О некоторых аспектах преломления символистских и романтических традиций в романе Алена-Фурнье "Большой Мольн"

Литвиненко H.A.

фурнье мольн роман жанр

Начало XX века отмечено напряженными эстетическими исканиями, публикацией произведений, подводивших итог ушедшей эпохе и в то же время прокладывавших разнообразные пути в будущее: среди них первая часть цикла “В поисках утраченного времени” (1913) М. Пруста, “Боги жаждут” (1912) А. Франса, “Героические жизни” Р. Роллана, “Имморалист” (1902 г.) А. Жида, драматургия Метерлинка и Стриндберга, “Алкоголи” (1913) Аполлинера. Смещаются, пересматриваются эстетические и нравственные ориентиры, ценностные традиции и парадигмы. Роман “Большой Мольн”, опубликованный в 1913 г., за год до гибели автора, на первый взгляд, выпадает из своего времени.

В отличие от названных произведений, роман Алена-Фурнье обращен как будто не в будущее, а в прошлое, он строится на эстетических принципах, казалось, утративших свою актуальность в условиях надвигающегося кризиса культуры, запечатленного, в частности, Т. Манном в “Волшебной горе”. Быть может, “Большого Мольна” следует отнести к эстетическим анахронизмам, запоздалым цветам, расцветшим тогда, когда их собратья и сотоварищи давно отцвели, оставив только аромат воспоминаний, отзвуки и отголоски своих образов и соцветий? Ответы на этот вопрос располагаются на пересечении эстетических и герменевтических модальностей, угаданного писателем синтеза массового и немассового, романтического и неромантического в структуре жанра.

Роман Алена-Фурнье наши современники называют культовым; сайт, посвященный писателю, посещают десятки тысяч людей; сложились туристические маршруты, связанные с жизнью автора и его героев. Общество друзей Жана Ривьера (поэта и друга писателя) и Алена-Фурнье вот уже двадцать лет вручает премии молодым авторам, проводит регулярные конференции. В январе 2006 г. прошла организованная этим обществом конференция “О дружбе и художественном творчестве”. Проблема “Большого Мольна” как социокультурного феномена по-своему репрезентативна, осмысление ее позволяет лучше понять многие явления литературы XX века - массового и немассового в функционировании и судьбе произведений, опирающихся на романтические традиции, использующих романтические принципы, приемы, эстетические ресурсы, соотношение символизма и романтизма на рубеже эпох.

Ален-Фурнье был похоронен в общей могиле и идентифицирован только в ноябре 1991 г.“Большой Мольн”, едва не получивший Гонкуровскую премию, вызвал заинтересованные и высокие оценки современников и ближайших потомков - не только в свете трагической судьбы писателя, не только благодаря его очевидному психологическому автобиографизму. Благодаря особому синтезу романтических и символистских начал он стал произведением, в котором разные поколения узнают себя. Его воспринимают как книгу о детстве, юности, роман, умеющий наделять весь окружающий мир атмосферой чудесного, скрытой тайны (merveilleux)2. Социологический опрос подростков, проведенный во Франции в 1999 г., поставил в один ряд с “Маленьким принцем” А. де Сент-Экзюпери, “Стариком и морем” Хемингуэя, “Посторонним” А. Камю и “Большого Мольна”. Знаменательно и то, что один из наших современников, критик и писатель Ф. Бекбедер, отнес “Большого Мольна” к романам, выдержавшим испытание временем, к лучшим романам ушедшего столетия. Напоминая этимологию слова “desir”, связывая ее с латинским siderere (светило), он вводит в толкование произведения метафору: “желание” исходит от потерянной звезды, от метеора, который стремится уловить, никогда не достигая своей цели... Это не книга, это неизбывная мечта”3.

