Образ преподобного пастора Артура Диммсдейла, несмотря на кажущуюся однолинейную трактовку характера персонажа, явление непростое. Исходя из темы работы, в первую очередь выясним, несёт ли этот образ какой-либо символический смысл. Обратимся ещё раз к формулировке понятия "символ".

"Всякий символ, во-первых, есть живое отражение действительности, во-вторых, он подвергается той или иной мыслительной обработке, и, в-третьих, он становится острейшим орудием переделывания самой действительности". И далее мы читаем там же: "Подлинная символика есть уже выход за пределы чисто художественной стороны произведения…Если художественный образ несет на себе нагрузку, например, соотнесения с той или другой реальной жизнью, а не рассматривается сам по себе, с той или иной идеологией, с той или другой моралью, с той или другой проповедью, с теми или иными призывами и воззваниями, с намерением и отражать жизнь и ее переделывать, то все это уже не есть символ первой степени, но символ именно второй степени с бесконечной перспективой бесконечных проявлений и воплощений данной художественной общности в отдельных частностях и единичностях".

В главе о художественных символах (Эстер и Перл), часто приходилось использовать такие слова, как "провозвестница", образ "грядущего", "неизведанного" - всё это как раз указывало на "выход за пределы чисто художественной стороны произведения", поэтому в символ надо было скорее вчувствоваться, нежели понять его простыми доводами рассудка. Но в случае с образом Диммсдейла речь вообще не идёт о каком-либо широком обобщении и выходе за пределы повествования. Этот персонаж остаётся в кругу привычных для него пуританских представлений о грехе и наказании, и возможность бунта никогда не смогла бы прийти ему в голову. "Так как Артур воспринимает мир только с помощью моральных категорий, он видит самого себя также, как толпа видит Эстер в первой сцене на эшафоте: он грешник, и ничего больше".

Характер этого персонажа определённо не разносторонний, так как Готорн подчёркивает у Диммсдейла только те качества, которые очень близки между собой: малодушие, робость, отсутствие силы духа и апатичность.

"Драма Диммсдейла - это драма неразвитой воли, недоразвитого характера и угнетённого религией сознания. И, наконец, драма трусливого человека, хотя и достаточно правдивого для того, чтобы осознать постыдность своего поведения".

Напрашивается вывод, что Диммсдейл - это не что иное, как аллегория или даже схематическое олицетворение одного абстрактного понятия. Но хотел ли Готорн сделать из этого персонажа только аллегорию трусости и слабости и представить священника как воплощение нераскаявшегося и тайного грешника? Первая часть романа заставляет думать именно так. И эта цитата могла бы служить подтверждением данной мысли:

"Единственной правдой, придававшей подлинность существованию мистера Димсдейла на земле, было страдание, сокрытое в глубине его души, и печать этого страдания, лежавшая на его облике и всем видимая. Найди мистер Димсдейл в себе силы улыбнуться и сделать веселое лицо, он, как таковой, перестал бы существовать!" Действительно, пастор на страницах романа представлен постоянно исключительно как бледный и изнурённый человек-тень, неизменно держащийся за сердце. В отличие от Эстер Прин, с самоотдачей занимающейся рукоделием и находящей в этом отраду для души, пастор выполняет свои обязанности, мучительно пересиливая себя. В итоге, мы совершенно не видим развития его характера, и даже внешность Диммсдейла остаётся такой же, как её описал Готорн при самой первой встрече с молодым священником:

"Несмотря на природную одаренность и глубокие знания, у молодого пастора был такой настороженный вид, такой растерянный, немного испуганный взгляд, какой бывает у человека заблудившегося, утратившего направление в жизненных дебрях и способного обрести покои лишь в уединении своей комнаты".

Этот настороженный и испуганный взгляд не покидает нераскаявшегося грешника и при встрече с Роджером Чиллингуортом, и во время ночной прогулки и встречи с Эстер Прин на эшафоте.

"Священник исхудал; в голосе его, все еще звучном и мягком, появилась болезненная трещинка - печальное предвестие телесного разрушения; люди замечали, что стоило мистеру Димсдейлу испугаться или почувствовать какое-нибудь внезапное волнение, как он прижимал руку к сердцу, вспыхивал и сразу же бледнел, что было свидетельством испытываемой им боли".

Трагедия Диммсдейла - это не противостояние с не принимающим его обществом, подобно противостоянию пуритан и Эстер Прин. Трагедия пастора внутри его собственной личности. Мы можем говорить здесь о внутреннем конфликте в душе человека, который всё время не решается освободиться от мучащего его бремени вины. Но его положение усугубляется тем, что все остальные считают проповедника чуть ли не святым, хотя сам Диммсдейл испытывает неимоверные муки от сковывающей его тайны. Страдание священника усугубляются тем, что он не может чувствовать себя по-настоящему свободным в обществе своей бывшей возлюбленной Эстер Прин, так как перед ней он чувствует свою вину.

