Темы, мотивы и образы "путевой словесности" в творчестве Н.С. Гумилева

Легенда, о которой упоминается в этом эпизоде «Африканского дневника», гласит, что в последние минуты перед падением в соборе св. Софии шла литургия, которую совершал Вселенский патриарх. Увидев ворвавшихся в храм османских воинов, патриарх взял чашу со Святыми дарами и, шагнув к стене, растворился в ней. С этой минуты, согласно преданию, в стенах храма тайно совершается литургия, и верующие могут увидеть ее «внутренним взором». По легенде, тайная литургия станет явной, когда храм снова перейдет к православным. Легенда о «тайной литургии» была необыкновенно важна для каждого православного паломника. В контексте сюжетно-образных рядов паломнической литературы обращение Гумилёва к этому эпизоду осады и гибели Константинополя выглядит совершенно органичным.

«Гумилёвские странники являются тайновидцами, мистагогами, преследующими прежде всего мистические цели. Главнейшая цель у них -- возможно полное видение мира, проникновение за пределы феноменальности, а достижение этой цели и находится, по идее Гумилёва, на стезях движения, «божественного движения», причастность к которому воспринимается как подвижничество, духовный подвиг. Понятие «странствия» здесь сливается с понятием «паломничества» -- формой послушания, равной присущей и христианскому, и мусульманскому религиозному движению»[36], -- трактует тему «странничества духа» у Н. С. Гумилёва Ю.В. Зобнин. Понимание подвига странничества как формы послушания характерно для библейской традиции и святоотеческой литературы. И в случае монашества, и в случае паломнического служения человек покидает дом и привычную жизнь, имея в виду некую высокую цель.

Связь сюжетики, образности и символики паломнической литературы с сакральной географией произведений Н. С. Гумилёва заключается и в сходной трактовке «индийской темы». «Индийская тема» в паломнической литературе связана с легендой о «царе трех Индий» -- пресвитере Иоанне -- таинственном «Индийском царстве», оплоте христианства на Востоке. Загадочное царство пресвитера Иоанна, потомка одного из царей-волхов, было в средневековой Европе и Руси целью паломнических хождений. Греческое литературное произведение (XII в.) «Послание» мифического индийского царя-христианина Иоанна византийскому императору Мануилу попало на Русь в XIII или в XIV в. Во всех списках «Сказания об Индийском царстве», за исключением Кирилло-Белозерского, текст речи индийского царя Ивана обрамлен предисловием и заключением. Перевод на современный язык предисловия и заключения по Волоколамскому списку звучит следующим образом: «Царь Греческой земли Мануил послал своего посла к индийскому царю Ивану, и послал к нему много даров, и повелел послу расспросить о величестве его силы и о всех чудесах Индийской земли. Дойдя до Индийской земли и отдав дары царю Ивану, посол попросил его начать говорить. Царь же Иван принял дары с великою любовью, дал в ответ многие дары и сказал: “Передайте царю своему Мануилу: если хочешь узнать мою силу и все чудеса моей земли, продай всю свою Греческую землю и приходин ко мне сам послужить у меня; я сделаю тебя вторым или третьим слугой; а затем ты вернешься в свою землю. Будь ты и в десять раз выше, не описать тебе на хартии со всеми книжниками твоими царства моего даже до исхода души твоей. А цены твоего царства не хватит тебе на хартию, потому что невозможно тебе описать моего царства и всех чудес моих”[37]. И заключение: «И отпустил посла греческого с великою честью и со многими дарами к царю Мануилу. И после этого других послов не было в Индийской земле. Богу нашему слава. Аминь»[38].

В «Сказании об Индийском царстве» Индия предстает сакральной землей, где собраны все мыслимые и немыслимые чудеса: «Я -- Иоанн, царь и поп, над царями царь; под моей властью три тысячи триста царей. Я поборник православной веры Христовой. Царство же мое таково: в одну сторону нужно идти десять месяцев, а до другой дойти невозможно, потому что там небо с землею встречается»[39]. И далее: «В моем царстве птица феникс; в новолунье она свивает себе гнездо, приносит с неба огонь, сама сжигает свое гнездо и сама здесь тоже сгорает; и в этом пепле зарождается червь, покрывается перьями и потом становится единственной такой же птицей, другого плода у этой птицы нет; а живет она пятьсот лет. Посреди же моего царства течет из рая река Эдем, в этой реке добывают драгоценные камни: гиацинт, сапфир, памфир, изумруд, сардоникс и яшму, твердую и, как уголь, сверкающую»[40].

Царство пресвитера Иоанна, расположенное на берегах реки Эдем, представляет собой инвариант «рая земного» и, соответственно, цель паломнических хождений. Легенда о таинственном Индийском царстве, по словам Л.Н. Гумилёва, потрясла воображение «королей и прелатов, рыцарей и купцов, благородных дам и прекрасных куртизанок, грубых провинциальных баронов и моряков средиземноморских флотов Генуи, Венеции и Пизы -- словом, всех, имевших хотя бы косвенное отношение к подготовлявшемуся тогда второму крестовому походу»[41]. В «Сказании» Индийское царство -- самая сакральная из сакральных земель, цель и итог земных странствий. Образ-символ святого и славного Индийского царства, управляемого потомком царей-волхвов, в дальнейшем стал одним из стержневых для паломнической литературы Европы и Руси, получил в путевой словесности -- как светской, так и духовной -- самые разнообразные интерпретации. Согласно средневековым географическим представлениям, пресвитер Иоанн владел «тремя Индиями». Эти «Три Индии» включали в себя Аравийский полуостров, «счастливую Аравию» с северо-восточным побережьем Африки и Абиссинией, Иран и современную географическую Индию.

В поэзии Н. С. Гумилёва сосуществуют три Индии -- Индия историософская, являющаяся олицетворением «нежного и блестящего Востока», Индия как самая священная из южных стран и, наконец, таинственная «Индия Духа» -- цель странствий героя-паломника. Так, в ст-нии «Заблудившийся трамвай» читаем: «Где я? Так томно и так тревожно / Сердце мое стучит в ответс: «Видишь вокзал, на котором можно / В Индию Духа купить билет?» (4, 81). В прозаическом отрывке «Вверх по Нилу. Листы из дневника» упоминается царство короля-волхва Бальтазара, которое Гумилёв помещает в одной из «трех Индий» -- северо-восточной Африке.