В разнообразных оценках “Большого Мольна” ключевыми становятся категории не столько эстетические, сколько связанные с герменевтическими запросами и ожиданиями читателей. Жак Бреннер в “Моей истории современной французской литературы” (1987) цитирует суждение Марселя Арлана, который отвел “Большому Мольну” место, сходное с тем, которое занимает “Поль и Виржини” в литературе XVIII в.: “Обе книги не шедевры, но у обеих большая читательская аудитория, потому что они рассказывают о красивых мечтаниях и взывают к прекрасным человеческим чувствам”4. С этим трудно не согласиться. Но это не исключает, а напротив, определяет круг возникающих в этой связи литературоведческих проблем5.

По прочтении, не только в момент публикации, но и ныне, роман порождает удивительное ощущение эстетической узнаваемости и в то же время свежести. И потому возникает вопрос, как соотносится на уровне поэтики традиционное, и даже клишированное с заметно или отчетливо эстетически новым? Почему это произведение осталось в большой литературе? И осталось ли? Мы попытаемся приблизиться к ответам на некоторые из обозначенных здесь проблем.

Исходная предпосылка сюжета содержит возрастную и биографическую доминанту: юность и юношеская любовь, ставшие предметом изображения в романе, по своему биографическому материалу, по культурному опыту, с которым вошел в жизнь и творчество Ален-Фурнье, обладаютпотенциально романтической семантикой. Однако это только некая, хотя и значимая, предоснова сюжета.

Роман возник на пересечении эстетических исканий эпохи, длящегося и по-новому актуального диалога символизма с романтизмом и реализмом, в предощущении личной и общественной катастрофы, всегда обостряющей потребность в надежде, поисках экзистенциальных, идеальных мифологизированных ориентиров. Он запечатлел не юношеское томление о любви, как часто бывало у ранних романтиков, а программно осознаваемый писателем, напряженно переживаемый процесс поисков любви, воплощения идеала, драматическое переживание расставания с юностью и мечтой, именно не разрыва в результате разочарования, а процесса расставания, замыкающегося на основе горького опыта (как в “Жизни” Мопассана) возвратом и невозвратом к исходной точке пути. В центре “Большого Мольна”, однако, не “жизнь” как таковая, а процесс познания героем-по- вествователем жизни-судьбы друга и своей собственной судьбы, где универсальное скрыто в глубине интенсивно переживаемого личного опыта.

В основе романа - массово ориентированные архетипы и вечные темы: ранняя юность, мечта о любви (абсолютной и идеальной), романтический миф, уходящий корнями в куртуазную культуру; юность как возрастной и универсальный модус романтизма, неизменно питающий максимализм и энергию протеста, идеальная мужская дружба - все это определяет своеобразие не утрачивающей притягательности для широкого читателя романной и романической проблематики произведения Алена-Фурнье.

“Большой Мольн” ставит в центр романтического героя - в его традиционном конфликте, трагической совместимости и несовместимости с идеалом, но в трактовке этой проблемы обнаруживаются знаменательные смещения, сказывается другой историко-культурный контекст, поскольку роман и его герой впитали опыт более поздних этапов развития не только романтизма в попытках по-новому осмыслить проблему “столкновения представлений о жизни с самой жизнью”.

В отличие от Сервантеса, Флобера или Мопассана идеальные устремления героя предстают не как результат книжного опыта или воспитания в монастыре. Как и у Рене или Генриха фон Офтердингена, это “врожденное”, изначальное качество героя, но в то же время - и здесь это очень важно - “возрастное” устремление - романтически трактуемой ранней юности, жаждущей всего исключительного, высокого и прекрасного, не готового и данного, а завоеванного в испытании и приключении, дорогой ценой. Приключение выполняет роль инициации, может привести к катастрофе, но это единственный путь к себе, единственный способ личностной мужской идентификации в романе.

В куртуазной традиции приключение и любовь у Алена-Фурнье синонимичны. Именно приключением отмечена судьба и Мольна, и повествователя, и Франца. Герои писателя не осознают себя сыновьями века, не соотносят себя с космосом и человеческой историей, они вписаны в прозаическую и в то же время поэтическую реальность французской провинции, школьной жизни: “Il arriva chez nous un dimanche de novembre 189... Je continue a dire “chez nous”, bien que la maison ne nous appartienne plus... Nous habitions les batiments du Cours Supйrieur de Sainte Agathe”6. Спокойная манера повествования, бытовая и топографическая точность - это не просто контрастный фон, но и земное начало, удерживающее и читателя, и героев в пространстве неромантического существования.

