Контент-анализ мемуаров

Размещено на http://www.allbest.ru/

ВВЕДЕНИЕ

Интерес историка к любым мемуарам обусловлен многими причинами. Это возможность услышать голос непосредственного свидетеля и участника событий, отделенного от нас порой столетиями; это шанс восстановить более всего подверженную порче ткань исторического бытия в повседневных и мелких деталях; это, наконец, редкая возможность встретиться лицом к лицу с человеком иной эпохи и иной культуры, познакомиться с его представлениями о мире, о должном и запретном, с его системой норм и ценностей.

Мемуары относятся к источникам личного происхождения: частные письма, дневники, записки. Весь двадцатый век гуманитарные науки, и история в том числе, как бы накапливали методологические подходы и инструментарий для того, чтобы научиться работать с такого рода материалом, рассчитывая через него ближе подобраться к человеку как субъекту исторического процесса.

Современная историческая наука хотела бы сделать своим объектом не только исторический факт как таковой, не только исторический процесс, представленный в виде колебания цен, кривых рождаемости, но и человека в конкретном историческом контексте и во всей полноте его социокультурных и личностных характеристик. Стремление к этому сегодня осознается как настоятельная научная потребность. Вот как формулирует ее польский историк Войцех Вжозек, критикуя предшествующий период развития исторической науки, связанный с “Анналами”: “Можно заметить и изменение образа человека, к которому пришла “Новая историческая наука”. Традиционные для Х1Х века “киты” истории - политика, индивидуум и хронология - отброшены. История прошла путь от мифического героя к человеку, разъятому на части. С тех пор, как экономическая, социальная, ментальная история Блока, Февра, Лабрусса, история экологического окружения, материальной цивилизации Броделя, история климата, природы, религии Леруа Ладюри и Шоню создали образ мира, создаваемого человеком и воплощающегося в условиях его жизни, человек раскрывается через процессуальную и системную действительность... Вместо событий... предметом изучения... стали лишь социальные процессы, ряды и серии событий, повторяющиеся явления, постоянные структуры... Это видение мира отодвигало в тень личность как виновника событий. Человек переставал быть актером истории. Он либо вообще исчезал со сцены, либо подменялся абстракциями, отдельными аспектами своего бытия.”

Потребность вернуть в историческое исследование человека толкает историка к изучению мемуаров как самоценного целостного произведения, возможно, содержащего в себе один из ключей к пониманию исторической эпохи в ее повседневности, в ее человеческой конкретности. А это, в свою очередь, позволяет надеяться получить, наконец, некий индивидуальный слепок ментальности эпохи. Историк-медиевист Жак Ле Гофф пишет: “История, о которой идет здесь речь, - история ментальная. Она оперирует понятиями из сферы идеологии и мира воображения, каковые близки, но не тождественны. Кроме того, эта история не всегда получает эксплицитное выражение. Она требует специального анализа источника, ибо это - история неявного, имплицитного. Чтобы отыскать ее следы, не существует каких-либо специфических источников. Историку ценностных ориентаций, как и историку ментальностей и чувств, приходится исследовать самые разные по характеру тексты, относящиеся к различным областям, притом в пределах весьма обширного хронологического периода. Перед нами - история диффузного и размытого, история, хронологические рамки которой неопределенны.”

Возможно, мемуары представляют собой вид источников, максимально приближенный именно к ментальности. Не случайно некоторые исследователи относят их к определенному виду художественной, в крайнем случае -- документальной литературы. В.В.Кабанов считает, что “мемуары -- специфический жанр литературы, особенностью которой является документальность.” Л. Гинзбург называет мемуары “документальной литературой” и “промежуточной прозой.” Если принять эти определения, то часть мемуаров (не факт, что меньшая) попадают под них не более, чем лебядкинские стишки под понятие поэзии. К литературе мы предъявляем требование художественности; это предполагает не только определенный уровень владения словом и навыками работы с ним, но и, что, возможно, еще важнее, предварительный замысел, выстроенный, заранее продуманный сюжет, развивающийся, чтобы реализовать заложенную в произведение идею. Автор мемуаров тоже может иметь в виду некую сверхидею, для иллюстрации или развития которой он как бы использует свою собственную биографию или какие-то ее части; но чаще всего эта идея настолько обща, что вряд ли может быть стержнем целостного произведения.

У составителей аннотированного указателя “История дореволюционной России в дневниках и воспоминаниях” (ИДРДВ) в определении мемуаров нет ни слова о художественности. Под мемуарами они понимают “такое произведение, автор которого описывает реальные события, наблюдавшиеся им или рассказчиком, происходившие в определенном месте и в определенное время и в которых участвовали конкретные люди.” Близко к этому и определение С.С. Дмитриева; мемуары для него -- это “повествование, ведущееся на основе собственных впечатлений о тех или иных событиях, которые ему представляются значительными, о событиях, в которых он сам учавствовал или которые он сам наблюдал.”

