Водораздел сознания: опыт толкования поэтического текста У.Х. Одена

Размещено на http://www.allbest.ru/

Водораздел сознания: опыт толкования поэтического текста У.Х. Одена

А. Н. Гребенев

Стихотворение У.Х. Одена `The Watershed', впервые опубликованное еще в самом первом сборнике стихотворений `Poems' (1930), рассматривается многими исследователями как первый образец зрелого, типично “Оденовского” (`Audenesque' [9, с. 12]) стиля, отражающий его ранние увлечения психоанализом, марксизмом, древнегерманской мифологией. Целью данной статьи является попытка понять, какой смысл автор проецирует сквозь уникальную и неповторимую выборку средств английского языка. Приведем полный текст:

Who stands, the crux left of the watershed,

On the wet road between the chafing grass

Below him sees dismantled washing-floors,

Snatches of tramline running to a wood,

An industry already comatose,

Yet sparsely living. A ramshackle engine

At Cashwell raises water; for ten years It lay in flooded workings until this,

Its latter office, grudgingly performed.

And, further, here and there, though many dead

Lie under the poor soil, some acts are chosen,

Taken from recent winters; two there were

Cleaned out a damaged shaft by hand, clutching

The winch a gale would tear them from; one died

During a storm, the fells impassable,

Not at his village, but in wooden shape

Through long abandoned levels nosed his way

And in his final valley went to ground.

Go home, now, stranger, proud of your young stock,

Stranger, turn back again, frustrate and vexed:

This land, cut off, will not communicate,

Be no accessory content to one

Aimless for faces rather there than here.

Beams from your car may cross a bedroom wall,

They wake no sleeper; you may hear the wind

Arriving driven from the ignorant sea To hurt itself on pane, on bark of elm

Where sap unbaffled rises, being spring;

But seldom this. Near you, taller than the grass,

Ears poise before decision, scenting danger.

В стихотворении, структурно поделенном на две неравные по количеству строк секции, мы обозреваем покинутый людьми промышленный ландшафт на севере Англии глазами неизвестного, стоящего на вершине водораздела, образовавшегося в результате обрушения шахты. Внизу видны опустевшие цеха для промывки руды, обрывки рельс, по которым руда доставлялась на поверхность: все свидетельствует о том, что некогда бурное производство теперь находится в “коматозном” состоянии, лишь местами подавая признаки жизни. Причиной затопления выработок (`flooded workings'), в результате которого погибло несколько человек (`many dead lie under poor soil'), по-видимому, стала изношенность водоотводного насоса (`a ramshackle engine'). Героические попытки двух шахтеров, которые, держась за лебедку, вручную пытались устранить неисправность в шахте, ни к чему не привели. Один из шахтеров погиб, оказавшись навсегда запертым в укрепленных деревянными сваями проходах (`in wooden shape'), ставших его последним пристанищем (`his final valley'). Дополнительная помощь не могла прийти во время, поскольку из-за сильной снежной бури пустоши оказались непроходимыми (`the fells impassable').

Во второй секции неизвестный голос прямо обращается к незнакомцу с настоятельной просьбой вернуться домой (`Go home, now, stranger'), поскольку отрезанная от остального мира мифическая земля шахтеров не будет общаться с тем, кто, случайно оказавшись в этих суровых местах, хочет беспрепятственно и бесцельно познать все ее тайны (`accessory content'). Незнакомец повинуется, но в какой-то момент, расстроенный и неудовлетворенный (`frustrate and vexed') отрицательным ответом, возвращается с целью вновь начать диалог (`turn back again'). Однако последние предложения второй секции говорят о принципиальной невозможность осуществления столь желаемой коммуникации.

Краткое изложение “содержательно-факультативной информации” [2, с. 27] поэтического текста, являющееся одной из возможных репрезентацией идеальной когнитивной модели первично понятого содержания текста, тем не менее, не отвечает на главный вопрос о причинах использования столь изощренной, радикально отличной от реализма, языковой формы.