Реальность, выстраиваемая в романе, это не только и не столько добротно-”фи- листерская”, окрашенная любованием среды обитания, где мать Франсуа в тайне от соседей, скрывая свою бедность, сооружает новую шляпку, не только мир удивительной, поэтической, импрессионистски, точно и конкретно описанной природы, но и проза жизни маленького провинциального городка, где запрягают ослов, ловят воров, крадут кур, разрушают гнезда, - городка, как будто выпавшего из исторического времени. А он и действительно выпал из него - и по образу жизни, и по духу, и по настроениям и устремлениям его обитателей. Школа, представленная в романе, образует замкнутый, живущий по своим правилам и законам мир, сама напоминает затерянное в пространстве и времени, окрашенное ретроспективным любованием и любовью, и все-таки не идеальное “поместье”.

Роман построен как прерывистое, напряженное, интригующее читателя повествование, в котором, по мере его развертывания, взрослеют герои, меняются не типы, а возрастные модусы поведения, одни герои дополняют или “опровергают” сказанное другими, приемы ретардации, разрывы в повествовании, лакуны во времени нагнетают атмосферу таинственности, секрета и тайны, которая на поверку оказывается мнимой, в то же время сохраняя ореол тайны, где “сталкиваются порыв к мечте (la force de l'espoire) и трагическая реальность ускользающего времени, которое никогда не прервет свой бег”7.

Функцию протагониста автора отчасти выполняет Франсуа Сэрель - повествователь, наделенный физическим недостатком, отделявшим его от сверстников, младший по своему положению в школьной среде, сын учителя, переживающий в качестве друга и поверенного приключение Большого Мольна. Его роль в сюжете не только как повествователя, но и как героя не убывает, а постепенно возрастает.

Подобно герою Пруста он вспоминает то, что составило основной смысл и содержание его детства, его отрочества и, как очевидно, жизни. Это не “эксперименты с “инстинктивной памятью”8, не попытка погрузиться в прошлое с целью обрести во всей глубине эстетического переживания его психологическую сложность и многомерность - в поисках истины и своего призвания, а стремление заново пережить, именно как завершившуюся, эпоху детства и ранней юности - приключение. Это попытка запечатлеть образ и судьбу Большого Мольна, но и свою собственную судьбу, и судьбу Франца. Это воспоминание-переживание, воспоминание-приключение, определившее этапы взросления и жизни героев, выстроенное по законам не только романтической поэтики, романа-воспитания, но и фантастико-, сказочно-приключенческого жанра.Надо уточнить смысл, который вкладывает автор в понятие приключения: в основе сюжета не случай, не событие в духе Дюма, однако в нем есть оттенки романтического провиденциализма (в первой встрече героев), но провиденциализма, как будто сбившегося с пути, забывшего о своей роли, и именно поэтому далее все пошло по пути ошибок. Случайности неузнава- ния, ошибочного знания, опоздания - все это свидетельства разрушения романтических законов, неузнанных романтических знаков. В этих фактах и совпадениях нет ничего рокового, а есть логика реального, “некнижного” опыта, который вступает в противоречие с книжно-рыцарским и книжно-романтическим.

Современник Алена-Фурнье - А. Жид в своих символистских повестях и в “Имморалисте” вовсе отказывается от романтической случайности, художественно выстраивая мир, ориентированный на новое психологическое правдоподобие, а не на правду жизни. Автору “Большого Мольна” ближе миметическая модель, которая обнаруживает связи и с романтизмом, и с реализмом. Центральное событие и случай в “Большом Мольне”, романтические по своей природе, подобны услышанному в кусте бузины журчанию речи Серпентины или признанию Амели в “Рене” Шатобриа- на - это события психологические, почти сказочные, потрясшие героя, преобразившие и определившие его судьбу или развязку судьбы.