Роднит мемуары с литературой ярко выраженный личностный характер. М.Ф. Румянцева дает такое определение источникам личного происхождения (к которым отнесены и мемуары): “ ...Группа видов исторических источников, функцией которых является установление межличностной коммуникации в эволюционном и коэкзистенциальном целом и автокоммуникации. Они наиболее последовательно воплощают процесс самосознания личности и становление межличностных отношений.” Это же в мемуарах находил и литературовед Б.М.Эйхенбаум.

Именно на понимании мемуаров как свидетельства и продукта процесса самоосознания и становления личности зиждется поход А.Г.Тартаковского к их изучению. Для него мемуары -- это прежде всего “запечатление личностью исторического бытия в его движении от прошлого к настоящему.” мемуары исторический воспоминание

Итак, если в некоем тексте человек запечатлевает воспоминания о давних событиях, участником или свидетелем которых он был, этот текст может считаться мемуарами независимо от его литературных достоинств и вообще от того, может ли он считаться литературным произведением.

Мемуары появляются в определенный момент развития общества и культуры -- когда у человека возникает потребность выделить себя из потока истории и зафиксировать свое личное участие в событиях, их интерпретацию. Такая потребность становится особенно сильной во времена исторических потрясений и глубоких общественных сдвигов, будь то война, революция, реформы. Перемены заставляют человека, а с ним и общество в целом, вновь и вновь отвечать на вопрос: кто я такой, что осталось во мне и в моей жизни от меня прежнего, а что изменилось, как теперь, в новых условиях, я могу определить себя. Потребность в самосознании, в самоидентификации - одна из базовых потребностей личности и общества. Вот как Н.Чечулин пишет о мотивах создания мемуаров: “....расшевеленная умственная деятельность, вид массы новшеств, вошедших в жизнь, наталкивали на сравнение старого и нового, при сравнении являлось стремление записать, сохранить для себя и близких лиц то, что было прежде и что все более и более переменялось.” Но такая работа ума предполагает, что человек уже в состоянии выделить себя из потока повседневности и встать над этим потоком, чтобы осмыслить его.

А.Г. Тартаковский считает, что в России роль исторического потрясения для общества в целом (и для многих его представителей), потрясения, которое впервые поставило проблему самосознания, сыграли петровские реформы: “Мемуаристика, как и вся новая, пробуржуазная культура, есть порождение ренессансной эпохи - пишет А.Г.Тартаковский, - результат высвобождения личности от провиденциализма, аскетических норм и сословно-корпоративной замкнутости средневекового миросозерцания. В России мемуаристика как жанрово-видовое образование начинает складываться в эпоху петровских реформ, в общекультурной области частично выполнивших те же примерно исторические задачи, которые на Западе Европы в классически законченных формах были решены Возрождением.”

А.Е. Чекунова в принципе согласна с подходом А.Г.Тартаковского, но датирует зарождение российской мемуаристики иначе: “Возникновение нового вида (разновидности) источника всегда связано с теми или иными изменениями в жизни страны. Появление мемуаров (и других источников личного происхождения) обусловлено качественно новым уровнем национального самосознания народа (и прежде всего его образованной части), его духовной культурой. Таким временем для России был XVII век, когда средневековое мышление стало постепенно сменяться мировоззрением, в основе которого лежало утверждение человека, свободы и достоинства человеческой личности.”

Как мы уже говорили, мемуары как таковые (в отличие от средневековых летописей и хроник) могли возникнуть только вместе с возникновением личности, с ее выделением себя из потока истории, с зарождением ее самосознания. Это предполагает определенный уровень развития культуры и общества - так же, как в филогенезе первое выделение ребенком его “Я” из окружающей среды, первое осознание себя возможно только на определенной стадии усложнения психологических структур.

А.Г.Тартаковсктй составляет хронологию становления российской мемуаристики как хронологию отделения общества от власти и становления личности. Нам хотелось бы подробнее остановиться на том, как А.Г.Тартаковский описывает этапы развития мемуарного жанра и движущие силы этого развития.

Как мы говорили, он считает первотолчком к развитию общества и личности петровские реформы, потребовавшие от общества огромного напряжения сил. Но само это развитие началось несколько позже, когда напряжение спало. “Подлинный подъем культуры, который затронул широкий спектр явлений духовной жизни, непосредственно сопряженных с мемуаротворчеством, приходится уже на екатерининское время.”

Долго еще мемуары несли на себе явный отпечаток способа мышления, характерного для предыдущего, средневекового, этапа: “дело не в одной лишь форме, стиле, как ни значимы они сами по себе. За ними угадывается определенный склад мышления человека переходной эпохи, еще не порвавшего в полной мере со средневековым миросозерцанием, еще не изжившего в себе ощущения растворенности в потоке истории.”