Уже первое предложение представляет собой пример доведенной до крайности стилистической конвергенции (“пучка стилистических приемов” [1: 51]). Фраза `Who stands' может быть истолкована одновременно как (i) определительное утверждение о неком человеке, (ii) как вопрос о субъекте действия или (iii) как утверждение, субъект которого выражен относительным местоимением. С учетом этимологии, словосочетание `the crux' можно истолковать как `крест' (возможно, имеется в виду обозначение на карте, на которую смотрит незнакомец), а в контексте всего предложения как `перекресток'. Словосочетание `left of' можно рассматривать в функции предлога или причастия II. Вследствие этого всю фразу можно понимать в трех значениях: (i) как непосредственное описание части ландшафта, сформированного обрушением шахты, оставившего на поверхности крестообразный провал, (ii) как описание нахождения самого путешественника в ситуации, затрудняющей его дальнейшее прохождение, (iii) как описание внутреннего состояния героя, озадаченного неразрешимой внутренней дилеммой. Еще одним средством стилистического наведения на сему “затруднение, неопределенность, растерянность” является выбор грамматического времени, выражающийся в настоящей неопределенной форме глаголов: sees, stands.

Своеобразие синтаксической организации первого предложения способствует созданию уникальной перспективы повествования. Предложная фраза `below him' находится на максимальном синтаксическом отдалении от главного слова глагольной фразы, выражаемого глаголом пространственного нахождения (`stands') и на максимальном приближении к главному слову глагольной фразы, выражаемого глаголом зрительного восприятия (`sees'):

VP¹----V(stands)+PP(on the wet road)+PP(between the chafing grass)+PP(below him)

VP²----PP(below him)+V( sees)+NP(washing floors)+NP(snatches of tram- line)+NP(industry)

Сохраняемая при этом постпозиция по отношению к первому ядру и препозиция по отношению ко второму не дает окончательного отрыва от первого ядра при усилении воздействия второго, что создает возможность нескольких интерпретаций:

the chafing grass (is) below him (who stands)

below him (he, who stands) sees dismantled washing floors

Согласование обоих глаголов в лице с условным общим подлежащим `who' говорит о принадлежности совершаемых действий к одному лицу, несмотря на то, что семантика глаголов говорит об описании внутреннего и внешнего состояния. Эффект, который достигается использованием данного эллиптического стяжения, состоит: (i) в том, что говорить о лирическом герое стихотворения можно лишь условно, поскольку он изображается не как отдельная фигура, а скорее как “одушевленное пространство”, заполнить которое может кто угодно, включая самого читателя “who(ever) stands” [7, с. 63]; (ii) в том, что кто бы в действительности не подразумевался под вывеской относительного местоимения третьего лица, средствами синтаксиса стихотворения ему вменяются способности обозревать ситуацию одновременно глазами участника и на некотором отдалении от нее, достаточного для вынесения объективной оценки происходящего. Как можно видеть, уникальность авторской точки зрения далеко не полностью исчерпывается уже ставшей хрестоматийной

39по отношению к Одену фразой “hawked eye view” [11, с. 79]. Гораздо более справедливым и оправданным кажется мнение, высказанное профессором Joao Ferreira Duarte, называющим авторский “взгляд” в стихотворениях У.Х. Одена “катаскопическим”: “The verb ka- tascopeo designates the act of viewing closely, to spy out, to reconnoiter or to inspect. Moreover, the prefix kata allows us to consider this action as a motion from above, a look downwards by someone who can see better and further away because he occupies a superior place in both senses of the term: he stands on a higher point in space and he stands on a system of ideas or an intuition, that gives him authority and certifies his gaze” [8, с. 240].

