реакцию остальных. Тем более что центр общения для большинства оставался прежним (ивановская «башня»).

В 1910 году состоялась свадьба Н.Гумилева и А. Горенко. Венчание состоялось в Николаевской церкви села Никольская Слободка Черниговской губернии 25 апреля, а за несколько дней до этого события вышла в свет третья книга стихов Гумилева, «Жемчуга», со вступительной статьей И. Пуцято «Николай Степанович Гумилев - поэт-конквистадор».

Сначала возлюбленной были посвящены «Романтические цветы», затем - жене - подарены «Жемчуга». К 1910 году Николай Гумилев добился того, о чем думал и в гимназии и в Париже: он не просто стал известным поэтом, но и играл заметную роль в литературных делах.

Выпущенный издательством «Скорпион» сборник «Жемчуга» посвящен В. Я, Брюсову. Чтобы не было сомнений в том, почему именно, автор уточнил: «моему учителю». Действительно, насколько в «Романтических цветах» явно было влияние Бальмонта, кумира юности, настолько же явно в «Жемчугах» воздействие Брюсова.

Книга приобрела широкую известность, была сразу замечена литературной критикой. Дело тут, конечно, не только в ставшем к тому времени звучным имени и не только в упрочившемся положении Гумилева. Быть может, одних «Капитанов» было бы достаточно для того, чтобы понять, что «Жемчуга» - не продолжение раннего пути (несмотря на предисловие, где автор упорно называется «конквистадором»), а в какой-то степени уже и выбор нового, более самостоятельного. Подражания Брюсову или французским «парнасцам» не были определяющими, потому что автор, как и в «Романтических цветах», словно умышленно, сам демонстрировал читателю лишь возможности своего дарования. И тем не менее форма, техника стиха не могли не привлечь. По этому поводу в рецензии на книгу Валерий Брюсов писал в «Русской мысли»: «Н. Гумилев не создал никакой новой манеры письма, но, заимствовав приемы стихотворной техники у своих предшественников, он сумел их усовершенствовать, развить, углубить, что, быть может, надо признать даже большей заслугой, чем искание новых форм, слишком часто ведущих к плачевным неудачам».

Тысяча девятьсот одиннадцатый год Гумилев встретил, как и предыдущий, в Африке. А точнее -- у Б. А. Черемзина, который давно жил в Абиссинии и помог Гумилеву завести необходимые знакомства, вплоть до знакомства с негусом, что помогло благополучно завершить дела. Наконец-то он дошел до Аддис-Абебы, о которой мечтал; увидел пустыню, услышал песни племен, собрал коллекцию бытовых предметов, ходил на охоту и т. д.

В 1911 году Гумилев входит в «Цех поэтов». Собрания «Цеха» проходили не в одном месте, а поочередно - то у Гумилева в Царском Селе, то в столичных квартирах Городецкого, Лозинского, Кузьминых-Караваевых. Акмеизм как программа зародился именно в недрах «Цеха поэтов», но несколько позже. Поначалу «Цех», насчитывавший 26 членов, вбирал в себя представителей разных направлений, большей частью как раз не акмеистов.

Поколебавшись между выбором названия для нового течения - акмеизм или адамизм - родоначальники (Гумилев и Городецкий) остановились на акмеизме, производном от греческого акме: вершина, процветание. Впервые официально этот термин прозвучал 11 февраля 1912 года на очередном заседании «Академии стиха», где завязался спор между Вячеславом Ивановым, делавшим сообщение о символизме, и Гумилевым, выдвинувшим в противовес символизму собственное направление.

Но к этому времени уже вышел--осенью 1911 года (датированный 1912-м годом) -- «Литературный альманах», объединивший на своих страницах участников «Цеха поэтов» (Ахматова, Гумилев, Мандельштам и др.), символистов (А. Белый, Бальмонт, Блок) и «крестьянских» поэтов (Клюев, Клычков), а свои идеи Гумилев и Мандельштам частично высказали на собрании кружка «Вечера Случевского» (19 ноября 1911 г.) и на заседании «Общества ревнителей художественного слова», посвященном памяти И. Ф. Анненского (3 декабря 1911 г.). Так что все логически вело к февральскому накалу страстей и полному разрыву с Вячеславом Ивановым, а также, естественно, к ослаблению связей с прежним, «башенным» кругом, в который входили поэты П. Потемкин, С. Ауслендер, М. Кузмин и другие.

