Религиозные взгляды Ф.М. Достоевского в произведении "Преступление и наказание"

Размещено на http://www.allbest.ru/

Введение

религиозный преступление наказание писатель

Ф.М. Достоевский занимает уникальное место в мировой культуре как писатель-философ, в творчестве которого раскрывались фундаментальные проблемы и коренные противоречия человеческого бытия.

В.В. Зеньковский подчеркивал, что исключительная значительность творчества Достоевского заключается в том, что он «с огромной силой и непревзойденной глубиной вскрывает религиозную проблематику в темах антропологии, этики, эстетики, историософии. Именно в сознании этих проблем с точки зрения религии и состояло то, о чем он говорил, что его «мучил Бог» Зеньковский В.В. История русской философии. Л., 1991. Т. 1. Ч. 2. С. 226. Другими словами, всякое явление жизни в мире Достоевского, оставаясь самим собой, вместе с тем выходит за свои границы, попадает в «четвертое измерение» (В. Вейдле), как бы обнажает собственные корни, определяющие его смысл и судьбу.

Достоевский полагал, что без подлинной (а не придуманной) «великой нравственной мысли» невозможны нормальное развитие, гармоничный ум и жизнеспособность личности, общества, государства, поскольку именно в ней человек постигает «всю разумную цель свою на земле», осознает в себе «лик человеческий» и обретает нерушимый смысл той или иной деятельности. По убеждению писателя, только полное и непосредственное воцарение в душе абсолютного идеала стирает в ней низменные «идеалы» и идолы, отклоняет натуру от эгоистического своеволия и рождает в ней подлинную любовь к ближнему. В его логике величайшая любовь, являющаяся главной движущей силой идеала и как бы венчающим синонимом совершенного развития в личности Христа, есть одновременно и величайшее самостеснение, жертва, путь к настоящему просвещению.

По мнению Достоевского, смысл истинного просвещения выражен в самом корне этого понятия, есть «свет духовный, озаряющий душу, просвещающий сердце, направляющий ум, подсказывающий ему дорогу жизни». «Идеал», «великое», «высшее» -- эти слова и понятия наиболее близки миросозерцанию писателя. Только они, не раз подчеркивал он, определяют человеческое в человеке и по-настоящему объединяют людей.

В представлении писателя выбор пути всего человечества связан с духовным благоустроением, увеличением света и любви в душе отдельной личности. Ведь линия, разделяющая добро и зло, проходит, по его словам, «не за морем где-нибудь», «не в вещах», «не вне тебя», а через все человеческие сердца, через каждое сердце. Говоря о своем произведении и драматических исканиях современной молодежи, Достоевский подчеркивал: «Жертвовать собою и всем для правды -- вот национальная черта поколения. Благослови его Бог и пошли ему понимание правды. Ибо весь вопрос в том и состоит, что считать за правду. Для того и написан роман» Достоевский Ф.М. Собр. соч.: В 15 т. Л., 1989. Т. 7. С. 772.

Исходя из вышеперечисленных фактов, мы сформулировали тему нашего исследования: «Религиозные взгляды Ф.М. Достоевского в произведении «Преступление и наказание»«.

Объектом нашего исследования религиозные взгляды Ф.М. Достоевского.

Предмет исследования - роман «Преступление и наказание».

Цель работы охарактеризовать религиозные взгляды Ф.М. Достоевского в произведении «Преступление и наказание».

Методы исследования: анализ теоретической литературы, обобщение, контекстуальный анализ.

Задачи исследования:

1. Проанализировать литературоведческую литературу по теме исследования.

2. Дать характеристику основным понятиям работы.

3. Охарактеризовать религиозные взгляды Ф.М. Достоевского в произведении «Преступление и наказание».

