На протяжении своего творческого пути А.С. Пушкин создал ряд ярких женских образов. Это и пылкая, страстная Земфира из поэмы "Цыганы", и нежная и ранимая Мария из "Бахчисарайского фонтана", и самоотверженная черкешенка из "Кавказского пленника". Самой любимой героиней Пушкина в романе "Евгений Онегин" была Татьяна Ларина. Очевидно, в искусстве возможно такое чудо, когда художник всерьез увлекается своим собственным творением. Вероятно, работая над своим романом, Пушкин любовался чудесной девушкой, оживающей под его пером. Он с любовью описывает ее внешность, силу чувств, "милую простоту". На многих страницах невольно признается: "Я так люблю Татьяну милую мою", "Татьяна, милая Татьяна! С тобой теперь я слезы лью…" [2, 25].

В системе образов романа женские образы занимают одно из важных мест. Главной героиней романа является Татьяна Ларина. В ней автор развил русский женский характер, созданный Жуковским в балладе "Светлана”. О связи этих двух характеров говорит разговор Онегина с Ленским:

Скажи: которая Татьяна?

Да та, которая грустна

И молчалива, как Светлана [1,51].

О Светлане автор упоминает и в эпиграфе к пятой главе романа: "О, не знай сих страшных снов, ты, моя Светлана”. Сны девушек очень близки по содержанию. Близость к народу, русскому миропониманию, а также искренность, бесхитростность, непосредственность роднят Татьяну со Светланой, героиней баллады Жуковского "Светлана” (1813).

Высоко оценил образ Татьяны и критик В.Г. Белинский: "Велик подвиг Пушкина, что он первый в своем романе поэтически воспроизвел русское общество того времени и в лице Онегина и Ленского показал его главную, то есть мужскую, сторону; но едва ли не выше подвиг нашего поэта в том, что он первый поэтически воспроизвел, в лице Татьяны, русскую женщину”. Критик подчеркивает цельность натуры героини, ее исключительность в обществе. В то же время Белинский обращает внимание на то, что образ Татьяны являет собой "тип русской женщины”.

Сам автор романа так выражает отношение к своей героине: "Я так люблю Татьяну милую мою”, "Татьяны милой идеал”, "Татьяна, милая Татьяна”. Пушкин все время подчеркивает отсутствие в ней черт, которыми постоянно одаривают своих героинь авторы классических и сентиментальных произведений: красота, поэтическое имя. Автор прямо говорит:

Итак, она звалась Татьяной.

Ни красотой сестры своей,

Ни свежестью ее румяной

Не привлекла б она очей [1,42].

Это же подчеркивается в последней главе романа, где Татьяна - петербургская знатная дама, "равнодушная княгиня, непреступная богиня роскошной, царственной Невы”, "законодательница зал”. И при этом Пушкин замечает:

Никто б не мог прекрасной

Назвать… [1,43].

И в то же время она, сидя за столом рядом с "блестящей Ниной Воронскою”, знаменитой петербургской красавицей, ничем не уступает ей, "беспечной прелестью мила”. Очевидно, эта прелесть была в ее душевном благородстве, уме и простоте, богатстве душевного содержания [3, 85].

Рисуя в своем романе образ простой русской девушки, не очень красивой, с простонародным именем, поэт и в характеристике ее душевного склада, и в изображении ее поведения нисколько не приукрашивает и не идеализирует ее. Натура Татьяны не многосложна, но глубока и сильна. В Татьяне нет этих болезненных противоречий, которыми страдают слишком сложные натуры;

Татьяна создана как будто вся из одного цельного куска, без всяких приделок и примесей. Вся жизнь ее проникнута тою целостностью, тем единством, которое в мире искусства составляет высочайшее достоинство художественного произведения. Страстно влюбленная, простая деревенская девушка, потом светская дама, Татьяна во всех положениях своей жизни всегда одна и та же: портрет ее детстве, как мастерски написанный поэтом, впоследствии является только развившимся, но не изменившимся. Татьяна растет в семье одинокой девочкой, не любящей играть с подругами, большей частью она погружена в себя, в свои переживания.

Задумчивость была ее подругой с колыбельных дней, украшая однообразие ее жизни; пальцы Татьяны не знали иглы, и даже ребенком она не любила кукол, и ей чужды были детские шалости; ей был скучен и шум, и звонкий смех детских игр; ей больше нравились страшные рассказы в зимний вечер. И потом она скоро пристрастилась к романам, и романы поглотили всю ее жизнь. Татьяна, таким образом создала в своем воображении образ возлюбленного, не похожего на других, таинственного. Именно таким и явился в ее глазах Онегин. Татьяна близка к русской природе:

Она любила на балконе

Предупреждать зари восход,

Когда на бледном небосклоне

Звезд исчезает хоровод,

И тихо край земли светлеет,

И, вестник утра, ветер веет,

И всходит постепенно день.

