Поэтика рассказа И. Бунина "Чистый понедельник"

Размещено на http://www.allbest.ru/

Министерство высшего и среднего специального образования Республики Узбекистан

Самаркандский государственный университет им. Алишера Навои

Филологический факультет

Кафедра мировой литературы

Курсовая работа

Поэтика рассказа И. Бунина "Чистый понедельник"

студентки III курса Шахриеровой Лолы

Научный руководитель - доц. Р.Г .Назарьян

САМАРКАНД

2016

Содержание

Введение

1. Тема любви в рассказе "Чистый понедельник"

2. Восточные мотивы в рассказе И.А. Бунина

3. Идеология "потерянного поколения" в прозе Бунина

Заключение

Список использованной литературы

Введение

Выбор темы. Он объясняется моим интересом к ориентальным мотивам в русской литературе. Так как Россия по своему географическому положению находится между Европой и Азией, это не могло не сказаться и в литературе.

Бунин - один из тех писателей, который воплотил в своем творчестве восточную тему, свидетельством чему и служит его рассказ "Чистый понедельник".

Методологической базой для курсовой работы послужили теоретические сочинения отечественных ученых, а также труды президента Узбекистана И.А. Каримова по проблемам культурного наследия, литературы и искусства.

Метод исследования. В работе использованы различные подходы к анализу текста, но предпочтение отдано традициям самаркандской школы поэтико-структурного литературоведения.

Предметом исследования послужил рассказ И.А. Бунина "Чистый понедельник", а субъектом исследования явилось своеобразие поэтики и стиля писателя, продемонстрированные в этом сочинении.

Структура работы традиционна. Она состоит из введения, основной части и заключения. К курсовой работе прилагается список использованной литературы.

В рассказах и повестях Бунина эмигрантского периода создается новый, не совсем обычный для него образ России -- уже не той России, с какой мы встречаемся в его дореволюционных произведениях. И дело не только в том, что для Бунина на первый план выдвинулся момент идеализации того, что ранее им осуждалось. Дело также и в том, что изменился сам характер подтекста -- того, что не высказывается писателем прямо, но что подразумевается им, что может быть вынесено читателем как непреложное художественное впечатление. Подтекст этот теперь сужается, он охватывает уже не жизнь страны или социального слоя в целом, -- он связан теперь преимущественно с судьбой отдельного человека. Оторванный от родины, с неприязнью и ожесточением встретивший революцию, писатель поневоле был вынужден замкнуться в кругу исключительно интимных тем творчества. Главной для Бунина эмигрантского периода стала тема любви. Причем не просто любви, а любви-страсти, дающей человеку ощущение высшего блаженства, но испепеляющей его душу.

И вот на этом, сравнительно однотонном, фоне рассказ "Чистый понедельник" выделяется своей необычностью. Бунин считал его лучшим из всего, что им было написано. "Благодарю Бога, -- говорил он, -- что он дал мне возможность написать "Чистый понедельник". Такое отношение требует от нас особенно пристального внимания к рассказу. Ознакомившись с ним, мы сразу же ощущаем за его несложной фабулой скрытую значительность. Такой значительности мы не чувствуем при чтении других однотипных рассказов Бунина -- скажем, великолепного "Солнечного удара", "Натали", "Баллады" и других, хотя все они написаны на одну тему. За действиями и обликом героев "Чистого понедельника" мы безошибочно чувствуем присутствие чего-то более существенного, что тонко, с изумительным мастерством, но и изумительной же настойчивостью вплетается Буниным в обычный для него любовный сюжет.

Как и во многих других произведениях Бунина, герои здесь не имеют имен, -- это некие "он" и "она" (вернее, "она" и "он"), познакомившиеся незадолго до начала действия на лекции Андрея Белого в Литературно-художественном кружке и находящиеся сейчас во власти обоюдного, но настойчиво сдерживаемого ею чувства. Проведя всего одну ночь вместе, они расстаются, хотя и расставание их какое-то необычное. Как правило, Бунин утрачивает интерес к героям после того, как высшее напряжение, выливающееся в любовное сближение, бывает ими пережито. Не то в "Чистом понедельнике": судьбы героев прослеживаются Буниным и дальше, причем уход героини в монастырь после той единственной, роковой для героя и поворотной в развитии сюжета ночи неожиданно получает в наших глазах мотивированное оправдание.

Мы не можем сказать с определенностью, чем именно оно мотивировано, хотя видим, что именно к такому финалу подводила нас логика характера героини рассказа -- капризной и пленительной, стихийной и сдержанной. Затаенная, сильная страсть, живущая в ее душе и постоянно ею сдерживаемая, подчеркивается писателем на протяжении всего повествования. Она и в монастырь-то уходит, чтобы не дать волю себе, еще дальше запрятать свои чувства. "Взгляд темных глаз" уловил герой в последнюю с ней встречу, увидев ее уже в монашеском облачении, и эти "темные глаза", в темноту же устремленные, говорят очень о многом.