1. Характеристика творчества Ф.М. Достоевского

1.1 Место романа «Преступление и наказание» в творчестве Ф.М. Достоевского

Ф.М. Достоевский родился 30 октября (11 ноября) 1821 г. в Москве в многодетной семье штаб-лекаря Мариинской больницы для бедных. В 1847--1848 гг. Достоевский начинает увлекаться социалистическими идеями, посещает «пятницы» М.В. Буташевича-Петрашевского, участвует в революционных кружках Н.А. Спешнева и С.Ф. Дурова. В апреле 1849 г. его, как и других петрашевцев, арестовывают и после восьмимесячного пребывания в Алексеевской равелине выносят приговор: «подвергнуть смертной казни расстрелянием». 22 декабря 1849 г., стоя на Семеновском плацу и уже мысленно прощаясь с жизнью, он неожиданно услышал высочайший рескрипт о замене расстрела четырехлетней каторгой с последующей службой в солдатах.

Испытание казнью стало решающим моментом в судьбе Достоевского, заставило задуматься о прожитых годах и значении как бы второго рождения. В тот же день, через несколько часов, он писал брату Михаилу: «Как оглянусь на прошедшее, да подумаю, сколько даром потрачено времени, сколько его пропало в заблуждениях, в ошибках, в праздности, в неуменье жить; как не дорожил я им, сколько раз я грешил против сердца моего и духа, -- так кровью обливается сердце мое. Жизнь -- дар, жизнь -- счастье, каждая минута могла быть веком счастья <...> Теперь, переменяя жизнь, перерождаюсь в новую форму <...> Я перерожусь к лучшему. Вот вся надежда моя, все утешение мое» Достоевский Ф.М. Поли. собр. соч.: В 30 т. Л., 1985. Т. 28. Кн. 1. С. 164. В годы неволи Достоевский не оставлял писательского труда: в Петропавловской крепости, ожидая приговора, он сочинил рассказ «Маленький герой», в Семипалатинске -- повести «Село Степанчиково и его обитатели» и «Дядюшкин сон», а в остроге вел записи тюремного фольклора, составившие «Сибирскую тетрадь». Однако качественно новый этап его творчества начинается именно в 60-е годы, когда Достоевский приступает к созданию своих самых значительных произведений, принесших ему всемирную славу как одного из самых глубоких писателей-мыслителей. Вместе с братом Михаилом он также издает журналы «Время» и «Эпоха». В этих изданиях формировалась идеология «почвенничества» в полемике с революционными демократами, с позицией «Современника» Н.Г. Чернышевского и «Русского слова» Д.И. Писарева, в дискуссиях с Н.А Добролюбовым, М.Е. Салтыковым-Щедриным, М.А. Антоновичем и др.

В романе «Преступление и наказание», созданном в конце жизни, писатель пытался дать свой ответ на вопрос, который считал самым больным, самым важным и неотложным,-- о путях духовного развития общества, об идейном и нравственном развитии человека. Здесь нашло воплощение то, что в обстановке больших общественных сдвигов и обострения социальных противоречий волновало писателя, заставляло мучительно думать на протяжении многих лет. Несколько лет накапливались и отстаивались жизненные наблюдения и мысли. Достоевский писал «Подростка», занимался публицистикой «Дневника писателя», а роман созревал в его замыслах. Фридлендер Г. М. Реализм Достоевского. М.--Л., «Наука», 1964. Внутренняя логика «реализма в высшем смысле», основанного на единстве христианской онтологии, антропологии и историософии, по-своему «прорастает» в каждом крупном романе писателя. Излагая главную мысль «Преступления и наказания» в письме М.Н. Каткову, Достоевский отмечал: «Это -- психологический отчет одного преступления <...> Молодой человек, исключенный из студентов университета, мещанин по происхождению и живущий в крайней бедности, по легкомыслию, по шатости в понятиях поддавшись некоторым странным, "недоконченным" идеям, которые носятся в воздухе, решился разом выйти из скверного положения. Он решился убить одну старуху, титулярную советницу, дающую деньги под проценты. Старуха глупа, глуха, больна, жадна, берет жидовские проценты, зла и заедает чужой век, мучая у себя в работницах свою младшую сестру. "Она никуда не годна", "для чего она живет?", "полезна ли она хоть кому-нибудь?" и т.д. Эти вопросы сбивают с толку молодого человека. Он решает убить ее, обобрать, с тем чтоб сделать счастливою свою мать, живущую в уезде, избавить сестру, живущую в компаньонках у одних помещиков, от сластолюбивых притязаний главы этого помещичьего семейства -- притязаний, грозящих ей гибелью, докончить курс, ехать за границу и потом всю жизнь быть честным, твердым, неуклонным в исполнении "гуманного долга к человечеству", чем уже, конечно, "загладится преступление"« Достоевский Ф.М. Поли. собр. соч.: В 30 т. Л., 1985. Т. 28. Кн. 2. С. 136.

