В. Пелевин "Чапаев и Пустота": интертекстуальность и постмодернистская ирония

Размещено на http://www.allbest.ru/

В. Пелевин "Чапаев и Пустота": интертекстуальность и постмодернистская ирония

Эрежипова Н.А.

Творчество В. Пелевина, одного из ярчайших представителей современной русской литературы, является удивительно многообразным с точки зрения жанрово-стилевых, изобразительно-выразительных и композиционных особенностей произведений. Научно-критическая литература со времени издания первых работ автора причисляет его к ряду писателей-постмодернистов. Вместе с тем на данном этапе в литературоведении нет как четкого определения постмодернизма, так и единого подхода к осмыслению этого явления.

Целью данной статьи является попытка рассмотреть роман «Чапаев и Пустота» с точки зрения принадлежности его к постмодернизму посредством выявления таких элементов, как интертекстуальность и авторская ирония.

Как уже отмечено исследователями, характерными чертами творчества В. Пелевина являются эксперименты с тематикой и конструкцией произведений, применение незаурядных художественных приемов, тяготение к мифологизации, соблюдение авторской дистанции между автором и персонажем, автором и читателем, а также создание особых речевых характеристик героев путем органичного смешения разных языковых стилей. Эти, а также некоторые другие характеристики произведений писателя позволили говорить о нем как о представителе русского постмодернизма.

Под термином «постмодернизм» в данной статье мы понимаем комплекс философских, научно-теоретических, эмоционально-эстетических представлений, свойственных мировой литературе второй половины ХХ века. Применительно к литературному процессу, «постмодернизм» можно определить как литературное течение (или метод) современности, сочетающий в себе все эти представления и находящий для них новые формы выражения. От предшествующих методов он отличатся тем, что детерминирован в первую очередь не мировоззрением, а мироощущением.

Составной и неотъемлемой частью постмодернистского мироощущения является эпистемологическая неуверенность (т.е. «кризис авторитетов») и постмодернистская чувствительность (попытки литераторов дать философский анализ действительности). Исследователи выделили такие основные приемы создания постмодернистского текста, как пастиш, гротеск, ризомность, цитация, центонность, двойной код, интертекстуальность и авторская ирония. В контексте данной работы особое внимание будет уделено последним двум понятиям.

Под интертекстуальностью в широком смысле слова понимается способ существования любого художественного произведения в контексте мировой литературы: ни одно произведение не изолировано от других, предшествующих и современных. Немаловажным то, что интертекстуальность Пелевина (как любого автора эпохи постмодерна) носит отчетливо намеренный характер и соотносится с так называемым «двойным кодом», то есть смысл эпизода или романа в целом можно понять, только актуализировав в сознании предшествующие смыслы, используя их либо как культурный фон, либо как призму для нового, осовремененного прочтения.

Такая установка на творчество, несмотря на то, что в предшествующие эпохи уже все было сказано и, как следствие, написано, приводит к возникновению в литературе нового вектора осмысления действительности - иронического, или, говоря словами У. Эко, «раз уж прошлое невозможно уничтожить, его нужно переосмыслить - иронично, без наивности» [4, с. 71]. Поэтому, обращаясь к литературной традиции, писатель-постмодернист не просто отсылает интеллектуального читателя к опыту предшествующих текстов, но и иронично переосмысливает его уже с позиции современной жизни. пелевин чапаев постмодернизм ирония

Таким образом, интертекстуальность и авторская ирония как приемы построения постмодернистского текста взаимосвязаны и даже взаимозависимы.

Роман В. Пелевина «Чапаев и Пустота» увидел свет в 1996 году, сразу обратив внимание публики на выбор действующих лиц - легендарного комдива Чапаева и его верного комиссара. Авторская ирония начинается с заглавия, нацеленного на игру с сознанием читателя, которое, в свою очередь, ожидает от романа либо коллажа любимых анекдотов и современных вариаций на заданную тему, либо продолжения знаменитого жизнеописания Чапаева, принадлежащего перу Д. Фурманова. Однако уже в названии чувствуется тонкая ирония, настраивающая на переосмысление известных сюжетов, чем на их повторение. Уже на этой стадии (постижение смыслов, скрытых в названии, или так называемый первичный читательский концепт-анализ) Пелевин находит «своего» читателя, который включается в игру, разгадывает ее и иронизирует вместе с автором над собственным еще недавним мировосприятием (особенно когда включается в следующий «этап» игры, призванный понять, что есть пустота - человек, пространство или понятие).