И прежде всего о запрятанной, затаенной страсти, которой -- кто знает! -- не суждено ли со временем все-таки выплеснуться наружу, затопить все вокруг -- и себя самое и своего "названого", так покорно принявшего из рук возлюбленной свою уже навсегда перекалеченную судьбу. Но и перекалеченность эта иная, чем, например, в "Солнечном ударе", где выведена одна только любовная страсть, прикоснувшись к которой герой уже не может быть прежним человеком, не может жить и чувствовать так, как жил и чувствовал до роковой для него -- и опять же единственной -- ночи, проведенной им со случайной попутчицей.

1. Тема любви в рассказе "Чистый понедельник"

Судьба героя в "Чистом понедельнике" отодвинута в сторону, как бы прикрыта чем-то более значительным, повеявшим на нас от судьбы героини. Мы явственно ощутили, что недаром и не случайно Бунин подготовил такой неожиданный для рассказов о любви финал -- отречение от "мирских" дел и уход в обитель. И еще одна особенность бросается в глаза при знакомстве с этим бунинским шедевром -- полное отсутствие вымышленных имен. Не имен вообще и не имен главных героев только, что свойственно большинству рассказов о любви, а именно вымышленных имен, что не может не произвести впечатления своеобразной демонстративности. Одно только вымышленное имя имеется в рассказе -- имя эпизодического лица, Федора, кучера главного героя. Все остальные имена принадлежат реальным лицам.

Это либо авторы модных произведений (Гофмансталь, Шницлер, Тетмайер, Пшибышевский); либо модные русские писатели начала века (А. Белый, Леонид Андреев, Брюсов); либо подлинные деятели Художественного театра (Станиславский, Москвин, Качалов, Сулержицкий); либо русские писатели прошлого столетия (Грибоедов, Эртель, Чехов, Л. Толстой); либо герои древней русской литературы (Пересвет и Ослябя, Юрий Долгорукий, Святослав Северский, Павел Муромский); упоминаются в рассказе персонажи "Войны и мира" -- Платон Каратаев и Пьер Безухов; однажды упомянуто имя Шаляпина; названо подлинное имя владельца трактира в Охотном ряду Егорова.

В таком окружении действуют нарочито безымянные герои, вдвинутые в определенную хронологическую рамку. В конце рассказа Бунин даже точно указывает год, в который происходит действие, хотя хронологическое несоответствие упомянутых в рассказе фактов сразу же бросается в глаза, (очевидно, хронологическая точность занимала его в последнюю очередь). Бунин называет временем действия своего рассказа весну тринадцатого года? подходя к концу повествования, герой как бы невзначай замечает: "Прошло почти два года с того чистого понедельника... В четырнадцатом году, под Новый год, был такой же тихий, солнечный вечер..." Чистый понедельник -- первый понедельник после масленицы, следовательно, действие происходит ранней весной (конец февраля -- март).

Последний день масленицы -- "прощеное воскресенье", в которое люди "прощают" друг другу обиды, несправедливости и т. д. Затем и наступает "чистый понедельник" -- первый день поста, когда человек, очистившийся от скверны, вступает в период строгого исполнения обрядов, когда кончаются масленичные гулянья и веселье сменяется строгостью жизненного распорядка и самососредоточенностью. В этот день героиня рассказа окончательно приняла решение уйти в монастырь, навсегда расставшись со своим прошлым. Но все это -- весенние обряды. Отсчитав от конца 1914 года "почти два года" назад, мы и получим весну 1913 года.

Рассказ был написан ровно через тридцать лет после описываемых событий, в 1944 году, за год до окончания второй мировой войны. Очевидно, по Бунину, Россия снова оказалась на каком-то важном историческом рубеже, и он занят мыслью о том, что теперь ожидает его родину на ее пути. Он обращается назад, пытаясь в границах небольшого рассказа воспроизвести не только разнообразие, но пестроту и "неприкаянность" русской жизни, общее ощущение надвигающейся катастрофы. Он объединяет факты, отделенные в действительности несколькими годами, чтобы еще более усилить впечатление пестроты тогдашней русской жизни, разнообразия лиц и людей, не подозревавших, какое великое испытание готовит им история.