Имя Рене возникает вполне закономерно, писатель создает демократизированный, сказочно-реальный образ исключительного героя, по возрасту родственного Рене, в изображении которого сказывается эстетический опыт крестьянских повестей Жорж Санд, ее пейзажной живописи, и - отдаленно - новалисовского романа, погружающего читателя в атмосферу чуда, опыт изображения байронического героя, который творит зло “от неполноты добра”.

Центральное событие-приключение в романе - это встреча Большого Мольна с Ивонной де Гале. Если в имени Франсуа Сэреля, как и Мольна, слышны отголоски стендалевских бунтующих героев, то в имени героини - отголоски любви автора и рыцарских романов, как и в целом, заброшенное поместье содержит отзвук сказочно-утопического мира, чаши Грааля - мира, который исчезает, рассыпается на глазах героя, слышащего в конце праздника-приключения пошлые кабацкие песни, напоминающие ту мелодию, которая донеслась до слуха умирающей Эммы Бовари.

Празднество и Загадочное поместье отсылают читателя к разнообразным и типологически сходным мотивам романтизма - это и лощина, в которой Рип Ван Винкль проспал жизнь и смерть своих близких, исторически значимый период жизни своей страны, но это в гораздо большей мере и сказочная Атлантида, которую дарил Гофман своим героям-энтузиастам, это и таинственное видение, сон-явь Генриха фон Офтердингена, увидевшего голубой цветок. Матильда - Ивонна как обещание и дар, как предназначение и судьба. В ней реальность иллюзии у Алена-Фурнье оборачивается реальностью жизни. Это символ, который в восприятии не выдержавшего испытания героя-романтика развоплощает- ся, утрачивает символическое измерение, но сохраняет трагизм реального существования в восприятии Франсуа Сэреля.Возможен и дальний отголосок утопии - от “Плавания Бранта” до поместья невидимых, устроивших жизнь на справедливых началах в “Графине Рудольштадт”. Алену-Фурнье, хорошо знавшему творчество Жорж Санд, чужд не социальный, но социалистический пафос писательницы. Весь этот, и не только этот, архетипический по своей природе ряд становится возможным благодаря тому пласту хрестоматийных ассоциаций, которые заложены в романе, в том числе и утопического свойства. В этом тоже одна из разгадок притягательности романа. В то же время вынесенный за рамки реальности мир поместья, конечно же, перекликается с символистскими мирами раннего Метерлинка.

Утопия Алена-Фурнье - это утопия счастья, любви, гармонии, детства: выполняя причуды Франца, “приглашали девочек и мальчиков из Парижа, из других городов”. Дети как знак и символ гармонии придают утопии не социальный, а сказочно-фантастический смысл. Они не жертва, не объект сострадания - это, в духе символизма, эстетическая и этическая “фантазия”, воплощающая утрачиваемое культурой ощущение единства истины, добра и красоты. Тема детства - это вписанное в таинственное приключение сказочная и идиллическая тема невинности и гармонии, и основной носитель ее - Франц так и не обретет опыта, никогда не повзрослеет. Она противопоставлена реальным взаимоотношениям школьников Сент-Агата, где есть и драки, и предательство, и пороки, где Большой Мольн и Франсуа чувствуют себя в опасности и отъединенно. Перенесенные в школьную жизнь забавы Франца оборачиваются опасной жестокостью. В слабом, как былинка, носителе сказочного романтического мира, неудачливом самоубийце, несчастном Франце детскость граничит с безумием, инфантилизмом. Это один из аспектов трагически окрашенной иронической трактовки романтического героя в романе: развеществления романтического идеала, который, однако, окончательно не исчезает.

