Проблема тоталитаризма в романе Джорджа Оруэлла "1984"

Размещено на http://www.allbest.ru

Размещено на http://www.allbest.ru

Введение

Даже и сегодня, когда об Оруэлле написано куда больше, чем написал он сам, многое в нем кажется загадочным. Поражают резкие изломы его литературного пути. Бросаются в глаза крайности его суждений - и в молодые годы, и в последние.

Сами его книги словно принадлежат разным людям: одни, подписанные еще настоящим его именем Эрик Блэйр, легко вписываются в контекст доминирующих идей и веяний 30-х годов, другие, печатавшиеся под псевдонимом Джордж Оруэлл, принятым в 1933 году, противостоят подобным веяниям и идеям непримиримо.

Несколько лет назад на Западе отметили литературное событие особого рода: не памятную писательскую дату, не годовщину появления знаменитой книги, а юбилей заглавия. Случай, кажется, уникальный; наверняка таким он и останется. Празднества всегда приурочивают к внешним поводам, а здесь повод дала просто хронология. Свой самый известный роман Оруэлл назвал «1984». Вряд ли он думал, что эти цифры наполнятся неким магическим значением. Время показало, что произошло именно так.

Юбилей отмечали широко. Была сделана экранизация. Прошло несколько международных симпозиумов. Появилось десятка полтора сочинений очень разного содержания и направленности: от мемуаров до капитальных политологических штудий, от безоговорочных славословий до сокрушающей критики или по меньшей мере насмешливых укоризн несостоятельному пророку.

Произведения английского писателя затронули исключительно чувствительную струну общественного самосознания. Поэтому их резонанс оказался долгим, провоцируя дискуссии, непосредственно касающиеся труднейших вопросов, которые поставила история нашего столетия.

Любопытно, что заглавие романа, вызывающего по сей день столь разноречивые отклики, было найдено Оруэллом по чистому случаю. Рукопись, законченная осенью 1948 года, оставалась безымянной - не подошел ни один из вариантов названия. На последней странице стояла дата, когда Оруэлл завершил авторскую правку. Он переставил в этой дате две последние цифры. Через полтора года он умер. Ему было всего сорок шесть лет. Никто, правда, не назовет недолгую его жизнь скудной событиями.

Целью данной работы явилось исследование своеобразия содержания и структуры романа Джорджа Оруэлла «1984» и его проблематики, где главное место уделено проблеме тоталитаризма в этом, дано уже ставшем классикой произведении.

Цель определила задачи дипломной - проанализировать текст антиутопии Оруэлла «1984», тексты важных в контексте поставленной темы эссе английского классика «Литература и тоталитаризм», «Англичане», «Резензия на «Мы» Е. Замятина»; изучить теоретические работы по данному вопросу: критические статьи, монографии по творчеству Оруэлла - в первую очередь А.М. Зверева и В.А. Чаликовой, а также - А. Чамеева, Е. Черноземовой, В.М. Недошивина, В.Г. Мосиной, Р. Медведева; интернет-источники.

Актуальность исследования. Антитоталитарный роман Джорджа Оруэлле «1984» и в наши дни требует внимательного и пристального изучения. Большая научная заслуга Оруэлла в том, что несмотря на художественный жанр своего произведения по сути дела предвосхитил научное, аналитическое понимание тоталитаризма как феномена ХХ столетия. Его роман, эта чудовищная фантасмагория о возможном будущем человечества - предупреждение, предостережение нам всем - людям ХХI века.

Методологическая основа дипломной работы. В работе используются элементы контекстологического анализа, метод комплексного филологического описания, сравнительно-типологический метод.

Практическая значимость. Материалы данного исследования могут быть использованы при проведении практических занятий по творчеству Оруэлла, а также при написании рефератов и курсовых работ.

Объем и структура дипломной работы. Структура дипломной работы отражает логику рассмотрения материала и подчинена общим принципам и содержанию работы. Объем дипломной работы, состоящей из введения, одной главы, заключения и списка использованной литературы - 29 стр.

Проблема тоталитаризма в романе Джорджа Оруэлла «1984»

Тоталитаризм как тип политической системы возник в XX в. Что же касается самого этого слова а так же тоталитарных идей, то они возникли гораздо раньше.

Теория тоталитаризма складывалась в 40-50-х гг. и получила развитие в последующие десятилетия. Она широко использовалась Западом в целях идеологической борьбы против коммунистических стран. Первые классические теоретические исследования по проблемам тоталитаризма - работы Ф. Хайека «Дорога к рабству» (1944) и X. Аренд «Истоки тоталитаризма» (1951), а также совместный труд К. Фридриха и 3. Бжезинского «Тоталитарная диктатура и автократия» (1956), в котором сделана попытка эмпирически обосновать тоталитаризм как понятие, отражающее сталинизм и другие однотипные политические режимы.

Тоталитарная идеология проникнута патерналистским духом, покровительственным отношением вождей, постигших социальную истину, к недостаточно просвещенным массам. Идеология как единственно верное учение носит обязательный для всех характер. В нацистской Германии даже был издан специальный закон предусматривающий единую, обязательную для всех немцев идеологию. Тоталитарное общество создает мощную систему идеологической обработки населения, манипулирования массовым сознанием. При этом политическая пропаганда в значительной мере ритуализируется, приобретает некоторые черты религиозного культа.

Для тоталитаризма характерны монополия власти на информацию, полный контроль над СМИ, крайняя нетерпимость ко всякому инакомыслию, рассмотрение идейных оппонентов как политических противников. Этот строй устраняет общественное мнение, заменяя его официальными политическими оценками. Отрицаются общечеловеческие основы морали, а сама она подчиняется политической целесообразности и по существу разрушается.

Всячески подавляются индивидуальность, оригинальность в мыслях, поведении, одежде и т.п. Культивируются стадные чувства: стремление не выделяться, быть как все, уравнительность, а также низменные инстинкты: классовая и национальная ненависть, зависть, подозрительность, доносительство и т.п. В сознании людей усиленно создается образ врага, с которым не может быть примирения. Всячески поддерживаются боевые настроения, атмосфера секретности, чрезвычайного положения, не допускающая расслабления, утраты бдительности. Всё это служит оправданию командных методов управления и репрессий.

