Замысел и художественное своеобразие поэмы А.А. Блока "Соловьиный сад"

Размещено на http://www.allbest.ru

Замысел и художественное своеобразие поэмы А.А.Блока «Соловьиный сад»



Содержание

Введение

Глава 1. Поиски форм «общественного служения» в творчестве А.А.Блока

Глава 2. Замысел и художественные особенности поэмы А.А.Блока «Соловьиный сад»

2.1 Замысел поэмы «Соловьиный сад»

2.2 Композиция поэмы

2.3 Художественное своеобразие поэмы. Переделать название

2.4 «Полемические подтексты»

2.5 О многозначности поэмы

Заключение

Библиографический список



Введение

А.А.Блок - одно из ключевых имён русской литературы. Своим творчеством он завершил поэтические искания всего 19 века и открыл поэзию 20 века, соединив русскую классику и новое искусство. Лирика Блока - «эолова арфа» революции, высокохудожественное воплощение стремлений русской интеллигенции. Выражаясь словами Б.К.Зайцева, противопоставлявшего Блока Бунину, в котором «крепость, пластика, изобразительность», в нём - «смутная и туманная пена неких душевных состояний, музыка, неопределённый, иногда обольстительный, иногда ядовитый змей» [Зайцев 2011: 411].

Мало кто из современных Блоку литераторов пользовался столь восторженной и искренней любовью читающей публики. «Блок - великий мистический поэт, - писала его современная поэтесса Н.Павлова, - у него было то «духовное трезвение», которое позволяло ему видеть недоступное нам, и предчувствовать, как оно должно отразиться на земле» [Павлович 1980: 398].

Странно читать такие строки о человеке, который писал, что «не знает Христа», пренебрежительно отзывался о церкви, порой допускал кощунственные высказывания - в стихах и прозе. Был ли Блок пророком - истинным или ложным? «Драма моего миросозерцания, - писал он в письме Андрею Белому - в том, что я - лирик. Быть лириком - жутко и весело. За жутью и весельем таится бездна, куда можно полететь - и ничего не останется. Веселье и жуть - сонное покрывало. Если бы я не носил на глазах этого сонного покрывала - не был руководим неведомо Страшным, от которого меня бережёт только моя душа - я не написал бы ни одного стихотворения из тех, которым Вы придавали значение» [Блок 1982; VI:125].

Исследователь жизни и творчества Блока, К.В.Мочульский, так комментирует эти строки: «Это - самонаблюдение ясновидца. Образ поэта-слепца с покрывалом «жути и веселья» на глазах, ведомого неведомо Страшным; несменяемого часового, охраняющего святыню; верного стража, несмотря на все измены и падения, вольного и цельного человека, несущего свою человечность, как крест; мистика с «огненными переживаниями» и «холодом белого дня в душе» - этот образ незабываем» [Мочульский 1997: 114].

Мочульский считал Блока «духовидцем». Человек не только огромного таланта, но и живой совести, Блок действительно улавливал «музыку» своего времени, но, как водится, в сердце, не очищенном от страстей, истина смешивалась с ложью, поэтому прозрения то и дело сменяются у него помрачениями, и в этом тоже знамение эпохи.

Небольшая поэма «Соловьиный сад» «принадлежит к числу наиболее совершенных произведений Блока. Не случайно Блока часто называли певцом «Соловьиного сада» [Сербин 1980: 58]. В ней нашли отражение постоянные раздумья поэта о своём месте в жизни, в общественной борьбе. Поэма помогает понять очень важный для Блока «жизненный поворот» от индивидуализма в сторону сближения с народом.

Целью дипломной работы является анализ замысла и художественного своеобразия поэмы А.А.Блока «Соловьиный сад».

Достижение поставленной цели возможно пи решении следующих задач:

Изучить теоретические литературу по творчеству А.А.Блока.

Определить замысел поэмы А.Блока «Соловьиный сад».

Рассмотреть художественные особенности и своеобразие поэмы А.Блока «Соловьиный сад».

Теоретической базой исследования послужили работы исследователей творчества А.А.Блока Долгополова Л., Кирпотина В., Колобаевой Л., Смирновой Г., Тимофеева Л., Минц З., Крук И.Т. и других.

Л.И.Тимофеев считает поэму «Соловьиный сад» произведением в котором подведён своеобразный итог размышлениям Блока о жизни и о самом себе» [Тимофеев 1963].

И.Т.Крук видит в поэме решение на новой эстетической основе проблемы счастья, связи человека с реальностью [Крук 1970].

Л.К.Долгополов видит в поэме сложное и насыщенное иносказание, где решаются в отвлечённых формах важнейшие вопросы жизни и искусства. Эти вопросы являются тем художественным «стрежнем», вокруг которого развивается действие поэмы, её сложный романтический сюжет [Долгополов 1964].

Эта поэма, делает вывод В.Кирпотин, была не только ответом на разветвлённый и шумный спор о назначении писателя и о путях русской интеллигенции [Кирпотин 1987].

З.Г.Минц считает, что «в поэме «Соловьиный сад» Блок вновь возвращается к одному из важнейших для него теперь вопросов - о нравственном долге личности» [Минц 1983].

Актуальность нашей курсовой работы заключается в том, чтобы рассмотреть поэму «Соловьиный сад» как произведение, в котором автор решает вопрос не только о долге поэта, но о нравственном долге личности.

Методы исследования - анализ теоретической литературы, стилистический, композиционный анализ.

Объектом нашего исследования является поэма А.А.Блока «Соловьиный сад».

Предметом исследования являются художественные особенности поэмы А.А.Блока «Соловьиный сад».



Глава 1. Поиски форм «общественного служения» в творчестве А.А.Блока

В публицистических статьях А.Блока 1907-1908гг. ведущими символами-категориями были «народ», «интеллигенция», «Россия», «долг», «душа народная», «стихия», «культура», структурообразующую роль в них играют символы-категории «мирового оркестра» и связанные с ним «малые» символы: «скрипка», «музыкальный инструмент», «барабанщик», а также «художник», «артист». Все эти символы-категории не новы в его творчестве, все они так или иначе появлялись и развивались в стихах, пьесах, статьях. Однако лишь к 1910г. в прозе Блока они связываются в некоторую целостную картину мира, что позволяет дать им некоторую системную, обобщённую характеристику. Символ-категория «мирового оркестра» выражает у Блока органическое, универсальное единство космического, исторического и индивидуального бытия.