1913 год -- последний предвоенный год России. Этот год и избирает Бунин временем действия рассказа, несмотря на явное несовпадение его с деталями описываемого московского быта. В сознании людей той эпохи, переживших ее, этот год вообще вырос в исторический рубеж огромного значения. Стоя у окна в квартире героини, герой размышляет о Москве, разглядывая открывающийся вид, центральной частью которого оказываются храм Христа Спасителя и кремлевская стена: "Странный город! -- говорил я себе, думая об Охотном ряде, об Иверской, о Василии Блаженном. -- Василий Блаженный и Спас-на-Бору, итальянские соборы -- и что-то киргизское в остриях башен на кремлевских стенах..." Важное и о многом говорящее размышление. Это своеобразный итог, к которому приходит Бунин в результате многолетних наблюдений над "восточно-западными" чертами облика России.

От рассказа "Костер", написанного в 1902 году, до "Чистого понедельника" (1944) сопровождает Бунина мысль о том, что его родина, Россия, представляет собой странное, но явное сочетание двух пластов, двух культурных укладов -- "западного" и "восточного", европейского и азиатского. Мысль о том, что Россия по своему внешнему облику, как и по своей истории, располагается где-то на пересечении этих двух линий мирового исторического развития, -- эта мысль красной нитью проходит через все четырнадцать страниц бунинского рассказа, в основе которого, вопреки первоначальному впечатлению, лежит законченная историческая концепция, затрагивающая самые основные для Бунина и людей его эпохи моменты русской истории и характера русского человека.

В многочисленных намеках и полунамеках, которыми изобилует рассказ, Бунин подчеркивает двойственность, противоречивость уклада русской жизни, сочетание несочетаемого. В квартире героини стоит "широкий турецкий диван", рядом с ним -- "дорогое пианино", а над диваном, подчеркивает писатель, "зачем-то висел портрет босого Толстого". Турецкий диван и дорогое пианино -- это Восток и Запад, босой Толстой -- это Россия, Русь в ее необычном, "корявом" и чудаковатом, не укладывающемся ни в какие рамки облике. Герой рассказа, "будучи родом из Пензенской губернии", то есть из самого сердца провинциальной России, красив, как он сам говорит о себе, "южной, горячей красотой", даже "неприлично красив", -- так выразился "один знаменитый актер", прибавивший при этом: "Черт вас знает, кто вы, сицилианец какой-то".

Сицилианец родом из Пензенской губернии! Сочетание невероятное, необычное, но вряд ли в контексте рассказа случайное. Попав вечером в "прощеное воскресенье" в славившийся своими блинами трактир Егорова, героиня говорит, показывая на висящую в углу икону богородицы-троеручицы: "Хорошо! Внизу дикие мужики, а тут блины с шампанским и богородица-троеручица. Три руки! Ведь это Индия!" Та же самая двойственность подчеркивается здесь Буниным: "дикие мужики" -- с одной стороны, "блины с шампанским" -- с другой, а рядом -- Русь, но опять же необычайная, как бы соотносимая с обликом христианской богородицы, напоминающей буддийского Шиву.

Словно маятник, отклоняется повествование в "Чистом понедельнике" то в сторону Европы, то в сторону Азии, то к Западу, то к Востоку, где-то в середине, в самом центре, обозначая трудноуловимую черту, линию, точку России. Услышав бой часов на Спасской башне Кремля, героиня отмечает: "Какой древний звук, что-то жестяное и чугунное. И вот так же, тем же звуком било три часа ночи и в пятнадцатом веке. И вот во Флоренции совсем такой же бой, он там напоминал мне Москву..." И все в Москве -- то как в Европе, то как в Азии, то как в Италии, то как в Индии.

До чего же густо все переплетено и насыщено в этом рассказе! Здесь рассчитано каждое слово, учтена и несет смысловую нагрузку каждая незначащая деталь. Грибоедов, потому и введенный в рассказ, что он, русский по происхождению, но европеец по образованию и культуре, погиб в Азии -- в Персии, в тот самый момент, когда занят был разработкой проекта, по которому можно было бы связать Европу с Азией через Россию и Закавказье. И погиб страшно, зверски убитый рассвирепевшей толпой персов. Персия же, постоянно подчеркиваемая персидская красота героини имеют в рассказе совершенно особое символическое значение чего-то грозного, стихийно-страстного. Затем сама Ордынка, где отыскивается дом Грибоедова, есть не что иное, как бывшее татарское поселение (Ордынка -- орда -- ордынец). И, наконец, трактир Егорова в Охотном ряду (чисто русское заведение!), где, однако, подают не просто блины, а с шампанским, а в углу висит икона богородицы с тремя руками...

Наиболее значительным и глубоким показателем этой двусторонности (или, вернее, раздвоенности) исторического процесса, во власти которой, как считает Бунин, оказалась Россия, выступает в рассказе сама героиня. Двойственность ее облика так настойчиво подчеркивается писателем, что в конце концов возникает вопрос: а не скрывается ли тут какая-то не высказанная прямо, но может быть, главная мысль рассказа? Отец героини -- "просвещенный человек знатного купеческого рода, жил на покое в Твери". Дома героиня носит шелковый архалук отороченный соболем: "Наследство моей астраханской бабушки", -- объясняет она (хотя, заметим в скобках, никто ее об этом не спрашивает).