В прологе пьесы «Дерево превращений» Индия изображена как южная страна, подобная раю: «Конечно, знаете вы, дети, / Не знать того вам было бы грех, / Что много чудных стран на свете, / Но Индия чудесней всех. / Она -- еще южней Китая, / В нее приехать -- труд большой, / Смотрите, вон она какая / И я, индиец, вот какой!» (5, 244). И далее: «Там молятся о благе мира, / Богам и гениям святым / Благочестивые факиры, / Сидя под деревом своим» (5, 244).

В пантуме Гумилёва «Гончарова и Ларионов» (1917) Индия представлена как олицетворение Востока («Восток и нежный, и блестящий / В себе открыла Гончарова, / Величье жизни настоящей / У Ларионова сурово» -- (3, 177), тогда как Византия замыкает восточный мир («Павлиньих красок бред и пенье // От Индии до Византии -- / Железного огня круженье, / Вой покоряемой стихии» -- (3, 177)). История создания этого пантума, проанализированная Р.Д. Тименчиком[42], проливает свет на роль культуронима Индии в историософской концепции Гумилёва. Поэт не только высоко ценил творчество М.Ф. Ларионова и Н. С. Гончаровой, но и разделял взгляды Гончаровой, касающиеся влияния индийской культуры на Русь. Так, еще в 1913 г. в предисловии к каталогу персональной выставки Наталья Гончарова утверждала, что «достаточно посмотреть на изображения арабские и индийские, чтобы установить присхождение наших икон и искусства, которое до сих пор живет в народе»[43]. В рецензии на «Песни» С. Клычкова Гумилёв же упоминал индийскую культуру в триаде культур, оказавших наибольшее влияние на древнюю Русь («колдовская финская, византийская и индийская» -- 7, 87).

Если говорить о таких формах «путевой словесности», как проскинитарий (путеводитель), паломническое хождение (с активным проявлением элементов посольского отчета) и литературное произведение с элементами паломнического сообщения (литературно-вымышленный рассказ в форме паломнического сообщения), то к творчеству Н. С. Гумилёва имеет непосредственное отношение последняя из представленных жанровых разновидностей. Однако необходимо подчеркнуть, что в своих произведениях Гумилёв использовал лишь отдельные, содержательно значимые элементы «паломнического текста» XII-XVIII ст., трансформируя «паломнический текст» в русле идей и концепций «серебряного века» русской культуры.

1.2 Основные понятия, образы и символы «сакральной географии»

В основе сакральной географии лежат два изначальных понятия -- суша и вода. Именно на символическом восприятии этих стихий основаны представления человека о земном пространстве. В переживании суши и моря, земли и воды человек входит в контакт с фундаментальными аспектами своего существования. Суша -- это стабильность, плотность, фиксированность, пространство как таковое. Вода -- это подвижность, мягкость, динамика, время.

В египетской иероглифике символ воды представляет собой волнистую линию с острыми гребнями: этот же утроенный знак символизирует первозданный океан и первоматерию -- основу всех земных вещей и явлений. В Ведах вода символизирует начало и конец всего сущего. Древние культуры разделяли «верхние» и «нижние» воды: первые воплощают собой потенциальное и возможное, вторые -- уже сотворенное. Вавилоняне называли воду «домом мудрости», вода символизировала женское начало мироздания, рождение, смерть и воскресение. Символика крещения также тесно связана с символикой воды. В «Толковании Евангелия от Иоанна Св. Иоанна Златоуста читаем: «Погружением головы в воду, как в гробницу, мы целиком погружаем и погребаем ветхого Адама. В тот миг, когда мы восстаем из воды появляется новый человек» (XXV, 2).

Согласно геософской концепции Л. Мечникова, государства и империи основывают свое влияние и силу на развитии водного или «земляного» начала. Империи бывают либо «талассократическими» (морскими), либо «теллурократическими» (континентальными). Первое предполагает наличие метрополии и колоний, второе -- столицу и провинции на «общей суше». Море -- это и сильное и слабое место «талассократического могущества». «Теллурократия», напротив, обладает качеством территориальной непрерывности.

Л.И. Мечников выделял в качестве ведущей причины исторического развития географический (геософский) фактор[44]. Ученый разделил историю человечества на три периода -- речной, морской и океанический. Первый этап общественного развития (речной) связан с рождением цивилизаций на берегах великих рек -- Нила, Тигра, Евфрата, Инда, Ганга и Хуанхэ. Именно с этими рекам связана история четырех великих цивилизаций древности: Египта, Месопотамии, Индии и Китая.

Второй этап -- морской или (средиземноморский) -- охватывает это время от основания Карфагена до формирования империи Карла Великого. Изоляция «речных» культур сменилась эпохой межкультурной коммуникации. Третий этап (океанический) охватывает Новое время, начиная с эпохи великих географических открытий. Использование океанических ресурсов расширило возможности человечества и связало континенты в единую систему. Концепция Л.И. Мечникова о влиянии природной среды на историко-культурное развитие общества получило развитие в трудах Л.Н. Гумилёва и современных сторонников географического (геософского) восприятия мирового историко-культурного процесса.

Разновидности ландшафта в сакральной географии понимаются как символические комплексы, связанные со спецификой государственной, религиозной и этической идеологии народов. Существует некий локальный сакрально-географический контекст, который определяет религиозную и историко-культурную наполненность культуронимов. Так, выделяются цивилизации степи, леса, гор, долин, льда и пустыни. При этом пустыни и степи определяются как «микрокосм кочевников», в котором теллурократические тенденции достигают своего пика, поскольку фактор «воды» здесь сведен к минимуму. Образцом империи Степи можно считать империю Чингисхана, а характерным примером империи Пустыни -- арабский халифат, возникший под непосредственным воздействием кочевников.

Горы в сакральной географии являются центрами духовной власти, с ними связана идея сохранения «на вершинах» остатков древних рас и цивилизаций. В поэзии Н. С. Гумилёва «горные хребы» -- это «мир самых белых облаков», духовное убежище, «пространство мечты», в котором человек обретает покой и гармонию. Так, в стихотворении «Однообразные мелькают…» (1917) читаем: «И если я живу на свете, / То лишь из-за одной мечты: / Мы оба, как слепые дети, пойдем на горные хребты, / Туда, где бродят только козы, / В мир самых белых облаков, / Искать увянувшие розы и слушать мертвых соловьев» (3, 153).