“...Именно в 60-70-е годы (ХУШ в. - А.М.) складывается тип записок со связным рассказом от автора о самом себе и своих близких. “Пространство изображаемого определено реальным присутствием автора”, и его отчетливо проступающая теперь точка зрения влияет на склад повествования, которое группируется по тематическому принципу и зависит уже не от внеположенного автору хронологического хода событий, “не от того, как было, а от того, как вспоминалось” - они освещаются главным образом в той последовательности, “в какой о них узнал автор.”

В дальнейшем развитие мемуаристики, по мнению А.Г.Тартаковского, столь же непосредственно связано с развитием общества в целом. Каждый следующий этап предваряется событиями, способными потрясти общество, произвести переворот в умах современников; это так или иначе отражается на развитии исторического сознания, на отношении к прошлому своему, своей семьи и своей страны, порождая новую волну мемуаров, качественно отличную от предыдущей. Такими событиями, имевшими длинный шлейф последствий в культуре и жизни российского общества, были война 1812 года, первые ее поражения, ее победы, потом - становление России в качестве великой европейской державы.

Мемуары непосредственно воплощают в себе дух эпохи, отражая культурные доминанты периода своего возникновения. Так классицизм, понимаемый максимально широко, не как стиль архитектуры, живописи, литературы, а именно как системообразующая характеристика культуры, сменяется сентиментализмом, потом - романтизмом, знаменуя постепенный сдвиг локуса культуры от ценностей государства к ценностям общества и человека; и все это можно увидеть в мемуарах. Именно подход А.Г. Тартаковского дает нам возможность проследить эмансипацию личности от “всепоглощающего авторитета абсолютистского государства”, когда дворяне заявили “права и на свою духовную эмансипацию.”

В большинстве крупных работ по мемуаристике рассматривается период ее становления. Исследователи по-разному датируют появление мемуаров в России (от середины XVIIв. до начала XVIIIв.), но все ученые сходятся в том, что к началу ХХ века мемуаристика уже оформилась как самостоятельный жанр. Тем не менее именно мемуары советского времени изучены историками довольно мало, а “наивные мемуары” вообще совсем недавно начали привлекать внимание ученых - историков, культурологов, социологов. Между тем мемуары советского времени в принципе, по нашему мнению, должны вызывать особый исследовательский интерес.

Во-первых, хотя это и совсем, казалось бы, недавнее время, исторических источников у нас в России оно оставило меньше, чем многие другие, более отдаленные эпохи. “Как ни странно,- говорит об этом М.Ф.Румянцева в интервью журналу “Знание-сила”, - с двадцатым веком еще хуже (в отношении источников - А.М.). Конечно, собирать личный архив в тридцатые годы, да и позже, было занятием опасным: каждая семья что-то скрывала - социально чуждого родственника, голосование за Троцкого или Зиновьева, да мало ли что еще - в стране вообще не осталось ни одного человека, который бы не был в чем-то виноват перед властью. Уничтожались фотографии, письма, любые знаки недавнего прошлого. Дневники, письма, которые сегодня приносят в Народный архив, - немые свидетели подлинного тихого героизма: не только умения создать эти тексты, но и мужества их сохранить. При каждом обыске все это изымалось и бесследно исчезало. Трудно сказать, насколько осознанно, но власти тоже боялись накопления источников - между прочим, не напрасно”

Мемуары советского периода истории, вообще источники личного происхождения этого времени дают нам возможность представить, как в условиях тоталитарного режима человек жил, думал, вырабатывал собственные цели, искал и находил - или не находил - пути для их реализации. По законам развития общественного сознания, о которых писал и А.Тартаковский, не случайно воспоминания о жизни в то время оказались особенно востребованными в шестидесятые годы, когда появилась первая возможность для осознания обществом себя в недавнем прошлом и меняющемся настоящем. Осмысление собственной истории именно на частных, личностных материалах и источниках - составная часть процесса самопознания общества.

Общественная потребность в понимании недавнего, но все еще во многом закрытого для нас исторического прошлого именно на источниках личного происхождения встречается с внутринаучной потребностью историков и, шире, гуманитариев сделать новый рывок к пониманию человека во всей его полноте, сложности, богатстве социокультурных и личностных характеристик. Мемуары представляются сегодня одним из наиболее предпочтительных объектов исторического и вообще гуманитарного исследования.

К этому стоит добавить еще одно немаловажное обстоятельство, сделавшее возможным уникальное исследование современных мемуаров Н.Н. Козловой и И.И.Сандомирской: “Новые интерпретации (имеются в виду междисциплинарные исследования исторических источников, давно введенных в научный оборот - А.М.) останавливаются перед ошеломляющими открытиями в области источниковедения. Теперь с нами говорят не только архивы, которые раньше немотствовали. Меняется само представление о том, что есть источник, что есть документ... Сегодня мы обращаемся к свидетельствам людей века двадцатого, к архивам “простых людей” - к пачкам частных писем и писем в прессу, на радио, в правительство, к дневникам и тем “бытовым” документам (справкам, удостоверениям, личным листкам по учету кадров), которые окутывают жизнь каждого человека... Мы обнаруживаем социальные пространства, не исследованные потому, что не были рассказаны “изнутри”, устами тех, кто сам там живет. Этот мир нас окружает, мы и сами в нем пребываем, но не замечаем, как не замечаем собственную повседневность”