Итак, отец -- тверской купец, бабушка -- из Астрахани. Русская и татарская кровь слились в жилах этой молодой женщины. Глядя на ее губы, "на темный пушок над ними, на гранатовый бархат платья, на скат плеч и овал грудей, обоняя какой-то слегка пряный запах ее волос", герой думает: "Москва, Астрахань, Персия, Индия!". Причем распределение оттенков здесь таково, что русское, тверское запрятано внутрь, растворено в душевной организации, внешность же целиком отдана во власть восточной наследственности.

И сам герой, от лица которого ведется повествование, не устает подчеркивать, что красота его возлюбленной "была какая-то индийская, персидская": "... смугло-янтарное лицо, великолепные и несколько зловещие в своей густой черноте волосы, мягко блестящие, как черный соболий мех, брови, черные, как бархатный уголь, глаза; пленительный бархатисто-пунцовыми губами рот оттенен был темным пушком; выезжая, она чаще всего надевала гранатовое бархатное платье и такие же туфли с золотыми застежками..."

Это восточная красавица во всем блеске своей нерусской, неславянской красоты. И когда она "в черном бархатном платье" явилась на капустник Художественного театра и "бледный от хмеля" Качалов с бокалом вина подошел к ней и, "с деланной мрачной жадностью глядя на нее", сказал ей: "Царь-девица, Шамаханская царица, твое здоровье!" -- мы понимаем, что это Бунин вложил в его уста собственную концепцию двойственности: героиня как бы одновременно и "царь-девица" и "шамаханская царица". У Пушкина в "Сказке о золотом петушке", на которую ориентируется Бунин, сказано по-другому: "девица, шамаханская царица". Просто "девица" или "царь-девица" -- разные вещи; в первом случае смысловая и стилистическая нейтральность, во втором -- явная ориентация на славянский фольклор. Но в бунинской героине, во всяком случае в ее внешнем облике, нет ничего от "царь-девицы", то есть от русского, славянского, фольклорного корня.

Очень важный диалог, и важен он прежде всего своей скрытой иносказательностью. Действительно, откуда взялась здесь восточная мудрость? Ведь ничего специфически восточного ни в облике Платона Каратаева, ни в содержании речей, ни в приведенной пословице нет. Мы можем считать восточной -- татарской -- его фамилию Каратаев, которая действительно татарского происхождения.

2. Восточные мотивы в рассказе И.А. Бунина

Сочетание восточного и западного начал и свойств натуры образует в облике героини причудливое слияние Противоположных жизненных привычек и особенностей характера. Какая-то тайна скрывается в глубинах ее психики и ее пристрастиях, необычных, сотканных из несовместимых, казалось бы, черт. Все в этом рассказе имеет два смысла: один -- прямой, художественно-непосредственный, вытекающий из развития фабулы, другой -- скрытый, символический, запрятанный в подтекст, хотя постоянно нами ощущаемый. И в этом плане, на фоне странных и непонятных для героя противоречий, из которых соткан духовный облик героини, получает свое значение настойчиво подчеркиваемое и, как мы увидим, для общего замысла Бунина в высшей степени важное ее внимание ко всему, что связано с древней Русью.

Правда, сама эта древняя Русь, упоминание которой в "Чистом понедельнике" оказывается столь же частым как и упоминание Персии, Индии и всего восточного, подается Буниным в настолько идеализированном и стилизованном виде, что возникает вопрос: а не введена ли она в рассказ не столько в соответствии с логикой действия, сколько в соответствии с логикой замысла. Более всего его поразило, что в ночь на понедельник -- тот самый "чистый понедельник", в который она приняла твердое решение уйти в монастырь, -- она внезапно оставила его у себя... Безвольный и несамолюбивый, он покоряется, хотя чувствует, что тут назревает какая-то драма. Оказавшись между двух огней -- Западом и Востоком, в точке пересечения противостоящих исторических тенденций и культурных укладов, Россия сохранила вместе с тем в глубине своей истории специфические черты национальной жизни, непередаваемая прелесть которой для Бунина сосредоточена в летописях, с одной стороны, и в религиозной обрядовости -- с другой.

Стихийная страстность, хаотичность (Восток) и классическая ясность, гармония (Запад) синтезируются в патриархальной глубине национально-русского самосознания, согласно Бунину, в некий сложный моральный комплекс, в котором главенствующая роль отводится сдержанности, многозначительности -- не явной, не бросающейся в глаза, а скрытой, затаенной, хотя по-своему глубоко и основательно осмысленной. Это была новая для Бунина концепция России, к которой пришел он уже в эмигрантский период жизни и которая противостояла в его сознании революции. Под таким углом зрения мы и воспринимаем безымянную героиню "Чистого понедельника" -- стихийно-страстную, но и многозначительно-сдержанную, неторопливо, но напряженно проходящую сквозь суету жизни, в которой она упорно отыскивает свое предназначение, исподволь укрепляясь в мысли о смирении и монастыре.