Кульминационным моментом в этом споре, а одновременно и временем рождения акмеизма как направления, принято считать начало 1913 года, когда в первом номере «Аполлона» появились статьи Николая Гумилева «Наследие символизма и акмеизм» и Сергея Городецкого «Некоторые течения в современной русской поэзии» -- манифесты новой школы. Но еще до этого, в 1912 году, вышла книга стихов Гумилева «Чужое небо», в которой уже видны подступы к акмеизму в том смысле, в каком понимал его тогда Гумилев. «Чужое небо» - это книга стихов о любви. Бывшей, настоящей и грядущей. Явной и тайной. Молчаливой и громкой. Да, в «Чужое небо», как ни в какую из дотоле изданных книг, вошла лирика, и Гумилев ей не противится, говорит ее языком, ибо это - язык истинной, большой поэзии, а Гумилев вышел из ученического возраста и состояния, и теперь о нем с полным основанием, без скидок, можно говорить как о мастере.

Главным событием предвоенного, 1913-го, года для самого Гумилева стало его очередное путешествие в Африку - на сей раз с племянником, юным Николаем Сверчковым, которого в семье называли Колей-маленьким (в отличие от самого Гумилева, Коли-большого).

Зарекомендовавший себя как серьезный, наблюдательный исследователь, теперь Николай Степанович получает официальную командировку от Академии наук. Это была первая подобная экспедиция. Об африканских экспедициях Гумилева можно было бы написать отдельную книгу. Частично написал ее сам поэт -- в стихах книги «Шатер», в письмах, в «Африканском дневнике», недавно опубликованном, в рассказах.

После возвращения из Африки Николай Степанович с особым вкусом занимается литературными делами - редактированием «Гиперборея», последний, сдвоенный выпуск которого выйдет в декабре 1913 года; встречается с бельгийским поэтом Эмилем Верхарном, о котором писал еще в 1908 году; в ноябре читает новые стихи на проведённом романо-германским кружком «Вечере стихов», а в декабре - одноактную пьесу в стихах «Актеон» - на заседании «Общества ревнителей художественного слова».

Гораздо сложнее все было в семейной жизни. Как-то подруга Ахматовой, Валентина Срезневская, говоря о Гумилеве и Ахматовой, подметила, что «их отношения были скорее тайным единоборством». И в этом единоборстве Гумилев оказался слабее именно потому, что подчеркнуто старался быть более сильным, более свободным, независимым. Или, как скажет потом С. Маковский, «он переоценил свои силы и недооценил женщины, умевшей прощать, но не менее гордой и своевольной, чем он».

Нет ничего в этом мире, что не имело бы начала и конца. В сущности, начало конца наступило еще перед поездкой в Италию, а после возвращения Гумилева из Африки это стало уже фактом. Любовь ушла. Остались другие чувства: нежность, дружба. Но они не заменяли утерянного. Может быть, именно поэтому, как бы в противовес постоянному «единоборству», к тому ж проигранному, возник тихий и спокойный роман с сестрой Георгия Адамовича - Татианой, которой будет посвящена следующая книга Гумилева, «Колчан».

Никогда и ни от кого не скрывавший своих увлечений (а их было немало), и из отношений с Татианой Адамович Николай Степанович не делал тайны. Почти три года длился их роман на глазах у семьи и общества, и Ахматова была даже рада, когда муж попросил ее о разводе. Но вмешалась властная мать Гумилева, Анна Ивановна, которую он любил и уважал, и все официально осталось на своих местах. Правда, причина была не в каких-то особых симпатиях свекрови, а во внуке, с которым любящая бабушка не желала расставаться.