В соответствии с логикой тоталитарной системы всеобъемлющая идеологизация обществ дополняется его тоталитарной политизацией, гипертрофированным аппаратом власти, ее проникновением во все поры социального организма. Всесильная власть выступает главным гарантом идеологического контроля над населением. Тоталитаризм стремится к полному устранению гражданского общества, независимой от власти частной жизни.

Ядром тоталитарной политической системы выступает предельно централизованное политическое движение за новый порядок во главе с партией нового, тоталитарного типа. Эта партия срастается с государством и концентрирует в себе реальную власть в обществе. Запрещается всякая политическая оппозиция и создание без санкций властей любых организаций. К политическим чертам тоталитарного общества относятся также наличие мощного аппарата социального контроля и принуждения (службы безопасности, армия, милиция и т.п.), массовый террор, запугивание населения.

Слепая вера и страх - главные ресурсы тоталитарного управления. осуществляется сакрализация верховной власти и ее носителей, создается культ вождей.

Личность утрачивает всякую автономию и права, становится полностью беззащитной перед всесильной властью, попадает под се тотальный контроль. Делается попытка сформировать «нового человека», определяющими чертами которого являются беззаветная преданность идеологии и вождям, исполнительность, скромность в потреблении, готовность на любые жертвы ради «общего дела».

В антиутопиях Е. Замятина «Мы», Дж. Оруэлла «1984» тоталитарный строй описан как замкнутое рационально-технократическое общество, расчеловечивающее человека, превращающее его в «винтик» на основе психофизической инженерии и уничтожения морали, любви, религии, подлинного искусства и науки. тоталитаризм оруэлл роман

Исследователь Исаак Дейчер даже считает, что Оруэлл позаимствовал идею «1984», сюжет, главных героев, символы и всю атмосферу изложения у русского гения, писателя Евгения Замятина, из его романа «Мы». Как и «1984», «Мы» - это «антиутопия», кошмарное видение будущего. «Вся работа Оруэлла, по мнению Дейчера, - английская вариация на темы Замятина; и возможно, только тщательность английского подхода придает книге определенную оригинальность» [Дейчер 1954].

Этот же критик в биографии обоих писателей усматривает некоторое сходство. Замятин принадлежал к более раннему поколению: он родился в 1884 году и умер в 1937-м. Его ранние произведения, как и у Оруэлла, были реалистическими зарисовками из жизни нижнего среднего класса. Русская революция 1905 года сыграла для его жизни примерно ту же роль, что и гражданская война в Испании для Оруэлла. Он участвовал в революционном движении, был членом Российской социал-демократической партии (к которой тогда еще принадлежали и большевики, и меньшевики), его преследовала царская полиция. После поражения революции он поддался чувству «космического пессимизма» и порвал с социалистической партией - чего Оруэлл, менее последовательный и до самого конца не избавившийся от многолетней верности социализму, так и не сделал. В 1917 Замятин смотрел на новую революцию холодными глазами и без всяких иллюзий, убежденный, что ничего хорошего из нее не выйдет. После краткого тюремного заключения большевистское правительство разрешило ему выехать за границу. Он писал «Мы» в начале 1920-х, живя в Париже на положении эмигранта.

Предположение о заимствовании Оруэллом основных элементов «1984» у Замятина - не домысел критика, питающего слабость к выискиванию литературных влияний. Оруэлл знал роман Замятина и восхищался им. Он написал о романе эссе, которое появилось в левой социалистической газете «Трибьюн», где Оруэлл был тогда литературным редактором, 4 января 1946 года, сразу после публикации «Фермы животных», но до начала работы над «1984». Это эссе интересно не только как убедительное доказательство о происхождении «1984», предоставленное самим Оруэллом, но и как комментарий относительно идеи, лежащей в основе как романа «Мы», так и «1984».

Оруэлл отмечает, что «Дивный новый мир» Олдоса Хаксли «должно быть частично позаимствован» из романа Замятина и удивляется, почему «на это никогда не указывали». Книга Замятина, по его мнению, гораздо лучше и более «подходит под нынешнее положение дел», чем книга Хаксли. В ней рассматривается «восстание первобытного человеческого духа против рационализированного, механизированного, бесчувственного мира» [Оруэлл 1989: 306].

«Бесчувственный» - прилагательное неверное: мир Замятина наполнен ужасами не меньше, чем мир «1984». Оруэлл сам изложил в своем эссе краткий список этих ужасов, так что эссе сейчас читается как конспект «1984». Члены общества, описанного Замятиным, пишет Оруэлл, «настолько потеряли свою индивидуальность, что различаются только по номерам. Они живут в стеклянных домах..., чтобы политической полиции, известной под названием «Хранителей», было легче за ними следить. Они носят одинаковую форму и человеческое существо обычно называют «нумер» или «юниф» (от слова «униформа»)» [Оруэлл 1989: 306-307]. Оруэлл замечает в скобках, что Замятин писал «до изобретения телевидения». В «1984» уже появилось это технологическое усовершенствование - вместе с вертолетами, с которых полиция наблюдает за домами граждан Океании в первых абзацах романа. От «юнифов» произошли «пролы». В замятинском обществе будущего так же, как и в «1984», любовь запрещена: отношения полов строго нормированы и разрешаются только как действие без всяких эмоций. «Единое государство управляется человеком, известным как Благодетель» - очевидным прототипом Старшего Брата.

«Руководящий принцип Государства: счастье и свобода несовместимы... Единое государство вернуло человеку счастье, забрав у него свободу». Оруэлл описывает главного героя Замятина как «что-то вроде утопического Билли Брауна из Лондон-тауна», которого «все время ужасают охватывающие его атавистические импульсы». В романе Оруэлла этот утопический Билли Браун переименован в Уинстона Смита, но проблема его осталась прежней [Дейчер 1954].

