Система жанров в лирике декабристов

Таким образом, специфика таланта, художественного мировидения влияет на поэтические пристрастия декабристов. Модифицируя одический жанр, Рылеев и Кюхельбекер ориентируются на разные стилевые традиции прошлого: одному ближе логическая и смысловая ясность «неукрашенной» оды Сумарокова, другому - пышность и громогласность «витийственной» оды Ломоносова. Стилевая неоднородность декабристского творчества заставляет задуматься о внутренних, не зависящих от общественной и политической судьбы поэтов, центробежных тенденциях внутри единого течения, которые в перспективе могут стать причиной его распада.

Обновленная ода стала художественным ориентиром для других жанров в декабристской лирике. Как известно, в начале 1820-х годов в русской поэзии начинается активный процесс обновления элегии, связанный с тем, что господствовавшая в течение предыдущего периода «унылая» разновидность жанра обнаружила определенную ограниченность доступной ей сферы интимных переживаний. Вклад декабристов в данный процесс рассматривается в разделе «На путях обновления элегии». Проанализировав элегические произведения В.Ф. Раевского («Элегия I», «Элегия II» и др.), П. А. Катенина («Мир поэта»), В.К. Кюхельбекера («Царское Село», «Ницца», «На Рейне», «Массилия», «Закуп» и др.), мы пришли к следующим выводам.

Элегия была востребована декабристами как жанр, который позволяет отрефлектировать принципиально важный для них тип мироотношения, определившийся и нашедший наиболее полное выражение в оде. Дело в том, что ода с ее обязательной непосредственностью, сиюминутностью лирического излияния не давала возможности осознать, осмыслить внутреннюю жизнь лирического героя. Элегия такую возможность давала, но она должна была утратить камерность, интимную замкнутость на переживаниях личного порядка, характерную для «унылой» разновидности жанра. Происходит это за счет внедрения в жанровую структуру элегии элементов одического конструктивного принципа. В элегию входит новый, по сути одический, тип лирического героя - поэт-пророк, избранный, претендующий на универсальное значение своей личности, дерзающий вступать в борьбу с дисгармоническими началами мира с целью осуществления своего высокого идеала. Характер лирического переживания также меняется: расширяется его диапазон: наряду с эмоциями негативного плана (традиционное «уныние» перерастает в тоску, отчаяние - эмоции более напряженные и яркие) элегия оказывается способной выразить и восторг, и гнев, и негодование, и ужас. По степени интенсивности переживание также приближается к одическому, это очень мощное, сильное чувство, изливающееся в потоке экспрессивных высказываний. Меняется пафос элегии, теперь она не столько оплакивает утраченное, сколько утверждает могущество души, одаренной всеобъемлющей памятью, способной возродить, воскресить, сохранить идеальные ценности силой своего творческого гения:

И на крылах воображенья,

Как ластица, скиталица полей,

Летит душа, сбирая наслажденья

С обильных жатв давно минувших дней

(П. Катенин, «Мир поэта»).

Вместе с одическим мироотношеним в элегию вторгается и одический образ мира: грандиозный, бескрайний Космос, не ограниченный временем и пространством, мятежный, бушующий, волнуемый мощными стихиями и страстями, по сути - проекция бунтарской души лирического героя. Усложняется элегический хронотоп: минувшее оказывается столь тесно слито с настоящим, что порой его удаленность в прошлое начинает носить формальный характер, а герой больше сосредоточивается на постижении процессов, происходящих в его душе именно сейчас. В то же время через мотив пророчества в элегию входит образ будущего, предстающего в виде лучезарной утопии, воплощенного идеала.

Широта, универсальность сознания лирического героя делают его способным элегически переживать не перипетии личной жизни, но историю, драмы мирового бытия. Включенность сердечных метаний героя в мировые катаклизмы становится доказательством истинности его позиции, мироотношения. Осознав несовершенство окружающего мира и возможность его переустройства, герой стремится к активному вмешательству в мировую жизнь, которое мыслится как творческий акт. Восторг, состояние «парения» души становится новой психологической доминантой элегии. Поэтому так органично введение в элегию приемов одического стиля: витийственных интонаций, повышенной гиперболизации, риторики, лексической архаики и пр. Таким образом, ода начинает играть роль «старшего жанра», задающего контуры эстетической концепции действительности и для элегии.

Для поэтов-декабристов начала 1820-х годов характерно сильное стремление к абсолютизации личностного, индивидуального взгляда на мир. Однако в науке неоднократно отмечалось, что романтики этой поры остро нуждались в утверждении неких внеличных ценностей, которые явились бы критерием и знаком истинности и значимости внутреннего мира лирического героя, раскрывающего свою душу в акте лирического самовыражения. Для декабристов отмеченная тенденция получила особую значимость. Претендуя на изменение окружающего мира путем осуществления в нем собственного идеала, они стремились и к сопряжению своих душевных движений с общими бытийными законами как залогу уверенности в том, что их активность не противоречит мировой логике. Этим объясняется интерес декабристов к жанру послания, ставшего предметом анализа в разделе «Дружеское послание: переосмысление поэтической традиции».