"Избегая правды и не находя храбрость, в которой она нуждается, Диммсдейл отгораживает себя от возможности взаимной симпатии и оздоровляющего утешения, которая она могла бы ему принести".

Диммсдейл страдает от несоответствия своей личности собственному же идеалу человека:

"А между тем по самой своей природе он любил правду и ненавидел ложь так, как лишь немногие умеют любить и ненавидеть. Поэтому более всего на свете он ненавидел свое собственное презренное существо".

Но тем не менее если в первой части романа Диммсдейла и можно было назвать аллегорий страдания, но отнюдь не символом (смысл аллегории конечен, смысл символа бесконечен, неисчерпаем, другими словами, в аллегории смысл закончен, закончен, завершён, поэтому в какой-то мере мёртв, а в символе он активен и полон жизни), то уже в кульминационной сцене в лесу характер мученика начинает меняться. Энергичная Эстер вселяет в изнывающего пастора силы и призывает к побегу. воодушевившись желанием Эстер, Диммсдейл начинает впервые за долгое время чувствовать себя по-настоящему счастливым и свободным. И вот мы видим, как из тихого, слабого и таящего на глазах привидения он превращается в живого и бодрого человека:

"Он мог бы сказать своим друзьям, приветствовавшим его: "Я не тот, за кого вы меня принимаете! Его я оставил в лесу, в глухой ложбине, возле поросшего мхом упавшего дерева и меланхоличного ручья!" Образ начинает постепенно развиваться, но, что любопытно: видимо, преподобный пастор, долгое время пребывающей в состоянии внутреннего самоуничтожения, до такой степени отвык от ощущения свободы, что этот порыв к независимости, который пробудила в нём Эстер Прин, проявился у него в самой примитивной форме - осмелев, Диммсдейл захотел совершать дурные поступки:

"Ежеминутно он испытывал искушение совершать странные, безрассудные, дурные поступки, казавшиеся ему одновременно непроизвольными и умышленными, неприемлемыми для него и шедшими из более глубоких недр его натуры, чем сопротивление этим побуждениям".

Но эта бодрость продолжалась недолго, так как уже через несколько дней на рыночной площади Артур Диммсдейл выглядел опять измождённым и мертвённо-бледным - его последние силы ушли на прощальную проповедь, в конце которой он наконец-то сознавался в своём грехе и освободился от бремени тайны.

Грань между художественным образом и аллегорией, когда мы рассматриваем этого персонажа, достаточно зыбка, но, несмотря на то, что Готорн постоянно подчёркивает раскаяние как одну из главных черт этого героя, характер Диммсдейла не до конца однозначен. Артур Диммсдейл с одной стороны лицемер, но он также любит правду и искренность. Вся его жизнь в романе - это путь к торжественному моменту открытия своей тайны, но на этом пути были и прозрения (сцена на эшафоте с Эстер и Перл), и бурные порывы (сцена в лесу). Именно поэтому я бы не стала относить этот характер к аллегории, где всегда заостряется какая-то одна абстрактная черта характера.

"Буква - составная часть аллегории, олицетворение нравственных мук священника, обретающих конкретно-физическое воплощение в незаживающей телесной язве, по форму и цвету уподобившейся алой букве, которую осуждена носить его возлюбленная".

Алая буква на груди пастора - это не символ, а лишь знак, который обозначает вполне конкретную вещь - клеймо позора за совершённый им поступок. Сложность здесь заключается, правда, в том, что нам до конца неизвестно, была ли вообще буква на теле Диммсдейла. Роджер Чиллингуорт увидел алую букву, когда священник спал:

"Если бы кто-нибудь увидел старого Роджера Чиллингуорта в эту минуту торжества, он понял бы, как ведет себя сатана, когда убеждается, что драгоценная человеческая душа потеряна для небес и выиграна для преисподней".

Увидели знак греха и зрители на рыночной площади, хотя в заключении Готорн добавляет, что усмотрели алую букву далеко не все:

"Странным было, однако, то, что некоторые очевидцы всей этой сцены заявляли, будто грудь преподобного мистера Димсдейла была чиста, как грудь новорожденного ребенка, и что хотя они ни на миг не сводили глаз со священника, тем не менее не усмотрели никакого знака на его груди".

"В фокусе внимания оказывается неизвестное. Недоговорённость создаёт ореол таинственности и одновременно усиливает накал драматизма: то, что не поддаётся описанию, должно быть поистине ужасно".

Трагичен ли образ Артура Диммсдейла? Безусловно, да. Как, впрочем, трагично само повествование "Алой буквы". Трагичнее всего, что даже любовь Эстер Прин и Артура Диммсдейла, из-за которой всё произошло, под конец повествования ставится под большое сомнение - настолько различны стали их характеры:

"Она с тоской поняла, что все было миражем и что, как бы она о том ни мечтала, между ней и священником не могло быть настоящей душевной близости"

3.3 Роджер Чиллингуорт как символ