Говоря о необходимости соотносить частные события и индивидуальные судьбы с «музыкой мирового оркестра», Блок тем самым постоянно соотносит их с космическим и историческим бытием. В статье «Горький о Мессинге» Блок пишет: «Просто нужно быть слепым духовно, незаинтересованным в жизни космоса и нечувствительным к ежедневному трепету хаоса, чтобы полагать, будто формирование земли идёт независимо и своим чередом, никак не влияя на образование души человека и человеческого быта» [Блок 1982; VI: 380-381]. Одним из важнейших аспектов истолкования символа «мирового оркестра» в статьях этого периода является проблема личности, и прежде всего проблема личного творчества в его соотнесении со всеобщим. Символы «мирового оркестра» и «скрипок» выражают «неразделённость и неслиянность» личного и всеобщего начал. Если мир - «оркестр», то личность - «душа человека» - «самый сложный, и самый нежный, и самый певучий музыкальный инструмент» [Блок 1982; VI: 417]. По самой внутренней структуре этих символов, участие личности в жизни мирового целого означает не только влияние мировых законов на отдельную личность, но и обратное влияние отдельного человека, единственного события на общее состояние мира.

Участие в «мировом» оркестре означает, по мысли Блока, усиление нравственной ответственности личности, прежде всего - художника. Художник-индивидуалист уподобляется инструменту, выпавшему из звучания «мирового оркестра». В конечном счёте полноценным оказывается только творчество художника, преодолевающего отчуждённость от мирового бытия, - и космического и исторического.

Выражая эту мысль в привычных ля себя образах, Блок пишет: «Художник - это тот, для кого мир прозрачен, (…) кто роковым образом, даже независимо от себя (…) видит не один только первый план мира, но и то, что скрыто за ним, ту неизвестную даль, которая для обыкновенного взора заслонена действительностью наивной; тот, наконец, кто слушает мировой оркестр и вторит ему, не фальшивя» [Блок 1982; VI: 418].

Этот период творчества А.Блока характеризуется, как мы уже отмечали, тем, что мироощущение, нашедшее адекватное воплощение в символе «мирового оркестра», становится и принципом художественного видения мира, отражаясь в его произведениях этих лет.

В эти годы формировался (не без участия самого автора) и готовился к печати трёхтомник произведений А.Блока. И вот этот принцип видения мира сказывается в расположении стихотворных циклов и в той особой роли, которую они приобретают в художественном мире 2-го тома. В томе 1-ом единство книги стихов основано на едином лирическом сюжете, объединяющем все стихотворения, и на хронологической «дневниковой» логике их расположения. Во втором томе циклы приобретают известную образную автономность, но в расположении их наблюдается определённое поступательное движение, раскрывающее «логику пути». Единство третьего тома строится на принципиально иной основе. Не только автономны циклы, но и в самом их расположении почти нет направленности, поступательности. Циклы третьего тома сосуществуют одновременно, в «нераздельности и неслиянности» [Бройтман 1987: 398]. Принцип «многоголосия» является главным жанрообразующим принципом третьего тома лирики. Каждый из циклов - не универсальная декларация, а «голос» в развёрнутой, изменчивой и сложной картине современного бытия. Названия ряда циклов третьего тома связаны с музыкальными ассоциациями, что также соотносится с ведущей ролью символа «мирового оркестра»: «Арфы и скрипки», «Кармен», «Соловьиный сад», «О чём поёт ветер».

Доклад Блока «О современном состоянии русского символизма» (1910) не только подводил черту под историей развития символизма как школы, но - в ещё большей степени - знаменовал окончание и исчерпанность огромного этапа творческого и жизненного пути самого Блока, его автобиографического мифа. «Теза» и «антитеза» истории русского символизма вбирают в себя весь цикл становления Блока-художника: «теургическая» юность - крушение «заревой ясности» и погружение в «лиловый сумрак» стихии, - поиски форм «общественного служения» - ощущение всеобщего кризиса и невозможности каких бы то ни было «синтетических» его разрешений. Продолжение пути для Блока уже несовместимо с немедленным ожиданием эсхатологического преображения жизни: «Художник должен быть трепетным в самой дерзости, зная, чего стоит смешение искусства с жизнью, и оставаясь в жизни простым человеком» [Блок 1982; VI: 436]. Путь начинается как бы заново: «Должно учиться вновь у мира и у того младенца, который живёт ещё в сожжённой душе» [там же]. Происходит своего рода возвращение к вечным ценностям искусства, - ощущение его спасительности появляется у Блока в итальянской поездке 1909г. и находит своё выражение в «Итальянских стихах» и начатом, но не доведённом до конца цикле прозаических набросков «Молнии искусства».

Существенно меняется и герой позднего блоковского творчества, и биографический «миф о пути». «Героем» Блоку видится теперь не воин Куликовской битвы, не вагнеровский Зигрифд («не знавший страха»), не сказочный рыцарь, идущий за «огненной весной», а человек, живущий в «страшном мире», испытавший все его искушения и падения и нашедший в себе силы мужественно противостоять жизненному злу, сознательно выбравший земное страдание, жертвенность и даже судьбу неудачника [Минц 1983: 142]. Таков и герой поэмы «Соловьиный сад», вернувшийся в трудный, дисгармоничный мир из прекрасного, но отъединённого от общей жизни, сада любви.