Проанализировав варианты разработки традиционной жанровой формы дружеского послания, предложенные К. Рылеевым («Пустыня», «К К(осовско)му в ответ на стихи, в которых он советовал мне навсегда остаться на Украине» и др.), В. Раевским («Послание другу» «К моим пенатам», «Мое прости друзьям», «Г. С. Батенькову» и др.) В. Кюхельбекером («К домоседу», «К барону Розену», «К Евмению Осиповичу Криштофовичу», «К Криштофовичу» и др.), мы обнаружили, что все они, хотя и по-разному, модифицируют традиционную структуру жанра. В поэтический мир дружеского послания вторгается новый, по сути - одический тип мироотношения, носителем которого становится лирический герой-адресант: высокий, яркий, мощно чувствующий поэт-трибун. Вместе с ним в пространство дружеского послания «врывается» и одический мирообраз с его грандиозностью, гиперболичностью, динамикой:

Но что же ждет меня в дали туманной

И чей зовет меня могучий глас

К седым хребтам, в край, ужасом избранный,

За страшный, мглой одеянный Кавказ?

(В. Кюхельбекер, «К домоседу»).

Меняется жанровая семантика: декабристское дружеское послание отрицает возможность обретения внутренней гармонии путем бегства из «большого» мира и обособления в узком кругу «милых сердцу»:

Чтоб я младые годы

Ленивым сном убил!

Чтоб я не поспешил

Под знамена свободы!

Нет! Нет! тому вовек

Со мною не случиться;

Тот жалкий человек,

Кто славой не пленится!

Кумир младой души -

Она меня трубою

Будя в немой глуши,

Вслед кличет за собою.

На берега Невы!

(К. Рылеев, «К Косовскому в ответ на стихи, в которых он советовал мне навсегда остаться на Украине»).

Мироотношению адресанта придается статус должного, нормы, идеала, который утверждается как образец для подражания. Это утверждение совершается в форме, приближающейся к воспеванию, поскольку интонация декабристских дружеских посланий утрачивает интимную камерность, беседность и приобретает патетичность, восторженную экспрессивность и императивность за счет широкого использования приемов высокого стиля: риторики вопрошений и восклицаний, инверсий, высокой книжной лексики. Активное включение в образный строй дружеского послания слов-сигналов, клише, устойчивых формул, ассоциирующихся в сознании читателя с традициями высокой гражданской лирики, создает дополнительные смысловые акценты, укрупняя масштабы переживания. Таким образом, на наш взгляд, и дружеское послание в лирике декабристов «смещается» в сторону оды, занимающей по отношению к нему положение «старшего жанра».

Каковы пределы одического влияния? Может ли одический конструктивный жанровый принцип воздействовать на лиро-эпические поэтические структуры? Этот вопрос рассматривается в последнем разделе главы «"Думы" К. Ф. Рылеева: проблема жанровой специфики».

Общеизвестно, что идея создания «Дум» возникла у Рылеева под влиянием знакомства с циклом Юлиана Урсина Немцевича «Spievy historiczne» («Исторические песни»). Художественный опыт Немцевича учитывался и участниками развернувшейся сразу после публикации первых рылеевских дум дискуссии о природе данного жанра, поскольку произведения Немцевича воспринимались рядом критиков в качестве жанрового канона. Частный вопрос о жанровой специфике дум вписывается в общий процесс поиска магистральных путей развития русской лирики. Декабристы стремились воздействовать на современную литературу, разворачивая жанровые процессы в желательном для них направлении. Поэтому активно включившийся полемику А. Бестужев настаивает на самостоятельности созданного Рылеевым жанра, рассматривая его в контексте высокой поэзии.

Вопрос о степени оригинальности рылеевских дум не решен и по сей день. Одна из причин такого положения заключается в том, что до сих пор не выявлены основные контуры их художественной структуры. Речь идет об известных прозаических вступлениях к каждому произведению. С какой целью они сделаны? Какую функцию выполняют? По этому вопросу в литературоведении нет единого мнения. Широко распространена трактовка вступлений как простых комментариев, примечаний к художественному тексту. Во многом данное мнение основывается на убеждении в том, что Рылеев заимствовал внешнюю форму дум у Немцевича. Предприняв сопоставительный анализ произведений двух поэтов, мы обнаружили, что Рылеев не копирует авторитетный образец.

У польского поэта прозаические тексты идут после стихотворных и отграничиваются от них четким заголовком «Przydatki do њpievu» (приложение к песне). Следовательно, для Немцевича собственно песней является стихотворный текст, а прозаический фрагмент -примечание, комментарий к нему. «Przydatki» Немцевича значительно объемнее, чем прозаические тексты Рылеева, и часто превышают размеры самих песен. В думах Рылеева, прозаический текст идет перед стихотворным, сразу же после названия думы и никакими особыми знаками не выделен, им начинается текст художественного целого, включающий в себя прозаическую и стихотворную части. Поэтому и объем прозаической части всегда невелик: она должна энергично и динамично ввести читателя в поэтический мир произведения.