Зимой, когда ночная тень

Полмиром доле обладает,

И доле в праздной тишине,

При отуманенной луне,

Восток ленивый почивает,

В привычный час пробуждена,

Вставала при свечах она [1,43].

Итак, летние ночи посвящались мечтательности, зимние - чтению романов, и это среди мира, имевшего благоразумную привычку громко храпеть в это время! Какое противоречие между Татьяною и окружающим ее миром! Татьяна - это редкий, прекрасный цветок, случайно выросший в расщелине дикой скалы,

Незнаемый в траве глухой

Ни мотыльками, ни пчелой [1,44].

Эти два стиха, сказанные Пушкиным об Ольге, гораздо больше идут к Татьяне. Какие мотыльки, какие пчелы могли знать этот цветок пленяться им? Разве безобразные слепни, оводы и жуки, вроде господ Пыхтина, Буянова, Петушкова и тому подобных? Да, такая женщина, как Татьяна, может пленять только людей, стоящих на двух крайних ступенях нравственного мира, или таких, которые были бы в уровень с ее натурою и которых так мало на свете, или людей совершенно пошлых, которых так много на свете. Этим последним Татьяна могла нравиться лицом, деревенского свежестью и здоровьем, даже дикостью своего характера, в которой они могли видеть кротость, послушливость и безответственность в отношении к будущему мужу - качества, драгоценные для их грубой животности, не говоря уже о расчетах на приданое, на родство и т.п. Стоящие же в середине между этими двумя разрядами людей всего менее могли оценить Татьяну. В них есть чувство, но еще больше сентиментальности и еще больше охоты и способности наблюдать свои ощущения и вечно толковать о них. В них есть и ум, но не свой, а вычитанный, книжный, и потому в их уме часто бывает много блеска, но никогда не бывает дельности. Главное же, что всего хуже в них, что составляет их самую слабую сторону, их ахиллесовскую пятку, - это то, что в них нет страстей, за исключением только самолюбия, и то мелкого, которое ограничивается в них тем, что они бездеятельно и бесплодно погружены в созерцание своих внутренних достоинств. Натуры теплые, но так же не холодные, как и не горячие, они действительно обладают жалкою способностью вспыхивать на минуту от всего и ни от чего. Поэтому они только и толкуют, что о своих пламенных чувствах, об огне, пожирающем их душу, о страстях, обуревающих их сердце, не подозревая, что все это действительно буря, но только не на море, а в стакане воды. И нет людей, которые бы менее их способны были оценить истинное чувство, понять истинную страсть, разгадать человека, глубоко чувствующего, неподдельно страстного. Такие люди не поняли бы Татьяны: они решили бы все в голос, что если она не дура пошлая, то очень странное существо и что, во всяком случае, она холодна, как лед, лишена чувства и неспособна к страсти. И как же иначе? [3, 547].

Татьяна молчалива, дика, ничем не увлекается, ни чему не радуется, ни от чего не проходит в восторг, ко всему равнодушна, ни к кому не ласкается, ни с кем не дружится, никого не любит, не чувствует потребности перелить в другого свою душу, тайны своего сердца, а главное - не говорит ни о чувствах вообще, ни о своих собственных в особенности… Если вы сосредоточены в себе и на вашем лице нельзя прочесть внутреннего пожирающего вас огня, - мелкие люди, столь богатые прекрасными мелкими чувствами, тотчас объявят вас существом холодным, эгоистом, отнимут у вас сердце и оставят при вас один ум, особенно, если вы имеете наклонность иронизировать над собственным чувством, хотя бы то было из целомудренного желания замаскировать его, не любя им ни играть, ни щеголять…

Дика, печальна, молчалива,

Как лань лесная боязлива,

Она в семье своей родной

Казалась девочкой чужой.

Она ласкаться не умела

К отцу, ни к матери своей;

Дитя сама, в толпе детей

Играть и прыгать не хотела,

И часто целый день одна

Сидела молча у окна [1,42].