Глава 2. Замысел и художественные особенности поэмы «Соловьиный сад»

2.1 Замысел поэмы «Соловьиный сад»

1910-1917гг. литературоведы считают периодом «переоценки ценностей». Весной и летом 1909г. Блок путешествует по Италии. На фоне политической реакции в России и атмосферы самодовольного европейского мещанства единственной спасительной ценностью становится высокое классическое искусство, которое, как он вспоминал впоследствии, «обожгло» его в Итальянской поездке. Этот комплекс настроений находит своё отражение не только в цикле «итальянские стихи» (1909) и неоконченной книге прозаических очерков «Молнии искусства» (1909-1920), но и в докладе «О современном состоянии русского символизма» (апрель 1910).

Подводя черту под историей развития символизма как строго очерченной школы, Блок констатировал «окончание и исчерпанность огромного этапа собственного творческого и жизненного пути и необходимость «духовной диеты», «мужественного ученичества» и «самоуглубления» [Долгополов 1964: 136].

В марте 1914г. Блок познакомился с певицей театра музыкальной драмы Любовью Александровной Андреевой-Дельмас, исполнительницей роли Кармен в опере Бизе. Это было последнее увлечение поэта, заметно отразившееся в его творчестве:

Как океан меняет цвет,

Когда в нагромождённой туче

Вдруг полыхнёт мигнувший свет, -

Так сердце под грозой певучей

Меняет строй, боясь вздохнуть,

И кровь бросается в ланиты,

И слёзы счастья душат грудь

Перед явленьем Карменситы.

Л.А.Дельмас посвящён цикл «Кармен», ряд стихотворений цикла «Арфы и скрипки», с нею также связана поэма «Соловьиный сад». «Соловьиный сад» - разработка широко известного в мифологии и литературе сюжета о пленении героя волшебницей и о его освобождении из плена. Из наиболее древних можно упомянуть рассказ об Одиссее, побывавшем в плену сначала у Цирцеи, потом у Калипсо. Блок мог также ориентироваться на либретто оперы Вагнера «Парсифаль», где героя в волшебном саду пытается обольстить волшебница Кундри.

В начале 20в. была также хорошо известна «поэма М.Лохвицкой «Лилит» - о роковой «властительнице мира», первой жене Адама из библейских апокрифов, а согласно халдейскому преданию, - богине любви и смерти, которая завлекает путников в свои «сады тенистые», где они обречены на вечный плен» [Максимов 1981: 46]. Миф о Лилит всплывал также в отдельных стихотворениях Сологуба, Гумилёва - с разной трактовкой. Возможно, Блок имел в виду и эти параллели. Но у него хозяйка сада обрисована смутно, нельзя даже сказать, что она хочет погубить героя, - возможно, она желает ему добра, отчего и отпускает его, - но герой сам предпочитает скудную прозу жизни чарующему «соловьиному саду».

Прощание с «соловьиным садом» для Блока знаменовало прощание с собственной творческой манерой. В совершенстве владея формой, будучи признанным одним из корифеев русской классической поэзии, Блок переживал глубокий кризис - не столько творческий, сколько личностный.

«Поэмка», - занёс как-то в записную книжку Блок во время работы над «Соловьиным садом», видимо, чтобы отличить её от «Возмездия», которое всё ещё писалось в ту пору» [Бройтман 1987: 75]. Но в названии этом сказалось и любовное отношение Блока к своему детищу, которым он, по своим словам, «бахвалился» перед близкими.

В чётко организованном сюжете «Соловьиного сада» воплощено множество издавна занимавших Блока мыслей и чувств.

В поэме «Ночная фиалка» герой, очутившийся в «забытой стране», тяготится охватившим его оцепенением:

Слышу, слышу сквозь сон

За стенами раскаты,

Отдалённые всплески,

Будто дальний прибой,

Будто голос из родины новой… [IV;93].

Тема эта, «зародившаяся ещё в сравнительно ранней лирике Блока, с годами всё более мощно нарастает в стихах поэта» [Зайцев 2001: 128]. Вот примечательное стихотворение 1909 года:

Так. Буря этих лет прошла.

Мужик поплёлся бороздою

Сырой и чёрной. Надо мною

Опять звенят весны крыла…

И страшно, и легко, и больно;

Опять весна мне шепчет: встань…

И я целую богомольно

Её невидимую ткань…

И сердце бьётся слишком скоро,

И слишком молодеет кровь,

Когда за тучкой легкопёрой

Сквозить мне первая любовь…

Забудь, забудь о страшном мире,

Взмахни крылом, лети туда…

Нет, не один я был на пире!

Нет, не забуду никогда! [IV;109].

Это стихотворение поистине поразительного благородства и редкой откровенности, с которой рисуется притягательность «весны», отнюдь не одиноко у Блока тех лет:

Да. Так диктует вдохновенье:

Моя свободная мечта

Всё льнёт туда, где униженье,

Где грязь, и мрак, и нищета.

Туда, туда, смиренней, ниже… («Да. Так диктует вдохновенье…») [IV;121].

Пускай зовут: «Забудь, поэт,

Вернись в красивые уюты!»

Нет! Лучше сгинуть в стуже лютой!

Уюта - нет. Покоя - нет. («Земное сердце стынет вновь…») [IV;121].

2.2 Композиция поэмы

В поэме «Соловьиный сад» противопоставляются две темы. «Первая - будничная, прозаическая жизнь, наполненная содержанием и действием. Вторая - райская жизнь, без дела и цели» [Крук 1970: 94].

Поэма состоит из семи частей, которые можно озаглавить так:

Утомительный труд и зной.

Мечты о «недоступной ограде» соловьиного сада.

Желание покинуть сад.

«Чуждый край незнакомого сада».

«Заглушить рокотание моря соловьиная песнь не вольна!»

Бегство из сада.

Утрата прежнего жилища, работы и друга.

Первая глава (первые шесть строф поэмы) построена на контрастах (далее поэма цитируется по изданию «А.Блок. Собрание сочинений в 6.т., т.3,с.240-245). «Бедняк обездоленный» живёт в «хижине тесной», труд его изнурителен («осёл усталый», «отрадно, что идёт налегке хоть назад»). А в саду, за резною решёткой, постоянно раздаётся пение и смех. Тому, кто измучен зноем и утомительной работой, подлинным блаженством кажется прохладный и тенистый сад. На своём пути, бесконечно повторяемом, рабочий слышит лишь громкие крики осла. А в саду «не смолкает напев соловьиный, что-то шепчут ручьи и листы». В первой главе, построенной на контрастах, нетрудно обнаружить два противоположных лексических пласта. Прозаическая, «приземлённая» лексика, использованная при описании будничного труда (таскает, мохнатая спина, волосатые ноги и др.), сменяется романтически приподнятой речью, когда поэт говорит о соловьином саде. Содержание первой главы, представляющей собой экспозицию, естественно и логично готовит, мотивирует события второй главы.