Открытием в данном случае стали не сами по себе мемуары, частные письма и письма в разные государственные органы и СМИ, а авторы этих документов. Массовая грамотность на уровне всеобщего среднего образования пополнила ряды авторов мемуаров и писем совершенно новыми людьми, ранее - на протяжении веков! - напрямую практически никак в культуре и в исторических источниках не представленными. И обнаружилось, что не надо ехать в Африку, чтобы встретиться с иной, не знакомой нам культурой, что мемуары и письма “простых людей” обнаруживают принципиально новые “социолекты”, которые проще всего “исправить”, приведя к общему знаменателю официальной текстовой нормы, и труднее всего принять во всей их инакости и попробовать понять их.

Бывшая крестьянка, потом уборщица на шахте, потом пенсионерка Е.Г.Киселева решила написать сценарий для телесериала на основе собственной биографии. “Сценарий у Е.Киселевой не получился, - пишет Н.Н.Козлова. - А что получилось? На ум тут же приходит случай бабушки Мозес и Нико Пиросмани, тех, кого называют “наивными художниками”... Произведение Е.Г.Киселевой в первом приближении может быть воспринято и так: как образец того, что по аналогии с наивной живописью мы назвали “наивным письмом.”

По аналогии с введенным Н.Н. Козловой термином “наивное письмо”, который она применяет не только к мемуарам, но и к частным письмам “простых людей”, их дневниковым записям, вообще к любым произведенным ими текстам, мы, чтобы сузить понятие в соответствии с избранным объектом исследования, будем называть его “наивными мемуарами”.

До сих пор с такого рода источниками историкам работать не приходилось. Крестьян, низкоквалифицированных рабочих порой - не очень часто - опрашивали социологи; порой с ними разговаривали журналисты; их записывали фольклористы; во всех перечисленных случаях для последующего изучения и использования в лучшем случае оставалась более или менее точно воспроизведенная устная речь, нечто, что было рассказано в общении с незнакомыми людьми, чаще всего воспринимаемыми как лица официальные, приближенные к начальству; эти “официальные лица”, как правило, рассказ “респондента” организовывали и направляли. Мы же говорим о воспоминаниях, написанных людьми по собственному почину, хотя часто и не без толчка извне. Написанных людьми, начинавшими свою жизнь крестьянскими детьми, людьми, которые выучились грамоте много позже. Людьми, к сознанию которых до сих пор в полной мере доступа не было.

Один из образчиков “наивных мемуаров” и будет предметом нашей работы. Мы попытаемся понять человека другого поколения, другой культуры. Попробуем заглянуть в его мир, который так сильно отличается от нашего; возможно, единственное, что нас связывает с автором “наивных мемуаров” -- это общий язык. Мы постараемся “вытащить” из текста систему ценностей автора, его представления о мире.

В самом общем виде цель исследования можно сформулировать так. Текст выбранных нами “наивных мемуаров”, как мы предполагаем и как уже писали, несет в себе характерные черты ментальности советского общества практически в момент его распада, а также черты личности автора, представляющего, если можно так выразиться, ту же ментальность, но в индивидуальном исполнении. Мы хотели бы понять, как можно, оставаясь в рамках исторического исследования и применяя методы исследования других гуманитарных наук, уловить эти черты автора источника. Это значит - попытаться понять и зафиксировать систему ценностей, стиль мышления автора мемуаров, его представления о прошлом, о том, как устроен социальный мир вокруг него, какие силы определяют его развитие, каково место самого автора в этом мире.

Задачи исследования обусловили его структуру и методы...

МЕТОДЫ ИССЛЕДОВАНИЯ “НАИВНЫХ МЕМУАРОВ”

Цель исследования, которую мы только что сформулировали, предполагает его междисциплинарность, широкое использование методов разных гуманитарных наук. Таких возможностей сегодня много. Впечатление производит даже их простое перечисление, как в работе Н.Козловой и И.Сандомирской: “Работают и развиваются школы биографического исследования как отрасли социологии. По-новому означивается профессиональная заинтересованность к “народному” у лингвистов и литературоведов, диалектологов, фольклористов. Возникла даже новая наука лингвокультурология, которая не стесняется прибегать к таким методам познания, как синергетика. Постепенно мобилизуется почти утраченный за годы перестройки интерес к классической филологии, внедряются в русский научный дискурс идеи когнитивной лингвистики, концептуального анализа, теории интерпретации.”

Мы не могли воспользоваться всеми перечисленными возможностями и ограничились тремя: анализом языка текста “наивных мемуаров”, опираясь на методы лингвистики; анализом исторических интерпретаций автора, используя метод, приближенный к семиотическому анализу, описанному Р.Бартом; наконец, контент-анализом, который хорошо отработан у социологов для выявления латентных характеристик, таких, например, как система ценностей автора.