Татьяна - существо исключительное, натура глубокая, любящая, страстная. Любовь для нее могла быть или величайшим блаженством, или величайшим бедствием жизни, без всякой примирительной середины. При счастии взаимности любовь такой женщины - ровное, светлое пламя; в противном случае - упорное пламя, которому сила воли, может быть, не позволит прорваться наружу, но которое тем разрушительнее, жгучее, чем больше оно сдавлено внутри. Счастливая жена, Татьяна спокойно, но, тем не менее, страстно и глубоко любила бы своего мужа, вполне пожертвовала бы собою детям, вся отдалась бы своим материнским обязанностям, но не по рассудку, а опять по страсти, и в этой жертве, в строгом выполнении своих обязанностей нашла бы свое величайшее наслаждение, свое верховное блаженство. И все это без фраз, без рассуждений, с этим внешним бесстрастием, с этою наружною холодностью, которые составляют достоинство и величие глубоких и сильных натур. Такова Татьяна. Но это только главные и, так сказать, общие черты ее личность: взглянем на форму, в которую вылилась эта личность, посмотрим на те особенности, которые составляют ее характер. Татьяна возбуждает не смех, а живое сочувствие, но это не потому, чтоб она вовсе не походила на "идеальных дев", а потому, что ее глубокая, страстная натура заслонила в ней собой все, что есть смешного и пошлого в идеальности этого рода, и Татьяна осталась естественно-простою в самой искусственности и уродливости формы, которую сообщила ей окружающая ее действительность. С одной стороны -

Татьяна верила преданьям

Простонародной старины,

И снам, и карточным гаданьям,

Ее тревожили приметы;

Таинственно ей все предметы

Провозглашали что-нибудь,

Предчувствия теснили грудь [1,91].

С другой стороны, Татьяна любила бродить по полям

С печальной думою в очах,

С французской книжкою в руках [1,93].

Отношение к природе помогает глубже раскрыть характер героини. От природы она одарена:

Воображением мятежным,

Умом и волею живой,

И своенравной головой,

И сердцем пламенным и нежным [1,60].

Татьяна вдруг решается писать к Онегину: порыв наивный и благородный; но его источник не в сознании, а в бессознательности: бедная девушка не знала, что делала. После, когда она стала знатною барынею, для нее совершенно исчезла возможность таких наивно великодушных движений сердца… Письмо Татьяны свело с ума всех русских читателей, когда появилась третья глава "Онегина". Сам поэт, кажется, без всякой иронии, без всякой задней мысли, и писал, и читал это письмо. Но с тех пор много воды утекло… Письмо Татьяны прекрасно и теперь, хотя уже и отзывается немножко какою-то детскостию, чем-то "романтическим". Иначе и быть не могло; язык страстей был так нов и не доступен нравственно немотствующей Татьяне: она не умела бы ни понять, ни выразить собственных своих ощущений, если бы не прибегла к помощи впечатлений, оставленных на ее памяти плохими и хорошими романами, без толку и без разбора читанными ею… Начало письма превосходно: оно проникнуто простым искренним чувством; в нем Татьяна является сама собой:

Я вам пишу - чего же боле?

Что я могу еще сказать?

Теперь, я знаю, в вашей воле

Меня презреньем наказать.

Но вы, к моей несчастной доле

Хоть каплю жалости храня,

Вы не оставите меня.

Сначала я молчать хотела;

Поверьте моего стыда

Вы не узнали б никогда,

Когда б надежду я имела

Хоть редко, хоть в неделю раз

В деревне нашей видеть вас,

Чтоб только слышать ваши речи,

Вам слово молвить, и потом

Все думать, думать об одном

И день и ночь до новой встречи.

Но, говорят, вы нелюдим;

В глуши, в деревне все вам скучно,

А мы… ничем мы не блестим,

Хот вам и рады простодушно.

Зачем вы посетили нас?

В глуши забытого селенья

Я никогда не знала б вас,

Души неопытной волненья.

Смирив со временем (как знать?)

По сердцу я нашла бы друга,

Была бы верная супруга

И добродетельная мать [1,64].

Прекрасны также стихи в конце письма:

…. Судьбу мою

Отныне я тебе вручаю,

Перед тобою слезы лью,

Твоей защиты умоляю…

Вообрази: я здесь одна,

Никто меня не понимает;

Рассудок мой изнемогает,

И молча гибнуть я должна [1,65].

Все в письме Татьяны истинно, но не все просто; мы выписали только то, что и истинно, и просто вместе. Сочетание простоты с истиною составляет высшую красоту и чувства, и дела, и выражения. Итак, в Татьяне, наконец, совершился акт сознания; ум ее проснулся. Она поняла наконец, что есть для человека интересы, есть страдания и скорбь, кроме интереса страданий и скорби любви [3, 549].