Известно, что, работая над текстом прозаических вступлений к своим «Думам» Рылеев, обратился за помощью к историку и археографу П.М. Строеву. Однако автор дум не самоустранился от работы над вступлениями. Тщательно продуманный план, которому они подчинены, был разработан самим Рылеевым. Строев лишь выполнил волю автора. Более того, Строев - автор не всех примечаний. Некоторые написаны не им. Но кем же? Рылеевым? Или кем-то еще? И какие именно? Во вступлении к отдельному изданию «Дум» ответа на этот вопрос нет. В результате повествование в прозаических вступлениях утрачивает личный характер. Тем самым, на наш взгляд, снимаются сомнения в художественной цельности дум. Ни объем «строевского» слова, ни его содержание не выявляются в тексте в мере, достаточной для того, чтобы сколько-нибудь ясно увидеть его. Зачем Рылеев в своем вступлении упоминает о Строеве? Думается, что таков художественный замысел: читатель должен все время ощущать присутствие в произведении какого-то «другого» сознания, отличного от сознания того, кто «сочиняет», «придумывает» стихотворные части дум. У Немцевича же все обстоит наоборот: «добавления» написаны тем же стилем, что и стихотворные тексты, а значит, читатель воспринимает их как результат творческой деятельности того же автора, которому принадлежат и стихи. Поэтому никаких принципиальных смысловых расхождений между стихами и «добавлениями» нет, читателю предлагается лишь комментарий, уточняющий, расширяющий его представление о предмете собственно песни.

Рылеевские вступления соотносятся со стихотворной частью текстов по принципу резкой антитезы. Вопреки своей краткости, информативно они более насыщены, нежели «добавления» Немцевича: мы узнаем из них массу подробностей, существенно влияющих на восприятие как характера, так и судьбы лиц, избранных в качестве прототипов для героев дум. Повествование это лишено субъективных оценок, эпично и безлично: исторические факты, события излагаются в хронологической последовательности.

В отличие от прозаических вступлений стихотворные части отличаются повышенной пафосностью, взволнованностью, интонационной приподнятостью. Достигается это за счет широкого использования риторических приемов, восклицаний, вопрошений, обращений, инверсий, побудительных конструкций. Бесстрастности прозаических вступлений противопоставлена резкая оценочность стихотворных текстов. Субъективность оценки проявляется в ее несовпадении с тем устоявшимся мнением, которое заявлено в прозаических вступлениях: в целом ряде дум («Глинский», «Волынский» и др.) нравственный облик воспеваемого героя разительно отличается от характера его исторического прототипа. Повествователь стихотворной части рылеевского текста открыто заявляет о своих личных пристрастиях, демонстративно выбирая в качестве основы сюжета приглянувшийся ему эпизод из жизни героя. Главным объектом поэтического его внимания становится внутренний мир персонажей, их душевные порывы, порой весьма сложные эмоциональные состояния, то, что не является предметом точной исторической науки, но оказывается прерогативой искусства. Если повествователь в прозаических вступлениях опирается на конкретные источники знания (книги, документы и пр.), то повествователь в стихотворных текстах доверяет только собственному воображению, фантазии. Никто никогда не сможет узнать, о чем думали Глинский, Волынский, Ермак в последнюю ночь своей жизни. Но можно это вообразить, придумать. Именно придуманный мир и раскрывается нам в поэтических образах стихотворных текстов.

Таким образом, в жанровой структуре рылеевских дум присутствуют два субъекта повествования. Первый - «автор» прозаических вступлений. Это человек, далекий от искусства, носитель фактических знаний, излагающий общепринятую точку зрения на те или иные факты. Второй - тот, кто ведет повествование в стихотворных частях: поэт, художник, наделенный мятежным и бурным воображением, создающий яркие образы, несущие на себе отпечаток его внутренней жизни, его души и совсем не стремящийся к исторической достоверности. Образы героев - это его мечта, плод воображения, он изображает их такими, какими хочет их видеть, наделяет такими свойствами, какими считает нужным наделить. «Придуманный» мир для него более важен и реален, чем действительность - чисто романтическая эстетическая идея.

В связи с этим можно говорить о скрытой эстетической программности рылеевских произведений. В них представлена четкая концепция отношений искусства и действительности: искусство не зависит от действительности, выше и, в конечном счете, истиннее, чем реальность. Лиро-эпическая природа дум, становится специфической формой художественного воплощения романтического двоемирия. Следовательно, Рылеевым создана абсолютно оригинальная художественная форма, обладающая специфической внутренней структурой и богатыми содержательными возможностями. В то же время заметна близость некоторых конструктивных принципов рылеевских дум одическим. Именно в декабристской оде главным предметом воспевания стал мир поэтической души, а лирический сюжет разворачивался как процесс ее творческого самовыражения. Сближает оды и думы и твердая убежденность автора во всемогуществе поэтического слова, способного преобразовывать мир на началах добра и красоты, воплощая идеал в формах, доступных для восприятия читательского сознания. Наконец, можно говорить и о сходстве лирических субъектов: лирический повествователь дум - вдохновенный певец, носитель и провозгласитель высшей истины весьма близок одическому лирическому герою - поэту-пророку и по внутреннему складу души, и по характеру чувств, и по манере их выражения. С нашей точки зрения, этот все тот же тип лирического субъекта, только оказавшийся в иной художественной ситуации - ситуации реального контакта с той действительностью, менять и преобразовывать которую он мечтал в одах. Думы и есть попытка дискредитировать реальность с помощью решительного и безоглядного противопоставления ей мечты, воплощенной в вызывающе субъективных образах стихотворных текстов.

Таким образом, ода с успехом взяла на себя функции системообразующего фактора в декабристской лирике. Она фактически стала «старшим жанром» - основой художественной целостности течения.