Она появляется на страницах рассказа уже с этой мыслью, уже с готовым и твердым, но пока еще запрятанным решением. Оно-то и делает -- сразу же! -- образ героини не по-бытовому значительным, возвышающимся над любовной драмой, лежащей в основе сюжета. Не столько сама героиня интересует в этом рассказе Бунина, сколько то, что она носит в душе, -- мысль о монастыре, о пострижении, об отказе от мирских благ и соблазнов, о "слиянии" с допетровской Русью. Именно поэтому Бунин и строит рассказ так, что он превращается, по существу, в постепенное раскрытие этого ее решения, в процессе которого мы отчасти знакомимся и с мотивами" приведшими "шамаханскую царицу" к столь неожиданному для сборника "Темные аллеи" символическому финалу.

Известно, что для Бунина художественное творчество никогда не было средством общественной борьбы, каким оно было, скажем, для Горького. До какой бы резкости он ни доходил в своих оценках общественного состояния России, как бы ни был разоблачителен пафос его произведений, субъективно он всегда оставался (или, во всяком случае, стремился остаться) в стороне от открытой борьбы. Такая позиция при определенной и сильной критической направленности бунинского творчества 1910-х годов грозила стать почвой драматического конфликта с эпохой, с временем; этот конфликт и проявил себя во всей силе после 1917 года и отъезда Бунина в эмиграцию. Но и ранее позиция Бунина приводила своей противоречивостью в недоумение многих его современников.

Следует, однако, учитывать, что в сознании Бунина существовало представление о двух никак не перекрещивающихся сферах деятельности, условно говоря -- общественной и творческой. Это была целая концепция, создававшаяся на основе очень непростого отношения Бунина к процессам, происходящим в жизни на рубеже XIX и XX веков. Ведь даже в годы революции, встретив ее с враждебностью, Бунин не позволял себе (за редкими исключениями) открыто выявлять свои политические симпатии и антипатии в художественных произведениях. Всеми силами он пытался изолировать их от бушующих вокруг него страстей. Однако в силу изменившихся исторических условий и обстоятельств эмигрантской жизни оставаться на прежних, политически нейтральных литературных позициях уже было для Бунина невозможно.

Но нельзя было и изменять себе, то есть прямо допустить политику в литературу. И он прибегает к помощи средства, которое и становится в условиях эмигрантского существования для него "спасительным". Бунин изменяет акценты творчества, пытаясь максимально привести его в соответствие с новым взглядом на Россию, не изменяя при этом внешней художественной нейтральности. Взгляд этот формируется под знаком отрицательного и неприязненного отношения к революции. Теперь это была для Бунина уже "старая" Россия, страна, по-прежнему остававшаяся его родиной, но ушедшая в свое историческое прошлое. И если раньше он воспринимал ее -- в главных аспектах ее общественного развития -- критически, то теперь такое отношение либо нейтрализуется, либо Бунин открыто становится на почву идеализации.

Создается система сложных подтекстовых, иносказательных, потенциальных смыслов, которая и выражает нынешнюю позицию писателя. Никогда раньше у Бунина скрытый смысл не играл такой большой роли, никогда раньше он не прибегал так прямо к помощи иносказания. Именно поэтому очень часто у позднего Бунина деталь становится символом, а художественная ситуация приобретает черты не типического, а символического обобщения. Опыт и открытия Чехова используются и переосмысляются Буниным сквозь призму традиций русской поэзии начала века. Объективно, самим направлением художественного развития Бунин приведен был к необходимости опереться на эти традиции, хотя личное его отношение и к поэзии начала века и к ее творцам продолжает оставаться глубоко неприязненным.

Иносказание и символическое обобщение оказываются в позднем творчестве Бунина настолько важными и весомыми, что в некоторых случаях образуется своеобразный шифр, без знания которого произведение останется непонятным. Оно ничего не утратит в своей художественной значительности, но его содержательная сторона не будет нами освоена, потому что окажется в стороне его неявный, скрытый, символический, расширительный смысл. К числу таких зашифрованных произведений относится и рассказ "Чистый понедельник". Это высокий образец иносказания, который может быть воспринят и с непосредственно художественной стороны как воплощение несложного любовного сюжета, и со стороны своего скрытого, очень широкого смысла. Элемент художественности в эмигрантских рассказах и повестях Бунина по своему "удельному весу" действительно высок и значителен.

