Место Крыма в творчестве А.С. Пушкина

Размещено на http://www.allbest.ru

Размещено на http://www.allbest.ru

Введение

Эта тема мне кажется интересной, потому что всегда есть желание понять причину, побудившую поэта покинуть родные края и отправиться в другой конец страны. Также хочется узнать, какое впечатление произвели на Александра Сергеевича крымские просторы, какие стихи были написаны после пребывания в городах полуострова, кому или чему посвящены.

Для этого необходимо выяснить, какие города посетил поэт и какие стихи были им написаны после пребывания в том или ином городе.

Цели и задачи.

Цели:

· определить, какое место занимал Крым в жизни Пушкина, какое впечатление произвел;

· выяснить, поменялся ли стиль поэта после пребывания на полуострове.

Задачи:

· узнать, почему Пушкин отправился в Крым,

· узнать, какие города посетил и какие стихи написал.

1. Почему А.С. Пушкин поехал в Крым?

В 1820 году Александр I упрекает директора Лицея Энгельгардта в том, что бывший царскосельский воспитанник «наводнил Россию возмутительными стихами», и приказывает генерал-губернатору Милорадовичу арестовать поэта. В апреле Милорадович пригласил к себе Пушкина и доверительно сообщил ему об этом. Поэт ответил губернатору, что бумаги его сожжены, но что он может восстановить стихи по памяти, и тут же написал все вольнолюбивые стихотворения, кроме одной эпиграммы. Милорадович просил царя простить молодого поэта, который пленил его своим благородством. Царь был неумолим. Александр I колебался, куда сослать Пушкина -- в Сибирь или в Соловецкий монастырь. Друзья приложили немало усилий, чтобы облегчить участь поэта. Хлопотали все -- и Карамзин, и Жуковский, и Чаадаев. Наконец царь уступил: Пушкин направлялся в южные губернии под начальство генерала И.Н. Инзова. 06 мая 1820 года он отправился в Южную ссылку.

В середине мая 1820 года Пушкин прибыл в Екатеринослав. Генерал Инзов встретил его дружелюбно. После шумной петербургской жизни Пушкин почувствовал в Екатеринославе скуку. К тому же он тяжело заболел. В это время в Екатеринослав приехала семья прославленного героя Отечественной войны 1812 года генерала Раевского. Путь ее лежал на Кавказские воды. Инзов согласился отпустить Пушкина для лечения, и поэт вместе с Раевскими поехал на юг.

Путешествие увлекло Пушкина. Все было ново и необычно. Он поднимался в горы, слушал предания о жизни кавказских народов, знакомился с их обычаями. Кавказская природа, древние легенды взволновали Пушкина.

По сравнению с Россией Кавказ, несмотря на древнюю культуру его народов, передовые дворяне считали отсталым, нецивилизованным краем. Но там, по их мысли, человек стоял ближе к природе и мог полнее и ярче проявить свои способности. В России дворянский интеллигент был скован цепями светских предрассудков и условностей, которые мешали ему раскрыть свое духовное богатство. На Кавказе Пушкин увидел простых, гордых, сильных духом людей.

Здесь возникает пушкинский романтизм, в котором неудовлетворенность российской действительностью и слабой активностью разочарованного дворянского интеллигента совмещается с горячим личным порывом к свободе.

Конечно, Пушкин не мог упустить случая побывать в Крыму. Разлад и смятение последних месяцев в Петербурге сменились дружелюбием и любовью, которой был окружен Пушкин в семье Раевского. Своему брату Льву Сергеевичу, Левушке, он писал: «Суди, был ли я счастлив: свободная, беспечная жизнь в кругу милого семейства; жизнь, которую я так люблю и которой никогда не наслаждался - счастливое, полуденное небо; прелестный край; природа, удовлетворяющая воображению, -- горы, сады, море; друг мой, любимая моя надежда увидеть опять полуденный берег и семейство Раевского».