Вторая глава (следующие шесть строф) составляет завязку сюжета: прекрасный таинственный соловьиный сад, противопоставленный безотрадному труду, порождает мечты об иной жизни. Интересно проследить по второй главе, как развивается мечта героя о «неприступной ограде» сада. При этом следует обратить внимание на то, как сумел Блок передать силу неотступной мечты и раскрыть душевный мир героя. С ним происходит что-то небывалое. Даже «осёл удивляется, бедный» задумчивости хозяина. Да и сам он считает необычным своё состояние:

Или разум от зноя мутится …

«Мысли о возможности другой жизни вызывают неудовлетворённость своей судьбой, переоценку своей привычной работы» [Локшина 1978: 42], которая воспринимается теперь как «жизни проклятья»:



И чего в этой хижине тесной

Я, бедняк обездоленный, жду…

Несмолкаемый соловьиный напев, её «круженье и пенье», неотступные сны вызывают «безысходное томленье», заполнившее всю душу, вытеснившее всё остальное.

Важную роль во второй главе играют зарисовки природы. Они помогают понять, «как зарождается и созревает мысль о бегстве от «жизни проклятий» в спокойный и безмятежный соловьиный сад» [Мочульский 1997: 232]. Мечты и томленья появляются в вечерний час, когда «знойный день догорает бесследно». Несколько раз упоминаются признаки наступающей ночи: «в закатном тумане», «сумрак ночи», «в синем сумраке» (а ещё раньше, в первой главе, было: «опускается синяя мгла» и дальше, в третьей главе находим: «за ночною, за знойною мглою», «в синюю муть»). В знойном вечернем тумане и затем в ночном сумраке не видно ясных очертаний предметов, всё вокруг кажется зыбким, неопределённым, таинственным. «В синем сумраке белое платье» мелькает, словно какое-то призрачное видение. «Непонятным» назван напев, который раздаётся в саду. Своим «круженьем и пеньем» девушка манит к себе, как волшебная, сказочная сила. «Всё, что связано с соловьиным садом, тесно переплетается в сознании героя с неотступными снами о неизведанной жизни. Ему трудно отделить реальное от вымышленного, фантастического» [Сербин 1980: 84]. Поэтому влекущий к себе и манящий сал кажется недоступным, как светлая мечта, как приятный сон. Очень эмоционально и психологически убедительно показывает поэт невозможность избавиться от этого томленья. Поэтому нетрудно сказать, что произойдёт в дальнейшем: герой неизбежно пойдёт в соловьиный сад.

В третьей главе (следующие пять строф) перед читателем раскрывается «диалектика» нелёгкой душевной борьбы. Решение идти в соловьиный сад не возникает так сразу, внезапно. Бросив осла и лом, «хозяин блуждает влюблённый», вновь приходит к ограде, «идут за часами часы». «И томление всё безысходней» - оно должно обязательно вскоре разрешиться. И, вероятно, это произойдёт сегодня. Хорошо знакомая дорога кажется таинственной именно сегодня:

И колючие розы сегодня

Опустились под тягой росы.

Очевидно, они не будут задерживать своими колючками, шипами гостя, если он направится в сад. Герой пока ещё только ставит перед собой вопрос:

Наказанье ли ждёт, иль награда,

Если я уклонюсь от пути?

Но если мы вдумаемся в этот вопрос, то сможем сказать, что уже по существу сделан выбор:

А уж прошлое кажется странным,

И руке не вернуться к труду…

Перелом в душе героя уже произошёл, «для нас ясно, что он, не удовлетворённый прежней жизнью, постарается осуществить свою мечту» [Рез 1975: 72].

Четвёртая глава (следующие четыре строфы), повествующая о достижении заветной мечты, логически чётко отграничена от предыдущей и вместе с тем естественно связана с ней. «Мостиком», соединяющим их, служат две последние строки третьей части:

Сердце знает, что гостем желанным

Буду я в соловьином саду…

Новая глава начинается продолжением этой мысли:

Правду сердце моё говорило…

Что же нашёл герой за неприступной оградой сада?

Вдоль прохладной дороги, меж лилий,

Однозвучно запели ручьи,

Сладкой песнью меня оглушили,

Взяли душу мою соловьи.

Чуждый край незнакомого счастья

Мне открыли объятия те,

И звенели, спадая, запястья

Громче, чем в моей нищей мечте.

Почему поэт счёл нужным раскрыть перед читателем всю прелесть этого райского блаженства? Мечта не обманула героя, «чуждый край незнакомого счастья» оказался ещё прекраснее, чем в мечтах влюблённого. «Он достиг вершины своего блаженства и забыл обо всём остальном. Обстановка, в которую попал «бедняк обездоленный», в состоянии очаровать и пленить каждого» [Тагер 1972: 112]. Немногим удалось бы устоять против соблазна отдаться этой чудесной, почти райской жизни, отказаться от возможности испытать счастье. И вполне естественно, что герой, достигший вершины блаженства, «забыл о пути каменистом, о товарище бедном своём».

Эта фраза ведёт нас к новой «тональности», новой главе (пятая глава - следующие четыре строфы), новой мысли. Можно ли забыть своего товарища, свою работу, свой долг? И действительно ли забыл обо всём этом герой поэмы?

Пусть укрыла от дольнего горя

Утонувшая в розах стена, -

Заглушить рокотание моря

Соловьиная песнь не вольна!