Теперь перейдем прямо к объяснению Татьяны с Онегиным. В этом объяснении все существо Татьяны выразилось вполне, высказалось все, что составляет сущность русской женщины с глубокою натурой, развитою обществом, все: и пламенная страсть, и задушевность простого, искреннего чувства, и чистота, и святость наивных движений благородной натуры, и резонерство, и оскорбленное самолюбие, и тщеславие добродетелью, под которой замаскирована рабская боязнь общественного мнения, и хитрые силлогизмы ума, светскою моралью парализовавшего великодушные движения сердца… Речь Татьяны начинается упреком, в котором высказывается желание мести за оскорбленное самолюбие:

Онегин, помните ль тот час,

Когда в саду, в аллее нас

Судьба свела, и так смиренно

Сегодня очередь моя [1,171].

"Онегин, я тогда моложе,

Я лучше, кажется, была,

И я любила вас; и что же?

Что в сердце вашем я нашла?

Какой ответ? одну суровость.

Не правда ль? Вам была не новость

Смиренной девочки любовь?

И нынче - Боже! - стынет кровь,

Как только вспомню взгляд холодный

И эту проповедь. [1,172].

В самом деле, Онегин был виноват перед Татьяной в том, что он не полюбил ее тогда, как она была моложе и лучше и любила его! Ведь для любви только и нужно, что молодость, красота и взаимность! Вот понятия, заимствованные из плохих сентиментальных романов! Немая деревенская девочка со страданием, обретшая для выражения своих чувств и мыслей: какая разница! И все-таки, по мнению Татьяны, она более способна была моложе и лучше!. Как в этом взгляде на вещи видна русская женщина! А этот упрек, что тогда она увидела со стороны Онегина одну суровость?"Вам была не новость смиренной девочки любовь?" Да это уголовное преступление - не продолжить любовью нравственного эмбриона!. Но за этим упреком тотчас следует и оправдание:

Но вас

Я не виню: в тот страшный час

Вы поступили благородно,

Вы были правы предо мной:

Я благодарна всей душой. [1,172].

Этим она выделяется среди помещичьей среды и светского общества. Татьяна мечтала о человеке, который бы внес в ее жизнь смысл и высокое содержание, но любовь принесла Татьяне лишь разочарование и страдание. Будучи "законодательницей зал" в Петербурге, она сохранила свою непосредственность и искренность. Так, она заявляет Онегину:

Сейчас отдать я рада,

Всю эту ветошь маскарада,

Весь этот блеск, и шум, и чад

За полку книг, за дикий сад,

За наше бедное жилище [1,173].

Татьяна не любит света и за счастье почла бы навсегда оставить его для деревни; но пока она в свете - его мнение всегда будет ее идолом, и страх его суда всегда будет ее добродетелью. Душевные качества Татьяны раскрываются еще глубже в сцене последнего свидания с Онегиным: верность долгу одерживает верх над ее чувством:

А счастье было так возможно,

Так близко!. Но судьба моя

Уж решена; неосторожно,

Быть может, поступила я:

Меня с слезами заклинаний

Молила мать; для бедной Тани

Все были жребии равны.

Я вышла замуж. Вы должны,

Я вас прошу меня оставить:

Я знаю: в вашем сердце есть

И гордость, и прямая честь.

Я вас люблю (к чему лукавить?), Но я другому отдана;

Я буду век ему верна [1,173].

После дуэли, отъезда Онегина и посещения Татьяной комнаты Онегина "она поняла наконец, что есть для человека интересы, есть страдания и скорби, кроме интереса страданий и скорби любви. И поэтому книжное знакомство с этим новым миром скорбей если и было для Татьяны откровением, эго откровение произвело на нее тяжелое, безотрадное и бесплодное впечатление. Посещения дома Онегина и чтение его книг приготовили Татьяну к перерождению из деревенской девушки в светскую даму, которое так удивило и поразило Онегина”. "Татьяна не любит света и за счастье почла бы навсегда оставить его для деревни; но пока она в свете - его мнение всегда будет её идолом и страх его суда всегда будет ее добродетелью. Но я другому отдана, - именно отдана, а не отдалась! Вечная верность таким отношениям, которые составляют профанацию чувства и чистоты женственности, потому что некоторые отношения, не освящаемые любовью, в высшей степени безнравственны. Но у нас как-то все это клеится вместе: поэзия - и жизнь, любовь - и брак по расчету, жизнь сердцем - и строгое исполнение внешних обязанностей, внутренне ежечасно нарушаемых. Женщина не может презирать общественного мнения, но может жертвовать им скромно, без фраз, без самохвальства, понимая всю великость своей жертвы, всю тягость проклятия, которое она берет на себя”, - пишет Белинский [3,561].

2. Образ Ольги