Язык мемуаров анализировался в двух аспектах: стилистика - и наличие/отсутствие синтаксических структур языка, связанных с аналитическими процедурами. И в том, и в другом случае мы ставили перед собой задачу через язык выявить определенные характеристики мышления, а также социальный статус, принадлежность к определенному социальному слою и определенной субкультуре, степень “растворенности” автора в социокультурном целом, его, выражаясь языком Н.Козловой и И.Сандомирской, бессубъектности - и начинающейся субъектности. Хотя результаты дублировались и проверялись и другими методами, ключевым для нашей работы стал именно анализ языка.

Автор монографии “Практическая стилистика русского языка” Д.И.Розенталь по критериям функциональности выделяет такие стили: официально-деловой; научный; публицистический; стили художественной литературы; разговорный. Все они в той или иной мере присутствуют в языке современного человека; индивидуальный стиль создается разными вариантами их сочетаний. Не менее важно, в каком именно качестве представлен стилевой пласт. Например, человек может часто использовать научную лексику (терминология, соблюдение определенных норм высказывания, многочисленные апелляции к научным авторитетам и ссылки на научную информацию) - и при этом быть совершенно не склонным к аналитическим процедурам. Одно из самых простых объяснений этого парадокса следующее: испытывая глубокий пиитет к науке, человек на самом деле абсолютно чужд научному стилю мышления (непременной составной частью которого является аналитичность). Научная лексика и научные авторитеты нужны ему как признаки определенного статуса и уровня образованности (“культурности”), а не содержательно. Это в свою очередь может свидетельствовать о том, что в его социальной группе, в его субкультуре высока ценность науки и - шире - образования, поскольку наличие в языке их внешних признаков повышает статус носителя языка.

Особенно важна и интересна роль официально-делового стилистического пласта в современном русском языке людей старшего поколения. Д.И.Розенталь относит к этому стилю преимущественно язык деловых бумаг (“канцелярит”), бюрокартическую разновидность книжной лексики. На самом деле советская история и советская культура сложились таким образом, что именно этот пласт оказался основнополагающим и системообразующим в создании так называемого “новояза” , ставшего языком миллионов.

Молодая советская власть, вырвав из деревни и бросив в лагеря, ссылки и на стройки индустриализации миллионы вчерашних неграмотных крестьян, лишила их прежнего органического крестьянского языка, неспособного отражать новые реалии жизни да еще вдобавок и быстро ставшего непрестижным, свидетельством низкого социального статуса. А новый язык, который эти выброшенные из обжитых социальных ниш миллионы принялись осваивать, был прежде всего языком размножающейся на глазах и управляющей всем бюрократии, языком многочисленных справок и свидетельств, рапортов и отчетов, газетных передовиц и политинформаций.

Поскольку именно на этом языке власть разговаривала со своими подданными, его необходимо было освоить во что бы то ни стало, если ты расчитываешь сделать карьеру, повысить свой статус, наконец, просто для самоуважения. Н.Козлова говорит о языке многочисленных писем в редакции: “Письмо - социальная технология власти: и правила письма, и “слова”, которыми человек пишет, не им заданы. Письмо “маленького человека” - всегда игра на чужом поле. Письма оставляют стойкое впечатление, что процесс писания осуществляется строго в рамках общественно-политического дискурса - подобно тому, как человек идет по своим делам, но идет по улице, направление которой не он сам определил. Он пользуется готовыми клише, он поддерживает и одобряет - сначала одно, а потом совсем другое. И получается, что играет в чужую властную игру...”

А вот она же рассказывает, как “наивные мемуары” позволяют увидеть процесс овладения таким языком: “Одна из наших работ построена на анализе дневника одного советского человека, который начал его вести в 1932 г. И ведет его по сей день. Начало “наивное письмо” - конец нормальный литературный язык. Дневник несет на себе следы того, как пишущий активно овладевал нормами литературного языка, “чуя”, что это тесно связано с возможностями социальной мобильности. Рядом идут овладение нормами письма и новыми для бывшего крестьянина и “свежего” горожанина телесными практиками, воплощающимися в представления о “культурности”. Тот литературный язык, которому он учился, был главным образом языком официальной идеологии, т.е. языком власти. Другого у него не было.”

“Язык, на котором говорили эти люди, был языком, на котором говорила вся страна, хотя он был совершенно не похож на “великий и могучий русский язык” классической русской литературы.” Похож он был именно на официально-деловой канцелярит. Он стал языком газет, особенно передовых статей, воспринимаемых всеми как официальный документ и руководящую установку власти. Он же стал родным и единственным языком поколения вчерашних крестьян, мужчин, всегда бывших самыми усердными и постоянными читателями газет.