Точно также Оруэлл позаимствовал у русского писателя и главный мотив сюжета. Вот как Оруэлл его определяет: «Несмотря на образование и бдительность Хранителей, многие из древних человеческих инстинктов никуда не делись» [Оруэлл 1989: 307]. Главный герой Замятина «влюбляется (а это, конечно, преступление) в некую I-330» точно так же, как Уинстон Смит совершает преступление, влюбившись в Джулию. И у Замятина, и у Оруэлла любовная история перемешана с участием героя в «подпольном движении сопротивления». Повстанцы Замятина «не только замышляют низвержение Государства, но даже предаются при опущенных шторах таким порокам, как курение сигарет и употребление алкоголя»; Уинстон Смит и Джулия балуются «настоящим кофе с настоящим сахаром» в убежище над лавкой мистера Чаррингтона. В обоих романах преступление и заговор, естественно, раскрываются Хранителями или Полицией мыслей; в обоих герой «в конце концов спасается от последствий своего безрассудства».

Комбинация «лечения» и «пыток», которыми и у Замятина, и у Оруэлла бунтарей «освобождают» от атавистических импульсов, пока они не начинают любить Благодетеля или Старшего Брата, практически одинакова. У Замятина «власти объявили, что открыта причина недавних беспорядков: она в том, что некоторые человеческие существа страдают от болезни, называемой воображением. Был обнаружен нервный центр, ответственный за фантазию, и излечение заболевания стало возможным с помощью рентгенотерапии. Д-503 подвергся операции, после которой ему стало легко сделать то, что он все время считал себя обязанным сделать - выдать своих сообщников полиции» [Оруэлл 1989: 307]. В обоих произведениях акт признания и предательство любимой женщины действует как лечение шоком.

Оруэлл ссылается на следующую сцену пытки из произведения Замятина: «Она смотрела на меня, крепко вцепившись в ручки кресла, - смотрела, пока глаза совсем не закрылись. Тогда ее вытащили, с помощью электродов быстро привели в себя и снова посадили под Колокол. Так повторялось три раза - и она все-таки не сказала ни слова» [Замятин 1989: 83].

В оруэлловских сценах пыток «электроды» и «ручки кресла» повторяются довольно часто, но Оруэлл гораздо изощреннее, садо-мазохистски описывает жестокость и боль. Например: «Без всякого предупредительного сигнала, если не считать легкого движения руки О'Брайена, в тело его хлынула боль. Боль устрашающая; он не видел, что с ним творится, и у него было чувство, что ему причиняют смертельную травму. Он не понимал, на самом деле это происходит или ощущения вызваны электричеством; но тело его безобразно скручивалось и суставы медленно разрывались. От боли на лбу у него выступил пот, но хуже боли был страх, что хребет у него вот-вот переломится. Он стиснул зубы и тяжело дышал через нос, решив не кричать, пока можно» [Оруэлл 2004: 100].

Этот список заимствований Оруэлла далеко не полон, но вернемся от сюжетов обоих романов к их основной идее. Говоря о сравнении Замятина и Хаксли, Оруэлл пишет: «Интуитивное восприятие иррациональной стороны тоталитаризма - человеческие жертвоприношения, жестокость как самоцель, культ лидера, которому приписываются божественные черты - это то, что сделало книгу Замятина лучше книги Хаксли». Мы можем добавить, что это и то, из чего сделана модель самого Оруэлла. Критикуя Хаксли, Оруэлл пишет, что тот не сумел найти никакой ясной причины, почему общество «дивного нового мира» должно быть так жестко и тщательно расслоено: «Целью является не экономическая эксплуатация... Нет жажды власти, нет садизма, нет жестокости любой природы. Те, кто уже на вершине, не имеют особых побуждений там оставаться и, хотя каждый счастлив пустым счастьем, жизнь стала столь бесцельна, что трудно поверить в то, что подобное общество способно выдержать испытание временем». Напротив, общество замятинской антиутопии - может на взгляд Оруэлла выдержать испытание временем, потому что в нем доминирующим мотивом действий и причиной социального расслоения является не экономическая эксплуатация, в которой нет нужды, а именно «жажда власти, садизм и жестокость» «тех, кто стоит наверху». В этом легко узнать лейтмотив «1984».

В Океании технологическое развитие достигло столь высокого уровня, что общество могло бы полностью удовлетворить все свои материальные потребности и установить внутри себя равенство. Но неравенство и бедность поддерживаются, чтобы Старший Брат мог пребывать у власти. В прошлом, говорит Оруэлл, диктатура защищала неравенство, теперь неравенство защищает диктатуру. Но какой цели служит диктатура? «Партия стремится к власти исключительно ради нее самой... Власть - не средство; она - цель. Диктатуру учреждают не для того, чтобы охранять революцию; революцию совершают для того, чтобы установить диктатуру. Цель репрессий - репрессии. Цель власти - власть».

Оруэлл задавался вопросом, намеревался ли Замятин сделать «советский режим особым объектом своей сатиры». Оруэлл не был в этом уверен: «Похоже, Замятин имеет в виду не конкретную страну, а цели, к которым стремится индустриальная цивилизация. Он сильно уклоняется в примитивизм, это с очевидностью следует из романа «Мы». «Мы» - это фактически изучение машины, джина, которого человек бездумно выпустил из бутылки и не может загнать обратно». Такая же точно неоднозначность авторской цели очевидна в «1984».

Предположение Оруэлла о Замятине было верным. Хотя Замятин находился в оппозиции к советскому режиму, сатира в адрес этого режима была не единственным и даже не главным пунктом. Как верно заметил Оруэлл, ранняя советская Россия не имела почти ничего со сверхмеханизированным государством замятинской антиутопии. Уклон писателя в примитивизм был в духе русской традиции, в духе славянофильства и враждебности по отношению к буржуазному Западу, прославления мужика и старой патриархальной России, в духе Толстого и Достоевского. Даже будучи эмигрантом, Замятин разочаровался в Западе совершенно по-русски. Временами казалось, что он наполовину смирился с советским режимом, когда тот уже создавал своего Благодетеля в лице Сталина. Если Замятин и направлял стрелы своей сатиры против большевизма, то только потому, что считал, что большевизм стремится к замене старой примитивной России на новое механизированное общество. Забавно, что он перенес свое повествование в 2600 год, как бы говоря большевикам: вот на что будет похожа Россия, если вам удастся добавить к вашему режиму основы западной технологии. У Замятина, как и у некоторых других русских интеллектуалов разочарованных в социализме, жажда примитивного образа мысли и жизни была естественна, так как примитивизм был все еще жив в русских корнях.