С одной стороны, крайняя бедность, превращающая скромных, честных, добрых людей в «тварей дрожащих», а с другой -- неправедное богатство, делающее хозяином жизни злую, кровососущую, бесполезную «вошь». А вокруг лишенные твердых духовных оснований и отчетливого нравственного содержания недоконченные идеи и шаткие понятия «капитализма» и «социализма», воинствующего экономизма и утилитарной этики -- идеи и понятия, либо упрочивающие социальное неравенство, либо предполагающие насильственную перемену мест и декораций в извечном иерархическом порядке. В такой атмосфере вполне естественно зарождается арифметически простой и логически неотразимый замысел Раскольникова восстановить попранное человеческое достоинство путем справедливого перераспределения неправедно нажитого капитала. Причем по расчету преступный удар топора должен оказаться математически ничтожной величиной сравнительно с гуманной целью и принесенной угнетенным людям пользой. Чтобы подчеркнуть кажущуюся правомерность и необходимость подобного решения личных и общественных противоречий, автор романа постоянно наращивает тягостные картины безысходной нищеты и безутешного горя, раскрывает бесчеловечные обстоятельства жизни униженных и оскорбленных -- ту «среду», которая не только «заедает», но и «съедает» так называемых «маленьких людей». Чирков Н.М. О стиле Достоевского. Проблематика, идеи, образы. М., «Наука», 1967.

По Достоевскому, постоянная заполненность сознания материальной пользой и эгоистической выгодой опять-таки незаметно растворяет, как в кислоте, высшие свойства личности и вытесняет христианские добродетели из активной жизни в область донкихотских предрассудков, готовя почву для людоедских последствий. В торжестве материалистической философии, в абсолютизации «экономического человека», в распространении утилитарной этики Достоевский обнаруживал упрощенно-утопическое понимание человеческих взаимоотношений, которое не учитывает усиления низших и ослабления высших душевных качеств людей, идущих, как выражается Разумихин, по «неблагородной дороге». С другой стороны, от экономических, «разумных», средовых, физиологических, юридических и т. п. внешних определений в позитивистском подходе к человеку ускользала его глубинная духовная природа, особенности сердечно-волевого центра, питающего его хотения, и потому определения эти, как считал Достоевский, бессильно скользили по поверхности коренных проблем личности, не способствуя увеличению области добра в ее душе и выбору «благородной дороги».

Из глубины своей свободной воли Раскольников стремится создать самочинную нравственность и такую теорию, которая выражала бы протест давимой «экономикой» и «физиологией» личности против ее превращения в органный «штифтик» и которая тем не менее питалась бы атмосферой эгоцентрических ценностей и не могла вырваться за ее пределы. Реализация же этой теории открывает главному герою неведомые глубины его сложной души, в которой любовь к людям и желание помочь им парадоксальным образом соседствуют с презрением к ним и желанием властвовать над ними. С одной стороны, он причисляет себя к необыкновенным избранникам, которые могут совершить убийство ради добрых дел и облагодетельствования человечества, а с другой -- обнаруживает в себе притягательную силу идеи власти ради самой власти, в которой любовь к людям неизбежно заменяется господством над ними, делением их на «героев» и «толпу», «ведущих» и «ведомых», имеющих право и не имеющих оного. В результате, подчеркивает Достоевский, «два противоположных характера поочередно сменяются», Раскольников мыслит и действует в романе на фоне позитивистского умонастроения, вульгарно-социологических идей Лужина и Лебезятникова, как их живое опровержение и вместе с тем как их изнаночное порождение. В выстраданной им в гордом одиночестве теории все окружающие разделяются на «материал» и «особенных людей», которые имеют право разрешить своей совести проливать кровь «обыкновенных», если этого требует исполнение их идей, может быть, спасительных для всего человечества. В качестве примера подобных идей Раскольников приводит научные открытия и деяния «законодателей и учредителей человечества» (Ликургов, Салонов, Магометов и т.д.).