«Рокотание моря», «рокот волн», «отдалённый шум прилива» оказываются намного сильнее соловьиной песни. Это вполне верно с точки зрения простого правдоподобия. Вспомним вместе с тем и о другом. «Соловей и роза - традиционные в мировой лирике образы женской любви. Море у многих поэтов выступает как символ народной силы и мощи» [Турков 2007: 76]. Принимая во внимание эту символику, мы можем сказать, что Блок утверждает необходимость подчинить личные интересы общественным.

Несмотря ни на что, «отдалённого шума прилива уж не может не слышать душа». Следующая, шестая глава (следующие пять строф поэмы) говорит о бегстве героя поэмы из соловьиного сада. Какова же роль шестой главы? Можно ли было обойтись без неё? Почему бы не написать просто, что герой ушёл из сада, как только понял, что это необходимо сделать?

«Шестая глава даёт читателю почувствовать, как трудно было уходить из сада» [Смирнова 1991: 211]. Героя ведь очаровали не только прохлада, цветы и соловьиные песни. С ним была красавица, открывшая «чуждый край незнакомого счастья».

Она не злая волшебница, искусительница, завлёкшая свою жертву, чтобы погубить. Нет, это заботливая, страстно любящая женщина, по-детски нежная, искренняя и доверчивая:

Спит она, улыбаясь, как дети, -

Её пригрезился сон про меня.

Она обеспокоена, заметив какую-то тревогу в душе возлюбленного. «Герою трудно уйти из сада не только потому, что он лишает блаженства самого себя. Жаль оставлять такое чистое, доверчивое, любящее существо, разрушать и «её» счастье» [Долгополов 1964: 135]. И нужно обладать большой душевной силой, чтобы несмотря ни на что уйти из прекрасного сада, откликаясь на зов жизни. Не увидев этих трудностей, не узнав о счастье, от которого вынужден отказаться герой поэмы, читатели не смогли бы понять и оценить его поступок.

Какая же новая мысль связана с седьмой, последней главой (следующие семь строф поэмы)? Казалось бы, оставив соловьиный сад, герой по-прежнему будет продолжать свой труд. Но на прежнем месте не оказалось ни хижины, ни осла, лишь валяется ржавый, затянувшийся песком лом. Попытка ломать камень «движеньем знакомым» встречает сопротивление. «Краб всполохнутый» «приподнялся, широко разевая клешни», словно протестуя против возвращения к работе того, кто уже потерял на неё право. Его место теперь занял другой:

А с тропинки, протоптанной мною,

Там, где хижина прежде была,

Стал спускаться рабочий с киркою,

Погоняя чужого осла.

«Попытка уйти от «жизни проклятий» в безмятежный соловьиный сад не осталась безнаказанной. К такой мысли приводит нас седьмая глава поэмы» [Зуев 2002: 32].

Поэма разбита на семь главок. Через полтора года А.Блок столь же преднамеренно разобьёт и поэму «Двенадцать» на двенадцать главок. Цифровая символика работала на замысел. В поэме «Соловьиный сад» семиглавное членение также аллегорично: драма героя поэмы как бы дана в недельном сечении её развития и завершения.

И завещано было человеку: шесть дней трудиться и день отдыхать. Выполнил ли герой поэмы этот завет? Семь глав поэмы - семь дней трудовой недели. Герой нарушил завет, данный человеку свыше: в поте лица добывать хлеб свой насущный.

При всей своей антицерковности, Блок воспринимал религиозную символику в свете обобщённого народного опыта, в его веками складывавшихся и устоявшихся нравственных представлениях. Ведь трудовой пот был расплатой за первородный грех, расплатой за изгнание из рая.

2.3 Художественное своеобразие поэмы

В пьесе Блока «Песня судьбы» Герман говорит: «Я увидал огромный мир, Елена, синий, неизвестный, влекущий. Ветер ворвался в окно - запахло землёй и талым снегом… Я понял, что мы одни, на блаженном острове, отделённые от всего мира. Разве можно жить так одиноко и счастливо» [IV,110].

Тема эта, зародившаяся ещё в сравнительно ранней лирике Блока (например, в стихотворении «Старость мёртвая бродит вокруг…»), с годами всё более мощно нарастает в его творчестве. С большей определённостью очерчивается сюжет, близкий будущему «Соловьиному саду», в стихотворении «В сыром ночном тумане…» (1912) [IV,82], где в лесной глуши перед усталым путником возникает приветливый огонёк:

Изба, окно, герани,

Алеют на окне…

…И сладко в очи глянул

Неведомый огонь,

И над бурьяном прянул

Испуганный мой конь.

«О, друг, здесь цел не будешь,

Скорей отсюда прочь!

Доедешь, всё забудешь,

Забудешь - канешь в ночь!

В тумане да в бурьяне,

Гляди, - продашь Христа

За жадные герани,

За алые уста!»

Здесь всё овеяно сказкой - и эта изба в лесу, и говорящий, мудрый конь.

«Напряжённый драматизм всех этих стихов Блока во многом порождён собственной биографией поэта - и «благоуханной глушью» Шахматова, оградившей его в детстве и ранней юности от «грубой жизни» (о чём он порой жалел впоследствии), и самозабвенной отдачей во власть налетевшей любви» [Жирмунский 1974: 85].

В «Соловьином саде» вся эта проблематика разработана с поразительной смелостью и предельной искренностью: сказочность сочетается в сюжете с предельной реалистичностью и простотой.

Рабочий со своим ослом, занятый однообразным трудом… Таинственный и манящий сад, где раздаются соловьиные трели и женский смех… Растущее стремление героя в эту волшебную обитель:

И чего в этой хижине тесной

Я, бедняк обездоленный, жду,

Повторяя напев неизвестный,

В соловьином звенящем саду?

Не доносятся жизни проклятья

В этот сад, обнесённый стеной…

Соловьиный сад не обманул надежд героя, даже превзошёл его «нищую мечту» о прекрасном:

Опьянённый вином золотистым,

Золотым опалённый огнём,

Я забыл о пути каменистом,

О товарище бедном своём.

Сладостна соловьиная песнь, - даже сами стихотворные строки как бы звенят её звучными переливами и вариациями (опьянённый - опалённый, вином - огнём, золотистым - золотым).