У Оруэлла не было, да и не могло быть настоящей ностальгии по доиндустриальному обществу. Ни в личном опыте, ни через исторические корни Оруэлл никогда не сталкивался с примитивизмом, кроме как во время своего пребывания в Бирме, где он вряд ли мог им увлечься. Но его приводили в ужас те цели, ради которых технику могли использовать люди, задумавшие поработить общество, и он тоже начинал ставить под сомнение и высмеивать «цели индустриальной цивилизации».

Хотя его сатира гораздо сильнее метит в Советскую Россию, чем сатира Замятина, не меньше сходства с Океанией Оруэлл усматривает в Англии своего времени, не говоря уже о Соединенных Штатах. В самом деле, общество, описанное в «1984», воплощает все, что он ненавидел и терпеть не мог в собственном окружении: однообразие и скуку английского промышленного пригорода, «грязное, закопченное и вонючее» уродство которого Оруэлл передал в своем натуралистическом, однообразном, гнетущем стиле; нормирование продуктов и правительственный контроль, которые Оруэлл наблюдал в Англии военного времени; «дрянные газеты, в которых нет почти ничего, кроме спорта, криминала и астрологии, пятицентовые бульварные рассказы, фильмы, пропитанные сексом» и так далее. Оруэлл хорошо знал, что таких газет в сталинской России нет и недостатки сталинской прессы совершенно иного рода. «Новояз» - гораздо меньше пародия на сталинские штампы, чем на «телеграфный» язык англо-американских журналистов, который он терпеть не мог, и с которым как практикующий журналист был хорошо знаком.

Легко увидеть, какие именно черты партии в «1984» скорее высмеивают английскую партию лейбористов, чем советскую коммунистическую партию. Старший Брат и его сторонники не пытаются научить рабочий класс теории - оплошность, которую Оруэлл мог бы приписать сталинизму в самую последнюю очередь. Его пролы «живут растительной жизнью»: «тяжелая работа, мелкие перебранки, фильмы, азартные игры... заполняют их умственный кругозор». Как дрянные газеты и пропитанные сексом фильмы, так и азартные игры - новый опиум для народа - не относятся к сценам из русской жизни. Министерство правды является очевидной карикатурой на лондонское министерство информации военных лет. Монстр, которого видел Оруэлл, как и любой кошмар, соткан из лиц, черт и форм всех сортов, знакомых и неизвестных. Талант Оруэлла и его оригинальность очевидны в его сатире на английскую жизнь. Но в популярности, которую завоевал «1984», этот аспект едва ли был замечен.

О «1984» писали, что эта книга - плод фантазии умирающего человека. В этом есть доля истины, хотя и не вся истина. Работа над книгой действительно была последней лихорадочной вспышкой в жизни Оруэлла. Отсюда экстраординарная, мрачная глубина видения и языка, и почти физическое чувство пыток, которым его собственное творческое воображение подвергает главного героя. Он отождествляет свое собственное увядающее физическое существование со слабеющим и усыхающим телом Уинстона Смита, которому он передает и в которого он вкладывает свои собственные предсмертные боли. Он проецирует последние спазмы собственного страдания на последние страницы последней книги. Но главное объяснение внутренней логики оруэлловского разочарования и пессимизма следует искать не в предсмертной агонии писателя, но в чувствах и мыслях живого человека, в его судорожной реакции побежденного рационализма.

«Я понимаю КАК: я не понимаю ЗАЧЕМ» - это лейтмотив «1984». Уинстон Смит знает, как функционирует Океания и как действует ее тщательно разработанный механизм тирании, но основная причина и главная цель ему неизвестны. Он обращается за ответом к страницам «Книги», таинственного образца «преступной мысли», написанного Эммануэлем Голдстейном - вдохновителем тайного Братства. Но успевает прочитать только те главы «Книги», которые давали ответ на вопрос «Как?». Полиция мыслей нагрянула к нему в тот самый момент, когда он только приступал к главам, обещающим объяснить «Зачем?», и этот вопрос остался без ответа.

Это было собственным затруднением Оруэлла. Он задавал вопрос «Зачем?» не столько о своей Океании, сколько о сталинизме и великой чистке. Естественно, в один прекрасный день он обратился за ответом к Троцкому: именно у Троцкого-Бронштейна он позаимствовал несколько отрывочных биографических данных вплоть до внешнего облика и еврейского имени Эммануэль Голдстейн. Фрагменты «Книги», которые занимают так много страниц в «1984», также явный, хотя и не слишком удачный пересказ «Преданной революции». Оруэлл был поражен моральным величием Троцкого и в то же время не до конца доверял ему и сомневался в его правоте. Противоречивость его взглядов на идеи Троцкого нашла свое выражение в отношении Уинстона Смита к Голдстейну. До самого конца Смит так и не смог выяснить, существовали ли Голдстейн и Братство на самом деле или были состряпаны полицией мыслей.

Эрик Артур Блэр (Джордж Оруэлл) родился в 1903 году в Индии, где служил его отец. Вскоре семья переехала в Англию, а в 1917 Оруэлл начал учебу в Итоне, где регулярно публиковался в различных изданиях колледжа. В 1922-1927 гг. он служил в Индийской Имперской полиции в Бирме. Именно этот опыт лег в основу его первого романа «Дни в Бирме» (Burmese Days, 1934). За этим последовало несколько лет бедности. Перед возвращением в Англию Оруэлл прожил два года в Париже. В этот период он работал частным преподавателем, школьным учителем и ассистентом в книжном магазине, а также писал обозрения и статьи для ряда периодических изданий. Произведение «В дебрях Парижа и Лондона» (Down and Out in Paris and London) было опубликовано в 1933 г. В 1936 Оруэлл посещает районы массовой безработицы в Ланкашире и Йоркшире. Нищета, увиденная им там, ярко описана в «Дороге к Виганской пристани» (The Road to Wigan Pier, 1937). В конце 1936 г. Оруэлл отправился в Испанию воевать на стороне республиканцев и был ранен. «В память о Каталонии» (Homage to Catalonia) - это его рассказ об испанской гражданской войне. В 1938 г. он стал пациентом психиатрического диспансера и с тех пор уже никогда не был совершенно здоров. Он провел шесть месяцев в Марокко и написал там «Coming Up for Air». Во время Второй Мировой войны Оруэлл служил в британском ополчении и работал в Восточном отделе Би-би-си с 1941 по 1943 гг. В качестве литературного редактора «Трибьюн» он регулярно публиковал собственную страницу политического и литературного комментария. Он также печатался в «Обсёрвере» и, позднее, в «Манчестер Ивнинг Ньюс». Знаменитая политическая аллегория Оруэлла «Ферма животных» (Animal Farm) была напечатана в 1945. Этот роман, вместе с романом «1984» (опубликован в 1949), принес ему мировую славу.