Нельзя сказать, что разрыв семейных отношений стал трагедией для Гумилева: он слишком мало бывал дома, чтобы ощущать себя женатым человеком. Скорее, было уязвлено его самолюбие. Но пути судьбы непредугадываемы, и ее ирония бывает порою злой: знать бы Гумилеву, в 1914 году на время поселившемуся у приятеля, В. Шилейко, что он живет у... будущего мужа Ахматовой, из-за которого она с ним, наконец, и разведется.

Отодвинув, как всегда, семейные неурядицы на третий план, Гумилев до самого начала войны много пишет, публикует собственные стихи и переводы, статьи и «Письма о русской поэзии»: об О. Мандельштаме, И. Анненском, Ф. Сологубе, А. Ахматовой, Г. Иванове, В. Ходасевиче и других. Событием становится выход 1 марта 1914 года в издательстве М. В. Попова сборника Теофиля Готье «Эмали и камеи», переведенного Гумилевым. Эта книга сразу же вызвала оживленную реакцию в литературных кругах и была замечена самой широкой печатью - от «Саратовского вестника» до «Речи» и от «Киевской мысли» и «Раннего утра» до «Современника» и приложений к «Дню» и к «Ниве».

Война изменила все. Спустя 24 дня после объявления войны, несмотря на полученное еще в 1907 году из-за астигматизма глаз освобождение от воинской службы, Гумилев добивается разрешения на то, чтобы стать добровольцем лейб-гвардии уланского полка. Гумилев был единственным из всех сотрудников «Аполлона», кто пошел на войну.

Война только начиналась. Но Гумилев сразу же стал ее составной частью, подчинился ее законам. Уйдя на фронт, он, естественно, выбыл из литературной столичной жизни и не мог на нее влиять. В ином, военном мире создавалась и иная поэзия, которая затем войдет в его сборник «Колчан». Стихи, написанные им на фронте, значительно отличаются не только от «Жемчугов», но и от «Чужого неба», - достаточно прочитать хотя бы «Наступление», чтобы увидеть это отличие: здесь и эмоциональные оценки, и трагизм, и желание понять тайны жизни и смерти, что выводит стихотворение на философский уровень.

О том, что служил Гумилев прилежно и отличался храбростью, свидетельствует и быстрое его продвижение до прапорщика, и награждение двумя Георгиевскими крестами - IV и III степеней, - которые давались за исключительное мужество.

Будучи назначенным 23 сентября 1914 года в маршевый эскадрон лейб-гвардии уланского Ее Величества полка, через три месяца Николай Степанович уже столь явно показал себя, что 24 декабря был награжден первым Георгиевским крестом и одновременно произведен в ефрейторы, а еще спустя месяц, 15 января 1915 года, - в унтер-офицеры.

По воспоминаниям современников, в воинской дружбе он был верен, в бою - отважен, даже безрассудно храбр. Вот что, например, рассказывал А. В. Посажной, бывший тогда штаб-ротмистром, о случае, когда его, прапорщика Гумилева и штаб-ротмистра Шахназарова обстреляли с другого берега Двины немецкие пулеметчики. Оба штаб-ротмистра спрыгнули в окоп, «Гумилев же нарочно остался на открытом месте и стал зажигать папиросу, бравируя своим спокойствием. Закурив папиросу, он затем тоже спрыгнул с опасного места в окоп, где командующий эскадроном Шахназаров сильно разнес его ненужную в подобной обстановке храбрость - стоять без цели на открытом месте под неприятельскими пулями».

В четырехтомном собрании сочинений Николая Гумилева, изданном в Вашингтоне (1962--1968), кроме этого воспоминания, собрано и немало других, говорящих о том, что и в полку он старался не выходить из сферы творчества (естественно, насколько позволяла обстановка): писал и читал стихи, рисовал, даже вел споры о поэтике, когда попадался собеседник.