Почему ж нам внезапно вспоминается пушкинское:

Шли годы. Бурь порыв мятежный

Рассеял прежние мечты.

И я забыл твой голос нежный,

Твои прелестные черты.

В глуши, во мраке заточенья

Тянулись тихо дни мои

Без божества, без вдохновенья,

Без слёз, без жизни, без любви.

Может быть, по контрасту? «Ведь сюжетная ситуация в поэме чуть ли не обратна пушкинской: не «во мраке заточенья» томится её герой, а напротив - в прекрасном саду, в объятиях красавицы, да и «товарищ» его всего-навсего осёл, послушно деливший с ним тяжкий труд» [Горелов 1973: 58]:

Вдруг - виденье: большая дорога

И усталая поступь осла…

Но припомним давние блоковские строки, порождённые отзвуками революции 1905 года:



Выхожу я в путь, открытый взорам,

Ветер гнёт упругие кусты.

Битый камень лёг по косогорам,

Жёлтой глины скудные пласты…

Кто взманил меня на путь знакомый,

Усмехнулся мне в окно тюрьмы? («Осенняя воля»)

Ведь и там, и в родственном по пафосу стихотворении «вот он - Христос - в цепях и розах…» «тюрьма» - это «соловьиный сад» беспечальной жизни, куда «не доносятся жизни проклятья». А невзрачный пейзаж, где «убогий художник создал небо» и где столь прозаически «на пригорке лежит огород капустный», волнует и притягивает так же, как простонародная незнакомка «в платочке ситцевом своём» («Твоё лицо мне так знакомо…»).

Живейшая нравственная необходимость зовёт поэта выйти «в путь, открытый взорам»:

Пусть укрыла от дольнего горя

Утонувшая в розах стена, -

Заглушить рокотание моря

Соловьиная песнь не вольна!

Без этого пути дни тянутся «без божества, без вдохновенья». Характерно, что много позже, в 1921 году, Блок назовёт так свою статью об акмеистах, которые, по его словам, «спят непробудным сном без сновидений … не имеют и не желают иметь тени представления о русской жизни мира вообще…» [VI,с.73].

Сам ушедший из «сада» подобной поэзии, он и других зовёт за собой в трудную, но настоящую жизнь: «Если бы они все развязали себе руки, стали хоть на минуту корявыми, неотёсанными, даже уродливыми, и оттого больше похожими на свою родную, искалеченную, сожжённую смутой, развороченную разрухой страну!» [VI,183-184].

В литературе о Блоке существует версия, по которой «соловьиный сад - нечто вроде дьявольского соблазна, созданного на погибель человеку» [Горелов 1973: 64]. Но на самом деле это - образ счастья, недостижимого ещё для людей и потому морально невозможного, даже для того, кто, казалось бы, мог им спокойно наслаждаться.

С великой болью всматривается возвращающийся обратно в обыденную и суровую жизнь герой в лицо возлюбленной, и оно до конца остаётся прекрасным:

Спит она, улыбаясь, как дети, -

Её пригрезился сон про меня.

…И тихонько задёрнул я полог,

Чтоб продлить очарованный сон.

Возлюбленная спит, «очарованный сон» её не нарушен. Но горькая драма прощания всё равно звучит в поэме:

…спускаясь по камням ограды,

Я нарушил цветов забытьё.

Их шипы, точно руки из сада,

Уцепились за платье моё.

Ещё тяжелее горечь финала поэмы. Возвращение героя запоздало - как во многих сказках, «дни, проведённые в волшебном краю, обернулись земными годами, и, как тяжкий укор, встречает его на берегу проржавевший лом, словно меч, брошенный на месте проигранной битвы» [Максимов 1981: 94].

Размышляя над финалом поэмы, вспоминаешь слова Блока, сказанные по другому поводу: «Во всяком случае, этому месту надо дать ту же двойственность, которая свойственна всем великим произведениям искусства» [VI,467].

Можно сравнить «Соловьиный сад» со стихотворением Валерия Брюсова «Побег». Ему предпослан эпиграф из более ранних стихов того же автора: «И если, страстный, в час заветный, заслышу я мой трубный звук…»:

Мой трубный зов, ты мной заслышан

Сквозь утомлённый, сладкий сон!

Альков, таинственен и пышен,

Нас облегал со всех сторон.

И в этой мгле прошли - не знаю, -

Быть может, годы и века.

И я был странно близок к раю,

И жизнь шумела, далека.

Но вздрогнул я, и вдруг воспрянул,

И разорвал кольцо из рук.

Как молния, мне в сердце глянул

Победно возраставший звук…

И я - в слезах, что снова, снова

Душе открылся мир другой,

Бегу от пышного алькова,

Безумный, вольный и нагой!

Перед нами почти готовая сюжетная схема бегства из «Соловьиного сада». Совпадают даже детали («И в этой мгле прошли - не знаю, - быть может, годы и века»… - «Я проснулся на мглистом рассвете неизвестно которого дня»).

Но здесь существуют лишь разрозненные грани того огромного жизненного содержания, которое вместила поэма Блока.

Герой брюсовских стихов совершает побег из душного мира плотской страсти, «от пышного алькова». В этом бегстве нет ровно никакого трагизма. Увы, это просто одна из пристаней, откуда отчаливает брюсовская «свободная ладья», которая, по желанию поэта, «плавает всюду». Поэт волен и наг, он, как змей, сбросил свою прежнюю кожу. Примечательно, что образ жизни, навстречу которой устремляется поэт, тоже по-своему «пышен». Это - «трубный», «победно возраставший звук», уподобленный молнии, «многоголовая толпа» и - довольно туманно-отвлечённый! - «заботы вспененный родник». В присоединении к столь авантажно представленной жизни нет особой заслуги, как нет для воина риска в том, чтобы примкнуть в побеждающей армии.

При сравнении с этим «побегом» «уход блоковского героя из «соловьиного сада» потрясает драматизмом. Как голос совести его преследует «виденье: большая дорога и усталая поступь осла…», его будит «мглистый рассвет» и «призывающий жалобный крик» осла…» [Зуев 2002: 37].