Джордж Оруэлл умер в Лондоне в январе 1950. За несколько дней до смерти он получил приветственное письмо от английского писателя и литературного критика сэра Десмонда Маккарти, в котором, в частности, говорилось: «Вы оставили неизгладимый след в английской литературе... Вы - один из немногих достопамятных писателей своего поколения».

Вызывает некоторое удивление классовая структура общества «Океании». По идее оно должно быть бесклассовым, но в реальности это не так. Оно разделено на Внутреннюю Партию, Внешнюю Партию и так называемых «пролов» (пролетариат). Уинстон Смит, ведущий повествование романа от своего лица, принадлежит к Внешней Партии. Он не знает никого из пролов лично и живет, почти не замечая их, но в то же время именно в пролах он видит ту силу, которая когда-нибудь сможет победить режим. В глубине души Оруэлл боялся, что когда-нибудь и он сам утратит свой политический гнев и превратится в апологета существующего порядка вещей. Его гнев был для него драгоценен, как для капиталиста его капитал, ведь он был куплен дорогой ценой труда, лишений, опасностей и крови, пролитой в Испании. Живя среди безработных и работающих нищих во время экономической депрессии 1930-х годов, Оруэлл понял и оценил неистребимое достоинство этих людей, и именно эту надежду на пролетариат как на единственного потенциального освободителя из антиутопического ада он передаёт своему герою Уинстону Смиту. В одном из самых прекрасных эпизодов романа Уинстон, глядя в небо, переживает видение миллионов живущих под ним людей, «людей, которые никогда не учились думать, но копили в своих сердцах, животах и мускулах силу, которая когда-нибудь перевернёт мир. Если надежда есть, то она в пролах!»

Опыт испанской гражданской и Второй Мировой сделал отвратительную и непристойную по довоенным меркам жестокость частью нового политического лексикона, а к 1984 году в Океании она полностью легализована и официально утверждена государством. В то же время Оруэлл не может, как рядовой автор «бульварного чтива», спокойно и бесчувственно разделять тело и душу своего героя. Роман местами трудно читать именно потому, что сам автор, кажется, переживает каждое мгновение истязания Уинстона.

Режим Океании, совершенно не чувствительный к соблазнам богатства, представляется заинтересованным только во власти как таковой, а также в безжалостной войне против памяти, сексуального влечения и языка как средства мысли. Борьба с памятью не вызывает особенных затруднений. Сегодня правительственным чиновникам повсеместно платят большие деньги за то, чтобы перевирать, упрощать и обесценивать историю. Те, кто не хотел учиться у истории раньше вынужден был повторять ее. Но так было только до тех пор, пока власть не научилась убеждать всех, включая саму себя, что в истории происходило только то, что можно сегодня использовать в своих интересах. Остальное представляется в виде развлекательно-документальных передач, не оставляющих зрителю возможности отделить факты от вымысла.

А вот с желанием дело обстоит несколько сложнее. Ведь у фашистов тоже есть сексуальные потребности, которые, в их представлении, позволит им удовлетворить их неограниченная власть. Поэтому даже в своей готовности разрушать психосексуальный личностный облик тех, в ком они видят угрозу, они могут испытывать некоторые колебания. Несомненно, когда весь общественный контроль будет осуществляться компьютерами, неспособными испытывать влечение в привлекательной для человека форме, борьба с сексуальным инстинктом в человеке уже не будет столь приоритетной. Но в 1984 году таких компьютеров ещё нет. И, поскольку сексуальное влечение достаточно сложно использовать в интересах государства, Партия избирает своей окончательной целью полный запрет секса. Мысль о том, что сексуальное влечение, принимаемое как оно есть, само по себе ведет в ниспровержению существующего общественного порядка, воплощается в романе в необузданно-анархическом характере Джулии, с ее радостным вожделением к жизни.

«Самое страшное в истории любви Уинстона и Джулии, которых Министерство Любви вынуждает предать друг друга, заключается в том, что мы все можем понять их. Несмотря на ужас и жалость, ход событий на самом деле удивляет нас не больше, чем самого Уинстона. С того момента, когда он открыл свою запретный дневник и начал писать в нем, его проклятие всюду следует за ним, сознательно виновным в мыслепреступлении и ожидающим, когда его поймают. Чудесного появления в его жизни Джулии было для него недостаточно, чтобы поверить в другой исход. В минуту наибольшего благополучия, стоя у окна и глядя в бесконечные просторы внезапного откровения, Уинстон не может сказать ей ничего более обнадеживающего, чем «Мы мертвы». Секунду спустя Полиция Мыслей охотно повторит его утверждение», - замечает Томас Пинчон [Пинчон 2005].

Судьба Уинстона не удивляет нас, но почему-то больше заботит Джулия. Она до последней минуты верит, что ей удастся как-то побороть режим, что ее добродушный анархизм защитит её от всех возможных испытаний. «Не беспокойся», - говорит она Уинстону - «я довольно хорошо умею выживать» [Оруэлл 2004: 773]. Она понимает разницу между ложным признанием и предательством. «Тебя могут заставить сказать всё, что угодно, но тебя не могут заставить в это поверить. Они не могут залезть внутрь тебя» [Оруэлл 2004: 783]. Но ведь именно это они и делают - проникают внутрь человека, и тем самым окончательно ставят под сомнение саму неприкосновенную внутреннюю основу его личности, его душу. К тому времени, когда Уинстон и Джулия выходят из Министерства Любви, они уже бесповоротно находятся в состоянии двоемыслия, в преддверии небытия, неспособные любить друг друга, но способные одновременно любить и ненавидеть Большого Брата. Более мрачный конец трудно себе представить.

