Феномен цикличности истории в российской антиутопии 2000-х годов

Размещено на http://www.allbest.ru/

Феномен цикличности истории в российской антиутопии 2000-х годов

А. В. Григоровская

В российской и мировой литературе XXI века заметна тенденция к созданию антиутопий. Пессимизм и отсутствие установки на создание идеально положительного будущего приводят к тому, что отрицается сама возможность выхода из бесконечного цикла истории в вечность (в смысле конца времени). Ситуация, характерная для сюжета антиутопии 2000-х годов, - жизнь продолжается после «конца света», жизнь не обновленная, как следовало бы ожидать (золотой век так и не настал после апокалипсиса), а все та же - и еще хуже, еще страшнее.

Предметом нашей статьи является проблема репрезентации исторических событий в российских антиутопиях 2000-х годов. Каждое такое событие представляет собой целый набор характеристик, включающих в себя отличительные черты той или иной исторической эпохи, чаще - контаминацию черт различных эпох. Писатели-антиутописты обращаются к Смутному времени в истории России, к эпохе Средневековья, к революционным событиям 1917 года. История в антиутопии становится вневременным явлением, обладающим свойством повторения при любых условиях существования человечества. Цикличность истории - феномен не столько интертекстуальный, сколько сверхтекстуальный.

Многозначность термина историзм связана с недостаточно четкой дифференциацией таких понятий, как историзм, историческое бытие, историчность, фактичность и т.д. Проблемой художественного историзма

63занимались такие ученые, как Р. Вейман, С. Г. Асадуллаев, М. Г. Соко- лянский, А. Ф. Лосев, С. И. Кормилов, К. Г. Исупов и другие. Необходимо помнить о том, что в каком-то смысле «историзм» и «цикличность» - антонимы. А. Ф. Лосев понимал историчность как фактичность, противопоставляя цикличному пониманию времени в мифах. Возникает проблема диалога науки и мифа, актуальная для жанров утопии и антиутопии. Можно назвать это также антиисторизмом, хотя противопоставление науки и мифа в рамках жанра антиутопии весьма условно - и вследствие ее связи с жанром научной фантастики, и вследствие сложных взаимоотношений науки и мифа. Современное понимание термина связано с «новым историзмом», который А.Эткинд определяет как историю «не событий, но людей и текстов в их отношении друг к другу» [15, с. 7].