В романтической традиции главные герои дублируют друг друга, но не вполне, они не становятся двойниками, они воплощают разные типы соотношения реального и идеального: от Франца, полностью погруженного в сказку и миф, к Мольну, прошедшему через испытание реальностью, и на следующей ступени к Франсуа, пребывающему на земле, осмысливающему события, расстающемуся с юностью, своим и не своим прошлым. Франсуа - герой-посредник, повествователь, соединяет план обыденного и таинственно-высокого в романе. Он наблюдает, высказывает предположения, дает свое толкование событий, близко сопереживает Большому Мольну, но и предает его. Само это предательство - раскрытая недругам тайна бытовизирует ее, Франсуа-рассказчик позволяет автору сформировать и выразить свою собственную, не совпадающую с позицией повествователя оценку, что создает и углубляет эстетическую многомерность текста.

Реальность - сказка-миф - реальность - таковы ступени и типы художественного познания в романе, при этом они переплетаются, дополняют и лишь относительно отрицают друг друга.

Внутренний конфликт главного героя, определяющий драматизм событийной развязки в романе, характерен для романтизма:

Манфред, чувствующий себя виновным перед Астартой, герои восточных поэм Рене Шатобриана, Стенио в “Лелии” или герой “Исповеди сына века” или лорд Освальд или Демон - различные по своей эстетической и психологической природе, эти герои - носители вины перед любимыми и любящими их женщинами. Алену-Фурнье близок тот аспект этой проблемы, который связан с неидеальностью героя - носителя идеала, невозможностью удержаться на взыскуемой высоте, на той высоте, которая задана ранней юностью и первой любовью.

“Вы прекрасны” и “Я буду вас ждать” - эти словофразы, произнесенные Мольном, стягивают, реализуют в слове универсальный, в том числе романтический, миф о любви; писатель сохраняет сакральный смысл этого мифа. Реплики, обрамляющие лаконичный диалог, встречу-объяснение Ивонны де Г але и Большого Мольна, в то же время выражают сказочную формулу любви, воспринимаемой как судьба, дар, обет, волшебный напиток и предназначение. Узы такой любви связали Тристана и Изольду, Ромео и Джульетту, Генриха и Матильду, Данте и Беатриче в восприятии потомков. В основе этой сюжетной коллизии ситуация, которую пережил сам Ален-Фурнье.

Различная мера и специфика идеальности заложена в героинях и образах идеальных возлюбленных в романтизме - Диоти- мы или Коринны, Медоры и Лелии или Консуэло. Идеальность Ивонны поддерживается тайной и отношением к ней главных героев. Беатриче-Лаура-Ивонна любит и преданно ждет. Но это не вневременной символ вечно юной высокой любви, обреченной на несчастье и соседствующей со смертью, как в “Пелеасе и Мелисанде” Метерлинка. Образ идеален и в то же время, в отношениях не с Мольном, заземлен, конкретизирован во множестве деталей, мотивировок, сюжетных коллизий, которые, однако, не “отменяют” идеальности, потому что это начало входит в структуру восприятия не только Большого Мольна, но и повествователя - Франсуа Сэреля. Реальность проявляет себя в романе Алена-Фурнье не как угроза романтическому миру, а как последовательно и неудержимо разрушительная сила, развоплощающая романтический мир и миф, поскольку “прошлое не возвращается”, никогда, по мысли и автора, и главного героя.

Писатель начала XX в., воплотив великий миф о романтической любви, обнажил его амбивалентную сущность - величие и нищету, созидательно-разрушительную природу. Его романтический герой не выдерживает испытания, верит мнимому слуху о браке Ивонны. Его предательство - в желании стать, как другие, вести общую жизнь; оно приводит к едва не заключенному браку с неугаданной им невестой Франца; его попытка искупить вину оборачивается бегством после первой брачной ночи и смертью той, которая, казалось, была для него всем. Была. Прошлое, прошедшее не стало, не могло и не смогло стать настоящим. Флобер показывал, как герой, перед которым открывались разнообразные возможности, все пропустил из-за немощности желаний; Ален-Фурнье тоже убрал препятствия с жизненного пути своего героя, но это не приблизило его к счастью. Утраченная целостность идеального чувства любви вступила в конфликт с идеальной верностью в дружбе, породив чувство вины и трагедию, и жестокость.