Читая «1984» Джорджа Оруэлла», меня одновременно охватывали два противоречивых чувства и ощущения: это, во-первых, радость, все более нарастающее чувство радости и счастья от того, что я и мы все живем здесь, а не там, сейчас, а не тогда, а главное - так, как сейчас, а не иначе, не так, как описано в романе. Особенно прочитав его до конца, ощущаешь вкус к жизни, к свободе, ощущаешь себя гораздо более свободным, чем это казалось ранее.

И во-вторых, чувство ужаса, непонимания, непонимания того, почему, отчего, как такое могло произойти? Как, вроде бы нормальные люди, могли допустить ЭТО, как произошло то, что описано в романе? Странный, опустошающий трансовый страх охватывает, захватывает тебя все более глубоко с каждой прочитанной страницей… а хуже всего - это страшная, глубочайшая, бесконечная по своему ужасу безысходность в самом конце книги.

Это антиутопия. Нет, это больше, чем антиутопия. Это предупреждение, предостережение нам всем - людям ХХ столетия. Это чудовищная фантасмагория о возможном будущем человечества. Чудовищная - в силу своего жесткого и жестокого реализма, даже более того - сюрреализма. Несмотря на то, что это лишь фантазия писателя.

В книге описано тоталитарное общество, описан тоталитаризм в чистом виде, во всей всеобщности, тотальности, чудовищности своего проявления. Джордж Оруэлл писал его в 1947-1949 гг. точнее, в 1947 г. ему пришла идея написать этот роман, а он сам вышел в свет в 1949 г. Оруэлл писал его, опираясь на реалии фашистской Германии Гитлера и сталинской эпохи в СССР. То есть, взяты были за основу, за прототипы СССР Сталина и Германия Гитлера - государства с тоталитарными режимами. Все это воплотилось у него в романе, но в гораздо более гипертрофированном виде. То есть, были взяты и описаны все элементы, механизмы, техники, методы, методики, принципы уже существующих в то время тоталитарных режимов, но в гораздо более ярко выраженном виде и форме. А место действия - столица Англии Лондон - была взята для того, чтобы показать, что тоталитарный режим может установиться везде, независимо от страны и несмотря на ее «продвинутость» в деле обеспечения демократических прав и свобод. То есть, он возможен везде, все дело лишь в том времени, которое потребуется для его установления.

Большая научная заслуга Оруэлла в том, что он, несмотря на художественный жанр своего произведения, по сути дела предвосхитил именно научное, аналитическое понимание и исследование тоталитаризма как феномена ХХ столетия; то есть, стал предвестником введения самого этого термина в научный политологический дискурс и аналитического исследования тоталитаризма как объективной категории политологии, как чистого типа политического режима.

Несмотря на кажущуюся серость и монотонность изложения, текст несет в себе громадный заряд эмоций, чувств, переживаний, зачастую противоречивых, напряжения и неожиданностей. Роман написан очень ярко, живо, как будто писатель сам пережил все описанное, сам побывал в шкуре главного героя, испытав с ним вместе все перипетии сюжета, а главное - складывается впечатление, что автор сам видел описанное, жил там, чувствовал - настолько все правдоподобно, реалистично, порой даже чрезмерно. Просто потрясающе описаны все переживания, чувства, эмоции, мысли рассуждения главного героя. Причем описаны настолько детально, что порой это наталкивает на мысль, что автор сам переживал точно также.

В этом романе Оруэлл проявил себя как довольно хороший психолог, отлично ориентирующийся в темных лабиринтах человеческого сознания (да и бессознательного); как отличный наблюдатель и аналитик; логик и философ.

Теперь остановимся на описании самой техники, методов тоталитаризма. Режим государства Океания - тоталитарный, тоталитаризм здесь дан в своем развитом виде.

Во-первых, есть одна массовая партия, она полностью доминирующая и ей принадлежит монопольная политическая власть.

Во-вторых, существует единоличный глава государства, у которого нет ни имени, ни фамилии, лишь всеобщее нарицание - Старший Брат, который является вершиной пирамидальной структуры власти. Он непогрешим, всемогущ. Все успехи, достижения, победы, научные открытия, плюс ко всему все познание, вся мудрость, все счастье и вся доблесть непосредственно проистекают из его руководства и им вдохновлены.

Старшего Брата (далее - СБ) никто никогда не видел; его лицо (с черными усами, за которыми легко узнается портрет Сталина) - повсюду на огромных плакатах с надписью (везде): «Старший Брат смотрит на тебя». Его лицо на плакатах, голос - в телеэкране. Никто не знает, когда он родился, и неизвестно, жив ли он вообще. Скорее всего, такого человека вообще не существует, поскольку СБ - это не человек, а скорее образ, в котором партия предстает перед страной, это олицетворение партии.

Назначение его довольно просто - служить фокусом для любви, страха и почитания - чувств, которые легче обратить на отдельное лицо, чем на целую организацию. Под СБ - внутренняя партия (мозг), ниже - внешняя партия (руки). Под этими двумя социально-политическими слоями, в самом низу находятся «пролы» - пролетарии, самый многочисленный (порядка 85% от общего числа жителей Океании) и, что естественно, самый бедный слой. Столицы в Океании нет, а где находится номинальный глава государства (абстрактный СБ) - никто не знает.

В-третьих, имеет на вооружении, в качестве знамени идеологию, которой она придает статус единственного авторитета, официальной государственной истины. Ее определяет СБ (а точнее - партия). Данное государство - сугубо идеологическое, т.е. роль идеологии не просто доминирующая, а подавляющая. Идеология не просто единственно верная истина, а она - суть религия данного режима. Ну а функция ее - та же, что и в других режимах, только в тоталитарном она проявляется ярче - быть средством легитимности власти, существующего госстроя. Она служит инструментом для откровенного зомбирования людей, для промывки, прочистки, исправления и вправления мозгов, для превращения людей в бессловесную, бездумную, слепо подчиняющуюся массу, абсолютно со всем согласную.