Таким образом, вышеуказанные особенности синтаксиса в совокупности с нарушением анафорических связей посредством употребления определенных артиклей перед неопределенными существительными, называющие многочисленные артефакты “пост- апокалиптического” пейзажа полностью передают чувство растерянности странника, находящегося в незнакомой, гибнущей стране.

Причина столь плачевного, “коматозного” состояния таинственной земли раскрывается в образе водоотводного насоса на шахте Кэшвэлл (`Cashwell' - реально существовавший во времена молодости Одена объект по добыче свинцовой руды), реалистичность описания которого сопровождается антропоморфными характеристиками, выражающееся в метком использовании наречия `grudgingly'. Однако олицетворение является лишь частью более сложной текстовой структуры. В рассматриваемом отрывке эллипсис вспомогательного глагола “замалчивает” полновесную пассивную конструкцию, позволяя рассматривать интересующую нас часть предложения в двух возможных вариантах интерпретации:

(a) It (the engine) . grudgingly performed (its latter office)

(b) It (the engine) . (was) grudgingly performed

Можно заметить, что эксплицитная форма выражения сообщает о плохом техническом состоянии насоса как о причине произошедшего инцидента, в то время как имплицитная информация говорит о ней как о следствии чрезмерной эксплуатации жизненно важного для работы всего “тела” шахты механизма. Поразительно как Оден, используя эллипсис в функции эвфемизма, добивается имитации недосказанности “официальной” точки зрения, скрывающей факты халатного обращения и насилия совершенного над землей. watershed оден психоанализ поэтический

Возможно, имеется в виду общий социально-исторический контекст поэтического текста, написанного во времена глубочайшего экономического кризиса, приведшего к коллапсу горнодобывающей промышленности в Англии и к последующему нарастанию классовых противоречий в обществе. Оден выводит своего наблюдателя как раз представителем среднего класса - об этом говорит наличие автомобиля (`beams from your car'), упоминаемого во второй секции стихотворения, и общая материальная возможность путешествовать. Более подробно “социальное” толкование данного стихотворения приводится в [5, с. 110; 6, с. 47].

Прослеживаемое нарастание информационной энтропии поэтического текста достигает своей кульминации в последней части первой секции. Эллипсис здесь используется для совершенно иных целей: отсутствующие слова не “замалчиваются”, а “проглатываются”, имитируя не только возрастающий информационный поток радио сводок, в котором захлебывающиеся, спотыкающиеся голоса дикторов сообщают о “всех предпринимаемых усилиях, несмотря на множество жертв”, но и потоки воды, в которых захлебываются и тонут оставшиеся под землей шахтеры. Указанием на наличие данной метафоры со значением “information is flood of water” является графический уровень предложения, представленный большим количеством пунктуационных знаков.

Глагольная фраза `taken from' в сочетании с прилагательным `recent' также говорит о способе освещения событий посредством радио и газет. С другой стороны, наличие в дальнейшем в тексте числительных (one, two), употребляемых по отношению к живым шахтерам, способствует активации значения “математической операции вычитания” (one taken from two), что позволяет усматривать имплицитное наличие метафоры со значением “miners are numbers”. Между тем, смысл “циничной правды статистики”, на который, казалось бы, однозначно указывает большое количество случаев выдвижения, не является глубинным, относясь скорее к плану выражения. Совершенно невообразимым образом Оден предает возрастающему информационному хаосу сакральный подтекст. Начальная позиция сочинительного союза `And', который не связывает данное предложение с предыдущими, и семантика существительного `acts' (деяния), употребление которого не свойственно сухому языку информационных лент используются не просто в качестве показателей возвышенного тона повествования. Словосочетание `though many dead lie under poor soil some acts are chosen' представляет собой реминисценцию последних слов притчи Иисуса о брачном пире: `For many are called, but few chosen' (Matthew 22:114). Можно сказать, что в этом случае, объективной истине статистики, сводящей трагизм ситуации обреченных шахтеров к упоминанию количества жертв, противопоставляется высшая субъективно постигаемая истина святости момента трагедии, где акт самопожертвования избранных героев становится религиозным опытом приобщения к Царствию Небесному. Авторитет реальности и объективности взгляда на происходящее, служивший опорой мироощущения лирического героя, обесценивается под влиянием нарастающей значимости внутренних переживаний, тем самым растворяя до степени неразличения невидимые границы водораздела восприятия внешнего и внутреннего.