Выявление механизмов распадения этой жанровой системы заметно затруднено в силу специфических обстоятельств нелитературного характера. Катастрофа 14 декабря насильственно оборвала поэтическую традицию, которая при иных обстоятельствах прошла бы естественный путь зарождения, кульминации и угасания. И все же мы полагаем возможным говорить об имманентных процессах, которые, последовательно развиваясь внутри цельной и прочной художественной системы, в конечном итоге, могли привести к ее распаду. Анализу этих процессов посвящена третья глава диссертации «"Эпилог": центробежные тенденции в лирике декабристов». В первом разделе - «Зарождение лирической рефлексии в поэзии К.Ф. Рылеева» - в центре внимания оказывается настойчивый интерес поэта к лирике интимного характера, не подчинявшейся воздействию одического конструктивного принципа. В его любовных стихотворениях мы обнаружили не характерную для декабристской поэзии психологическую усложненность. Так, в известном послании «К N.N. («Ты посетить, мой друг, желала…»), стихотворениях «Давно мне сердце говорило…», «Поверь, я знаю уж, Дорида…», «Покинь меня, мой юный друг…» и др. явно проявляется интерес к чужому сознанию. Рылеев не только допускает существование иного отношения к миру, нежели то, носителем которого является его лирический герой, но обнаруживает его эстетическую ценность, превращает его в предмет художественного освоения. В декабристской оде, нацеленной на абсолютизацию сознания лирического героя, такая ситуация невозможна. Данная тенденция едва намечена в зрелом творчестве Рылеева, однако, в перспективе она, с нашей точки зрения, могла вывести к освоению ролевой лирики. Именно этим путем, но с большей продуктивностью в 1830-е годы будет продвигаться М.Ю. Лермонтов.

Появление столь сложных поэтических высказываний, как послание «К N.N.» - знак душевных противоречий, переживаемых самим поэтом. Возможно, Рылеев передает своему лирическому герою собственные колебания и сомнения, поскольку испытывает настоятельную потребность в их разрешении. Такая внутренняя ситуация оказывается благоприятной для самоанализа и самонаблюдений. Характерно в этом отношении стихотворение «Я ль буду в роковое время…». Будучи абсолютно декабристским по идейному содержанию, в художественном отношении оно явно не вписывается в одические конструктивные принципы. В основе лирической ситуации лежит конфликт между дурно устроенным миром и лирическим героем, привычно убежденным в возможности осуществления собственного идеала путем общественного переустройства. Отсюда - безапелляционность суждений, резкость и жесткость этических оценок. Однако стихотворение звучит весьма сдержанно, в нем просвечивает какая-то глубоко запрятанная интимность, позволяющая некоторым исследователям воспринимать его как образец элегического жанра (А.Г. Цейтлин). Обращает на себя внимание внутренняя логика лирического высказывания. Стихотворение построено предельно просто: в начале задается вопрос («Я ль буду в роковое время/Позорить гражданина сан?») и далее следует ответ на него. Этот вопрос герой задает не «переродившимся славянам», но себе, поскольку него есть сомнения в том, что он сам соответствует собственному идеалу. Такое внутреннее состояние невозможно в оде, лирический субъект в ней - всегда уверенный носитель должного мироотношения. Герой рылеевского стихотворения слишком погружен в себя, он мысленно еще и еще раз проверяет свои чувства. Поэтому он так настойчиво стремится отделить себя от «хладных юношей», утвердить свою непохожесть на окружающее его пассивное большинство. Осуществление идеала означает для него победу не только над миром, но и над самим собой, своими страхами и сомнениями. Вот почему при внешней сдержанности, отсутствии одической патетики, интонации стихотворения отличаются исключительной внутренней напряженностью.

Изначально свойственное Рылееву стремление идеологически насытить свой текст постепенно усиливается, перерастая в принципиальную установку на отягощение лирического переживания мыслью. В творчестве поэта-декабриста мы улавливаем первые признаки процесса, который более активно проявит себя уже в 1830-е годы. Его лирический герой все больше сосредоточивается на собственном внутреннем мире, стремится понять, проанализировать свои чувства, дать себе в них отчет. Характерны в этом отношении стихотворения «Воспоминания» (1823?), «Стансы». На наш взгляд, в них слышатся первые, пока еще неясные и самому Рылееву, предвестия той лирической рефлексии, которая мощно заявит о себе в 1830-е годы, прежде всего, в поэзии М. Ю. Лермонтова и Е. А Баратынского с их пристальным вниманием к «внутреннему человеку». Так в творчестве одного из самых крупных и ярких представителей «литературного декабризма» вызревают тенденции, которые в перспективе должны были бы вывести его за пределы течения, к иным художественным горизонтам. Лирическая рефлексия в поэзии Рылеева едва намечена, она не успела развиться в достаточно ясные и четкие формы. Но сам факт ее зарождения, на наш взгляд, заслуживает должного внимания.

Гораздо уверенней мы можем говорить о формировании новых тенденций в лирике тех поэтов, чья творческая эволюция не была оборвана насильственно. Второй раздел главы - «"Опыты священной поэзии" Ф. Глинки и "поэзия мысли"» - посвящен анализу стихотворений, которые неизменно привлекают пристальное внимание исследователей. Однако единого мнения по вопросу об их интерпретации в науке нет. Наиболее распространено убеждение в том, что псалмодическая лирика Глинки - один из характерных образцов поэзии гражданского романтизма (Г.А. Гуковский, Н.И. Мордовченко, А.В. Архипова и др.). Однако далеко не все исследователи с этим согласны. Так, В.В. Кожинов полагает, что «Опыты священной поэзии» ознаменовали собой начало формирования нового, философского течения в русской романтической поэзии. Сходные идеи находим у Ю.Н. Тынянова, В.И. Карпеца. Анализ жанровой специфики стихотворений, вошедших в сборник, позволяет уточнить представление об эстетической позиции их автора.