Осенью 1915 года Николай Степанович побывал в столице из-за перевода из улан в гусары, а точнее - в 5-й Александрийский гусарский полк. Дело несколько затянулось, и лишь 28 марта 1916 года приказом Главнокомандующего армиями Западного фронта № 3332 он одновременно произведен в прапорщики и переведен в 5-й Гусарский полк.

С сентября до зимы 1915 года было сделано немало. Шестая по счету книга Николая Гумилева (после «Чужого неба» в 1914 году он выпустил сборник переводов «Эмали и камеи» Теофиля Готье) вышла в издательстве «Гиперборей». Книга вызвала достаточно противоречивые, хотя большей частью и доброжелательные, оценки. Одни восторгались ею, другие считали сборник шагом назад (например, Б. Эйхенбаум), третьи и вовсе отрицали наличие каких-либо достоинств в новой работе поэта (Д. Выгодский, И. Гурвич). Но незамеченной -- как критикой, так и читателями -- книга не прошла.

Вероятно, включай в себя сборник только стихи о войне, он и остался бы в том времени - как его, времени, знак. Но в книге много как довоенной, так и в 1914 - 1915 годах созданной лирики, любовной и философской, и именно эти стихи в первую очередь определяют лицо нового сборника - новое лицо поэта. В сущности, под знаком «Колчана» прошел почти весь шестнадцатый год: вышло более десяти рецензий - в «Русских ведомостях», «Журнале журналов», «Новом журнале для всех», в приложении к «Ниве» и прочих популярных изданиях.

Не известно, как повернулась бы судьба Николая Гумилева, останься он в 1917 году в Петрограде. Отношение к событиям этого года, как мы знаем, далеко не у всех было однозначным. Впрочем, реакцию Гумилева, «пропустившего» февральскую смуту, прогнозировать легко: октябрьские потрясения его тоже вряд ли тронули бы. Но в судьбе не бывает ненужных шагов, и потому говорить надо о том, что было, а не о том, что могло бы случиться.

Получив назначение в экспедиционный корпус, Гумилев первого июля прибывает в Париж. В первые же дни было решено, что Гумилев остается в Париже, в распоряжении представителя Временного правительства генерала Зенкевича, и будет находиться в составе Управления Военного комиссариата. Однако в 1918 году поэт возвратился в Россию. После возвращения в Россию начался самый продуктивный период жизни Николая Гумилева. Объективно это можно объяснить соединением расцвета физических сил и творческой активности. Но точно так же объективно и другое: Гумилев вне Родины не смог бы стать для поэзии тем, чем он стал в России - с 1918 года до своей гибели, и даже - после расстрела.

3. Жертва и «судьи»

Россия встретила его не лаврами. Но Николай Степанович на это особо и не рассчитывал. С первых же недель он начал отстраивать полуразрушенное здание - на том же фундаменте: с головой ушел в литературную деятельность, не сомневаясь в том, что сможет возглавить литературную жизнь Петрограда. Надо было восстанавливать «Цех поэтов», возрождать издательство «Гиперборей», не говоря уж о заботах о хлебе насущном.

В Петрограде Гумилев остановился на Ивановской улице, в квартире С. К. Маковского. Одной из причин этого был развод с Ахматовой. Анна Андреевна попросила о разводе в первые же дни после возвращения Гумилева из-за границы, признавшись, что любит Владимира Шилейко и собирается за него замуж.

Как известно, семьи в натуральном ее виде давно не существовало, и потому Николай Степанович старался не подать вида, что оскорблен или обижен уходом жены к другому. Но ведь другим-то оказался давний знакомец Гумилева, к тому ж не блиставший какими-либо особыми внешними данными. Именно это ущемило Николая Степановича. Не желая признаваться ни себе, ни другим в своих переживаниях, он скоропалительно женится на Анне Николаевне Энгельгардт, которую гумилевский круг окрестил «Анной второй», хотя кроме имени она ничем не напоминала «Анну первую» и была достаточно далека от литературных дел, забот и интересов мужа.