Сама по себе история - предмет для утопии важный. История как наука высоко оценивается, например, в утопических романах И. Ефремова «Туманность Андромеды» (1957), «Час Быка» (1968), становясь самой значимой отраслью знания для человечества будущего, потому что именно на ошибках истории человек строит свое будущее. В утопических текстах это приобретает совершенно особое значение именно потому, что будущее есть прямой предмет исследования для утопий. Утописты строят будущее, основываясь на образцах прошлого, и очень часто такие соответствия превращают утопию в свою противоположность - антиутопию. Антиутопии воспроизводят сценарии прошлого, словно пытаясь заново «проиграть» их, демонстрируя всякий раз одну и ту же неспособность этого сценария закончиться «хеппи-эндом», ведь, как отмечает Б. Ланин, «время антиутопии - время расплаты за грехи воплощенной утопии, причем воплощенной в прошлом» [7, с. 161]. Отличительными особенностями таких «возвращенных» сценариев являются карнавализация, атрибуты мифологизации (чудеса, заколдованное пространство, суеверия, квазинаучность, ритуальность). Так, время в романе Т. Толстой «Кысь» (1986 - 2000) обладает таким свойством, как «дурная цикличность» (Е. Беньяш, О. Славникова, С. Федотова, Н. А. Плаксицкая и др.). Сама Т. Толстая на вопрос газеты «Московские новости», будущее ли изображено в романе, ответила, что в «Кыси» представлено наше вечное настоящее. Кроме того, исследователи указывают на наличие оппозиции «прошлое - настоящее»: «В романе историческое (прошлое) выступает как оппозиция современному (настоящему). Прошлое - это цивилизованное состояние, настоящее - нецивилизованное, то есть возникает еще одна оппозиция цивилизованное - нецивилизованное» [8, с. 177]. Феномен квазинаучности проявляется в так называемом кризисе антропоцентризма. Об этой потере ценностного ориентира (который сформулировал еще Протагор) рассуждает Д. Хапаева: «Суть готической эстетики. состоит в разочаровании в человеке и человеческих возможностях. Ее главная максима возвестила о смене эстетического канона: утрата интереса к человеку как к главному явлению, как к мерилу всех вещей» [14, с. 20]. Квазинаучность проявляется в романе Вяч. Рыбакова «На будущий год - в Москве!» (2003), где в обстановке псевдонаучности процветает новое, модернизированное научное сообщество. Оно лишено иерархичности, свойственной традиционной научной среде. Отныне нет никаких доцентов, профессоров, ВАКов, диссертационных советов. Есть ученые и один главный ученый. Структура такого объединения напоминает структуру средневекового общества, где главный жрец посвящен в тайны мироздания, остальные же только внимают ему. Характерен ответ «главного жреца» науки Акишина на вопрос студента с факультета телекинетики о том, почему ни у кого из студентов их факультета не выходят опыты по изменению силой воли распада урана и стронция, описанные Акишиным: «Плохо старались! Мужчина должен воспитывать в себе силу воли - а у вас ее явно недостает!» [11, с. 682]. Основным предметом исследования науки становятся духовные свойства человека - то, что традиционно предметом науки никогда не являлось (это возвращает нас в средневековые времена). Утопия о научном доказательстве бытия Бога, существовании души развенчивается автором романа. Наука и религия должны существовать максимально независимо друг от друга - это необходимо для душевного здоровья общества. Такие прикладные «науки», как, например, астрология, вводимая в повседневный обиход в утопиях прошлого (вспомним хотя бы «Город Солнца, или Идеальную Республику» Т. Кампанеллы, 1623), отбирают у науки главный предмет своего исследования - человека, подменяя его фантомами: «Кстати сказать, и в Петербургском сейме, и в законодательных собраниях ближайшего зарубежья, например, как мне точно известно, в Московском меджлисе, уже готовятся законопроекты, предусматривающие ответственность за несоблюдение астрологических рекомендаций.» [11, с. 680]. Сценарий средневекового общества, использованный В. Рыбаковым, иллюстрирует главное качество антиутопического времени - его цикличность.

Еще один пример цикличности времени в антиутопии - роман «Маскавская Мекка» (2003) А. Волоса. Как отмечает И. Кукулин, образ гипсовых часов, которые достает Ленин-Виталин во сне голопольского художника Евсея Евсеевича Емельянченко - «это аллегорическое изображение «отсутствия истории», оно «призвано продемонстрировать, что в России история возможна или как симулякр, жалкая монументализация, или как постоянно воспроизводящийся в реальности цикл «революция - относительное благополучие - разворовывание - революция» [6, с. 267]. Получается, что оба сценария будущего России не дают ей надежды на выход из «дурного тупика». По мнению А. Воробьевой, Маскав и Голо- польск - это всего лишь эксперименты «для разработки и практической проверки различного рода идей, поступающих в основном из Европы.» [2, с. 230]. Важно и то, что сценарии прошлого не просто копируются авторами, а переосмысляются. В. М. Розин так определяет это переосмысление: «Таким образом, цикличность в данном случае - это не буквальное повторение, а ассимиляция и переосмысление, это включение в новое целое и переструктурирование» [10, с. 85]. Например, в романе В. Сорокина «День опричника» (2006) воссоздается атмосфера Смутного времени, перенесенного в будущее, в 2027 год. Адаптация исторического материала к условиям современности происходит за счет употребления псевдорусских жаргонизмов: в тексте то и дело мелькают такие слова, как «мобило» (вместо «мобильник»), «мерин» (вместо «мерседес»), «добромольцы» (сокращенное от «добрые молодцы») и т.п. Причудливое переплетение времен в романе обрамляется прогнозами автора о будущем России. Реалии Смутного времени тесно сплетены с реалиями СССР 1930-х годов прошлого века - та же изоляция от других стран, тот же «добровольный» отказ населения от выездов заграницу.