Образность и символика леса в сакральной географии близка горной символике. И дерево, и гора связаны с образом-символом Оси мира. В пьесе Н. С. Гумилёва «Дерево превращений» благочестивые факиры молятся «о благе мира» под своим деревом, являющимся аналогом Мирового Древа или Мировой Оси («Там молятся о благе мира, / Богам и гениям святым / Благочестивые факиры, / Сидя под деревом своим» (5, 244)). В теллурократии лес -- это «место мудрецов» (друидов, отшельников), но одновременно и пространство, в котором сохранились архаические «обломки» исчезнувшего прошлого. Так, в стихотворении Гумилёва «Лес» древесное, лесное пространство является приютом великанов, карликов и львов («Под покровом ярко-огненной листвы / Великаны жили, карлики и львы, / И следы в песке видали рыбаки / Шестипалой человеческой руки» (4, 68). гумилев травелог символ сакральный

Льды в сакральной географии считаются преддверием иного мира, жреческой зоной. Мудрец удаляется «во льды», чтобы молиться о благе мира, совершенствоваться духовно. В поэме Н. Гумилёва «Северный раджа» присутствует образ-символ «Иной Индии», созданной среди снега и льда, в преддверии иного мира («Мы в царстве снега создадим / Иную Индию… -- Виденье» -- 1, 207). «Не бойтесь этой наготы / И песен холода и вьюги, / Вы обретете здесь цветы, / Каких не знали бы на юге…», -- восклицает главный герой поэмы -- Раджа, Владыка Севера (1, 207).

Стороны Света в сакральной географии обладают особыми религиозными и историко-культурными характеристиками. У каждой из сторон света свои символические функции. Так, Восток традиционно считается «землей Духа», земным раем, родиной сакрального начала. «Очевидно, что наиболее важным для ориентации человека было восточное направление -- ex oriente lux!»[45], -- справедливо утверждает А.В. Подосинов. И продолжает: «Недаром именно эта сторона, как мы убедимся, выступает в культе, религиозной, бытовой и географической ориентации большинства культур в качестве основной. Большое значение имела также южная сторона, которая была главной у целого ряда народов»[46].

Согласно библейской традиции, на востоке зримого мира расположен Эдемский сад. Подобное понимание символизма Востока свойственно исламу и иудаизму, а также многим неавраамическим традициям -китайской, индуистской и иранской. С точки зрения природного символизма, Восток -- место, где восходит, "вос-текает" солнце, и связан, соответственно, с солнечной энергией и духовным совершенствованием.

Запад имеет прямо противоположный символический смысл. Это «страна смерти», «мир мертвых», «зеленая страна» (зеленый цвет в данном случае ассоциируется с миром мертвых). Исламские мистики называли Запад -- «царством изгнания» и «колодцем отчуждения» Запад -- это место, где заходит солнце, где исчезает солнечная энергия и сила.

В соответствии с логикой естественного космического символизма древние традиции организовывали пространство, основывали культовые центры, погребения, храмы и постройки, осмысливали природные и цивилизационные особенности географических территорий. По оси «Восток-Запад» выстраивались народы и цивилизации -- чем ближе к Востоку, тем ближе к сакральному, к духовной полноте. Чем ближе к Западу, тем ближе к «стране мертвых».

На культурно-символическом уровне элементы древней сакральной географии вошли в культуру Нового времени. Они необыкновенно важны для изучения образно-символических рядов поэзии, прозы и драматургии «серебряного века», в частности, для глубокой и многогранной интерпретации творчества Н. С. Гумилёва.

В поэзии Гумилёва Север и Юг представляют собой некие духовные маршуты человечества: к ледяной пустыне на краю света движется войско Великого Раджи в поэме «Северный раджа», чтобы воссоздать в «царстве снега» «Иную Индию». На Юг, к царству подобной пантере царицы («царица была, как пантера суровых безлюдий» -- 1, 191) стремится вождь северян из стихотворения «Варвары». В финале стихотворения «Варвары» вождь поворачивает войска обратно на Север, разочаровавшись в цели и смысле своих странствий: «Кипела, сверкала народом широкая площадь, / И южное небо раскрыло свой огненный веер, / Но хмурый начальник сдержал опененную лошадь, / С надменной усмешкой войска повернул он на север» (1, 191).

В большинстве мифологических систем символизм Севера имеет отношение к изначальному раю, откуда берет начало вся человеческая цивилизация. Древнеиранские и зороастрийские тексты говорят о северной стране «Арьяне Ваэджа» и ее столице «Вара», откуда древние арии были изгнаны оледенением, которое наслал на них Ахриман, противник светлого Ормузда. Древние Веды повествуют о Северной стране как о прародине индусов, о Белой Земле, лежащей на крайнем севере.

Элементом сакральной географии Древней Греции является таинственная Гиперборея, северный остров, родина светоносного бога Аполлона. Основной идеей, традиционно связанной с Севером, является идея Центра, Неподвижного Полюса, точки Вечности, вокруг которой вращается не только пространство, но и время, цикл. Север понимается в нордической традиции как пространство вечного света, где никогда не заходит солнце. Самой крайней точкой Вечного Севера считалась загадочная земля Туле, которую в Новое время связывали с Гренландией, открытой норвежским викингом Эйриком Рыжим. В названии этого острова заключены магические свойства, которые ему приписывали викинги: Grune Land, Зеленая Земля или «Земля Мертвых». Зеленый цвет символизировал в древних культурах Исландии и Скандинавии -- край теней, вечность, смерть и бессмертие. «Зеленый край», «Зеленая Земля», таким образом, становятся не конкретным географическим указанием, а обозначением страны по ту сторону человеческого сознания, в каком-то ином измерении, которое может открыться лишь в результате волшебного превращения, путь же к нему способны проложить или трансмутация, или медиумическое, сомнанбулическое сознание»[47], -- пишет Н.А. Богомолов.

Юг символизирует идею, противоположную нордической, а именно -- - материальность, тьму, смешение, лишенность, множественность, погруженность в поток времени и становления. Согласно большинству мифологических систем, на Юге День и Ночь богов раскалываются на множество человеческих суток, изначальный полярно-райский символизм утрачивается, а воспоминание о нем становится фактором культуры, предания. Юг вообще часто соотносится с культурой, т.е. с той сферой человеческой деятельности, где духовное приобретает зримые очертания. Юг -- это царство материи, жизни.

Однако между этими сторонами света могут существовать гармоничные отношения: Север «одухотворяет» Юг, а Юг воплощает, материализует Север. Если Юг отказывается от признания примата Севера, начинается сакральное противостояние, «война сторон света». Так, в «Рамаяне», южный остров Ланка считается обителью демонов, похитивших жену Рамы, Ситу, и объявивших войну Северу.