Пелевин уже в предисловии заставляет читателя поверить, что не он автор произведения, а некий монах, имя которого по многим причинам не может быть названо, а редактор, подготовивший рукопись к печати, и вовсе некий буддист. Писатель выдерживает все предисловие в ироническом ключе. Сюда можно отнести и заявление о том, что роман является не литературным произведением, а «фиксацией механических циклов сознания с целью окончательного исцеления от так называемой внутренней жизни» [3, с. 7], и жанровое определение текста как «особого взлета свободной мысли», и смелость усомниться в аутентичности текста Фурманова.

Постмодернистская ирония становится не только литературным приемом, но и элементом фабулы. Автор, забавляясь над «доверчивостью» читателя, выдает за оригинал «текст без автора», то есть качественный литературный фальсификат. Однако читатель, даже самый искушенный, понимает иронию автора и в свою очередь иронизирует в ответ, «верит» ему. Подобная многоуровневая ироническая игра возможна только в произведении эпохи постмодернизма, когда текст обезличивается благодаря дистанцированию писателя от него, в результате чего происходит одновременно и «смерть автора» (Р. Барт), и абсолютное слияние его с произведением.

Так, локальное пространство иронической игры у Пелевина становится глобальным, когда автору оказывается тесно в рамках реальности. Сначала он «обманывает» читателя стройной композицией: прошлое и настоящее чередуются в четных и нечетных главах. Однако оба времени сливаются в единое пространство «над временем» - сон, который есть не что иное, как бредовое сознание главного героя. Постмодернизм заставляет читателя задуматься над серьезным восприятием действительности: настоящее - не более чем ирония над прошлым, а прошлое - ироническое восприятие современности. Здесь мы видим, что автор играет с хронотопом, верит в реальность каждого временного перемещения, размывающего границу между явью и сном. Такая ирония над действительностью выводит текст на уровень ризомности - принципиальной неструктурированности постмодернистского мышления и видения мира.

Так, Петр Пустота, поэт-декадент революционной России, обнаруживает себя в параллельных реальностях: в одной, которая воспринимается им как настоящая, он ординарец Василия Ивановича Чапаева, в другой же - реальности сна - он пациент психиатрической больницы, которого пытаются избавить от «ложной личности» (еще один код интертекстуальности - Великая Операция из романа Е. Замятина «Мы»). Вместе с героем читатель в итоге осознает равенство всех миров как одинаково иллюзорных, то есть и возможных, и невозможных одновременно. Способность реализовать себя во множестве не связанных друг с другом реальностей - это формула постмодернистского эскапизма (ухода от действительности в мир иллюзий) В. Пелевина, создавшего сакральный образ «абсолютной пустоты», то есть отсутствующей действительности, или подобия, которое лишено оригинала.

Как справедливо отмечает Н. Лейдерман, анализируя особенности буддистской философии в романе, даже она «воссоздается с ощутимой иронией, как одна из возможных иллюзий» [1, с. 40]. Поэтому и носитель ее, Чапаев, доблестный красный командир, почти образно говоря цитирующий своего кинопрототипа из фильма братье Васильевых, с нескрываемой иронией трансформируется в одно из воплощений Будды. Такая органичная раздвоенность помогает герою и читателю с известной долей иронии относиться к чапаевской философии, утверждаясь в мысли о принципиальной невозможности всякого истинного учения. Таким образом Пелевин создает новый, авторский, вневременной миф о Чапаеве, включая его в уже существующий интертекст [6].

Известно, что литературным первоисточником романа стало произведение Д. Фурманова «Чапаев». Интертекстуальность пелевинского текста заключается прежде всего в том, что он повторяет сюжетную линию романа-предшественника, воссоздавая обстановку гражданской войны и образ знаменитого начдива Красной армии, однако бытописание и фактаж становятся в нем лишь фоном для основного сюжета - духовного путешествия героев во времени и пространстве: «Пелевин использует прямую цитацию в сценах отправки на фронт ивано-вознесенских ткачей, военного быта в Алтай-Виднянске, упоминает фурмановские топонимы, но эти названия приобретают бессмысленный оттенок, подтверждают абсурдность происходящего и усиливают ощущение трагической неизвестности, вырванности из контекста истории пелевинскх персонажей» [2].