«С полуострова Таманя, древнего Тмутараканского княжества, открылись мне берега Крыма». Известие о том, что легендарное русское княжество находилось на Таманском полуострове, стало сенсацией конца XVIII столетия. В 1792 году на Таманском городище найдена была мраморная плита с русской надписью 1068-1069 годов, в которой упоминалась Тмутаракань. Пушкину наверняка показывали этот камень, на котором было написано: «Въ лето 6576 (1065), индикта 6, Глебъ князь мерилъ море по лёду, от Тмутаракани до Керчи 30054 сажени». В Тамани путешественникам пришлось задержаться на три дня из-за сильной бури на море. Ожидая, пока буря утихнет и можно будет переправиться в Крым, Пушкин вряд ли предполагал, насколько эта земля завладеет его воображением.

С Раевскими поэт побывает в Гурзуфе, Алупке, Симеизе, Севастополе и Бахчисарае. Поэт был очарован Крымом, счастлив дружбой с людьми, которые окружили его заботой и любовью. Он впервые увидел море. Образ Крыма войдёт в пушкинское представление о счастье и воплотится в романтические представления, запечатлённые в его поэмах.

2. Керчь

Вскоре въехали в Керчь. Город был основан на развалинах древней Пантикапеи, греческой колонии. Керчь не оставила в памяти поэта ярких впечатлений. Тогда это был маленький нищий городок. Но Керчь манила Пушкина своим романтическим прошлым. С лицейской поры знал он о древней столице Боспорского царства, о борьбе царя Митридата с Римом. С волнением спешит поэт к гробнице Митридата. Будучи неисправимым романтиком, Пушкин тотчас вдохновлялся красотой южной природы. Творения рук человеческих, особенно в том жалком состоянии, в каком он видел их в Крыму, действовали на него не сразу, часто вспоминаясь через много лет. Один из самых знаменитых городов античного мира, богатый и могущественный Херсонес, вообще не отражен в произведениях Пушкина. В начале XIX столетия на месте города еще не велись раскопки и взору приезжих представали покрытые пылью, невыразительные обломки, черепки, камни неясного происхождения. Компания Раевского посетила развалины, но смогла увидеть лишь очертания улиц, выдолбленные в скалах погреба, почти разрушенную башню, остатки водопровода, несколько каменных лестниц и уцелевшие части стен, которые не успели растащить местные жители: “...на ближайшей горе посреди кладбища увидел я груду камней...” Впечатления не совпали с романтическими картинами его воображения.

Кроме генерала, в путешествие отправились его сын Николай, с которым поэт был знаком с лицейской поры (они встречались у Чаадаева), а также дочери Мария и Софья.

Пушкин пленен юной черноглазой Машенькой Раевской, любуется, как та, бегая по песчаному берегу моря, резвится, играет с волнами, прелестная, счастливая... Поэт напишет об этом в чудесных строках “Евгения Онегина”:

Как я завидовал волнам,

Бегущим бурной чередою

С любовью лечь к ее ногам!

Как я желал тогда с волнами

Коснуться милых ног устами!..

3. Феодосия

К сожалению, о трёх днях жизни поэта в Феодосии почти ничего не осталось. Единственное свидетельство о них - письмо самого Пушкина брату Льву, отосланное 24 сентября 1820 года уже из Кишинёва:

«Из Керчи приехали мы в Кефу, остановились у Броневского, человека почтенного и по непорочной службе своей и по бедности. Теперь он под судом и, подобно старику Вергилия, разводит сад на берегу моря, недалеко от города. Виноград и миндаль составляют его доход. Он… имеет большие сведения о Крыме, стороне важной и запущенной».

Феодосия также показалась Пушкину скучной. В поэзии Пушкина краткое пребывание в Феодосии не нашло отражения. Но здесь он серьезно задумался о судьбе Крыма, о его значении для России.

Настоящие крымские впечатления начались во время переезда из Феодосии в Гурзуф. В письме брату Пушкин написал: “...морем отправились мы мимо полуденных берегов Тавриды, в Юрзуф, где находилось семейство Раевского. Ночью на корабле писал я Элегию... Корабль плыл перед горами, покрытыми тополями, виноградом, лаврами и кипарисами; везде мелькали татарские селения”. Высланный из Петербурга, Пушкин не сразу осознал, что это ссылка, изгнание, наказание. В жизни поэта наступил перелом. В эпилоге к поэме “Руслан и Людмила” он сам пытается осмыслить свое положение:

Так, мира житель равнодушный,

На лоне праздной тишины,

Я славил лирою послушной

Преданья темной старины.