Весьма показательна для анализа цикличности сцена концерта в Кремлевском зале, во время которой опричники оценивают представленные им номера с идеологической точки зрения: «Номер нужный, злободневный. Но элемент похабщины есть. А государь наш, как известно, борется за целомудрие и чистоту на сцене... И еще... У тебя, когда лучом ворота полосуют, кишки из него валятся. Многовато...Натурализм здесь неуместен» [13, с. 67 - 69]. Название произведения, по нашему мнению, перекликается с названием известного рассказа А. Солженицына «Один день Ивана Денисовича» (1959), только живописует В. Сорокин не будни заключенного, а будни того, кто заключает. Эти параллели указывают на то, что история замыкается на самой себе, повторяя сценарии прошлого. Вместе с тем, России уготовано в будущем отнюдь не место великой державы, а всего лишь подчиненной Китая: в художественном мире «Дня опричника» китайский язык обрел такую же, если не большую, ценность, как в наши дни английский язык. Своего апогея мода на Китай достигает в сборнике В. Сорокина «Сахарный Кремль» (2008).

Поклонение Китаю наличествует и в антиутопическом романе (авторское жанровое определение - «поэма») Д. Быкова «ЖД» (2001 - 2006). Такой устойчивый лейтмотив имеет, конечно, свои причины в настоящем нашей страны - мода на восточные религиозные практики, еду, одежду давно уже существует в России. Говоря о том, что «у захваченной страны нет линейной истории» [1, с. 183], Д. Быков фактически утверждает, что Россия живет по законам природы, по языческим законам, и в цикле ее отсутствующей истории наличествуют две кульминационные точки, именуемые коренным населением Жаждь-богом и Даждь-богом (иными словами - революция и период затишья).

В основе криптоисторических построений произведения лежит идея круга. Эта идея имеет несколько символических значений в романе и несколько форм воплощения. Во-первых, это бесконечная железная дорога по замкнутому кругу, которую мечтают построить ревнители старого по- рядка, дабы история никогда не началась: «Потому что ж/д - это предопределение, понимаете? С нее нельзя свернуть. Она железная.Она нужна затем, чтобы ... тут ничего не менялось. Это местный вариант Великой Китайской стены» [1, с. 372 - 373]. Во-вторых, это мифические представления так называемого коренного населения России о круге года: «Год идет по кругу, катится колесо, а держит его палка, что поперек колеса. Где она упирается в колесо, там два праздника. День жара - весной. А День дыма - осенью» [1, с. 240]. В-третьих, это циклический ход истории в России, фатальная повторяемость и предопределенность событий и ситуаций: «Самым грозным выводом из открывшегося ему закона было то, что у захваченной страны нет линейной истории. Цикл русского развития нарисовался ему мгновенно, с той убедительностью, с какой обнаруживаешь вдруг убийственную закономерность в хаосе линий собственной судьбы» [1, с. 183]. Такая предопределенность исторического пути России оценивается как в парадигме цикличности, так и в парадигме линейности истории. С одной стороны, история каждый раз движется по кругу, но с другой - всякий раз выходит на новый уровень повторения. В этом отношении интересна концепция Д. Галковского, назвавшего этот же самый феномен «бесконечным тупиком».