Доля этого пласта стилистики в языке может стать неопровержимым свидетельством специфически советского образа мыслей даже у людей, настроенных определенно антисоветски.

Таким образом, стилистический анализ текста предполагает не только классификацию его лексики по стилистическим пластам, но и определение объема представленности каждого из этих пластов, и качества этой представленности.

Интерпретация текста в рамках нашего исследования предполагает анализ содержания высказываний автора об истории страны, родной деревни, своей семьи, собственной биографии и соотнесения этих “историй” друг с другом. В идеале (от которого мы здесь достаточно далеки) такой анализ, на наш взглад, надо было бы провести по методу, предложенному Роланом Бартом в его статье “Текстовой анализ одной новеллы Эдгара По.”

Р.Барт: “Текст понимается как пространство, где идет процесс образования значений, то есть процесс означивания. Текст подлежит наблюдению не как законченный, замкнутый продукт, а как идущее на наших глазах производство, подключенное” к другим текстам, другим кодам (сфера интертекстуальности), связанное тем самым с обществом, с Историей, но связанное не отношениями детерминации, а отношениями цитации... Наша задача: попытаться уловить и классифицировать (ни в коей мере не претендуя на строгость) отнюдь не все смыслы текста...,а, скорее, те формы, те коды, через которые идет возникновение смыслов текста. Мы будем прослеживать пути смыслообразования... Наша цель - помыслить, вообразить, пережить множественность текста, открытость процесса означивания” - такой подход важен при анализе “наивных мемуаров” тем, что он позволяет проследить самое для нас в них важное: их связь с общественным и историческим контекстом, логику постоянного скрытого и открытого цитирования. Выявив эту логику, мы получим доступ к принципам и критериям отбора информации для конструирования собственных представлений.

В цитируемой статье Ролан Барт подробно описывает и метод работы: ” Этапы и приемы анализа текста

1 Текст расчленяется на сегменты (фраза, часть фразы, максимум группа из трех-четырех фраз). Это единицы чтения, лексии. Лексия - это произвольный конструкт; удобной будет лексия, через которую проходит не более одного, двух или трех смыслов (налагающихся друг на друга в семантическом объеме данного фрагмента текста)

2. Прослеживаем смыслы, коннотации лексии, ее вторичные смыслы, ассоциации... Наши лексии должны стать как бы ячейками сита, предельно мелкими ячейками, с помощью которых мы будем “снимать пенки” смысла, обнаруживать коннотации.

3. Постепенное продвижение. Мы будем шаг за шагом... именно “развертывать” текст, страницу за страницей, слой за слоем. Чтение как бы в замедленной съемке. Мы не стремимся реконструировать структуру текста, а хотим проследить за его структурацией.

4. Не страшно “упустить из вида” какие-то смыслы. Потеря смыслов есть неотъемлемая часть чтения: нам важно показать отправные точки смыслообразования, а не его окончательные результаты. Основу текста составляет не его внутренняя, закрытая структура, поддающаяся исчерпывающему изучению, а его выход в другие тексты, другие коды, другие знаки; текст существует лишь в силу межтекстовых отношений, в силу интертекстуальности.

Целью (анализа текста ) было наблюдение за процессом самопроизводства языка. Мы пытались уловить повествование в процессе его становления.”

Повторим: мы не считаем, что нам удалось реализовать предложенный метод в полном объеме; однако это наиболее близко к тому, что мы пытались сделать.

Контент-анализ текста “наивных мемуаров”. Социологнческий метод анализа текстов, получивший название “контент-анализа” (content-analysis - анализ содержания), появился в конце Х1Х века в Америке и с самого начала применялся в основном для изучения материалов газет. Смысл процедуры состоит в том, чтобы придать количественные параметры качественным характеристикам содержания и тем самым получить возможность судить о них на основе точного измерения.

Одна из первых работ в этой области - исследование Джона Спида “Дают ли сейчас газеты новости?”, опубликованное в 1893 году. Спид анализировал воскресные выпуски “Нью-Йорк Таймс” за два года, в которые газета резко увеличила свой объем и при этом снизила цену, чтобы таким образом увеличить тираж. Анализ ученого показал, что в газете за это время существенно выросло как число, так и объем статей, связанных с пересказом всяких сплетен и скандалов (одного из разделов воскресного выпуска, наряду с политикой, религией, литературой - эта классификация статей по тематике и задала единицы измерения, которое проводилось в дюймах отведенной газетной площади), а объем собственно информации в газете даже сократился.

Этот способ был достаточно примитивным. Основные операции современного контент-анализа разработаны американскими психологами Х.Лассуэлом и Б.Берельсоном. Классическим считается исследование американского социолога Л.Лоуэнталя, изучавшего сдвиги в общественном сознании среднего американца, происшедшие за период с 1901 по 1941 годы. Ученый извлек из массовых журналов за эти годы все биографии популярных людей, привлекших к себе внимание прессы. Он разделил их на “политических деятелей”, “бизнесменов и ученых” и “деятелей сферы развлечений” и после подсчетов получил весьма красноречивые результаты: оказалось, что с начала века к его середине популярность политических деятелей упала с 46 до 25 процентов, бизнесменов и ученых - с 28 до 20 процентов, зато внимание к ярким фигурам шоу-бизнеса возросло за это же время с 26 до 55 процентов.