Поэтому-то его творчество эмигрантского периода оказалось дорого и доступно нам; общественная позиция писателя задрапирована здесь, запрятана в подтекст, она лишилась своей остроты и злободневности, зато особую роль начали играть художественное мастерство и стилистическая отточенность. При этом, естественно, подтекст и умение вскрывать его иносказательный смысл приобретают для нас особое значение. Ведь именно подтекст становится, по существу, единственным средством выражения позиции писателя.

Д.С. Лихачев в книге "Поэтика древнерусской литературы" замечает, что "для Бунина-эмигранта все, что происходило когда-то в России, ее быт, ее люди, -- не просто прошлое, но и история". Очень верное и точное замечание; другое дело, что выявить этот исторический подтекст в силу специфики теперешней художественной манеры Бунина оказывается делом непростым. Здесь надо идти обходными путями, ставя вопрос не о внешних очертаниях, а о самом характере, о внутренней сущности того (по преимуществу нравственно-психологического) конфликта, который кладется теперь Буниным в основу рассказов и повестей.

Мысль о России, ее истории и ее будущем органична для Бунина. Все его творчество есть непреложное служение этой теме. Правда, как отмечалось выше, в эмиграции он видит дореволюционную Россию уже не такой, какой он видел ее в "Деревне", "Суходоле", "Ночном разговоре". Из поля зрения Бунина теперь исчезает едва ли не центральный герой его прежнего творчества -- крестьянин, мужик. Понятие народной России неразрывно связано было у Бунина в то время с представлением о стране по преимуществу крестьянской, мужицкой. Исчезновение из творчества Бунина периода эмиграции мужика привело к образованию иной, новой общественно-этической концепции России.

Слой интеллигентский и полуинтеллигентский, дворянский и просвещенный купеческий находится теперь в центре его художественного внимания, из его среды избирает Бунин героев и черпает конфликты. Бунин видит теперь Россию (в "Чистом понедельнике", во всяком случае) стоящей на границе двух враждебных, но с одинаковой силой воздействующих на нее миров -- западного и восточного, европейского и азиатского. Взгляд этот сам по себе не новый. В книге воспоминаний "Трава забвенья" В. Катаев приводит исполненную негодования филиппику Бунина, направленную против Достоевского, которого Бунин считал источником многих бед и "пороков" XX столетия":

"Вот откуда, -- говорил Бунин, -- пошло все то, что случилось с Россией: декадентство, модернизм, революция, молодые люди, подобные вам, до мозга костей зараженные достоевщиной, -- без пути в жизни, растерянные, душевно и физически искалеченные войной, не знающие, куда девать свои силы, способности, свои подчас недюжинные, даже громадные таланты..." Приведя эти слова, В. Катаев неожиданно заключает: "Может быть, он первый в мире заговорил о потерянном поколении". В. Катаев как бы намечает здесь важнейшую перспективу, которая может помочь нам многое понять в существе драматизма (казалось бы, исключительно любовного свойства) поздних бунинских рассказов и судеб их героев -- перекалеченных надломленных, неустроенных. Она "обрисовывает" тот общеевропейский фон, ту идеологическую (но опять же общеевропейскую) атмосферу, в которой жил и творил Бунин в 1920-е, 1930-е и 1940-е годы. Эта общая атмосфера неустроенности, растерянности, отсутствия надежд не могла не оказать воздействия на писательское мышление Бунина.

Его мироощущение, и без того противоречивое, склонное к драматическим коллизиям, тот психологический настрой, который сопровождал его в годы эмиграции, не могли не получить точек соприкосновения с мироощущением того героя, который с такой силой и таким невиданным успехом входил на рубеже 1920-1930-х годов в сознание европейского читателя. Сближение тут было неизбежным. И мы чувствуем эти точки соприкосновения начиная с повести "Дело корнета Елагина" и рассказов 1920-х годов.

3. Идеология "потерянного поколения" в прозе Бунина

В "Чистом понедельнике", написанном в конце второй мировой войны и уже после "Жизни Арсеньева", когда идеология "потерянного поколения" изжила себя, когда Россия, оказавшись в тяжелых условиях войны, выходила из нее победительницей, Бунин и предпринимает попытку пересмотреть свою прежнюю позицию, которая -- он это понимал -- была в значительной мере позицией безысходности, задним числом отыскать для России "выход", наметить для нее возможную перспективу, которая стала бы в то же время и личной перспективой для героини рассказа. Бунин не удовлетворяется уже тем открытием, которое было сделано им в "Жизни Арсеньева", где герой обретал почву в слиянии с трагически-прекрасным миром.