Как известно, основной массив «Опытов священной поэзии» составляют подражания библейским псалмам, жанр, получивший широкое распространение еще в русской литературе XVIII века. Его специфической особенностью является унаследованная от библейского псалма установка на художественное освоение общечеловеческих, родовых аспектов душевной жизни. Отсюда - доминирование обобщенно-личной формы выражения авторского сознания. Лирическое «Я» в псалмах Глинки получает значение «любой», «всякий» и не претендует на неповторимую уникальность своего внутреннего мира, подобно лирическому герою декабристской романтической оды. Предельная обобщенность лирического переживания подчеркнута с помощью особых пространственно-временных сигналов, которые создают яркий ассоциативный фон, вызывающий в сознании читателя представление о миропорядке самого общего плана как осуществлении божественного замысла. Таким образом, псалмы Глинки не попадают в поле притяжения оды, ориентированной у декабристов на утверждение эстетической ценности сугубо личностного мироотношения, и оказываются за пределами жанровой системы «литературного декабризма». В них пробивает себе дорогу новая концепция универсального и цельного знания о мире. По существу, «Опыты священной поэзии» - одно из первых проявлений в лирике некоторых декабристов поэтической тенденции, в перспективе выводящей за пределы гражданского романтизма и связанной с процессом зарождения новой, философской линии в русской романтической поэзии, созвучной мироощущению, характерному уже для эпохи 1830-х годов. В то же время между духовной и гражданской лирикой декабристов нет пропасти, они сопряжены единством идейно-тематического и стилевого плана. Для лирического героя декабристов изначально была характерна известная противоречивость, проявляющуюся, с одной стороны, в претензии на утверждение уникальности своего «Я», а с другой стороны в тяготении к несомненному универсализму. Эта противоречивость и стала почвой для возникновения новой поэтической тенденции, причем, у некоторых поэтов (Ф. Глинка) еще до декабрьского восстания, что подтверждает имманентность ее природы. Философское течение в русской романтической лирике генетически связано с гражданским романтизмом. Между этими художественными системами есть типологические сближения, позволяющие художнику-декабристу, обладающему творческой индивидуальностью определенного склада, выйти к новым художественным горизонтам. Пример такой творческой эволюции мы видим в поэзии В. Кюхельбекера - одного из самых значительных и ярких представителей гражданского романтизма.

В третьем разделе главы - «Перед лицом Вечности: философская лирика В.К. Кюхельбекера» - анализируется тенденция, обозначившаяся в творчестве данного поэта еще в начале 1820-х гг., но наиболее полно давшая о себе знать в 1830-е гг. (период тюремного заключения). Прежде всего, мы имеем в виду его опыты в области «ночной» лирики. В разделе подробно рассмотрены истоки этой жанровой традиции. К началу XIX века художественная структура «ночных» стихов обрела довольно четкие контуры. Для них характерно особое состояние лирического субъекта, находящегося в пограничной ситуации между сном и явью (жизнью и смертью), когда угасшее сознание уступает напору стихийного, бессознательного начала, устремленного к интуитивному постижению тайного, мистического аспекта миробытия. Находясь в пограничном состоянии полусна-полугрезы, лирический субъект «ночных» стихов обретал возможность трансцендентного прорыва души в идеальное инобытие. Условие такого прорыва - полное отчуждение от материальной телесности и фактическая утрата личностной составляющей лирического «Я», растворяющегося в пронизывающих вселенную энергиях Абсолютного духа. Тем самым «ночные» стихи явно вступают в противоречие с установкой оды («старшего жанра» в поэтическом сознании Кюхельбекера) на выражение индивидуально-личностного пафоса. В начале 1820-х годов обращения художника к данной форме единичны и кажутся случайными (см., напр., ст. «Ночь»). В целом его лирика этого периода органично вписывается в жанровую систему «литературного декабризма». Но в раннем последекабрьском творчестве случайное перерастает в закономерное: ода навсегда уходит из творческой практики Кюхельбекера, а количество «ночных стихов» заметно возрастает (см. «Смерть», «Море сна», «Сон и смерть» и др.). Активно работает поэт и в области «духовной» лирики (подражания псалмам, переложения отдельных текстов Ветхого завета) Эти стихотворения вошли в рукописный сборник «Духовные стихотворения», составленный поэтом приблизительно к середине 1830х гг. (Хранится в Пушкинском доме - Р. 1, оп. 12, № 196).. Обе линии («ночная» и «духовная») оказываются прочно сцепленными с помощью устойчивых тематических комплексов, представляя собой сложное, неразрывное и одновременно неслиянное, поэтическое единство, явно сопрягающееся с жанровыми новациями поэтов-дюбомудров.