Оценка будущего нашей страны современными авторами пессимистична. В. Сорокин отвечает на вопрос о том, что ждет Россию, устами героини романа «День опричника», ясновидящей: «Будет ничего» [13, с. 141]. У Д. Быкова в романе «ЖД» вся экономика и геополитические отношения держатся на якобы недавно открытом газе «флогистоне». В романе название газа приобретает особое значение, перекликаясь с первоэлементом как гипотетической материей, высвобождающейся при горении. Флогистон становится метафорой несуществующего, эфемерного, метафорой симулякра. Намекая на то, что газ - всего лишь фикция, удачный ход политиков в только им одной интересной и выгодной игре, Д. Быков рассказывает о том, откуда берется это новое ископаемое, заменившее всему миру нефть (в России флогистона нет, поэтому она зависит от Китая и других стран, обладающих этим газом): «А из пустоты получается веселый газ флогистон. История любит пустоту и начинается с нее. Состав флогистона неведом и, скорее всего, отсутствует. Флогистон - чистая сила воображения: раз ничего нет, надо придумать. Пустота - возможность всех наполнений; флогистон - обещание всех возможностей» [1, с. 616 - 617]. Выходит, что будущее у России отсутствует. А может быть, будущее скрыто, потому что оно - наше общее будущее. Так объясняет автор «ЖД» эту мысль: «Мудрецу должно бояться не тогда, когда он провидит хорошее или дурное будущее, а тогда, когда не видит никакого: собственная судьба от него скрыта, и если впереди темно - значит, главное должно произойти именно с ним» [1, с. 608]. На вопрос о том, почему в России нет истории, в романе имеется свой ответ: «Долго продолжался доисторический век; ведь цель истории - как раз и разбить людей на страты, а если это с самого начала так, то и истории никакой не надо» [1, с. 450]. Привязанность ревнителей «отсутствующей истории» к установленному порядку вещей сравнивается с инфантилизмом детей: «Дети тоже очень любят старые книжки перечитывать, наизусть известные, и по кругу ездить. А я хочу во взрослый мир, капитан, взрослый!» [1, с. 512].

Ничего разрывающего «дурной круг» русской истории не предлагает нам и Д. Глуховский. Ставя героев романов «Метро 2033» (2005) и «Метро 2034» (2009) на грань выживания после ядерной катастрофы, он обнаруживает, что человечество и здесь умудряется повторять печальные сценарии прошлого, ведет нескончаемые войны, хотя «человек больше не хозяин Земли» [3, с. 7]. Вопреки всем ожиданиям, вслед за апокалипсисом не наступает «золотой век»: о нем, должном наступить после катастрофы, снова только лишь мечтают - как и происходит в романе Д. Глуховского «Метро 2034» (2009). Время в романе «Метро 2033» подчиняется закону циклического движения истории. После Третьей мировой войны, когда человечество перестало быть хозяином земли, происходит поворот истории в обратную сторону: «Станции стали независимыми и самостоятельными, своеобразными карликовыми государствами, со своими идеологиями и режимами, лидерами и армиями. Они воевали друг с другом, объединялись в федерации и конфедерации, сегодня становясь метрополиями воздвигаемых империй, чтобы завтра оказаться поверженными и колонизированными вчерашними друзьями или рабами» [3, с. 12]. Главным инстинктом человека, как в доисторические времена, стал инстинкт выживания: «Выжить. Выжить любой ценой» [3, с. 13]. Так история пошла по кругу - начали образовываться мини-государства, имеющие большее или меньшее влияние на жизнь метро: «Содружество прозвали Ганзой - кто-то однажды метко сравнил их с союзом торговых городов в средневековой Германии.» [3, с. 16]. Наименование «Ганза» ассоциируется со средневековьем, что означает значительную деградацию человечества. Возрождаются и утопические идеи прошлого: «Да и названия станций там тоже: Красносельская, Красные Ворота, Комсомольская, Библиотека имени Ленина и Ленинские, опять же, Горы. И то ли из-за таких названий, то ли по какой- то другой причине тянуло на эту линию всех ностальгирующих по славному социалистическому прошлому. На ней особенно хорошо принялись идеи возрождения советского государства» [3, с. 16]. Д. Глуховский пользуется приемом соответствия названия объекта его содержимому. Соответствие выходит иррациональное, что подчеркивает мысль автора: Россия обречена идти по замкнутому кругу истории, повторения на этом пути неизбежны. Роман Д. Глуховского «Метро 2033» может быть сопоставлен с романом Д. Быкова «ЖД»: «конец истории» в обоих произведениях представлен полным ее отсутствием. Тотальная цикличность российской истории в «ЖД» соединяется с фатальной повторяемостью исторических сценариев в «Метро 2033».