В период "Чистого понедельника" Бунину этого уже недостаточно. И он переносит свои поиски в иную сферу. К сожалению, особое положение "Чистого понедельника" среди других бунинских рассказов о любви не обращало на себя внимания исследователей. В книге В. Афанасьева "И.А. Бунин. Очерк творчества" (1966) о нем просто не упоминается. Что касается М. Иофьева и О. Михайлова, то для них "Чистый понедельник" не является исключением. Правда, О. Михайлов в примечаниях, на которые я указывал выше, как будто склонен выделить этот рассказ, во всяком случае его героиню, в облике которой он резонно выделяет "значительность характера"; но дальше общих предположений он не идет. Намеком ограничивает себя А. Волков, хотя он шире других авторов смотрит на творчество Бунина эмигрантской поры.

Справедливо заметив, что "Чистый понедельник" стоит "особняком" среди поздних рассказов Бунина, он, однако, тут же забывает о нем и не только не показывает, в чем эта необычность, но ни разу больше не упоминает его в книге. Значительность же проблем, поставленных Буниным в рассказе, не может вызвать сомнения. И прежде всего это относится к образу героини. Двойственность ее облика прямо соотносится Буниным с двойственностью облика страны, России. Впечатление, получаемое от этих двух образов-символов, однопланово. Облик героини и облик страны синтезируются, почти сливаются, взаимно поясняя и дополняя друг друга.

Образуется как бы единый символ, в котором слиты черты личные, индивидуальные и общие, национальные и даже шире -- национально-исторические. Двойственность героини, объединение в ее облике (причем именно объединение, а не противопоставление) черт западных и восточных, европейских и азиатских дает где-то в середине рассказа резкий и неожиданный, но, с точки зрения его идеологической конструкции, вполне оправданный уклон в сторону древней Руси. Выявляется как бы третья сторона ее облика, выступает на сцену третья сила: она и оказывается в конечном итоге главной, основной. Эта третья сторона облика героини определяет и ее поступки.

Среди них решающим оказывается уход ее в монастырь. На недоуменный вопрос героя, откуда его возлюбленная знает о деталях старообрядческого похоронного обряда, героиня многозначительно отвечает: "Это вы меня не знаете". Он, считающий себя женихом, а на возлюбленную смотрящий как на невесту, не знает ее совершенно. Ее туманный ответ таит в себе, по мысли писателя, намек на ту огромной важности работу, которая совершается в ее сознании и которая приводит ее в конце концов к мысли о монастыре. В контексте всего рассказа это значит -- к мысли о необходимости отказа от явно выраженной двойственности, составляющей сущность ее происхождения, ее натуры и ее внешнего облика.

Отказ же от двойственности и подразумевает отдачу себя во власть третьей силы, символизирующей в рассказе начало национальное, не затронутое иноземными воздействиями. Такой поворот, внешне неожиданный, в эволюции образа героини ощущается как известная нарочитость; но ощущается так лишь до тех пор, пока мы воспринимаем рассказ в буквально-художественном смысле. Как только мы переведем бунинские образы в план символически-иносказательный, расширительный, искусственность исчезает, ее место заступает нравственно-историческая концепция, касающаяся судьбы не одного человека, а страны в целом. Героиня Бунина ищет цельности. Двойственность, неоднородность, смешение разнородных начал угнетает ее, вызывает сопротивление. В Новодевичьем монастыре она замечает по поводу могильного памятника Чехову: "Какая противная смесь сусального русского стиля и Художественного театра!"

Заключение

"Чистый понедельник" -- рассказ не только об отдельном человеке и не только об испепеляющей любовной страсти. Это рассказ и о России -- о ее дореволюционном, настоящем и возможном, желаемом будущем. Недаром Бунин, как я уже говорил, в отступление от принципов поэтики, положенных в основу, сборника "Темные аллеи", заставляет вымышленных героев действовать на фоне конкретной исторической обстановки. Он не точен в деталях, смешивает даты, но не в этом главное. Он стремится представить Россию во всей пестроте и бездумности ее дореволюционного интеллигентского быта, Он тоскует в эмиграции по этому быту, досконально ему знакомому и с проникновенной любовью описанному.

Более того. Само описание предвоенной Москвы и время препровождения героев несет на себе заметный налет декадентской "красивости", пряности, утонченного эротизма. И хотя герои Бунина -- не участники, а всего лишь; зрители "декадентского действа", они по своим склонностям и симпатиям оказались прочно втянутыми в него. Его герои -- элита русского предреволюционного буржуазного общества; это купеческие дети, которым нажитое отцами состояние позволяет вести праздный образ жизни. Весьма привилегированное заведение представляла собой и Марфо-Мариинская обитель, куда уходит в конце героиня рассказа.