Философская лирика Кюхельбекера по своему пафосу, некоторым способам конструирования образа миропереживания близка декабристской романтической оде. Однако одический герой испытывал восторг, когда дерзал своей волей переустраивать мир в соответствии с собственным, личным представлением об идеале. Это представление, родившись в душе в минуту озарения, знамения, откровения, тем самым санкционировалось свыше, а герой получал статус пророка, возносясь над массой простых смертных. Теперь же именно момент контакта человека с Абсолютным первоначалом объявляется главной, высшей и истинной целью бытия не только для немногих избранных, но для всякого, любого сына Божьего. Вот почему философские стихотворения лишены пафоса индивидуального, личностного самоутверждения, столь свойственного романтической декабристской оде. Так обнаруживает себя внутренняя логика мышления, мироощущения художника-декабриста. Усилия Кюхельбекера и его товарищей были направлены на то, чтобы, меняя лицо мира, изменить и современного человека, побудить его к нравственному возрождению и преображению. Стремясь вести за собой «переродившихся» соплеменников, они мечтали о духовном сближении с «толпой», поскольку воплощенный в образе декабристского Героя идеал личности мыслился как норма для всех. Но, осуществив свои заветные чаяния, этот Герой в тот же миг неминуемо должен был утратить статус избранного, лидера, следовательно, расстаться с декабристским самоощущением. Философские стихи Кюхельбекера рождаются не в результате разочарования в декабристской идее, но, напротив, в процессе ее максимально полного художественного осмысления. Момент высшего взлета этой идеи оказывается одновременно и моментом ее отрицания и разрушения прежней художественной системы, поскольку отныне романтическая ода с ее пафосом индивидуального самоутверждения не может больше претендовать на роль «старшего жанра», уступая дорогу другим поэтическим формам, позволяющим Кюхельбекеру осмыслить свое «Я» в категориях универсального знания.

В Заключении резюмируются достигнутые результаты.

В ходе исследования получила подтверждение выдвинутая изначально гипотеза, согласно которой художественная целостность литературного течения определяется сложными взаимоотношениями между специфической модификацией творческого метода и органичными для нее жанровой системой и поэтическим стилем. Твердая убежденность декабристов в возможности осуществления романтического идеала определила стремление воплотить его как в художественной, так и в нехудожественной реальности. Своеобразный подход к художественному решению проблемы романтического «двоемирия» обусловил активное обращение к оде - жанру, призванному не только воспеть идеал, но и изобразить его уже воплощенным в поэтическом образе миропереживания.

Декабристы создали новую оду, сопрягая конструктивные принципы традиционного жанрового канона с романтическим мироощущением и миропониманием. Процесс модификации оды развивался в русле, органичном для глубинной логики историко-литературного процесса, ибо подхватывал и выводил на новый эстетический уровень тенденции, наметившиеся в предшествующий период (мы, прежде всего, имеем в виду оду А.Н. Радищева «Вольность», открывшую дорогу субъективной романтической экспрессии). Ода стала программным, репрезентативным для декабристской лирики жанром, поскольку именно в ней поэтам удалось наиболее адекватно выразить новый тип мироотношения и миропереживания. В лирике декабристов она утвердилась в качестве «старшего жанра».

Одический конструктивный принцип стал ориентиром для других лирических жанров. Ода смогла «подтянуть» к себе жанровые структуры, обладающие известной степенью гибкости и динамичности. Мы проанализировали этот процесс на примере магистральных для русской лирики первой трети XIX века и продуктивных в творчестве декабристов жанров элегии и дружеского послания. Ода внедрила в их художественное пространство свой, специфический тип мироотношения, заметно укрупнила художественный образ миропереживания.

Воздействию «старшего жанра» могли подчиняться и лиро-эпические художественные формы. Так, создавая свои думы, Рылеев явно ориентировался на одические конструктивные принципы, что, собственно. и позволяет рассматривать его произведения как оригинальную жанровую форму.

В результате выявленных нами процессов, поэтическая система «литературного декабризма» оказалась прочно сцепленной внутренними межжанровыми и стилевыми связями. Период существования данного единства и является периодом полноценного функционирования поэтической общности. Его начало - приблизительно 1820-21 гг. В свою очередь, утрата одой положения «старшего жанра» ознаменовала собой начало распада декабристской поэтической общности. Произошло это приблизительно в 1825-26 гг.

Мы ни в коей мере не склонны недооценивать значение событий 14 декабря 1825 года в дальнейшей творческой судьбе поэтов-декабристов. Однако важными факторами распада течения стали и органично развивавшиеся в их лирике внутренние, собственно литературные тенденции. Прежде всего, важную роль сыграла творческая индивидуальность художников, проявлявшаяся в особенностях поэтического стиля и обусловившая их обращение к жанровым формам, не подчинявшимся влиянию одического конструктивного принципа (любовная лирика К.Ф. Рылеева, подражания псалмам. Глинки, ранние «ночные» стихи В. Кюхельбекера). Так, в лирике К. Рылеева мы обнаружили тяготение к поэтическому освоению напряженной и полной внутренних противоречий духовной жизни личности, стремящейся познать самое себя, осмыслить собственные душевные движения. Это тяготение явно усилилось к 1824-25 гг., что привело к ослаблению диктата оды в его поэзии. Мы считаем возможным говорить о зарождении в творчестве Рылеева лирической рефлексии, которая обретет особую актуальность в 1830-е годы и наиболее полно и ярко проявится в лирике М.Ю. Лермонтова. Данная тенденция была весьма органичной для Рылеева, художника, изначально тяготевшего к открытой исповедальности лирического высказывания.