Феномен повторяемости исторических событий наблюдантся и в романе О. Славниковой «2017» (2006). Революция 1917 года имеет свойство повторяться - как в прошлом нашей страны, так и в ее будущем. Присхо- дит революция в романе О. Славниковой спонтанно, будто бы только оттого, что в честь столетия прошлой революции в городе был устроен карнавал. Прием карнавализации, игры используется в романе «2017» открыто: «И вот из глубины проспекта Космонавтов, словно из самой толщи пестрого народа, раздалась иная, рваная музыка. «За власть Советов. и как один умрем.» - доносилась сквозь ветер какая-то старая хоровая запись, и почему-то становилось понятно, что все поющие уже и правда умерли. В раскрывшемся проеме показались красноармейцы» [12, с. 324]. Объяснить, почему «ряженая революция» в России переходит в самую настоящую, невозможно. В. Пустовая в связи с этим замечает: «Однако итог романа вместо нового витка дурной исторической спирали России дает нам почти быковское распрямление истории в неизвестность» [9, с. 174].

Существует ли выход из «дурной повторяемости», «бесконечного тупика», «вечного круга» истории - антиутопия четкого ответа не дает. В настроениях начала XXI века отсутствуют четкие представления о месте человека в мире, о том, «что делать». По большому счету, речь идет об отсутствии «новой утопии», которая могла бы противостоять пессимистическим сценариям современной литературы. Именно созданием нового, альтернативного, лучшего настоящего была всегда занята классическая русская литература: «Титанической попыткой создать «другое» настоящее русские писатели хотят оправдать историю, а в ней - человека» [4, с. 142]. По большому счету, цикличность в литературе 2000-х годов «адекватно отвечает потребности современного сознания в поисках глубинных фундаментальных оснований функционирования человека и общества.» [5, с. 149], но не показывает выхода из «бесконечного тупика».

Список литературы

антиутопия российский литература цикличность

1. Быков Д. ЖД. - М.: Вагриус, 2008.

2. Воробьева А. Н. Русская антиутопия XX века в ближних и дальних контекстах. - Самара, 2006.

3. Глуховский Д. А. Метро 2033. - М.: Популярная литература, 2008.

4. Исупов К. Г. Философия и эстетика истории в литературной классике XIX века // Литература и история (исторический процесс в творческом сознании русских писателей и мыслителей XVIII - XX вв.). - СПб.: Наука, 1997. - Вып. 2. - С. 110 - 144.

5. Костина А. В. К проблеме соотношения цикличности и линейности времени мифа и массовой культуры // Мир психологии: научно-методический журнал. - 2002. - № 3. - С. 146 - 156.

6. Кукулин И. Гипсовые часы // Новое литературное обозрение. - 2004. - № 68. - С. 260 - 269.

7. Ланин Б. А. Анатомия литературной антиутопии // Общественные науки и современность. - 1993. - № 5. - С. 154 - 163.

8. Плаксицкая Н. А. Реализация жанровых признаков антиутопии в романе Т. Толстой «Кысь» // Вестник Елецкого государственного университета им. И.А. Бунина. - Елец: Изд-во Елецкого гос. ун-та, 2008. - Вып. 18. Филол. серия (4). - С. 173 - 182.

9. Пустовая В. Скифия в серебре: «Русский проект» в современной прозе // Новый мир. - 2007. - № 1. - С. 168 - 188.

10. Розин В. М. Понятие «цикл» и типы циклов в культуре // Циклические ритмы в истории, культуре и искусстве / отв. ред. Н.А. Хренов. - М.: Наука, 2004. - С. 74 - 85.

11. Рыбаков В. М. На будущий год - в Москве! // Гравилет «Цесаревич». - М.: Эксмо, 2006. - С. 625 - 827.

12. Славникова О. А. 2017. - М.: Вагриус, 2006.

13. Сорокин В. День опричника. - М.: Захаров, 2006.

14. Хапаева Д. Готическое общество: морфология кошмара. - М.: НЛО, 2007.

15. Эткинд А. Новый историзм, русская версия // Новое литературное обозрение. - 2001. - № 47. - С. 7 - 40

Размещено на Allbest.ru