Однако интертекстуальность романа гораздо шире взаимодействия с текстами произведений-предшественников о Чапаеве. В «Чапаеве и Пустоте» происходит не только обращение к гипертексту Достоевского, но и его деконструкция. Процесс пелевинской деконструкции заключается в том, что он позволяет создать из знакомого читателю произведения свой, новый текст этого же романа. Автор буквально навязывает отход от стереотипного прочтения Достоевского, для чего включает эпизод его романа в новый контекст.

Петр Пустота, оказываясь в литературном кабаре «Музыкальная табакерка», попадает на представление маленькой трагедии «Раскольников и Мармеладов», написанной не Достоевским, а неким камерным поэтом Иоанном Павлухиным в несуществующем жанре «эгопупистического постреализма» [3, с. 31], по своей сути являющемся иронически-фарсовым. Известный сюжет «Преступления и наказания» В. Пелевин пропускает сквозь призму современности, доказывая тем самым, что любой современный текст - это бесконечное множество повторяющихся текстов предыдущих эпох.

Пелевин посредством Достоевского иронизирует над стихами самого Пустоты, однако и эта ирония понятна только подготовленному читателю. Так, первый сборник стихов поэта, который высоко оценивает В. Брюсов, называется «Стихи капитана Лебядкина». Хотя, как известно, персонаж романа «Бесы», капитан Игнат Тимофеевич Лебядкин, в качестве поэта был совершенно бесталанным.

Как видим, Пелевин делает собственный текст аллюзивным, реминисцентным, то есть нацеленным на восприятие смыслов посредством дешифровки отсылок и привлечения читательского опыта. Такая интертекстуальность выходит за рамки опознания чужого текста в произведении, она заставляет читателя полемизировать с Пелевиным, пытаться понять его видение классики. В статье «Реализм как спасение от снов» К. Степанян утверждает, что таким образом герой Пелевина пытается изжить «достоевщину», избавиться от «метастаз чужого поколения в своем сознании, как он называет любые глубинные переживания своих грехов» [5, с. 197]. Следовательно, автор вовлек читателя в интеллектуальную игру, привлекая его уже не столько к воссозданию оригинального произведения, сколько к анализу создавшегося диалога между текстами. Читатель вынужден рассуждать: продолжает ли Пелевин идеи Достоевского, иронизирует над ним или преодолевает его. Ответ (что является первостепенно важным в эстетике постмодернизма) для каждого читателя индивидуален, в зависимости от уровня сложности культурного кода, который он способен воспринять, и сложности анализа, на который настроен читатель [5].

Таким образом, следует заключить, что интертекстуальность и ирония как элементы литературного постмодернизма в романе В. Пелевина «Чапаев и Пустота» являются не только сюжетной, но и нравственной основой произведения, заставляют увидеть и воспринять романные события в контексте русской литературной традиции. Благодаря этим приемам автору удается создать особый хронотоп, репрезентирующий привычную нам реальность как многогранную, характеризующуюся постоянным взаимодействием различный смысловых уровней и идейным плюрализмом.

Литература

1. Лейдерман, Н., Липовецкий, Н. Современная русская литература. 1950 - 1990-е годы / Н. Лейдерман, М. Липовецкий. - Т. 2 (1968-1990). - М. : Академия. - С. 40.

2. Нагорная, Н. История и сновидение в творчестве В. Пелевина [Электронный ресурс] / Н. Нагорная. - «Ликбез», 2007. - Режим доступа: http://www.lik-bez.ru/articles/criticism_reviews/critica_articles/article1798

3. Пелевин, В. Чапаев и Пустота: роман / В. Пелевин. - М. : Эксмо, 2015. - 416 с.

4. Расширенный терминологический словарь к курсу «История зарубежной литературы: ХХ век»: Учебное пособие: / Сост. И. А. Попова-Бондаренко, Л. А. Рыжкова. - Донецк: ДонНУ, 2007. - 127 с.

5. Степанян, К. Реализм как спасение от снов / К. Степанян // Знамя. - 1996. - № 11. - С. 194-200.

6. Цыганов, А. Мифология и роман Пелевина «Чапаев и Пустота» [Электронный ресурс] / А. Цыганов. - Режим доступа: http://www.pelevin.nov.ru/stati/o-myths/1.html

Размещено на Allbest.ru