Я пел - и забывал обиды

Слепого счастья и врагов,

Измены ветреной Дориды

И сплетни шумные глупцов.

На крыльях вымысла носимый,

Ум улетал за край земной;

И между тем грозы незримой

Сбиралась туча надо мной!..

Это время наполнено глубокими личными переживаниями, ностальгией, разрывом с прошлой жизнью.

Душа, как прежде, каждый час

Полна томительною думой -

Но огнь поэзии погас.

Ищу напрасно впечатлений:

Она прошла, пора стихов,

Пора любви, веселых снов,

Пора сердечных вдохновений!

Восторгов краткий день протек -

И скрылась от меня навек

Богиня тихих песнопений...

Стихотворение "Погасло дневное светило", родившееся в часы ночного плавания на бриге “Мингрелия”, - важный момент творческой биографии поэта, на наших глазах происходит переход его от беспечной юности к духовной зрелости, когда поэт почувствовал ответственность за свой талант и научился честно и мужественно судить себя. В этом стихотворении, может быть, впервые раскрылось все богатство, вся сложность внутреннего мира молодого Пушкина.

"В ночь перед Гурзуфом, - вспоминала М.Н. Раевская, - Пушкин расхаживал по палубе в задумчивости и что-то бормоча про себя". Это ''что-то'' была элегия. Подготавливая стихотворение для своего сборника в 1825 г., Пушкин предполагал дать ему эпиграф: «Good night my native land. Byron». (Прощай, родная земля, Байрон).

Погасло дневное светило;

На море синее вечерний пал туман.

Шуми, шуми, послушное ветрило,

Волнуйся подо мной, угрюмый океан.

Я вижу берег отдаленный,

Земли полуденной волшебные края;

С волненьем и тоской туда стремлюся я,

Воспоминаньем упоенный...

Каждое крымское впечатление было сильно и незабываемо. Через три года, например, на полях черновой рукописи первой главы ''Евгения Онегина'' появилось абсолютно точное - художники дивятся зрительной памяти поэта - изображение знаменитой скалы «Ворота Карадага», увиденной Пушкиным с моря под вечер 18 августа 1820 г.

Три года помнить и нарисовать с абсолютной художнической точностью - для этого надо обладать не только памятью рисовальщика, но и памятью сердца. Не напрасно Пушкин потом сказал о Крыме: «Там колыбель моего Онегина».

4. Гурзуф

«Отсюда (из Феодосии) морем отправились мы мимо полуденных берегов Тавриды в Юрзуф… Корабль плыл перед горами, покрытыми тополями, виноградом, лаврами и кипарисами; везде мелькали татарские селения… Проснувшись, увидел я картину пленительную: разноцветные горы сияли; плоские кровли хижин татарских издали казались ульями, прилепленными к горам; тополи, как зеленые колонны, стройно возвышались между ними; справа огромный Аю-Даг… и кругом это синее, чистое небо, и светлое море, и блеск, и воздух полуденный…».

Когда Пушкин впервые увидел Гурзуф, этот уголок Южного берега представлял собой небольшую деревушку с узенькими улочками, с глиняными саклями, окруженными тенистыми садами. Сам поэт вспоминал: «Проснувшись, увидел я картину пленительную: разноцветные горы сияли; плоские кровли хижин татарских издали казались ульями, прилепленными к горам, тополи, как зеленые колонны, стройно возвышались между ними; справа огромный Аю-Даг... и кругом это синее, чистое небо, и светлое море, и блеск, и воздух полуденный...».

Военный бриг в Гурзуфе высадил генерала с младшими дочерьми, сыном и Пушкиным, а на берегу их встретила Софья Алексеевна Раевская со старшими дочерьми. Все они поселились в доме, незадолго до того построенном тогдашним владельцем Гурзуфа, герцогом Ришелье.