Постепенное смещение от реального к воображаемому достигает своей кульминации в последней части первой секции. Трагический инцидент на шахте передается в манере древнеанглийских поэм, что угадывается в использовании архаизмов (`the fells'), кен- нинга (wooden shape = coffin), инверсий (`two there were'), глагола `would' в качестве полнозначного глагола, что в совокупности создает эпическую картину гибели избранных (`chosen'), безымянных (`two', `one', `them') героев. Многократное употребление притяжательных местоимений третьего лица (`his village', `his way', `his valley') усиливают драматизм описания - несчастный случай разрастается до масштабов античного мифа, в котором судьба каждого героя предопределена.

Можно отметить, что экспериментальное “внедрение” Оденом древнеанглийского синтаксиса в современную языковую структуру приводят к весьма интригующим последствиям: отсутствие развитой системы флексий как главного источника синтаксической гибкости при полном сохранении всех ее потенций приводит к чрезвычайному возрастанию аналитической составляющей языка, заставляя читателя с наибольшей интенсивностью включаться в процесс интерпретации, погружаться в таинственный мир стихотворения. Язык здесь больше чем просто средство передачи структуры воображаемого мира, это структура самого сознания воспринимающего мир в определенных условиях, находящегося в состоянии необходимости совершения выбора.

Нарочитая безглагольность синтаксических конструкций создает эффект того, что приметы суровой шахтерской жизни, зрительно наблюдаемые неизвестным лицом в отрыве от своих функций, должны восстанавливать смысловые связи между собой ассоциативно, при помощи чужого (читательского) сознания, где образы не сменяют друг друга, а наслаиваются, как при монтажной склейке: by hand - the winch - a gale - a storm - the fells - not his village - wooden shape - abandoned levels - final valley - ground. Общая синтаксическая неопределенность (является ли местоимение `they' агенсом или пациенсом во фразе `they were cleaned out a damage shaft'?) соответствует сюрреалистической логике описания, в котором действительность неотличима от галлюцинаций. Финальная сцена гибели организована таким образом, что нельзя сказать определенно имеется ли в виду шахтер, по запаху (или в противогазе?) ищущий выхода из затопленных штреков, или загнанное животное, пытающееся скрыться от опасности в нору. Этому способствует употребление многозначной фразы `nosed his way' и идиоматического выражения `went to ground'.

Невозможность достижения эквилибриума понимания, выражающееся в том, что возрастание когерентности не способно компенсировать крайнее ослабление когезии является своеобразной текстуальной мимикрией отчаянных призывов о помощи, гибнущих в неравной борьбе со стихией шахтеров. Своеобразное авторское приглашение читателя принять большее участие в судьбе текста, его интерпретации наталкивается на враждебные условия коммуникации, максимально направленные на непонимание того, что хотел сказать автор. Схожим образом в художественном мире стихотворения снежная буря препятствует оказание любой помощи жертвам техногенной катастрофы.

Концептуальное значение данной части можно истолковать как потребность мифопоэтического мировосприятия молодого наблюдателя в герое эпических сказаний, проводнике способного преодолеть невидимую границу, водораздел, препятствующий искренним желаниям незнакомца оказать помощь гибнущей земле.Во второй секции стихотворения происходит кардинальное смещение акцентов: безмолвный наблюдатель не только получает имя (`stranger'), но и сам становится объектом наблюдения, которого настоятельно просят вернуться домой. При этом причудливая авторская пунктуация вновь направлена на полную дезориентацию: кому принадлежит повелительный голос (гиду-проводнику, умирающей земле?) и кто действительный адресат этого приказа - сам незнакомец, автор или читатель?