2.4 «Полемические подтексты»

Литературоведы (В.Я.Кирпотин, Вл. Орлов, Л.Долгополов) в своих исследованиях обратили внимание на подтекст «Соловьиного сада». В. Кирпотин высказал предположение, что «Соловьиный сад» в какой-то мере полемичен по отношению к некоторым стихам Фета. Так, в стихотворении «Ключ» поэт противопоставлен «толпе», суетящейся вокруг реки:

… в шумящей толпе ни единый

Не присмотрится к кущам дерев,

И не слышен им зов соловьиный

В рёве стад и плесканье вальков.

Лишь один в час вечерний, заветный,

Я к журчащему сладко ключу

По тропинке лесной, незаметной,

Путь обычный во мраке сыщу.

Дорожа соловьиным покоем,

Я ночного певца не спугну

И устами, спалёнными зноем,

К освежительной влаге прильну. [«Всё это было…», с.93].

Поэму Блока «Соловьиный сад» роднит с фетовским стихотворением то, что Фет сумел передать чарующую и манящую прелесть «освежительной влаги», тенистой рощи и соловьиного зова. Таким же привлекательным изображён и соловьиный сад Блока. Лирический герой стихотворения «Ключ» стремится к тому блаженству, которое нашёл за «утонувшей в розах стеной» герой «Соловьиного сада». Поэма Блока напоминает стихотворение «Ключ» своей ритмикой, напевностью, сходными образами-символами.

А.Турков полагает, что это давнее стихотворение не могло послужить основным источником для полемики, тем более в столь категоричной форме, какую она, по мнению В.Кирпотина, имеет: «…всё то, что Фет утверждает, Блок отрицает» [Кирпотин 1987: 62]. Тем более что А.Блок в статье «Непонимание или нежелание понять?», написанной в 1912г. в споре с Д.В.Философовым, который усмотрел в одной из статей поэта утверждение аристократического искусства, писал: «Могло казаться, что я говорю о безмерной пропасти, которая лежит между искусством и жизнью, для того, чтобы унизить жизнь на счёт искусства, принести её искусству в жертву. Жаль, если кто-нибудь подумал так. Не во имя одного из этих миров говорил я, а во имя обоих. Чем глубже любишь искусство, тем оно становится несоизмеримее с жизнью; чем сильнее любишь жизнь, тем бездоннее становится пропасть между ею и искусством. Когда любишь то и другое с одинаковой силой, - такая любовь трагична» [VI,278].

Здесь живёт преддверие «Соловьиного сада» с его трагической любовью к жизни и к искусству, красоте.

Среди современной Блоку литературы были более злободневные, чем фетовский «Ключ», поводы для возникновения «полемических подтекстов».

В 1906г. в журналах появились стихотворения «Не вернувшийся» К.Бальмонта и «Невольник» И.Бунина.

Герой Бальмонта предпочёл остаться с Морской царевной среди хоровода ундин, не вернувшись к товарищам, «в тесноту корабля»:

…Я вам честно солгал, не зовите изменным,

Но настолько всё странно в морской глубине,

Так желанно мне всё в этом мире беспенном,

Что не нужно объятья братского мне.

Да и вам не понять, верховзорным, оттуда,

Как узорны здесь краски, и сны, и цветы.

О, Царевна морей, им - ты чуждое

Чудо, мне же там только мир - где глубины и ты. [«Всё это было…», с.95].

Что касается бунинского «невольника», то его труд просто разительно похож на будни героя «Соловьиного сада»:

Песок, сребристый и горячий,

Вожу я к морю на волах,

Чтоб усыпать дорожки к даче,

Как снег белеющий в скалах.

И скучно мне. Всё то же, то же:

Волы, скрипучий трудный путь,

Иссохшее речное ложе,

Песок, сверкающий как ртуть.

…Я покорился. Я, невольник,

Живу лишь сонным ядом грёз.

2.5 О многозначности поэмы

поэма блок композиция художественный

Поэма А.А.Блока своеобразна и в том, что она многозначна. Когда пытаешься перевести поэзию на язык логической прозы, толкование может оказаться односторонним и узким. Смысл поэмы воспринимается разными читателями по-разному в зависимости от особенностей их воображения, от способности чувствовать, видеть и сопоставлять.

Можно привести три толкования поэмы «Соловьиный сад».

Толкование первое.

Тема поэмы - отношение Александра Блока к жизни, к своему долгу Человека и Поэта. «Его лирический герой - это сам поэт (вся поэма написана от первого лица, её напряжённый лиризм ощущается с первых строчек)» [Бройтман 1987: 34]. Из поэмы мы много узнаём о Блоке, прежде всего, о том, что он великий труженик. Его работа так же тяжела, как труд чернорабочего, так же ежедневна и изнурительна и составляет единственное содержание его жизни. Юношеские мечты и грёзы забыты, счастья нет, и поэт давно о нём не помышляет. Но вот на его пути встаёт искушение: «в синем сумраке белое платье за решёткой мелькает резной». Поддавшись ему, он попадает в «чуждый край незнакомого счастья», но, внезапно отказавшись от наслаждения жизнью, возвращается к своему ремеслу, к ежедневному непрерывному труду, потому что иначе не может.

Толкование второе.

Благодаря символическим образам, на которых строится драма лирического героя, границы темы расширяются, и мы читаем поэму как произведение не только об Александре Блоке, но и о самой поэзии, о её отношении к жизни.

Поэма «Соловьиный сад» говорит о содержании искусства - о том, что содержанием искусства должна быть жизнь, как бы груба она ни была, а не красивые грёзы. Из-под лома поэта появляются груды камней, которые он терпеливо отвозит к железной дороге. Они кому-то нужны. И мохнатая спина осла, и его «волосатые ноги», и тесная хижина бедняка, и зной, от которого мутится разум, - это грубые, прозаические подробности. Но это жизнь. Она имеет такие же права на поэтическое воплощение, как и соловьиный сад:

Я ломаю слоистые скалы

В час отлива на илистом дне…

«Отчётливо слышна музыка стиха, которая, как мы уже это видели, исчезала у Блока, когда он изображал безмузыкальную стихию буржуазной действительности» [Локшина 1978: 64]. Труд - это важная, необходимая часть всеобщего бытия, это музыкальная стихия жизни.