Пушкин назвал новую обитель «замком в каком-то необыкновенном вкусе». По воспоминаниям Муравьева-Апостола, «огромное здание состояло из нескольких крылец, переходов с навесами вокруг, а внутри - из одной галереи, занимающей все строение, исключая четырех небольших комнат, по две на каждом конце. В них столько окон и дверей, что нет места кровать поставить, хотя в этом состоит все помещение, кроме большого кабинета над галереей, под чердаком, в который надобно с трудом пролезть по узкой лестнице».

«В Грзуфе жил я сиднем, купался в море и объедался виноградом; я тотчас привык к полуденной природе и наслаждался ею со всем равнодушием и беспечностью неаполитанского lazzarone. Я любил, проснувшись ночью, слушать шум моря - и заслушивался целые часы. В двух шагах от дома рос молодой кипарис; каждое утро я навещал его и к нему привязался чувством, похожим на дружество. Вот все, что пребывание в Грзуфе оставило у меня в памяти».

Жизнь среди добрых друзей способствовала тому, что в него снова начала вливаться творческая энергия, напряженно заработала мысль. За три недели он написал множество стихов: "Увы, зачем она блистает", набросаны черновики "Мне вас не жаль, года весны моей" и "Зачем безвременную скуку". Такого душевного спокойствия и творческой свободы дотоле не испытывал Пушкин.

В ''Онегине'' он честно признался, что творила с ним на крымском берегу муза:

Среди зеленых волн, лобзающих Тавриду,

На утренней заре я видел нереиду.

Сокрытый меж дерев, едва я смел дохнуть:

Над ясной влагою полубогиня грудь

Младую, белую как лебедь, воздымала

И пену из власов струею выжимала.

Август в Гурзуфе был великолепен. И отнюдь не сиднем живет Пушкин: он бродит по холмам, по гористым узким улочкам, любуется янтарным в лучах солнца виноградом, работает над 'Кавказским пленником', читает, занимается английским языком,- на это уходило все время. В Гурзуфе Пушкин прожил три недели. В сентябре 1820 года он писал брату: «Мой друг, счастливейшие минуты жизни моей провёл я посреди семейства почтенного Раевского. Я не видел в нём героя, славу русского войска, я в нём любил человека с ясным умом, с простой, прекрасной душою; снисходительного, попечительного друга, всегда милого, ласкового хозяина. Суди, был ли я счастлив: свободная, беспечная жизнь в кругу милого семейства; жизнь, которую я так люблю и которой никогда не наслаждался». В письмо он вкладывает элегию, посвящённую Марии Раевской:

Редеет облаков летучая гряда;

Звезда печальная, вечерняя звезда,

Твой луч осеребрил увядшие равнины,

И дремлющий залив, и черных скал вершины;

Люблю твой слабый свет в небесной вышине:

Он думы разбудил, уснувшие во мне…

Подходили к концу счастливые дни в Гурзуфе, где Пушкин забыл на время, что он - изгнанник... Эти три недели далеко продвинули его духовное развитие. Но все же это были три недели из 37 лет. Надобно спешить вперед...

Срок отпуска кончался. Старик Раевский должен был возвращаться на службу в Киев. Вместе с Пушкиным верхом они поехали вперед через Бахчисарай.

5. Алупка, Ялта, Фиолент

5 сентября Пушкин простился с женской половиной семьи Раевских в Гурзуфе. Дамская часть семейства Раевских вскоре выехала в Симферополь, где потом все снова соединились.

Всадники следуют из Гурзуфа через айданильский лес по тропе до Никитского сада. Минуя Ялту, тогда маленькую деревушку на берегу моря, поднимаются к Аутке (поселок Чехова на окраине современной Ялты), а оттуда через Ореанду, Кореиз, Мисхор следуют до Алупки.

К вечеру первого дня путники достигли Алупки. Сентябрьские дни были теплыми и солнечными, море пленяло взгляд своей спокойной синевой. В Алупке решили заночевать в одной из придорожных саклей.