В-четвертых, - полный монопольный контроль партии не только полностью над политической, социальной, культурной жизнью страны, но также над духовной и экономической. То есть монопольный контроль производства и экономики, не говоря уже об образовании, СМИ (в особенности). Таким образом, большинство видов (а то и все) экономической (плановая экономика) и профессиональной деятельности находятся в подчинении и под контролем госаппарата и становятся его частью. Ну, а так как государство неотделимо от своей идеологии, то значит, что абсолютно на все виды деятельности накладывает свой отпечаток официальная истина. Ни одна сфера жизни не свободна от тотального идеологического, политического и полицейского контроля.

Но наряду с огосударствлением хозяйственной, экономической, профессиональной деятельности, существует огосударствление и всех остальных сфер жизни, в том числе приватной, личной, семейной. В связи с этим - любое прегрешение в хозяйственной, профессиональной, личной сферах жизни автоматически превращается в прегрешение идеологическое. И как результат - политизация, идеологизация всех возможных прегрешений отдельного человека. Ну а вслед за этим естественным, заключительным и окончательным следствием приходит (точнее, выступает) полицейский идеологический и политический террор.

В-пятых - террор. Естественно, что для поддержки легитимности существующего политического и госстроя - необходима догматическая идеология, но что более естественно - для поддержания функционирования, функциональности, жизнеспособности, правильности и легитимности уже самой идеологии, - нужен тотальный полицейский контроль (террор).

Для непосредственного внешнего контроля существовали специальные устройства - телеэкраны, которые были установлены абсолютно везде, во всех местах, города, даже в каждом доме, их нельзя включить. Телеэкран - жуткий и странный гибрид одновременно двух устройств: видеокамеры, снимающей все происходящее вокруг (и всех) и передающей изображение куда-то, куда - неизвестно. Каждое малейшее движение, каждое выражение лица, мимики, каждый звук, жест, слово - всё это прекрасно видят, отслеживают и изучают где-то.

И ни на секунду не замолкающее радио постоянно вещает либо сводку постоянных военных действий, либо голос СБ, либо радость по поводу очередного (весьма сомнительного на деле) перевыполнения трехлетнего плана, либо какую-нибудь (зачастую военную и синтетическую) музыку. Его нельзя выключить - только убавить звук. Оно может постоянно вмешиваться в частную жизнь. Увидя что-нибудь необычное, резким, громким и жестким, как выстрел, голосом сделать замечание, приказать, одернуть и т.д. От него не избавиться нигде, даже за городом, так как там могут быть встроенные портативные микрофоны. А наблюдает и слушает все это - не какое-нибудь там КГБ или НКВД или гестапо - а так называемая полиция мыслей - специальные огромные полицейское учреждение с огромным количеством штатных и внештатных сотрудников. Ее функция - следить за всем и вся, вынюхивать, выявлять, арестовывать, допрашивать, убивать неугодных; выжигать ересь, «распылять» (на новоязе).

Полиция мыслей совмещала в себе и полицию как орган правопорядка, хотя противозаконного не было ничего, поскольку не существовало самих законов, так как их с успехом заменяла идеология. Особенности работы полиции мыслей в том, что они арестовывают и распыляют не тех, кто уже совершил идеологическое преступление (и мыслепреступление), а зачастую тех, кто в принципе, потенциально может совершить, но еще не совершил его. Но, конечно, не просто так арестовывают - для этого может послужить одно неверное или подозрительное слово, один жест, одно необычное выражение лица.

Заветное желание полиции мыслей - научиться самим, либо же с помощью телеэкранов читать и узнавать мысли человека, без его ведома. И страшнее не преступление действием (хотя спина тоже выдает), а преступление мыслью, то есть так называемое мыслепреступление, за которое наказание гораздо страшнее, чем за физическое, так как оно произошло не на деле, а в голове. Ведь у человека там нет абсолютно ничего, кроме нескольких кубических сантиметров серого вещества в черепе.

Физическое преступление менее страшно по своим последствиям и наказанию. За такое преступление просто арестуют, допросят, человек сознается, его убьют и все за мыслепреступление же, которое является абсолютным преступлением, содержащим в себе все остальные, наказание следует гораздо более строже и мучительнее. Многодневные (может быть - многонедельные, многомесячные) пытки, допросы, ужаснейшие, изнурительные пытки голодом, холодом, недосыпанием, доводящее человека до полнейшего изнеможения, превращающие его в полуживое-полумертвое существо, кое-как могущее передвигаться и говорить (да и мыслить тоже), похожее на скелет, обтянутый бледно-серой кожей - это, по сути, только начало.

Во время этих пыток болью, дубинками, кулаками, сапогами, электричеством человек признается во всех мыслимых и немыслимых грехах и преступлениях, но, что важно - этого мало полиции мыслей. Человек предает всех и вся, - но это полицию мыслей тоже мало интересует - для нее главное (отсюда и название) даже не убить его, а убить в человеке человека, сделав его безропотным зомби, прочистить, промыть, вправить человеку не только его мозги, но и проникнуть в его душу, в его самое естество.

Полиция мыслей посредством своих изнурительнейших и тяжелейших пыток убивает в людях их человеческую сущность - выдавливает, выцарапывает, выжигает из человека все чувства - радость, смех, горечь, скорбь, любовь (к детям, к противоположному полу), т.е. все светлое, а когда человек полностью, абсолютно опустошен, когда в нем не останется ничего духовного - только одно тело, оболочка с врожденными инстинктами и рефлексами - тогда этот экзистенциальный вакуум полностью заполняется двумя неестественными для человека, насажденными насильственно извне, противоречивыми чувствами - абсолютной любовью и преданностью к СБ и также абсолютной ненавистью к врагам: внешним - тем, с кем воюет Океания; и внутренним - инакомыслящим. Эти два чувства наполняют человека доверху и это уже не те чувства, которые были раньше, это уже не прежний человек.

Главная задача какого-либо человека, оказавшегося в застенках Министерства Любви - остаться человеком, а не остаться живым, потому что довольно многих людей не убивали, не распыляли, а отпускали затем на свободу. Да, они остались живыми, но они перестали быть людьми - перестали чувствовать, любить, стали такими же, как все. В этом-то и отличие данного вида тоталитарного режима от тех реальных его видов, которые существовали в СССР и в Германии. Если в этих странах «мыслепреступников» и «врагов народа» так же допрашивали, арестовывали и - либо в лагерь, либо на расстрел, - то есть физически уничтожали отступников, то Океании физуничтожение не есть цель, целью является как раз морально-чувственная, духовная, «мозговая» переделка человека, именно внутреннее его исправление и научение - а только затем - либо на свободу, либо на расстрел.