Ориентация по сторонам света, запечатленная в памятниках духовной и материальной культуры человечества, имела сакральное значение, являлась важным элементом религиозного действа, культа. «Даже если мы рассматриваем ориентацию светской архитектуры, искусства, даже межевания полей, то те их элементы, которые отчетливо ориентированы, также, как правило, объясняются вторжением в эти сферы жизни сакрального элемента»[48], -- подчеркивает А.В. Подосинов. Изучение символизма Севера и Юга позволяет интерпретировать основные маршруты и ориентиры Гумилёвской сакральной географии (геософии).

Геософия как культурно-историческое, мифопоэтическое, религиозное и геополитическое осмысление географии, как личностная, авторская география предшествовала геософским теориям «евразийцев» -- П.И. Савицкого, Н. С. Трубецкого, П.Н. Савицкого[49], Г.В. Вернадского, Л.П. Карсавина, П.П. Сувчинского, а также работам «последнего евразийца» -- Л.Н. Гумилёва. П.И. Савицкий понимал геософию как последовательное воплощение категории «месторазвития». Месторазвитие, по П. Савицкому, это «широкое общежитие живых существ, взаимно приспособленных друг к другу и к окружающей среде»[50], находящихся под ее влиянием, и, в свою очередь, влияющих на нее.

В термине «месторазвитие», принадлежащем П.Н. Савицкому, соединены социально-историческая среда и занимаемая ею территория. Геософия соотносит исторические и географические начала и устанавливает взаимодействие между ними. Соответственно, месторазвитие определяет исторический процесс и духовное своеобразие того или иного этноса, этническое и культурное своеобразие.

Анализируя географическое положение России, агроклиматические условия, расположение природных зон, П.Н. Савицкий пришел к выводу, что Россия представляет собой целостный и вполне автономный природный мир, существенно отличный как от Европы, так и от Азии. Последнее позволило Савицкому говорить об особой географической среде -- “континенте Евразия”. С точки зрения евразийцев, «континент Евразия» охватывает не весь одноименный материк, а лишь его срединную часть -- Россию. В понимании евразийцев природная среда оказывает значительное влияние на менталитет населяющих ее народов. В этом основа идеи месторазвития, воспринятой впоследствии историком-евразийцем Г. В. Вернадским. Идеям «месторазвития» посвящены монографии П.Н. Савицкого «Россия -- особый географический мир» (Париж-Берлин-Прага, 1926), «Географические особенности России», ч. 1, (Прага, 1927), «Геополитические заметки по русской истории» (Прага, 1927) и множество статей в эмигрантской периодике.

В соответствии с теорией «месторазвития», геософию можно понимать как науку о взаимодействии ландшафта и этноса, земли и народа, как интерпретацию «географии сакральной», «мифов о месте» -- культуронимов.

Если «евразийцы» говорили о геософии, то В.П. Семенов-Тян-Шанский развивал концепцию «гуманистической географии». Уже в 1928 г. была опубликована книга В.П. Семенова-Тян-Шанского «Район и страна»[51], в которой исследователь называл географию наукой «антропоцентрической» и изучал соотношение географии и искусства. Речь шла, соответственно, о необходимости изучения географических представлений тех или иных этносов, социальных групп или отдельных личностей -- о так называемой «личностной географии». Можно сказать, что Н. С. Гумилёв со своим Геософическим обществом предвосхитил геософские идеи евразийцев, Семенова-Тян-Шанского и американских исследователей -- Райта и Зауэра.

В 1920 г. Джон Райт защитил диссертацию на тему «Географические представления в эпоху крестовых походов»[52], опубликованную в 1925 г. В работе Райта была осуществлена попытка реконструкции географических представлений средневековья, изложены некоторые фундаментальные положения «гуманистической географии». Райт допустил правомерность существования «ненаучной географии» -- т.е. описаний путешествий, травелогов, отражающих географическое мировоззрение, присущее тем или иным эпохам. Именно это мировоззрение, по мысли Райта, заслуживало детального и глубокого изучения.

Сходная концепция присутствует в работе Карла Зауэра «Морфология ландшафта», предложившего понятие «культурный ландшафт». Зауэр считал, в частности, что культурный ландшафт не поддается научному изучению, что за ним скрыта иная, невыразимая реальность. Соответственно, историческую и эстетическую сущность ландшафта необходимо прочувствовать. Постижение «культурного ландшафта» является, по К. Зауэру, непосредственной задачей геософии. В текстах Гумилёва присутствует сходное понимание геософии, более того, можно сказать, что русский поэт во многом предвосхитил основные геософские концепции разработанные в 20-е-30-е гг. ХХ ст.

Если Зауэр ставил в центр своих исследований человека в культурном ландшафте и культурный ландшафт, то Райта интересовал, прежде всего, сам человек и, конечно же, личность географа -- ученого. Человек понимался, таким образом, не как конкретный индивидуум, находящийся в определенном пространстве и времени, и принадлежащий к определенному классу, а как существо, воспринимающее информацию о мире.

Для изучения личностной (гуманистической) географии невозможно использовать методы, применяемые в географической науке. Исследование в данном случае сосредоточено на субъективных аспектах, ценности феноменологического метода, на человеке как мыслящем и познающем существе. Более того, восприятие Россией остального мира, её «этнософия» во многом определяется «геософией» как философским осмыслением пространства. Исторический и культурный путь России не может быть понят без учёта анализа её «месторазвития».

Однако, для того, чтобы интерпретировать геософские аспекты творчества Н. С. Гумилёва, необходимо сначала воссстановить биографический контекст, в котором формировались и разивались геософские идеи. Прежде всего, следует упомянуть об инициативе создания Геософического общества, принадлежавшей Н. С. Гумилёву и датирующейся концом 1909 -- началом 1910 гг.

В конце 1909 -- начале 1910 гг. Гумилёв выступил с инициативой создания Геософического общества, упоминание о котором содержится в письме к Вячеславу Иванову от 5 января 1910 г. В качестве источников, упоминающих о Геософическом обществе, Н.А. Богомолов приводит письмо падчерицы Вячеслава Иванова В.К. Шварсалон, написанное, вероятно, в конце октября или в начале ноября 1910 г. «Из таких второстепенных вещей сначала наше геософическое общество, затеянное Гумилёвым, и которое пока ни к чему действенному не привело, вследствие неименья материала и не строгому отношению к обществу (а не к идее самого Гумилёва)»[53], -- писала В.К. Шварсалон.