Итак, количественный анализ текстов особенно уместен, считает один из его разработчиков Б.Берельсон, если требуется высокая степень точности при сопоставлении однопорядковых данных. Когда достаточно много материала, чтобы оправдать усилия по его количественной обработке (которая, впрочем, теперь и не требует особых усилий благодаря компьютерам). Когда текстов так много, что их нельзя охватить без суммарных оценок

Главное звено контент-анализа, предопределяющее его успех - квантификация текста, выделение единиц измерения (и, если необходимо, их индикаторов, то есть единиц счета). Вот что пишет об этом ведущий российский специалист по методологии и методике социологических исследований, автор соответствующих учебников, директор Института социологии РАН Владимир Александрович Ядов:

“Единицы анализа логически следуют из программы и гипотез изучения объекта. Так, если мы собираемся рассмотреть воспитательные и пропагандистские функции газеты, то выделим сообщения, в которых пропагандируются какие-то нормы, ценности, образцы для подражания и, с другой стороны, - те, которые газета критикует, отвергает. Единицей анализа будут нравственные нормы и понятия.

Важная предпосылка работы со смысловыми единицами - решение проблемы о возможности представить их как протяженность, континуум.

Например, если вас интересуют в газетном тексте какие-то пропагандируемые эталоны или мотивы деятельности, следует подумать, нельзя ли шкалироваить эти эталоны как поддерживаемые с помощью сильной и обстоятельной аргументации, как слабо поддерживаемые с промощью стереотипных средств и, наконец, как находящиеся на отвергаемом полюсе шкалы (отвергаемые).

Выделив единицы анализа, ищем их индикаторы в тексте. На стадии отработки программы нужно составить “ключ” к чтению текстов по индикаторам. Это значит, что против каждого выделенного как смысловая единица термина указываются его признаки на языке документа.”

Что же предлагается в качестве индикаторов смысловых единиц?

1. Слова или термины. “Анализ текста по содержанию понятий несет немало важной социальной информации. Например, по частоте употребления понятий, связанных с наукой, можно определить, в какой мере источник информации ориентирован на научные знания, а по частоте использования нравственных терминов - определить его моральную направленность”

2. Темы, выраженные в целых смысловых абзацах, кусках текстов, статьях, радиопередачах. Примером может служить контент-анализ воскресных выпусков газет, о котором мы уже говорили. Интересные возможности открываются здесь для анализа личных документов, в том числе и мемуаров: можно сопоставить, например, объем текста, посвященный разным темам, и таким образом измерить не декларируемый, а подлинный интерес автора к той или иной проблеме.. (следует сразу оговорить, что самого измерения, на наш взгляд, недостаточно для окончательного вывода)

3. Имена политических, исторических деятелей, писателей, ученых и прочих выдающихся личностей, по частоте ссылок на которые можно судить как о популярности данного человека в изучаемом кругу, так и направленность предпочтений самого этого круга.

4.Такую же роль могут играть упоминания тех или иных событий, фактов, случаев, произведений

В.А.Ядов приводит для примера группировку смысловых единиц, которую Б.Берельсон использовал, анализируя содержание массовых коммуникаций для изучения политических проблем. Согласно его классификации, смысловые единицы можно группировать по внутренним и внешним международным событиям; по лицам и авторам, описывающим эти события или являющимся их инициаторами и пропагандистами; по отношению к событиям (оценкам) в терминах “за” - “против”, “выгодно” - “невыгодно”, “хорошо” - “плохо”, в чьих это интересах, насколько целесообразны действия и т.д.; по целевой установке деятельности общественных организаций, партий, лиц, какие интересы преследуются (политические, экономические, партийные, национальные, личные); по объекту направленной деятельности; по способам достижения цели (убеждение, насилие, экономическое давление, моральное или политическое воздействие); по характеру авторитетов, котрые привлекаются в аргументах (деятели, организации, печатные органы, логические доводы, эмоциональные стереотипы); по адресу текста.

Единицы счета могут совпадать и не совпадать с единицами анализа. В первом случае можно сразу считать, сколько раз в текстах данная идея упоминается, например, в контексте “за” и “против”. Во втором случае единицей счета может быть физическая протяженность площади текста, заполненого смысловыми единицами (сколько абзацев, квадратных милиметров, знаков, секунд трансляции, сантиметров пленки и т.д) и предстоит интерпретация счета в терминах анализа.

Надежность единиц анализа обеспечивается: а) экспертными оценками; б) проверкой независимым от контент-анализа методом (например, опросом); в) повторным анализом того же текста по той же методике с одними и теми же смысловыми единицами, но разными единицами счета, или одна и та же процедура, повторенная разными кодировщиками.