В таком государстве бояться нужно было абсолютно любого - от ребенка-малыша до пожилого. По сути дела, слежка была тотальной еще в том смысле, что каждый человек следил за каждым другим, и, что естественно для такого времени - постоянно доносили друг на друга; даже своих детей стоило бояться, так как они тоже следили за каждым шагом родителей и доносили в полицию мыслей, которая ни один донос не оставляла без внимания. Детей сызмала воспитывали как разведчиков, даже дети были такими же, как и все остальные - «фанатичными приверженцами партии, глотателями лозунгов, добровольными шпионами и вынюхивателями ереси», только еще более рьяными. Главным лозунгом было: «Кто управляет прошлым - тот управляет будущим, кто управляет настоящим - тот управляет прошлым».

Прошлое постоянно переделывалось, подгонялось под настоящее, постоянно шла переделка истории, прошлого. Это нужно по двум причинам: первая - профилактическая: и партийцы, и пролы (в особенности) терпят эти условия потому, что им не с чем сравнивать. Люди должны быть полностью отрезаны от прошлого, ибо им надо верить, что они живут лучше предков, и что их жизненный уровень постоянно повышается, т.е. попросту не знать о другой жизни. Вторая - более существенная - для сохранения веры в непогрешимость партии.

Речи, документы, статистика - всё должно подгоняться под сегодняшний день для доказательства того, что все предсказания партии всегда верны. Мало того: нельзя признавать никаких перемен в доктрине и политической линии. Ибо изменить воззрение хотя бы на политику, значит признаться в слабости, а это недопустимо. Если факты прошлого противоречат партийной линии - значит, их нужно изменить. Эта ежедневная подчистка прошлого, которой занято Министерство Правды, так же как необходима для устойчивости режима, как репрессивная и шпионская работа, выполняемая Министерством Любви. Утверждается, что события прошлого объективно не существуют, а сохраняются лишь в письменных документах (в записях) и в человеческих воспоминаниях (в умах людей). А поскольку партия полностью распоряжается документами, постоянно их исправляя, и умами людей постоянно их исправляя - значит, прошлое такого, каким его желает сделать партия.

В этом и причина абсолютной стабильности партии, поскольку будущее неизвестно, прошлое - такое, каким его хочет видеть партия, то есть люди по большому счету отрезаны от истинного прошлого и обречены жить в данном, нескончаемом бесконечном настоящем, где партия, всемогуща, нерушима и всегда права. И пролы никогда не взбунтуются, поскольку они не знают прошлого, а значит и другой, отличающейся от настоящей жизни. Бунт невозможен. Представленные сами себе, пролы из поколения в поколение, из века в век будут все также бесконечно работать, плодится и умирать, даже не помышляя о бунте.

История и время остановилось, а значит, и партия будет всегда всемогущей, а режим непоколебим. Повсюду фактам нельзя верить, (в смысле их истинности). Даже в названиях четырех министерств (весь госаппарат) - беззастенчивое опрокидывание фактов: Министерство Мира ведает войной; Министерство Любви - пытками и репрессиями; Министерство Правды - ложью; Министерство Изобилия - морит голодом. Эти противоречия не случайны - это двоесмыслие в действии, а примирение противоречий и позволяет удерживать власть неограниченно долго. По-иному извечный цикл прервать невозможно.

Господствующее душевное состояние - это управляемое безумие. Техника управления умами довольно проста. Во-первых - это «новояз» - официальный язык, словарь которого все время сокращается. В новоязе все слова были очищены от всех побочных значений. А если, к примеру не было свободы слова - значит, таких слов не было и словаре. Это для того, чтобы люди могли мыслить лишь в одном значении. Во-вторых - это «самостоп» - инстинктивное умение остановится на пороге опасной мысли. В-третьих - это «белочерный» - слово с двумя значениями: в применении к оппоненту - это означает привычку утверждать, что черное - это белое вопреки очевидным фактам; но это значит еще и готовность самому назвать черное белым, верить в это и знать это. В-третьих - это «двоесмыслие» - означает способность одновременно придерживаться двух противоположных мнений.

Цель партии не благополучие граждан, не нормальная жизнь, а власть, власть - самоцель, увековечение себя и свей власти. Задача - еще больше контролировать людей, не только действия, но и мысли, и бессознательное. «ВОЙНА - ЭТО МИР! СВОБОДА - ЭТО РАБСТВО! НЕЗНАНИЕ - СИЛА!» [Оруэлл 2004: 593].

«Хотя первостепенную роль в осмыслении Оруэллом сущности тоталитаризма сыграли трагедии и потрясения нашей истории, его роман не может, разумеется, рассматриваться как ее парафраз. Значение книги бесконечно шире: здесь дан запоминающийся обобщенный портрет тоталитарного зла - так сказать, во весь рост - и вынесен суровый приговор не только сталинизму, но и всей совокупности тоталитарных режимов, в том числе тех, которые возникли на политической карте мира уже после смерти писателя», - замечает А. Чамеев [Чамеев 2004: 859].

Трагическая развязка, которой завершается история любви Уинстона и Джулии, история их неравной схватки с тоталитарным спрутом, предрешена всей логикой изображенного в книге «кошмарного порядка», полностью согласуется с законами жанра дистопии и призвана, по замыслу автора, послужить своего рода «шоковой терапией» - разбудить читателя, вывести его из равновесия, предупредить о нависшей над ним, вплотную к нему подобравшейся угрозе. Неслучайно действие романа разворачивается не в какой-нибудь «варварской» восточной стране, а в издавна славившейся своими демократическими традициями Великобритании и отнесено не к отдаленной (как у Замятина и Хаксли), а легко обозримой перспективе. Вместе с тем, сколь бы мрачные мысли о тоталитарном будущем ни посещали Оруэлла, он надеялся - хотя надежда его и граничит с отчаянием, - надеялся на то, что в мире найдутся силы, способные противостоять расползанию опасности. «1984» - не пророчество катастрофы, а энергичной предупреждение о ней.