Геософическое общество Гумилёв «затеял», по всей видимости, в противовес Теософскому обществу, основанному в 1875 г. Е.П. Блаватской и полковником Г.С. Олкоттом. Созданию Геософического общества предшествовал проект совместной с Вячеславом Ивановым поездки в Абиссинию. Но Вячеслав Иванов, охотно беседовавший с Н. С. Гумилёвым о таинственной стране царицы Савской и царя Соломона, в Абиссинию все же не поехал, сославшись на то, что был «болен, оцеплен делами -- и беден, очень беден деньгами»[54].

Проект создания Геософического общества обсуждался в письмах Н. С. Гумилёва к В.К. Шварсалон. В Геософское общество должны были войти: сам Гумилёв, Вяч. Иванов и В. Шварсалон, М. Кузмин. Вера Шварсалон называла себя «сестрой в Геософии» (soeur en Geosophie), и оставила своеобразный «символ веры» -- стихотворение «О чуде» (Profession de foi) (1910), посвященное Н. С. Гумилёву и явившееся следствием обсуждения проекта Геософического общества в кругах, близких к Вячеславу Иванову. «До сих пор в научный оборот была введена лишь запись из дневника М. Кузмина, свидетельствующая о замысле, и мимолетное упоминание об обществе в письме Гумилёва к Вяч. Иванову от 5 января 1910 г.»[55], -- пишет Н.А. Богомолов. Ученый приводит в качестве источников недатированное письмо В.К. Шварсалон к брату С.К. Шварсалону, написанное в конце октября или в самом начале ноября 1910 г., фрагменты из которого были процитированы нами выше, а также ст-ние В.К. Шварсалон «О чуде» («Profession de foi») с посвящением Н. С. Гумилёву.

В стихотворении В.К. Шварсалон присутствует образ «английской мисс», сжимающей скалу «гвоздем сапожным» и взбирающейся на обетованные вершины, «к чуду» («Мое же чудо, знаю верно, Там -- наверху, / Идти к нему мне не «скачками» судьба велит / В короткой юбке и с очками / Английской мисс / Сжимать скалу гвоздем сапожным и твердо лезть…»)[56]. В образе «английской мисс» присутствуют некоторые черты, сближающие его с «американкой в двадцать лет» из ст-ния О.Э. Мандельштама «Американка», которая тоже «поднимается к чуду» -- Египта и античной Греции («Чтоб мрамор сахарный толочь / Влезает белкой на Акрополь…»)[57]. Линию американки в двадцать лет, намеревающейся «добраться до Египта», продолжает героиня одноактной пьесы Гумилёва «Дон Жуан в Египте» -- осматривающая пирамиды мисс Покэр.

Особый интерес в связи с проектом Геософического общества представляет письмо Гумилёва к В.К. Шварсалон, отосланное в первых числах декабря 1909 г. из Каира, где Николай Степанович напрасно ожидал писем и телеграмм от Вячеслава Иванова -- несостоявшегося компаньона по поездке в Абиссинию. «В Каире буду ждать телеграммы в русское консульство, -- писал Гумилёв Вячеславу Иванову 1 декбаря 1909 г.. -- Письмо очень запоздает. 12-го, если не будет телеграммы, еду дальше. Я чувствую себя прекрасно, очень хотел бы Вашего общества. Мой поклон всем» (8, 139)[58].

«Каждый вечер мне кажется, что я или вижу сон или, наоборот, проснулся в своей родине. В Каире близ моего отеля есть сад, устроенный на английский лад, с искусственными горами, гротами, мостами из цельных деревьев. Вечером там почти никого нет, и светит большая бледно-голубая луна» (8, 140), -- писал Н. Гумилёв В. Шварсалон. Каирский сад, устроенный на английский лад, с искусственными горами, гротами, мостами из цельных деревьев -- это, конечно, сад Эзбекие, которому посвящено ст-ние Гумилёва «Эзбекие».

Н. С. Гумилёв далеко не случайно писал «сестре в Геософии» о каирском саде, в небе над которым светит «большая бледно-голубая луна». Упоминание об Эзбекие было связано с мотивом поисков земного рая (чудесного сада), присутствующим в произведениях Гумилёва. В письме к Вячеславу Иванову, отосланном уже из Джибути и написанном на открытке с изображением тропического сада, Гумилёв писал: «Передайте, пожалуйста, Вере Константиновне, что я все время помню о геософии…» (8, 143)[59].

«…Создание -- пусть и мимолетного -- «Геософического общества» очевидным образом намекает на гораздо более важный смысл предполагавшегося в конце 1909-го и начале 1910 г. Африканского путешествия»[60], -- пишет Н.А. Богомолов. Известно, что Гумилёв уговаривал Вяч. Иванова -- одного из участников проекта «Геософического общества» -- ехать с ним в Абиссинию, но поездка расстроилась. Тем не менее, в реализации проекта Геософического общества принимали активное участие М.А. Кузмин и В.К. Шварсалон. После возвращения Гумилёва из абиссинской поездки 1910 г. Проект «Геософического общества» еще некоторое время обсуждался, но затем Общество распалось в связи с обострившимися отношениями Н. С. Гумилёва с «Башней» Вячеслава Иванова.

Чтобы реконструировать геософский код, характерный для творчества Гумилёва, нужно, прежде всего, определиться с тем, чем, собственно, отличается «карта мира по Н. С. Гумилёву» от «поэтической картины мира» -- термина более привычного и распространенного. Образ географической карты с нанесенными на нее загадочными маршрутами, иногда -- стертой, обветшавшей, древней -- присутствует в стихотворении А. Ахматовой «Он любил три вещи на свете», посвященном Н. С. Гумилёву: «Он любил три вещи на свете: / За вечерней пенье, белых павлинов / И стертые карты Америки»[61].

«Стертые карты Америки» указывают на стихотворение Гумилёва «Еще ослепительны зори» (1907), лирический герой которого назван «искателем нездешних Америк» («Искатель нездешних Америк, / Я отдал себя кораблю, / Чтоб, глядя на брошенный берег, / Шепнуть золотое «люблю!» -- 1, 164). «Нездешние Америки» символизируют благодатные, райские земли, подобные загадочной «Индии Духа». Постичь сакральные смыслы «стертых карт Америки», реконструировать их неясные маршруты должно поэтическое воображение, поэтическое слово. Карты «нездешних Америк» требуют сотворчества вчитывающегося в них поэта. Здесь уместно будет вспомнить и разорванную карту из цикла «Капитаны» («На полярных морях и на южных») («Кто иглой на разорванной карте // Отмечает свой дерзостный путь» -- 1, 233), и «неведомых материков // мучительные очертанья», являющиеся географу «в час трудных снов» (стихотворение «Ледоход» -- 3, 118). Карта требует прочтения, «мучительные очертанья» неведомых материков -- воссоздания, и именно поэтому сны географа названы «трудными».