Грубая жизнь в поэме оказывается сильнее грёз. Она вытесняет их из поэмы. Ею начинается и ею заканчивается это поразительно мелодичное и стройное, совершенное по форме произведение искусства.

Толкование третье.

Назвав своего героя обездоленным бедняком и изобразив его труд, Блок ещё и по-другому расширил границы темы. Мы можем прочитать поэму как произведение о смысле человеческой жизни. Смысл жизни, говорит поэт, не в личном счастье, которое отъединяет «я» человека от остального мира и запирает его в «соловьином саду» любви и грёз, а в умении разделить с другими людьми, и прежде всего с обездоленными бедняками, их «кремнистый» путь и «дольнее горе».

Каждое из трёх толкований, взятое само по себе, упрощает смысл поэмы и является несколько прямолинейным.



Заключение

«Соловьиный сад», последняя поэма, законченная А.Блоком накануне реальной, народной грозы 1917 года, - одно из самых трагических произведений поэта. Оно трагично, ибо в нём поэт признал бессилие соловьиной песни «заглушить рокотание моря», следовательно - усомнился в праве своём на подобную песню. Если «уюта - нет», если уюта и не может быть в мире, ставшем враждебным человеку, то место поэта там, где человеку тяжко. В этом невесёлом признании сказалось величие гения, прошедшего сквозь испытания и проклятия «страшного мира» и почувствовавшего свою ответственность за стыд этого мира.

Период с 1910 по 1917гг. в творчестве А.Блока является периодом «переоценки ценностей», нашедшем отражение в докладе «О современном состоянии русского символизма»: Блок констатирует начало периода «самоуглубления».

Героем поэмы «Соловьиный сад» является человек, живущий в «страшном мире», сознательно выбравший земное страдание, жертвенность и судьбу неудачника. Герой сам предпочитает скудную прозу жизни чарующему «соловьиному саду». Блок переживал глубокий кризис, и творческий, и личностный.

В поэме «Соловьиный сад» семь частей, противопоставлены две темы: будничная жизнь, наполненная действием, и райская жизнь, без дела и цели. Попытка героя уйти от «жизни проклятий» в безмятежный соловьиный сад не остаётся безнаказанной. Цифровая символика (семь глав в поэме) аллегорична: драма героя поэмы как бы дана в недельном сечении её развития и завершения.

Автор стихов «Кармен» отказывается от «соловьиного сада», ибо «только для себя» - нет и не может быть счастья.

По характеру своего дарования Блок действительно близок был к «соловьиным садам» поэзии, отгороженной от трагедии народной жизни. Но он был слишком велик, чтоб ограничиться сферой асоциального песнопения, его властно, как долг чести, влекли к себе и «рокоты сечи». Поэтому и в «саду» его настигла трагедия.

Поэма «Соловьиный сад» - исповедь А.Блока. Беспощадное, предельно обнажённое покаяние поэта, представшего перед необходимостью жертвы и подвига.



Список использованной литературы

Блок А. Собрание сочинений в 6 тт. - М., 1982.

Белый А. Воспоминания о Блоке. - М., 1995.

Берберова Н.Н. Александр Блок и его время. - М., 1999.

Бройтман С.Н. Источники формулы «нераздельность и неслиянность» у Блока / Александр Блок: Исследования и материалы. - Л., 1987.

Горелов А. Гроза над соловьиным садом. Александр Блок. - Л., 1973.

Долгополов Л. Поэмы Блока и русская поэма конца 19-начала 20 века. - М.-Л., 1964.

Жирмунский В. Поэзия Александра Блока. - М., 1974.

Зайцев Б.К. Бунин. Речь на чествовании писателя 26 ноября / Иван Бунин. Pro et contra. - СПб, 2001.

Зуев Н. Пушкинские традиции в последних произведениях Александра Блока. Поэт и история. - Литература в школе. 2002. №3.

Кирпотин В.Я. Полемический подтекст «Соловьиного сада». - М., 1987.

Колобаева Л.А. Или - или («Соловьиный сад» А.Блока). - Литературная учёба. - 1983. №5.

Крук И.Т. Поэзия Александра Блока. - М., 1970.

Кузьмина-Караваева Е.Ю. Встречи с Блоком / Александр Блок в воспоминаниях современников. В 2-х тт. - М., 1980.

Локшина Б.С. Поэзия А.Блока и С.Есенина в школьном изучении. - Л., 1978.

Максимов Д.Е. Идея пути в поэтическом мире Ал. Блока. - М., 1973.

Максимов Д.Е. Поэзия и проза Александра Блока. - Л., 1981.

Минц З.Г. Блок и русский символизм / Александр Блок. Новые материалы и исследования. Кн. 1. Литературное наследство. Т.92. - М., 1983.

Мочульский К.В. Александр Блок. Андрей Белый. Валерий Брюсов. - М., 1997.

Павлович Н. Из воспоминаний об Александре Блоке / Александр Блок в воспоминаниях современников. - М., 1980.

Рез З.Я. Лирика Ал. Блока в школьном изучении. - Л., 1975.

Сербин П.К. Изучение творчества Александра Блока. - Киев, 1980.

Смирнова Г.А. А.Блок. К описанию «картины мира» / Поэтика и стилистика 1988-1990. - М., 1991.

Тагер Б. Модернистские течения и поэзия межреволюционного десятилетия. - В кн.: Русская литература конца 19 - начала 20 века. 1908-1917. - М., 1972.

Тимофеев Л.И. Творчество Александра Блока. - М., 1963.

Турков А.М. Александр Блок. - М., 2007.

«Всё это было, было: жизнь поэта, рассказанная им самим» / Сост. А.Турков. - М., 2007.

Размещено на Allbest.ru