Из Алупки выехали рано, так как дорога предстояла трудная. Между Симеизом и Кикенеизом (ныне Оползневое) был самый опасный переезд. За скалами Дива и Монах узкая тропа шла через опасные пропасти и подъемы, и пробираться приходилось медленно и осторожно. За деревней Кикенеиз через 12 верст надо было преодолеть так называемую Чертову лестницу (или Шайтан-Мердвен).

Из Алупки выехали рано, так как дорога предстояла трудная. Между Симеизом и Кикенеизом (ныне Оползневое) был самый опасный переезд. За скалами Дива и Монах узкая тропа шла через опасные пропасти и подъемы, и пробираться приходилось медленно и осторожно. За деревней Кикенеиз через 12 верст надо было преодолеть так называемую Чертову лестницу (или Шайтан-Мердвен).

“По горной лестнице взобрались мы пешком, держа за хвост татарских лошадей наших. Это забавляло меня чрезвычайно и казалось каким-то таинственным восточным обрядом”. Но больше меня поразила одинокая береза, которую я увидел на горе: “...северная береза! Сердце мое сжалось: я начал уж тосковать о милом полудне, хотя все еще находился в Тавриде...”

Затем направились в Георгиевский монастырь, расположенный на крутой скале у мыса Фиолент. Лестница, вырубленная в обрыве, вела прямо к морю.

«Георгиевский монастырь и его крутая лестница к морю, - вспоминал поэт, - оставили во мне сильное впечатление». После осмотра монастыря Пушкин отправился на мыс Фиолент, где по преданию, находились остатки храма богини Дианы или Артемиды. Пушкин затем напишет:

«Тут же видел я и баснословные развалины храма Дианы. Видно, мифологические предания счастливее для меня воспоминаний исторических, по крайней мере тут посетили меня рифмы».

К чему холодные сомненья?

Я верю: здесь был грозный храм,

Где крови жаждущим богам

Дымились жертвоприношенья...

Здесь успокоена была

Вражда свирепой Эвмениды:

Здесь провозвестница Тавриды

На брата руку занесла!

На сих развалинах свершилось

Святое дружбы торжество,

И душ великих божество

Своим созданьем возгордилось...

Из Георгиевского монастыря путники отбыли на следующий же день, верхом.

6. Бахчисарай

Бахчисарай поразил поэта только вначале, когда неожиданно возник из-за поворота длинной степной дороги. Единственным въездом в город служили заросшие мхом полуразвалившиеся ворота со скрипучими железными затворами. Удручающее впечатление производили «гнилые воды» Чурук-Су, растянувшейся на четыре версты. Зато сам Бахчисарай оказался настоящим восточным городом с узкими проулками, зелеными двориками, с двухэтажными домами, прятавшимися за глинобитными стенами. Путешественники полюбовались резными деревянными решетками окон и балконов, отметили гармоничное сочетание пирамидальных тополей и высоких минаретов.

Спутникам посчастливилось попасть в Бахчисарай к началу осеннего мусульманского праздника Байрам. Русский поэт неожиданно оказался в центре всеобщего веселья, впервые увидев старинные татарские игры, конные состязания, позже отраженные в поэме «Кавказский пленник». Байрам обычно собирал купцов со всего Крыма. Заполнившая базар огромная толпа подкреплялась восточными яствами, которые жарились и пеклись прямо на улице. Пушкин, несомненно, отведал шашлык кебаб, плацинду или сырные лепешки пекыр-борек.