Географическая карта, исцеляющая душу лирического героя, фигурирует в одном из вариантов стихотворения «Среди бесчисленных светил» («Когда лукавый женский взгляд // Меня встревожит ночью марта, // То не стихи меня целят -- // Географическая карта» -- 3, 186). Интересно, что вслед за упоминанием о «целительной» географической карте появляется образ «милой родины», сон о которой заставляет трепетать сердце героя («И если иногда мне сон // О милой родине приснится, // Я так безмерно удивлен, // Что сердце начинает биться» -- 3, 186). Можно предположить, что сон о «милой родине» напрямую связан с географической картой, фигурирующей в предыдущем четверостишии. Карта эта приносит исцеление именно потому, что на ней изображена «милая родина» -- «Индия Духа», нанесены маршруты, ведущие к ней.

Конечно, проще было бы соотнести «милую родину» с Россией, но тогда выглядит странным не только упоминание о географической карте и, стало быть, о дальнем путешествии, но и следующие две строки стихотворения, апеллирующие к прапамяти лирического героя: «Все это было так давно, // И где-то там, за небесами» (3, 186). Несмотря на русскость поэзии Гумилёва и то значительное и несомненное место, которое занимает Россия в его поэтической географии, в этом стихотворении идет речь о духовной прародине всего человечества -- рае.

В диссертационном исследовании мы обращаемся к «карте мира» по Гумилёву, к представленным ней маршрутам и культуронимам. Речь идет о карте особой, с отмеченными на ней сакральными центрами земли. Эта карта -- порождение Гумилёвской авторской мифологии.

Аналогом Гумилёвской карты могут быть, например, карты, распространенные в Европе еще в первой половине второго тысячелетия н.э. и ориентированные на восток (на востоке обычно изображался Рай со Спасителем)[62]. Наконец, Гумилёвскую «карту» можно сравнить с древними картами космограмматического характера, где мифопоэтическое восприятие мира преобладает над геокартографическим.

В произведениях Гумилёва изучение стертой карты или выцветших страниц старинной книги предшествует собственно путешествию. В поэме «Открытие Америки» Колумб «исчислил» найденную землю по «таблицам, чертежам и выцветшим страницам» (2, 20), совершил воображаемое путешествие под сводом монастырской библиотеки, разбирая чертежи с приором Хуаном, перед тем, как осуществить его наяву. Гумилёв сближает наркозы, рожденные глубиной (см. в цикле «Капитаны»: «Какие наркозы когда-то рождала для вас глубина…» -- 2, 22) и библиотечной пылью (вспомним стихотворение «В библиотеке», где «пыль пьянее, чем наркотик» (1, 252).

Как уже было отмечено Ю.В. Зобниным, в текстах Гумилёва процесс чтения метафорически уподобляется путешествию[63]. Чтение и толкование выцветших страниц старинных книг -- это путешествие в миниатюре, в нем заключен прообраз будущего путешествия. Чтение -- это и приглашение в путешествие, пролог к путешествию как великому свершению, труду духа. Но если читатель подобен мореплавателю, как в стихотворении «Читатель книг»[64], то поэт -- географу, который не просто «прочитывает», толкует пространство, но и открывает новые земли и, главное, называет их.

В «Открытии Америки» Колумб исчислил неизвестную землю, перед тем, как ее открыть и назвать. Глагол «исчислил» вполне закономерен для данного контекста. В стихотворении «Готтентотская космогония» «исчислить» тварный мир может лишь Творец («Бог, который весь мир исчислил…» -- 4, 42). Согласно Гумилёвской логике, исчислить тварный мир значит создать и познать его. За познанием следует называние, придающее сотворенному полноту бытия. Поэт как первооткрыватель и называтель способен сначала «исчислить» некое пространство, затем открыть и назвать его. Имя, которое поэт дает пространству, оказывается в итоге древним священным именем этого пространства.

Н. С. Гумилёв мифологизировал роль географа и всячески подчеркивал духовное родство географа и поэта. Подлинный поэт у Гумилёва подобен географу, которому «в час трудных снов» (стихотворение «Ледоход») являются «неведомых материков мучительные очертанья» (3, 118). Мучительный, страшный, страдательный и для поэта, и для географа процесс творчества приводит к «открытию Америки». В поэме «Открытие Америки» открытая земля представляется мореплавателям знакомой, родной, увиденной «в час трудных снов». Собственно говоря, для Гумилёва труд поэта, процесс творчества вообще, -- это пророческий сон о «милой родине», об «Индии Духа». Так, в поэме «Открытие Америки» читаем: «Если смертный видит отсвет рая, // Только неустанно открывая» -- 2, 20). Поэтому Колумбу в поэме «Открытие Америки» сопутствует Муза дальних странствий, покровительствовавшая и поэту Гумилёву.

Поэт-географ -- это поэт-первооткрыватель и называтель, подобно Адаму дающий вещам имена. «Открытие Америки» -- это и открытие языка «девственных наименований» (см. стихотворение «Роза»: «Лишь девственные наименованья поэтам разрешаются отсель» -- 3, 138), подлинных, древних названий вещей. В то же время поэт уподобляется археологу, заново открывающему древность -- засыпанные песком храмы и затерянные в пустыне древние города.

Путешествие по временам и культурам является одной из сюжетных конструкций, наиболее характерных для «серебряного века» русской культуры. Однако именно Гумилёву удалось необыкновенно полно реализовать в своих произведениях модель странствия по временам и культурам, посредничества между эпохами и их образно-символическими рядами[65]. Поэту удалось создать поликультурное художественное пространство, стать выразителем «сакральной географии», где каждый культуроним обладает своей образностью и символикой.

Примечания

[1] У истоков паломнической литературы Древней Руси // «Хожение» игумена Даниила в Святую Землю в начале XII в. / Изд. подг. О.А. Белоброва, М. Гардзанити, Г.М. Прохоров, И.В. Федорова; отв. ред. Г.М. Прохоров. СПб.: Издательство Олега Абышко, 2007. С. 289.

[2] Калужникова Е.А. Паломничество как ритуал // Известия Уральского государственного университета. №47 (2006). Гуманитарные науки. Вып. 12. Культурология. С. 15.

[3] Там же, С. 20.