Суть их деятельности заключалась в замене старого закона новым, для чего они в необходимых случаях не останавливались и перед кровью. «Замечательно даже, что большая часть этих благодетелей и установителей человечества были особенно страшные кровопроливцы». Однако благодетельность и спасительность «установителей человечества» никак не раскрываются не только с нравственной, но и просто с содержательной стороны. Более того, они совершенно пропадают в формальной отвлеченности «нового закона», неопределенной способности «сказать что-нибудь новенькое» и в столь же неопределенном стремлении «разрушения настоящего во имя лучшего». Напротив, на фоне абстрактности и бессодержательности «нового слова» рельефнее вырисовываются кровавая реальность и конкретность само возвышающейся личности, торжество «закона Я», т.е. «темной основы нашей природы». Мочуяьский К.В. Достоевский. Жизнь и творчество // Мочульский К. Гоголь. Соловьев. Достоевский. М., 1995 Когда главные цели убийственного эксперимента Раскольникова становятся в его сознании яснее второстепенных, он возбуждайся и входит в экстаз: «Свободу и власть, а главное власть! Над всею дрожащею тварью и над всем муравейником!.. Вот цель! Помни это!» Достоевский Ф.М. Собр. соч.: В 15 т. Л., 1989. Т. 5. С. 311., -- говорит он Соне. В черновых записях Достоевского, связанных с образом Раскольникова, читаем: «В его образе выражается <...> мысль непомерной гордости, высокомерия и презрения к этому обществу. Его идея: взять во власть это общество. Деспотизм -- его черта <...> Он хочет властвовать -- и не знает никаких средств. Поскорей взять власть и разбогатеть. Идея убийства и пришла ему готовая» Достоевский Ф.М. Собр. соч.: В 15 т. Л., 1989. Т. 5. С. 369.

Обдумывая все глубже свое преступление, Раскольников понимает, что служение человечеству и общее дело -- это сущий вздор. «Не для того я убил, -- признается он Соне, -- чтобы, получив средства и власть, сделаться благодетелем человечества <...> Я просто убил; для себя убил, для себя одного: а там стал ли я бы чьим-нибудь благодетелем или всю жизнь, как паук, ловил бы всех в паутину и из всех живые соки высасывал, мне, в ту минуту, все равно должно было быть!.. И не деньги, главное, нужны мне были, Соня, когда я убил; не столько деньги нужны были, как другое... Я это все теперь знаю <..-> мне надо было узнать тогда, и поскорей узнать, вошь ли я, как все, или человек? Смогу ли я переступить или не смогу! Осмелюсь ли нагнуться и взять или нет? Тварь ли я дрожащая или право имею...» Достоевский Ф.М. Собр. соч.: В 15 т. Л., 1989. Т. 5. С. 397.

Не те или иные конкретные формы господства подспудно интересовали Раскольникова прежде всего, а сама чистая возможность овладеть ими, стать потенциально «бронзовым» сверхчеловеком, так сказать, скупым рыцарем от власти, для чего необходимо совершить духовное самоубийство и задушить в себе совесть, способность сострадания и любви, которые наиболее эффективно атрофируются умалением и уничтожением других.