В поэзии Ф. Глинки и В. Кюхельбекера мы обнаружили оформление другой тенденции, которая в перспективе подводила к созданию новой поэтической общности философского романтизма. С нашей точки зрения, этот процесс был также органичным и вызревал не вопреки, но благодаря близости творческой индивидуальности художников основным эстетическим установкам «литературного декабризма». Движение Ф. Глинки и В. Кюхельбекера к философскому романтизму совершалось через стремление вывести декабристский тип романтического двоемирия на высший, универсальный уровень субстанциальных оппозиций, окончательных и «последних» решений «вечных» бытийных вопросов. В процессе такой эволюции ода утратила права «старшего жанра» и уступила место новым жанровым формам, связанным с потребностью в художественном самовыражении сознания философствующего типа.

В целом наши наблюдения позволяют в дальнейшем с бульшей точностью и объективностью решать вопрос о составе той группы художников, творчеством которых, собственно, и представлено гражданское течение в русском романтизме. В качестве таковых мы видим не только тех, кто так или иначе был причастен к «делу 14 декабря», но тех, в чьем творчестве в целом, или на каком-то этапе ода сыграла роль «старшего жанра». Мы ограничились в нашей работе лишь «литературным декабризмом», сцементировавшим течение в период 1820-26 г.г. Позже декабристы уходят из него (и из официальной литературы). Но гражданский романтизм - широкое явление, и только первый этап его функционирования связан с «литературным декабризмом».

Основные публикации автора

1. Ложкова, Т.А. Система жанров в лирике декабристов. Монография / Т.А. Ложкова. - Екатеринбург: Урал. гос. пед. ун-т, 2005. - 415 с.

2. Ложкова, Т.А. Лирика декабристов: поэтика жанров. Учебное пособие / Т.А. Ложкова. - Екатеринбург: Урал. гос. пед. ун-т, 2004. - 233 с.

3. Иконникова, Т.А. Стилевые традиции в декабристской поэзии (Некоторые итоги и задачи изучения) / Т.А. Иконникова // Проблемы стиля и жанра в русской литературе XIX-начала ХХ вв. Сб. науч. тр. / Свердловск: Свердл. пед. институт, 1986. - С. 4-11.

4. Иконникова, Т.А. Две лицейские школы: Пушкин и Кюхельбекер / Т.А. Иконникова // Болдинские чтения. Горький: Волго-Вят. кн. изд-во, 1987. - С. 18-26.

5. Иконникова, Т.А., В.К. Кюхельбекер и поэты Общества любителей российской словесности / Т.А. Иконникова // Содержание и форма в языке и литературе. Сб. науч. тр. / Свердловск: Урал. гос. ун-т, 1988. Рукопись деп. в ИНИОН АН СССР, № 336223 от 26.04.88. - С. 51-61.

6. Иконникова, Т.А. Лирика В. Кюхельбекера: Традиции и новаторство / Т.А. Иконникова // Модификации художественных форм в историко-литературном процессе. Сб. науч. тр. / Свердловск: Урал. гос. ун-т, 1988. - С. 22-31

7. Ложкова, Т.А. Модификация жанра элегии в лирике В.К. Кюхельбекера / Т.А. Ложкова // Содержание и форма в языке и литературе. Сб. науч. тр. / Свердловск: Урал. гос. ун-т, 1988. Рукопись деп. в ИНИОН АН СССР, № 36287 от 07.12.88. - С. 47-54.

8. Ложкова, Т.А. Жанр подражания псалмам в лирике В.К. Кюхельбекера / Т.А. Ложкова./ Свердловск: Урал. гос. ун-т, 1988. Рукопись деп. в ИНИОН АН СССР, № 36540 от 30.12.88. - 30 с.

9. Ложкова, Т.А. На путях обновления жанра: элегия в лирике В.К. Кюхельбекера / Т.А. Ложкова // Проблемы стиля и жанра в русской литературе XIX-начала ХХ вв. Сб. науч. тр. / Свердловск: Свердл. пед. институт, 1989. - С. 21-32.

10. Ложкова, Т.А. Жизнь жанра на границе двух методов: Ода В.К. Кюхельбекера / Т.А. Ложкова // Проблемы взаимодействия метода, стиля и жанра в литературе. Тезисы докладов зональной научной конференции: В 2 ч. Свердловск: Свердл. пед. интститут, 1989. Ч.1. - С. 15-17.

11. Ложкова, Т.А. Жизнь жанра на границе двух методов: Ода В.К. Кюхельбекера / Т.А. Ложкова // Проблема стиля и жанра в русской литературе XIX века. Сб. науч. тр. / Свердловск: Свердл. пед. институт, 1991. - С. 3-21.

12. Ложкова, Т.А. Идейно-эстетические принципы художественного мышления В.К. Кюхельбекера / Т.А. Ложкова // Дергачевские чтения. Тезисы докладов и сообщений научной конференции. Екатеринбург: Урал. гос. ун-т, 1992. - С. 23-25.

13. Ложкова, Т.А. Модификация жанра послания в лирике В.К. Кюхельбекера / Т.А. Ложкова / Урал. гос. пед. ин-т. Екатеринбург, 1992. Рукопись деп. в ИНИОН АН СССР, № 47088 от 30.09.92. - 13 с.

14. Ложкова, Т.А. Жанр подражания псалмам в лирике декабристов / Т.А. Ложкова // Проблемы стиля и жанра в русской литературе XIX века. Сб. науч. тр. / Екатеринбург: Урал. гос. пед. ун-т, 1994. - С. 11-29.