[4] La vie de saint Cyrille le Phileote, moine byzantin (+ 1110) / Ed. E. Sargologos. Bruxelles. 1964. P. 117 (Subsidia Hagiographica. T. 39).

[5] Лопарев X.М. Книга паломник: Сказание святых мест во Цареграде Антония, архиеп. Новгородского в 1200 году // Православный Палестинский сборник. СПб. 1899. Т. 17. С. 29-30.

[6] Пресвитером Иоанном в Средние века называли легендарного властителя «Трех Индий» и потомка царей-волхвов. Так, Отто Фрейзингенский писал: «Мы повстречали также недавно рукоположенного в сан епископа Габульского из Сирии… Он рассказал, что некий Иоанн, царь и священник народа, живущего по ту сторону Персии и Армении, на крайнем Востоке, и исповедующего христианство, хоть и несторианского толка, пошел войной на двух братьев Самиардов, царей Мидии и Персии, и завоевал их столицу Экбатану. Одержав победу, названный Иоанн двинулся дальше, чтобы прийти на помощь Святой Церкви. (….) Рассказывапют, что он ведет свой род от древних волхвов» // Л.Н. Гумилёв. Поиски вымышленного царства. «Легенда о государстве пресвитера Иоанна». М.: Ди-Дик, 1994. С. 83.

[7] «Плавание св. Брендана» представляет собой ирландский вариант «паломнического текста» мировой литературы. Св. Брендан отправляется в морское путешествие к Земле Обетованной, взойдя на окутанный пеленой волшебный корабль. Первое упоминание о плаваниях по Морю Океану, совершенных св. Бренданом, встречается в житии св. Мало (IX век). Уже автор «Плавания Майл-Дуйна», самого раннего из рассказов о морских плаваниях к райскому острову, вошедшего в «Книгу Бурой Коровы», ссылается на легенду о путешествии св. Брендана и заимствует из преданий о его плавании ряд сюжетов.

[8] К «паломническому тексту» относятся такие произведения древнерусской литературы, как «Поклоненье святого града Иерусалима» (XVI в.), «Повесть о святых и богопроходных местах святого града Иерусалима» Гавриила Назаретского (XVII в.), «Хождения» Василия Познякова и Трифона Коробейникова (XVI в.), «Слово о некоем старце» (XVI-XVII вв.), «Хождение в Царьград» Добрыни Ядрейковича (XIII ст.) и др. К паломническим текстам косвенно примыкают «Хождения за три моря» Афанасия Никитина (XV ст.), где в качестве волшебной земли фигурирует «Индейское царство».

«Хождение за три моря» Афанасия Никитина можно назвать светским путевым дневником с элементами паломнического отчета. Афанасий Никитин -- предприимчивый, энергичный тверской купец -- задумал свое путешествие с практическими, торговыми намерениями -- выгодно продать на Востоке свои товары и на вырученные деньги привезти на Русь товары заморские. С «хожениями» и «паломниками» предшествующих веков «Хождение за три моря» связывали только перечисления географических пунктов с указаниями расстояний между ними, указания на богатство той или иной страны.

[9] Плавание святого Брендана. Средневековые предания о путешествиях, вечных странниках и появлении обитателей иных миров. СПб.: Азбука-классика, 2002. С. 10.

[10] См. подр.: L`i^le et le sacre' dans la Russie de Nord. Cahiers Slaves №7. Civilisation russe. Universite de Paris-Sorbonne (Paris IV). 2004.

[11] «De nombreux personages habitant i^le: Le Christ, La Mere de Dieu, les saints les sages les demons le serpent l`oiseau L`animal sauvage En general il n`ya pas de vivants parmi d`eux», -- пишет А. Бажбурин в работе «Некоторые аспекты мифологии острова» («Многочисленные персонажи населяют остров: Христос, Божья Матерь, святые, мудрецы, демоны, змеи, птицы, дикие звери. Только среди них нет живых») // L'i^le et le sacre' dans la Russie de Nord. Cahiers Slaves №7. Civilisation russe. Universite de Paris-Sorbonne (Paris IV). 2004. P. 3.

[12] Рождественская М.В. Рай «мнимый» и рай «реальный»: древнерусская литературная традиция // Образ рая: от мифа к утопии. Серия «Symposium», Выпуск 31. СПб, 2003. С. 100.

[13] «Визионером и пророком» Н. Гумилёва называла А. Ахматова. «Гумилёв -- поэт еще не прочитанный. Визионер и пророк. Он предсказал свою смерть с подробностями вплоть до осенней травы. Это он сказал: «На тяжелых и гулких машинах…» и еще страшнее («Орел» -…), «Для старцев все запретные труды…» и, наконец, главное: «Земля, к чему шутить со мною…»»[13], -- эти почти конспективные записи из заметок А. Ахматовой «Самый непрочитанный поэт», тем не менее, необыкновенно важны для понимания творчества Н. С. Гумилёва. Французское слово «visionnaire» («визионер»), используемое для обозначения человека, которому являются неземные, сверхъестественные видения, Ахматова употребила в данном контексте вполне уместно. Действительно, Гумилёвским героям-странникам являются видения рая, райского сада или неведомых, блаженных земель. Так, в стихотворении «Райский сад» читаем: «В золотисто-лиловом мираже / Дивный сад предо мною встает» (2, 63).

[14] Рождественская М.В. Рай «мнимый» и рай «реальный»: древнерусская литературная традиция // Образ рая: от мифа к утопии. Серия «Symposium», Выпуск 31. СПб, 2003. С. 101.

[15] Решетова А.А. Древнерусская паломническая литература XVI XVII вв. (история развития и жанровое своеобразие). Автореф. диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук. М.: МПГУ, 2006. С.33.

[16] «Хожение» игумена Даниила в Святую землю в начале XII в. / Изд. Подг. О.А. Белоброва, М. Гардзанити, Г.М. Прохоров. СПб.: Издательство Олега Абышко, 2007. С. 17.

[17] Там же.

[18] Там же.

[19] Там же.

[20] Там же, С. 21.

[21] Там же, С. 22.

[22] L`i^le et le sacre' dans la Russie de Nord. Cahiers Slaves №7. Civilisation russe. Universite de Paris-Sorbonne (Paris IV). -- 2004.

[23] Решетова А.А. Древнерусская паломническая литература XVI XVII вв. (история развития и жанровое своеобразие). Автореф. диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук. М.: МПГУ, 2006. С.30.

[24] Пушкин А.С. Собрание сочинений в восьми томах. Том восьмой. Романы и повести (1833-1836). М.: Издательство «Художественная литература», 1970. С. 260.