Свободная форма прямого обращения также осложняет определение ее характера: нельзя сказать однозначно является ли данный отрывок выражением прямой речи или прямой мысли. В пользу последнего варианта говорит то, что в тексте стихотворения не встречается прямых или косвенных указаний на наличие еще одного наблюдателя, равно как и отсутствие ответных реплик сообщает о монологическом характере речи. В тексте также нет формальных признаков, способствующих отождествлению единственно эксплицированного голоса с фигурой незнакомца, который по всем требованиям здравого смысла и должен являться адресантом. Очевиден и тот факт, что голос обладает авторитарными чертами более зрелого и опытного человека (если это определение применимо по отношению к “голосу без тела”), что угадывалось еще в первой секции в расстановке артиклей, использованию архаичных форм, общей осведомленностью о трагическом инциденте на шахте Кэшвэл. Во второй секции доминирование голоса над воспринимающим его адресатом становится еще более очевидным за счет: форм наклонения, использования местоимения второго лица (you), модальности (`may cross', `may hear'), отрицательных конструкций по отношению к действиям, которые желает совершить адресант (will not, be no, wake no) и др. При этом сам незнакомец предстает абсолютно зависимым, пассивным объектом. Единственные активные действия, которые он совершает на всем протяжении поэтического текста, осуществляются только согласно приказам, которые озвучиваются со стороны неопределенного голоса:

Go home, now...

....turn back again.

Одна из возможных интерпретаций необходимости представления двух независимых субстанций принадлежащих одному сознанию связана с центральной темой стихотворения. “Водораздел”

44становится метафорой внутреннего разделения между восприятием внешнего мира и внутренним миром желаний. Однако, по нашему мнению, художественная задача Одена не сводилась к банальной констатации существования картезианского разделения между разумом и телом. Поэт идет еще дальше, выстраивая модель внутренней структуры психики условного лирического героя согласно фрейдиской концепции личности, включающей, как известно, три основных психических компонента: (i) сверх-Я или комплекс моральных установок, представлений о том, что можно и нельзя в обществе, т.е. в общем смысле совесть и мораль; (ii) Я - часть структуры личности, обладающей исполнительными функциями, посредник между внешним и внутренним миром, руководствующийся “принципом реальности”; (iii) Ид (Оно) - источник инстинктивной силы, подчиняющийся принципу удовольствия.

Использование данной модели в качестве латентной структуры значения поэтического текста помогает не только объяснить своеобразие внутреннего монолога наблюдателя гибнущей земли, но и комплекс метафор и образов, наполняющих заключительную часть второй секции. Согласно сложившемуся мнению в критической литературе [13, с. 96; 9, с. 13; 12, с. 86-87], образ “огней автомобиля, безуспешно пытающиеся разбудить спящего”, образ “весеннего ветра, обреченного ранить себя в попытке пробудить сок вяза” означают тщетность осуществления в реальности мечты романтизма о единстве человека и природы. Такого рода модернистское прочтение возможно связано с преобладанием рефлексивного типа значений ассоциативных связей в семантике слов, описывающих вышеуказанные образы, где внешний уровень прямых концептуальных значений, формирующий пласт традиционной тематики романтизма (wind, sea, land) находится под влиянием вторичного, глубинного пласта лексики, относящейся к другому регистру - терминология психоанализа. Такие слова как frustrate, accessory content, sleeper, driven, ignorant говорят о подсознательных процессах, ведомых инстинктивными силами, что согласно предложенной модели согласуется с третьим компонентом психической структуры

- Ид. Указание на значение “пассивного подчинения инстинктивным силам” дается в форме страдательного залога глагола to drive и в семантике прилагательного ignorant:

The wind (is) driven from the ignorant sea