Герой-романтик опускается на землю, и тогда становится очевидно, что идеальное, как модус жизни, прекрасно, но губительно. Об этом по-другому напишет Ибсен в “Бранде”. Не выдержавший испытания герой французского романиста возвращает себе ценой жизни и счастья близких ему людей несколько “поврежденный” статус идеальности. Роман Алена-Фурнье, как и Флобера, говорит об опасности жизнестроительства по романтическим, массово романтическим моделям. Романтическое предстает как юношеский миф, чреватый инфантилизмом, он приносит несчастье, поскольку выпадает из законов реальной жизни: в этом мире идеальное счастье - только ускользающая иллюзия, искусственно конструируемый мир, за построение которого расплачиваются если не своей, то чужой жизнью. И только как сказка и мечта он привлекателен и прекрасен.

Попытка реализовать утопию оборачивается в романе неизбывной виной героя и новым уходом в миф - вечное странствие вечного Жида. Этот мотив звучит в подтексте, заложен в ассоциативном поле восприятия романа. Большой Мольн - в воображении повествователя - уносящий в странствие свою малолетнюю дочь, вводит контекст романтической иронии. Последнее возможно, если читатель сохранит дистанцию по отношению к герою.

Ассоциативно-интертекстуальный ряд романа включает широкое поле разнообразных, диалогически выстроенных соотношений. Мифологизируемое и таинственное на протяжении романа подвергается демистификации, верификации; поиски синей птицы оборачиваются катастрофой, не только потому, что ее нет и реальная Ивон на де Гале не совпадает со сказкой, но и потому, что сам романтический герой не совпадает с самим собой, “срывается в пропасть” обыденного, хотя как будто и не окончательно. В этом одна из тенденций, почерпнутых из опыта более позднего, неромантического времени конца XIX - начала XX вв. В то же время таинственное, демистифицируемое, психологическое пространство романа амбивалентно: оно и реально и ирреально, что углубляет смысловую многомерность произведения. Сказывается опыт не только романтического, но и символистского видения и письма.

В модели романтизма, связующей энтузиазм и скорбничество, первое не менее обоснованно представляло романтизм, высвечивало его другой важнейший модус - устремленность к идеалу. Романтическая модель Алена-Фурнье утрачивает связь с историческим временем, устремленность к идеалу у писателя мотивирована возрастной спецификой героя, это по-прежнему сущностное, но не универсальное начало юношеского сознания поэта, писателя, героя.

Возрастной модус романтизма двуедин, он располагается на границе молодости и зрелости, это скорее молодость в момент появления иллюзий и расставания с ними, это возраст напряженных исканий, первой и единственной любви, которая призвана выявить всю энергию поисков и утверждения идеала. В любви находит воплощение едва ли не весь утопический потенциал романтизма - поиски “голубого цветка”, тайны, скрывающейся под покрывалом Изиды, философский синтез. Любовь в романтизме - страсть - одно из наиболее совершенных устремлений человеческого духа на пути к личностной и всечеловеческой утопической идентификации, на пути к счастью. Роман Алена-Фурнье впитывает дух нового времени.

В эстетике символизма на рубеже эпох, отмечает В.М. Толмачев, становится актуальной тема “возмездия” юности; литературовед связывает ее, в частности, с “Дикой уткой” Ибсена, где звучит мотив несчастья идеализма, отравляющего своего носителя, делающего “его бесчувственным к страданиям других людей”. Этот мотив юности как возмездия органично вписывался в общую парадигму относительности и размывания традиционных нравственных ценностей и акцентов в литературе эпохи - произведениях Селина и Пруста, Уайльда и А. Жида. Ален-Фурнье усматривает в юности, романтически, идеалистически устремленной, возмездие, обращенное, прежде всего, против самой юности. Но не только возмездие. Подобно романтикам первой половины XIX в., он видит в юности высшую и абсолютную ценность. Массово ориентированное обретает многомерность, архетипическое оборачивается амбивалентностью воскрешаемого, созидаемого и демистифицируемого мифа о романтической любви.

Размещено на Allbest.ru