Достоевский не описывает в романе с такой же подробностью, как нравственные мытарства, процесс духовного возрождения Раскольникова. Но контуры такого возрождения очерчены ясно и отчетливо. Осознав скрытый смысл, реальную сущность и неотвратимую гибельность своей идеи, главный герой испытывает спасительные мучения совести и готовность к покаянию. На каторге под его подушкой «лежало Евангелие», с помощью которого только и можно преодолеть влияние бесовских сил в «законе Я» и направить глубинное течение родников Свободы и Желания по руслу «закона любви». Соединенные в своевольном жесте первочеловека зависть, гордость, эгоизм, чувственность, как бы задавшие ритм и структуру развития «закона Я», снимались противоположными качествами в полной покорности Христа воле Бога Отца, в Его безраздельной и беззаветной, бескорыстно-жертвенной любви к людям.

В логике Достоевского величайшая любовь, являющаяся полным и предельным выражением свободы личности, есть одновременно и величайшее самостеснение, жертва, победа над созданной Адамом «натурой». По его мнению, только жертвенная любовь к конкретному, рядом находящемуся ближнему, дающая, а не берущая любовь, которая долго терпит и все переносит, способна восстановить в человеке «образ человеческий», изменить и восполнить его «укороченное» эгоистической гордостью сознание, на земле нельзя любить без жертвы, без чего нельзя и соответственно полно, непосредственно сознавать.

В черновых записях к «Преступлению и наказанию» сострадание, страдание вообще выступают как единственный путь к обретению непосредственного и любящего сознания, высшей смысловой полноты и гармонии жизни: «Православное воззрение, в чем православие. Нет счастья в комфорте, покупается счастье страданием <...> Человек не родится для счастья. Человек заслуживает свое счастье, и всегда страданием. Тут нет никакой несправедливости, ибо жизненное знание и сознание (то есть непосредственно чувствуемое телом и духом, то есть жизненным всем процессом) приобретается опытом pro и contra, которое нужно перетащить на себе... <> таков закон нашей планеты; но это непосредственное сознание, чувствуемое житейским процессом, есть такая великая радость, за которую можно заплатить годами страдания» Достоевский Ф.М. Собр. соч.: В 15 т. Л., 1989. Т. 5. С. 528..

По глубокому убеждению Достоевского, для людей на земле есть лишь две полярные перспективы: или любить или уничтожить друг друга: или вечная жизнь или вечная смерть; или победа «закона любви» или торжество «закона Я» -- третьего просто не существует, не дано. К такому выводу и подводит читателя писатель в романе «Преступление и наказание».

1.2 Критики о романе «Преступление и наказание»

При ознакомлении с обширной литературой о Достоевском создается впечатление, что дело идет не об одном авторе-художнике, писавшем романы и повести, а о целом ряде философских выступлений нескольких авторов-мыслителей - Раскольникова, Мышкина, Ставрогина, Ивана Карамазова, Великого инквизитора и других. Для литературно-критической мысли творчество Достоевского распалось на ряд самостоятельных и противоречащих друг другу философских построений, защищаемых его героями.

Глубинное своеобразие религиозно-философской проблематики и художественной методологии Достоевского еще при его жизни встречало непонимание со стороны критиков, исследователей и читателей. «Преступление и наказание» или «Бесы» нередко оценивались как тенденциозные произведения, направленные против разночинной молодежи и передовых идей, а в «Братьях Карамазовых» находилось чрезмерное обилие «лампадного масла» и «психиатрической истерики», «эпилептически судорожное» восприятие действительности. Многим казалась безрассудной и неприемлемой критика Достоевским всего «прогрессивного» (права, социализма, товарно-денежных отношений, технических «чудес» и т.п.). «Жестокий талант» (Н.К. Михайловский), «больные люди» (П.Н. Ткачев) -- подобные определения писателя и его персонажей нередко можно было встретить на страницах журналов и газет. И даже И.С. Тургенев сравнивал Достоевского с маркизом де Садом, любителем «развратной неги», «изысканных мук и страданий», как бы прокладывая русло для последующего неправомерного отождествления автора и его героев.