Официальной покровительницей обители, как говорилось выше, была упоминаемая в рассказе великая княгиня Елизавета Федоровна, вдова убитого И. Каляевым в 1904 году дяди царя и генерал-губернатора Москвы Сергея Александровича. бунин загадка россия восточный

Таким образом, мы имеем в "Чистом понедельнике" дело не с безучастным отношением писателя к жизненному материалу. Симпатии Бунина выражены здесь с достаточной отчетливостью; он изображает "сливки" русского общества. И большая его заслуга в том, что он изображает его уже полностью во власти гнетущей тревоги и ожидания, ищущим спасения от неизбежно надвигающихся потрясений. Здесь еще сохранена неприязнь и к Брюсову, и к Белому, хотя она уже лишена воинственности. И Брюсов, и Белый стали для Бунина явлениями эпохи, которая была и его эпохой. Она окончилась взрывом, революцией; Бунин увидел в ней воплощение хаоса, безначалие, всеобщее разрушение.

И вот теперь, по прошествии двадцати пяти лет, уже со многим примирившись, погасив озлобленность, Бунин как бы заново отыскивает для России иной возможный путь, иной возможный выход из предреволюционной сумятицы жизни -- путь смирения, обуздания стихий, монастырского послушания и патриархальности. Ибо только так, полагает Бунин, Россия могла бы выйти за пределы своей срединной, западно-восточной обреченности.

Вместе с тем монастырь в рассказе Бунина -- и антитеза не показанной прямо, но уже предощущаемой революции. Правда, антитеза запоздалая, что, впрочем, не мешает Бунину отнестись к своей концепции со всей художественной основательностью. В понимании Бунина такой выход для России был бы более плодотворным и он не противоречил бы ее реальным возможностям. Теперь по прошествии многих лет, Бунин решительным образом изменил отношение и к революции, и к России в целом.

Не признавая по-прежнему плодотворности насильственного переустройства жизни, он готов признать известную закономерность (хотя и отрицательного свойства) происшедшего революционного взрыва. Он говорит об этом в "Жизни Арсеньева". Аналогичные суждения присутствуют и в "Чистом понедельнике", но уже в расширительном и иносказательном образе стихийной страсти, которую носит в душе героиня рассказа. Заметим: страсть эта фактически не имеет любовного характера. Во всяком случае, она ни в чем не выявляет себя по отношению к герою. Его присутствие рядом с нею -- присутствие красивого "сицилианца", не более; вполне земные чувства, которые она к нему все-таки, испытывает, сама она недвусмысленно рассматривает как "соблазн", посланный ей "диаволом" и отвлекающий ее от решения более значительных -- нравственных -- задач. Они чрезвычайно важны для нее, потому что от решения их зависит ее судьба.

Насыщенность внутренней жизни героини, постоянное присутствие за всем тем, что она говорит и что делает второго, скрытого плана и создает впечатление значительности образа. Без этого второго плана, без вынашиваемой мысли о смирении, послушании, монастыре не было бы и той насыщенности, которая притягивает в рассказе. Подавляя, заглушая страсть, героиня и уходит в конце рассказа в монастырь, который становится благодаря такому финалу спасением от бушующих в ней самой стихий. Ни героиня, ни стоящая за ее спиной Россия ни в малейшей степени не религиозны (как писатель-реалист, верный действительности, Бунин не мог не отметить этой черты).

Поэтому монастырь в рассказе выступает не как открытие новой истины, нового мира, бога, а всего лишь как традиционное убежище, спасение от самой себя, от таящихся внутри разрушительных в конечном, иносказательном смысле -- от надвигающихся потрясений.

Решая для себя проблему будущей жизни, героиня рассказа решает ее на очень неспокойном фоне вполне определенного исторического периода. В этих поисках была доля и мысленного участия самого Бунина. Он полностью отошел от разоблачительных тенденций дореволюционного творчества, чем и вызван был специфический характер предложенного им в "Чистом понедельнике" решения проблемы судьбы. Мысль Бунина определенным образом бьется над разрешением "загадки" России. Один из вариантов ответа он и предлагает нам в своем рассказе.

Список использованной литературы

Художественная литература

1. Бунин И.А. Собр. сочинений в шести томах. М. 1998.

2. Бунин И.А. Сочинения. СПб. 2006.

3. Бунин И.А. Избранная проза. М. 1997.

4. Бунин И.А. Повести и рассказы. СПб. 2001.

Научно-критическая литература

5. Лихачев Д.С. Поэтика древнерусской литературы. Л., 1971.

6. Иофьев М. Профили искусства. М., 2005.

7. Катаев В. Святой колодец. Трава забвенья. М., 1969.

8. Волков А. Проза Ивана Бунина. М., 1969.

9. Л. Долгополов. На рубеже веков. М.: Советский писатель, 1977.

Интернет-сайты

10. rtf-russia

11. referat.lit// tunnel

12. filologia.rus/ com

13. klassik fail// library

28. litrussia.com//referat

Размещено на Allbest.ru