[25] Там же.

[26] Там же, С. 241.

[27] Там же, С. 258.

[28] Эткинд А. Толкование путешествий. Россия и Америка в травелогах и интертекстах. М.: НЛО, 2001. С. 51.

[29] Пушкин А.С. Собрание сочинений в восьми томах. Том восьмой. Романы и повести (1833-1836). М.: Издательство «Художественная литература», 1970. С.261-262.

[30] Там же.

[31] Там же.

[32] Эткинд А. Толкование путешествий. Россия и Америка в травелогах и интертекстах. М.: НЛО, 2001. С. 53.

[33] С творчеством Жерара де Нерваля русскую читающую публику познакомил В.Я. Брюсов. Именно Брюсову принадлежат и поныне не превзойденные по мастерству стихотворные переводы «Фантазии» и «Эпитафии», опубликованные в 1909 г. в сборнике «Французские лирики XIX века» и снабженные биобиблиографическими примечаниями переводчика. В 1912 году читающая публика России познакомилась с еще одной гранью дарования Жерара де Нерваля благодаря выходу в свет книги «Сильвия. Октавия. Изида. Аврелия» в переводе и с блестящим предисловием П.П. Муратова. Ряд критических статей русских поэтов (И. Анненского, М. Волошина, Н. Гумилёва), посвященных творчеству Жерара де Нерваля, свидетельствует не только о близком знакомстве их авторов с наследием французского романтика, но и об осознании ими генетической связи творчества Нерваля с европейским символизмом. Подробнее о «нервалианском слое» русской литературы см.: Топоров В., Цивьян Т. Нервалианский слой у Ахматовой и Мандельштама // Ново-Басманная, 19. М., 1990. С. 420-447.

[34] де Нерваль Ж. История о Царице Утра и о Сулаймане, повелителе духов. М.: Алетейя, 1996. С. 55.

[35] Там же, С. 60.

[36] Зобнин Ю.В. Странник духа (о судьбе и творчестве Н. С. Гумилёва) // Н. С. Гумилёв: PRO et CONTRA. Личность и творчество Н. С. Гумилёва в оценке русских мыслителей и исследователей. СПБ.: РХГИ, 1995. С. 14.

[37] Электронные публикации Института русской литературы (Пушкинского дома) РАН // http: // lib.pushkinskijdom.ru

[38] Там же.

[39] Там же.

[40] Там же.

[41] Гумилёв Л.Н. Поиски вымышленного царства. Легенда о «государстве пресвитера Иоанна». М.: Ди-Дик, 1994. С. 82.

[42] Тименчик Р.Д. Николай Гумилёв и Восток // Памир. 1987, №3. С. 129-131.

[43] Там же, С. 130.

[44] Мечников Л.И. Цивилизация и великие исторические реки. М.: Прогресс, 1995.

[45] Подосинов А.В. Ex oriente lux! Ориентация по странам света в архаических культурах Евразии. М.: Языки русской культуры, 1999. С. 19.

[46] Там же.

[47] Богомолов Н.А. Тетушка искусств // Русская литература начала ХХ века и оккультизм. М.: НЛО, 1999. С.176.

[48] Подосинов А.В. Ex oriente lux! Ориентация по сторонам света в архаичсеких культурах Евразии. М.: Языки русской культуры, 1999. С. 21.

[49] Павел Николаевич Савицкий (1895-1968) -- географ, историк, был одним из основоположников евразийского движения. С 1921 г. П.Н. Савицкий жил в Праге, где было опубликовано большинство знаменитых работ. В 1945 г. ученый был депортирован в СССР, попал в лагерь, затем в ссылку. В 1960 г. Савицкому удалось вернуться в Прагу. Работы профессора П.Н. Савицкого оказали непосредственное влияние на Л.Н. Гумилёва, с которым он был лично знаком и поддерживал переписку до конца жизни.

[50] Савицкий П. Континент Евразия. М.: Аграф, 1997, С. 283.

[51] Семенов-Тян-Шанский В.П. Район и страна. М.; Л.: ГИЗ, 1928.

[52] Райт Дж.К. Географические представления в эпоху крестовых походов. М: Логос, 1980.

[53] Богомолов Н.А. Русская литература начала ХХ века и оккультизм. М.: НЛО, 1999. С. 119.

[54] Письма Гумилёва Вячеславу Иванову и В.К. Шварсалон из абиссинского путешествия. Неизвестные письма Н. С. Гумилёва / Публикация Р.Д. Тименчика // Известия АН СССР. Серия литературы и языка. Т. 46. №1. С. 62-64, 68-69.

[55] Богомолов Н.А. Гумилёв и оккультизм // Богомолов Н.А. Русская литература начала ХХ века и оккультизм. М.: НЛО, 1999. С. 120.

[56] Там же, С. 120-121.

[57] Мандельштам О.Э. Стихотворения. Переводы. Очерки. Статьи. Тбилиси: Мерани, 1990. С. 72.

[58] Письма Гумилёва Вячеславу Иванову и В.К. Шварсалон из абиссинского путешествия. Неизвестные письма Н. С. Гумилёва / Публикация Р.Д. Тименчика // Известия АН СССР. Серия литературы и языка. Т. 46. №1. С. 62-64, 68-69.

[59] Там же, С. 68-69.

[60] Богомолов Н.А. Гумилёв и оккультизм // Русская литература начала ХХ века и оккультизм. М.: НЛО, 1999. С. 119.

[61] Ахматова А. Собрание сочинений в 2 т. М.: Издательство "Правда", 1990. Т.2. С. 12.

[62] Подосинов А.В. Ex oriente lux! Ориентация по странам света в архаических культурах Евразии. М.: Языки русской культуры, 1999.

[63] Зобнин Ю.В. Странник духа // Н. С. Гумилёв: pro et contra. Личность и творчество Н. С. Гумилёва в оценке русских мыслителей и исследователей. СПб.: РХГИ, 1995. С.9.

[64] См. в этом стихотворении: «Неутомимо плыть ручьями строк, // В проливы глав вступать нетерпеливо, // И наблюдать, как пенится поток, // И слушать гул идущего прилива» (1, 267).

[65] Фигуре номада, странника по временам и культурам, посвящены следующие работы: Maffesoli D. Du nomadisme. Vagabondage initiatiques. Paris: Le livre de poche, 1997; Joseph M. Nomadic identities. Minneapolis: University of Minnesota Press, 1999.

Размещено на Allbest.ru