Тысяча девятьсот восемнадцатый год - год, без преувеличений, самой интенсивной творческой деятельности Николая Гумилева. Его организаторские способности, деятельная энергия, соединенная с признанным к тому времени мастерством, не могли остаться незамеченными хотя бы по той причине, что и сам он этого не позволил бы. Духовный его подъем, объясняемый возвращением в литературную жизнь, счастливо совпал с открывшимися возможностями. Он переиздает свои книги («Романтические цветы», «Жемчуга»), в течение двух недель одна за другой выходят новые («Мик», «Фарфоровый павильон», «Костер»); кроме того, читает лекции в многочисленных студиях и поэтических объединениях, занимается активной переводческой деятельностью, возвращается к литературной критике, пишет пьесы.

В это же время всероссийский мэтр Максим Горький предложил Гумилеву стать одним из редакторов издательства «Всемирная литература», где Николай Степанович вместе с Блоком и Лозинским стал формировать поэтическую серию. Одновременно Гумилев не столько возрождает, сколько создает новый «Цех поэтов», в который входят Г. Адамович, Г. Иванов, Н. Оцуп и другие.

Говоря о том периоде - и чуть дальше, до 1921 года, - и перечисляя сделанное Гумилевым (кроме перечисленного выше - еще и организация «Звучащей раковины», петроградского отделения «Союза поэтов», создание Дома поэтов и Дома искусств и т. д.), Николай Чуковский приходил к выводу: «Таким образом, все многочисленные поэты Петрограда того времени, и молодые и старые, находились в полной от него зависимости. Без санкции Николая Степановича трудно было не только напечатать свои стихи, но даже просто выступить с чтением стихов на каком-нибудь литературном вечере».

Однако, несмотря на колоссальную работоспособность и загруженность, жил Николай Степанович в это время трудно, практически впроголодь, продавая вещи. Творческая и общественная деятельность Гумилева в первый же год после возвращения из-за границы сделала его одним из самых значительных литературных авторитетов. Десятки выступлений в институтах, студиях, на вечерах принесли ему широкую известность и сформировали вокруг него значительный круг учеников.

В 1918 - 1919 годах, помимо активной организаторской и переводческой деятельности, Николай Степанович немало сил отдавал драматургии - как читая теоретические курсы, так и создавая свои пьесы. Кроме драмы из ирландской жизни «Красота Морни» и пьес, о которых шла речь выше, Гумилев пишет драматические сцены «Ахилл и Одиссей», «Три жены мандарина», «Зеленый тюльпан»; в театре «Студия» на Литейном в феврале 1919 года идет его пьеса-сказка для детей «Дерево превращений» - о растущем в Индии волшебном дереве, плоды которого позволяют принимать съевшему их другой облик.

Гибель Николая Гумилева в 1921 году не дала зрителям привыкнуть к его драматургии, да и самому ему - полностью раскрыться. Тем более что после расстрела от памяти об «одиозном» поэте власти старались поскорее избавиться.

Литературная критика вновь заговорила о Гумилеве, отмечая разносторонность его дарования: в течение 1919 года были отрецензированы такие значительные работы, вышедшие из-под его пера, как «Гильгамеш», «Фарфоровый павильон», «Дерево превращений», «Принципы художественного перевода»... Но в то же время в печати проскальзывало и недоброе отношение к нему.

Практически вся жизнь Николая Гумилева с восемнадцатого года - сплошная борьба за выживание: добывание хлеба для себя и семьи. То, что в таких условиях он создавал значительные литературные произведения - такие, как «Поэма начала», «Заблудившийся трамвай», «Звездный ужас», стихи «Шатра», - это своего рода литературный подвиг. Кроме поэзии, ничего для него не существовало в мире. Поэзия была единственным, без чего он точно умер бы.

Несколько раз Гумилев ездил в Бежецк, где старая мать спасала от голодной смерти его детей - сына и дочь. Увы, вторая жена не желала «прозябать» в относительно сытой глуши и требовала, чтобы муж забрал ее в Петроград, что, наконец, и пришлось сделать; а затем пришлось отдать дочь Лену в детдом, так как Анна Николаевна не могла в Петрограде ухаживать за ней без помощи бабушки. Конечно, и эти неурядицы угнетающе действовали на Николая Степановича, предельно загруженного ежедневной работой.