Ханский дворец, который так стремились увидеть путешественники, тоже находился на главной улице. Его тонкие башенки, пестрые решетчатые рамы, фонтаны и потаенные прохладные комнаты навевали мысли о восточной роскоши и неге. Но вид дворца не оправдал ожиданий: Пушкин увидел не тот, старый дворец, который сгорел в 1736 году, а восстановленный и отремонтированный (причем ему постарались придать более «восточный вид»). Пушкину не понравились «полуевропейские переделки некоторых комнат». Ему досадно было, что ханский дворец истлевает в небрежении. «В Бахчисарай я приехал совсем больной. Я прежде слыхал о странном памятнике влюбленного хана. К*** поэтически описывала мне его, называя la fontain des larmes („фонтан слез“). Вошед во дворец, увидел я испорченный фонтан, из заржавленной трубки по каплям капала вода. Я обошел дворец с большой досадой на небрежние, в котором он истлевает, и на полуевропейские переделки некоторых комнат. N. N. почти насильно повел меня по ветхой лестнице в развалины гарема и на ханское кладбище… Что касается до памятника ханской любовнице, о котором говорит Муравьёв, я о нем не вспомнил, когда писал свою поэму, а то бы непременно воспользовался». Неудобная ночевка и плохая погода снова разбудили в Пушкине лихорадку. Хотя день, проведенный Пушкиным в Бахчисарае был омрачен новыми приступами лихорадки, он запомнился ему со всеми его красками, звуками, запахами. Пушкин также упоминает об «Испорченном фонтане», развалинах гарема и ханском кладбище. В поэме «Бахчисарайский фонтан» он писал:

Над ним крестом осенена

Магометанская луна

В память о Пушкине на мраморном выступе фонтана теперь всегда лежат две розы: белая и красная.

Фонтан любви, фонтан живой!

Принес я в дар тебе две розы.

Люблю немолчный говор твой

И поэтические слезы.

Еще в Петербурге Пушкин услышал интересное старое предание - о любви хана Гирея к Марии Потоцкой. Польская княжна была его пленницей в роскошном бахчисарайском дворце, но и хан был в плену ее красоты, нерушимой твердости и чистоты. Красавица христианка погибла от ревности любимой жены хана, которую он забыл ради новой пленницы. Он жестоко расправился с преступницей-женой, а над могилой Марии воздвиг мраморный памятник-фонтан, который окрестили “фонтаном слез”.

...Итак, мысль поэмы - перерождение, если не просвещение, дикой души через высокое чувство любви. Мысль верная и глубокая'. Как часто бывало у Пушкина, соединение слышанного прежде и увиденного в реальности разбудило творческую жажду и привело к замыслу ''Бахчисарайского фонтана''.

Само предание послужило ему толчком к оригинальной разработке сюжета. О той таинственной женщине, которую Пушкин “безумно любил” и от которой услышал легенду, он говорит: “Признаюсь, что одною мыслью этой женщины дорожу я более, чем мнением всех журналов на свете и всей нашей публики”.

Образу избранницы своего сердца поэт и воздвиг “фонтан любви, фонтан живой”, создал чудесную поэму о “любви таинственной”, “Любви отверженной и вечной”, лучшую из лирических поэм всей русской поэзии.

4 ноября 1823 года он писал из Одессы П.А. Вяземскому: «Вот тебе, милый и почтенный Асмодей, последняя моя поэма... Если эти бессвязные отрывки покажутся тебе достойными тиснения, то напечатай... Припиши к Бахчисараю маленькое предисловие или послесловие -- если не для меня, так для Софьи Киселевой». При опубликовании поэмы Пушкин нашел особый способ незаметно назвать свою вдохновительницу и в печати. В приложении к «Бахчисарайскому фонтану» он поместил «Выписку из путешествия по Тавриде» И.М. Муравьева-Апостола, которая заканчивалась указанием на «принятое и справедливое мнение, что красота женская есть, так сказать, принадлежность рода Потоцких». Это была явная похвала двум сестрам из этой фамилии -- Софье и Ольге, блиставшим в 1818--1819 годах в петербургском свете и при дворе. Сенатор и член Российской академии И.М. Муравьев-Апостол, лично близкий к Александру I, несомненно знал статс-даму С.К. Потоцкую и ее знаменитых красавиц-дочерей. Искушенному читателю намек Муравьева был ясен. Приводя цитату из его «Путешествия», Пушкин не разглашал никакой сердечной тайны, никого не компрометировал и всё же приносил вдохновительнице поэмы дань своего сердечного поклонения и авторской благодарности. К ней же обращено и стихотворение поэта «Платоническая любовь».

При жизни Пушкина поэма два раза переиздавалась, переводилась на немецкий и французский языки. Взоры всей читающей России были привлечены к Крыму, маленькому заштатному городку Бахчисараю, о существовании которого большинство узнало лишь из пушкинской поэмы.