При работе с большими массивами текстов социологи рекомендуют использовать для подсчетов специальные формулы. Мы ими не пользовались, поскольку в этом не было необходимости.

Ценность контент-анализа состоит не только в том, что он позволяет перевести качественные характеристики текста в количественные и тем самым проверять выдвигаемые ггипотезы, получая им ясное и однозначное подтверждение или опровержение. Возможно, еще большая ценность метода состоит в его способности при умелом использовании извлекать на свет некие латентные характеристики текстов, не совсем явные, возможно, и для самих авторов (или ими сознательно скрываемые). Показателен в этом отношении случай, когда во время второй мировой войны контент-анализ содержания газеты “Истинный американец” позволил определенно утверждать о ее профашистской, прогерманской направленности; анализ послужил документом для Верховного суда США, достаточным, чтобы было принято решение закрыть газету. Единицами анализа социологи Лейтс и Лассуэл избрали стереотипные утверждения нацистской пропаганды. С 3 марта по 31 декабря 1943 года газета 301 раз утверждала, что “Госаппарат США пропитан коррупцией”, и 34 раза опровергала это; 56 раз утверждала, что “Германия справедлива и мужественна” и 2 раза - противоположное; 345 раз - что “Америка слаба”, и 41 раз - наоборот; 99 раз в газете говорилось о том, что “США и их союзники находятся под контролем евреев”, что не опревергалось ни разу и так далее (всего 11 единиц).

В.А.Ядов вслед за основноположниками метода не рекомендует его для анализа единичного, тем более - уникального текста, каковым, несомненно, являются “наивные мемуары” Малькова. Но вскоре после того, как контент-анализ вошел в практику российских социологов и социальных психологов, границы его применения существенно расширились, а методы использования стали достаточно изощенными и позволили вычленять очень тонкие характеристики как отдельных текстов, так и их массивов. На одной из научных конференций по методологическим и методическим проблемам контент-анализа (Москва-Ленинград, 1973 ) известный социолог Валентина Федоровна Чеснокова сделала доклад об извлечении из текстов с помощью контент-анализа фрагментов системы ценностей автора. Система ценностей человека, составляющая, по мнению социальных психологов, ядро личности, вообще довольно трудно извлекаема в эмипирических исследованиях - хотя бы потому, что редко бывает четко осознана самим ее носителем. В.Ф.Чеснокова исходит из того, что ценности всегда эмоционально окрашены и упоминания о них обычно сопровождаются некими эмоциональными высказываниями. По этому признаку ученый и предлагает выделять ценности, вызывающие у автора текста эмоциональный отклик, сопоставлять силу выраженной эмоции и ее знак (приятие или отвержение). Понятно, что такая работа может быть проведена и по одному, правда, достаточно большому, тексту. Разумеется, при этом не следует претендовать на обнаружение целостной системы ценностей, но лишь ее фрагментов.

Мы попробовали использовать метод контент-анализа применительно к “наивным мемуарам” по нескольким причинам.

Во-первых, анализ языка и содержения мемуаров - работа довольно субъективная; в целом ряде случаев мы не можем однозначно доказать (или опровергнуть) некоторые утверждения и всегда остается опасность, что исходная гипотеза повлияла на выводы исследования. Перевод качественных утверждений в плоскость количественных измерений позволяет сделать (или по крайней мере ощутить) выводы более доказательными, а агрументы - более весомыми.

Во-вторых, применение контент-анализа позволяет выявить некоторые скрытые, не до конца осознаные самим автором фрагменты его сознания; когда речь идет о “наивных мемуарах”, то есть о текстах людей, не привыкших к интеллектуальной работе, слабо рефлексирующих, не озабоченных аргументацией собственных утверждений, это случается сплошь и рядом. Для того, чтобы доказать, что Надежда Яковлевна Мандельштам считала то-то и то-то, к тому-то относилась так-то, достаточно найти соответствующую цитату; в работе с “наивными мемуарами” это почти всегда невозможно. Ниже мы продемонстрируем, как только методом контент-анализа (в сочетании с качественным анализом) нам удалось установить, кого автор мемуаров считает главным виновником трагедии раскулачивания, хотя, казалось бы, весь текст посвящен именно этому.

В-третьих, извлечение из текста смысловых единиц и анализ их, собранных вместе и классифицированных, делает возможным существенно углубить содержательный (то есть качественный) анализ текста. Это как раз возможно только если анализируется один и не слишком болшой текст, чтобы материал был обозрим для анализа - но чтобы его было достаточно для класситфикации. Виднее становятся многие особенности мышления автора по поводу избранной для анализа темы: не только собственно его отношение “за” или “против”, но и способы аргументации (или ее полное отсутствие, как в нашем случае), акцентировка тех или иных сторон ситуации, наличие или отсутствие моральных оценок и так далее.

Размещено на Allbest.ru