15. Ложкова, Т.А. Нравственный потенциал поэзии декабристов / Т.А. Ложкова // Образование и нравственность. Материалы городской научно-практической конференции. Екатеринбург: Урал. гос. ун-т, 1996. - С. 86-88.

16. Ложкова, Т.А. Модификация жанра дружеского послания в лирике декабристов / Т.А. Ложкова // Дергачевские чтения - 96. Тезисы докладов и сообщений научной конференции. Екатеринбург: Урал. гос. ун-т, 1996. - С. 60-62.

17. Ложкова, Т.А. Исповедь «кипящей души» (К.Ф. Рылеев. «Я ль буду в роковое время…») / Т.А. Ложкова // Филологический класс. - 1997. - № 2. - С. 54-62.

18. Ложкова, Т.А. Жанр оды в лирике К.Ф. Рылеева // Проблемы стиля и жанра в русской литературе XIX века. Сб. науч. тр. / Екатеринбург: Урал. гос. пед. ун-т, 1997. - С. 5-19.

19. Ложкова, Т.А. Ода А.С. Пушкина «Вольность» на школьном уроке литературы / Т.А. Ложкова // Научно-практическая конференция «Филологический класс: проблемы, тенденции, перспективы работы». Тезисы докладов и сообщений. Екатеринбург: Урал. гос. пед. ун-т, 1998. - С. 43-45.

20. Ложкова, Т.А. С Россией в сердце… (М.В. Ломоносов. Ода на день восшествия на Всероссийский престол Ея Величества Государыни Императрицы Елисаветы Петровны 1747 года) / Т.А. Ложкова // Филологический класс. - 1998-1999. - № 3. - С. 69-75.

21. Ложкова, Т.А. Ранняя вольнолюбивая лирика А.С. Пушкина в школьном изучении / Т.А. Ложкова // Материалы V зональной научно-практической конференции «Филологический класс: наука - вуз - школа» / Екатеринбург: Урал. гос. пед. ун-т, 1999. - С. 72-73.

22. Ложкова, Т.А. «…В мой жестокий век восславил я свободу…» (А.С. Пушкин. «Вольность. Ода») / Т.А. Ложкова // Филологический класс. - 1999. - № 4. - С. 105-114.

23. Ложкова, Т.А. Жанр романтической оды в ранней лирике А.С. Пушкина / Т.А. Ложкова // А.С. Пушкин в свете литературно-культурных связей. Материалы региональной научной конференции. Екатеринбург: Урал. гос. пед. ун-т, 1999. - С. 13-18.

24. Ложкова, Т.А. «Ночная» лирика М.Ю. Лермонтова: традиции и новаторство / Т.А. Ложкова // Лермонтовские чтения. Материалы зональной научной конференции. 27 октября 1999 г. Екатеринбург: Урал. гос. пед. ун-т, 1999. - С. 33-41.

25. Ложкова, Т.А. Ода А.Н. Радищева «Вольность» (опыт интерпретации) / Т.А. Ложкова // Филологический класс. - 2000.- № 5. - С. 56-60.

26. Ложкова, Т.А. Модификация жанра дружеского послания в лирике К.Ф. Рылеева (к вопросу о художественном новаторстве поэта) / Т.А. Ложкова // Проблемы литературного образования: Материалы VIII всероссийской научно-практической конференции «Филологический класс: наука - вуз - школа: В 2 ч. Ч.1 / Екатеринбург: Урал. гос. пед. ун-т, 2002. - С. 154-160.

27. Ложкова, Т.А. Русская литература XVIII века / Т.А. Ложкова // Русская литература XVIII века: Ломоносов М.В., Державин Г.Р., Фонвизин Д.И., Карамзин Н.М., Радищев А.Н. - Екатеринбург: Урал-Фактория, 2002. - С. 371-421.

28. Ложкова, Т.А. Модификация жанра баллады в творчестве П.А. Катенина и М.Ю. Лермонтова / Т.А. Ложкова // Лермонтовские чтения - II. Материалы Всероссийской научной конференции «Дергачевские чтения - 2004» 7-9 октября 2004 г. Екатеринбург: Урал. гос. пед. ун-т, 2004. - С. 92-118.

29. Ложкова, Т.А. Анализ жанрового своеобразия «Дум» К.Ф. Рылеева / Т.А. Ложкова // Анализ литературного произведения в системе филологического образования. 9-11 классы: материалы X Всероссийской научно-практической конференции «проблемы анализа литературного образования в системе филологического образования: наука - вуз - школа». Екатеринбург, 24-25 марта 2004 г./Урал. гос. пед. ун-т; Институт филологических исследований и образовательных стратегий «Словесник».- Екатеринбург, 2004. - С. 54-63.

30. Ложкова, Т.А. Своеобразие жанра думы в творчестве Ю.У. Немцевича и К.Ф. Рылеева / Т.А. Ложкова // Проблемы жанра и стиля в литературе: Сб. научн. тр./ Екатеринбург: Урал. гос. пед. ун-т, 2004. - С. 50-78.

31. Ложкова, Т.А. Проблема субъектной организации «Дум» К.Ф. Рылеева / Т.А. Ложкова // Известия Уральского гос. ун-та. - № 31. Гуманитарные науки: Вып. 7. - История. Филология. Искусствоведение. - Екатеринбург, 2004. - С. 206-216. Размещено на Allbest.ru