7. Симферополь

Симферополь был последним городом, в котором побывал Пушкин, перед тем как уехал из Крыма в Кишинев. О Симферополе Пушкин не оставил никаких заметок, поэтому неизвестно, каковы были его впечатления. Все же, наверное, ему жаль было расставаться с Крымом. Всю свою жизнь Крым дорог был его сердцу, а к поэме «Таврида» он выбрал эпиграфом слова Гете: «Верни мне мою молодость».

Волшебный край! Очей отрада!

Все живо там: холмы, леса,

Янтарь и яхонт винограда,

Долин приютная краса,

И струй и тополей прохлада,

Все чувство путника манит,

Когда, в час утра безмятежный,

В горах дорогою прибрежной

Привычный конь его бежит,

И зеленеющая влага

Пред ним и блещет и шумит

Вокруг утесов Аю-дага…

8. Отъезд из Крыма

Из Крыма Пушкин поспешил в Кишинев, куда его непосредственного начальника в ссылке генерала Инзова перевели генерал-губернатором Бессарабской области. Из Симферополя Пушкин уезжал обритый налысо, как он говорил “от лихорадки”, в приобретенной в Бахчисарае татарской тюбетейке. Он ехал для отбывания дальнейшей ссылки в Кишинев. “Край священный” - называет Пушкин Тавриду. “Сияло всё...” Таким виделась Пушкину Таврида, край, которому он обязан был счастливейшими минутами жизни. “Сияло всё...” неоднократно повторяет он, работая над строфами Онегина. Он мысленно вновь и вновь посещает благословенный край.

Особенно волновали Пушкина воспоминания о Крыме в глуши Михайловского. Здесь у поэта вырывались слова: «Почему полуденный берег и Бахчисарай имеют для меня прелесть неизъяснимую? Отчего так сильно во мне желание вновь посетить места, оставленные мною с таким равнодушием?».

Память о Крыме, "любимая надежда" опять увидеть Гурзуф никогда не оставляла поэта. Туда отправил он в путешествие героя своего романа, да и в беловом тексте и в черновиках 1-й и 8-й глав мелькнули "холмы Тавриды, край прелестный". По меньшей мере дважды собирался в Крым сам. В Одессе, когда граф Воронцов купил у Ришелье его гурзуфское поместье и на бриге ''Утеха'' поплыл "праздновать новоселье", Пушкин уверен был, что позовут и его, но его не позвали.

В 1824 г., в Михайловском, были созданы "Виноград" и "Подражание турецкой песне" ("О дева-роза, я в оковах..."). Конечно, наступил момент, когда Пушкин переменился: Крым и все события 1820 г. отодвинулись в туманную даль воспоминаний:

Смирились вы, моей весны

Высокопарные мечтанья,

И в поэтический бокал

Воды я много подмешал.

Но вовсе крымские видения не исчезли. Последнее упоминание о Крыме было в ноябре 1836 г. Пушкин писал крымскому жителю Н.Б. Голицыну: «Как я завидую вашему прекрасному крымскому климату; письмо ваше разбудило во мне множество воспоминаний всякого рода. Там колыбель моего Онегина и вы, конечно, узнали некоторых лиц. Вы обещаете перевод в стихах моего Бахчисарайского фонтана. Уверен, что он вам удастся...».

Когда писалось это письмо, прошла уже неделя, как получен был анонимный пасквиль...

Заключение

крымский литературный пушкин романтизм

Итак, Крым вдохновил поэта на прекрасную поэзию. Но и Пушкин заставил Россию по-новому взглянуть на этот край, утвердил его историческое значение для своей родины.

Время, проведенное Пушкиным в Крыму, явились целительными для израненного сердца юноши. Для меня же пребывание здесь великого поэта дорого особо. Такая сопричастность к его жизненному пути, быть может, позволит мне войти с ним в более близкое общение, услышать его голос, почувствовать его пульс, ощутить глубокое дыхание его поэзии.

Размещено на Allbest.ru