В 1921 году поэтический мир России постигла великая утрата: умер А. Блок. Когда хоронили умершего 7 августа 1921 года Александра Блока, в толпе разнесся слух, что несколько дней назад, 3 августа, арестован другой большой поэт, без имени которого было уже невозможно представить литературную жизнь Петрограда, - Николай Гумилев.

За что? Все терялись в догадках, ибо «должностное преступление» исключалось, а что касается политических убеждений, то даже в официальных анкетах в этой графе Николай Степанович писал: «Аполитичен».

Решено было идти к председателю Петроградской ЧК от имени Академии наук, издательства «Всемирная литература», еще ряда организаций, в которых сотрудничал или преподавал Гумилев, включая «благонадежный» Пролеткульт,-- с просьбой выпустить поэта на поруки. Пошли Н. Оцуп, Н. Волковысский, А. Волынский, С. Ольденбург.

О том, что об «опасном заговорщике» в ЧК не знали ровным счетом ничего, свидетельствует хотя бы то, что депутацию спросили: «Да чем он, собственно, занимается, ваш Гумилев?.. Значит, писатель... Не слыхал»; «Что это за Гумилевский? И зачем он вам понадобился? И вообще, к чему нам поэты, когда у нас свои есть...»

Пролетарские поэты, которых Гумилев учил искусству рифмы, узнав об аресте учителя, отреклись от него. (Вернее, им приказано было не вмешиваться, но разница-то не очень велика. Кстати, когда через три года был арестован талантливый поэт Алексей Ганин, на просьбу о помощи Демьян Бедный ответил: «Сам попал, сам пусть и выкручивается». Ганин был расстрелян чекистами.)

Гумилев мечтал о том, что будут еще «смелые, сильные люди, которые не корчатся, как черви, под железною пятою этого торжествующего хама. И вольная песня, и радость жизни. И ведь будет же, будет Россия свободная, могучая, счастливая - только мы не увидим». В 1921 году он признавался: «Я удивляюсь тем, кто составляет сейчас заговоры... Слепцы, они играют на руку провокации. Я не трус. Борьба - моя стихия, но на работу в тайных организациях я теперь бы не пошел».

Гильотина красного террора действовала безостановочно. В чем виноват (не обвинялся -- это совсем другое, а именно -- был виноват) Николай Гумилев? Об этом сказал еще Крылов: лишь в том, что волку хотелось есть. Ибо в «деле», в картонной папке (том № 177), нет ничего, что предусматривало бы не только расстрел, но и какое-либо наказание. Все 104 страницы свидетельствуют лишь о том, что «дело» было на скорую руку, поспешно и небрежно сфабриковано.

Даже профессиональные юристы давно уже признали, что Николай Степанович Гумилев ни в чем не виновен. И отнюдь не сейчас, а самое малое в 1968 году, когда первый заместитель Генерального прокурора СССР сказал Павлу Николаевичу Лукницкому, собиравшему материалы о Гумилеве: «Мы убедились в том, что Гумилев влип в эту историю случайно... А поэт он - прекрасный... Его „дело" даже не проходит по делу Таганцевской Петроградской „боевой организации", а просто приложено к этому делу... Если б это произошло в наши дни, то вообще никакого наказания Николай Гумилев не получил бы...»

Список литературы

1. Аксенов В.А. Творчество Н.Гумилева. - М.: Владос, 1997.

2. Ахматовские чтения. А.Ахматова, Н.Гумилев и русская поэзия начала ХХ века. - Тверь, 1995.

3. Панкеев И.А. Николай Гумилев. - М.: Просвещение, 1995.

4. Якобсон В.М. Николай Гумилев. - М.: Просвещение, 1987.

5. Якобсон В.М. Поэт-конквистадор. - М.: Логос, 1990.

Размещено на Allbest.ru