После кончины писателя наметилось стремление к адекватному и систематическому изложению основ его мировоззрения и творчества, прежде всего в «Трех речах в память Достоевского» (1883) B.C. Соловьева. В конце XIX и начале XX в. философская, историософская и нравственная проблематика его романов привлекла к себе пристальный интерес крупных русских мыслителей (В.В. Розанов, Д.С. Мережковский, С.Н. Булгаков, С.Л. Франк, Вяч. И. Иванов, НА Бердяев, Л.И. Шестов и др.), для многих из которых творчество Достоевского стало важной вехой на пути «от марксизма к идеализму» и создавало методологическую основу для собственных построений. В трудах представителей религиозно-философского ренессанса его произведения обретали присущие им духовное измерение и метафизическую глубину и вместе с тем порою подвергались субъективным интерпретациям, подчиняясь теоретическим установкам и практическим задачам «нового религиозного сознания» (НА. Бердяев), «третьего завета» (Д.С. Мережковский), «второго измерения мышления» (Л.И. Шестов) и т.п.

Значительную роль в постижении творчества Достоевского сыграла впервые опубликованная в 1929 г. книга М.М. Бахтина «Проблемы поэтики Достоевского», в которой подчеркивалась принципиальная незавершенность и диалогическая открытость художественного мира писателя, множественность неслиянных «голосов» и точек зрения в его произведениях. Именно христианская модель мира и человека, ничуть не умаляя пафоса полноправной и суверенной личности, ее самосознания и свободы, и обусловливает особую, не совпадающую с сюжетно-композиционной, завершенность и целостность произведений Достоевского, своеобразие неповторимого сочетания авторской «монологичности» с романной «полифонией». Сам Бахтин прямо говорил об этом, отметив вынужденные и принципиальные пробелы в диалогической концепции и признаваясь, что в своей книге он «оторвал форму от главного. Прямо не мог говорить о главных вопросах... о том, чем мучился Достоевский всю жизнь -- существованием Божиим» М. М. Бахтин Проблемы поэтики Достоевского. М., «Художественная литература», !972¹.

О тех или иных мировоззренческих, философских, идеологических, тематических, эстетических аспектах «главных вопросов» заходит речь в трудах представителей Русского зарубежья (В.В. Зеньковский, Г.В. Флоровский, Н.С. Арсеньев, ЗА Штейнберг, КВ. Мочульский, Р.В. Плетнев, А.Л. Бем, А.Л. Зандер, ГА Мейер, СА Левицкий, митрополит Антоний Храповицкий, В.В. Вейдле, а также ряда иностранных авторов (Р. Гуардини, Р. Лаут, Дж. Пачини, Л. Аллен и др.). Вместе с тем господствовавшие в европейском и американском литературоведении тенденции, совпадавшие со сменой идеологических веяний и философской моды, как правило, заставляли их выразителей игнорировать, «сокращать» подобные вопросы, а иногда и превратно истолковывать их. Достоевский нередко провозглашался предшественником модернизма, глашатаем своеволия и бунта, апологетом индивидуализма и сильной личности. Экзистенциалисты считали его наряду с Кьеркегором и Ницше своим родоначальником, а фрейдисты и структуралисты подвергали его творчество произвольным и усеченным интерпретациям, обусловленным своеобразием их методологии. При этом одни герои («подпольный» человек, Раскольников, Ставрогин, Иван Карамазов) выводились на передний план за счет других (Мышкин, Макар Долгорукий, Зосима, Алеша Карамазов). Односторонних оценок не избежали и такие крупные писатели, как Т. Манн, Г. Гессе, А. Камю, С. Моэм и др.

2. Религиозные взгляды Ф.М. Достоевского, отраженные в романе «Преступление и наказание»

2.1 Философские взгляды Ф.М. Достоевского

В одной из статей о Достоевском Вл. Соловьев сформулировал принципиальный итог, который вытекает из художественных раздумий автора «Преступления и наказания» над неизбывными условиями и коренными особенностями пребывания человека в мире: «Пока темная основа нашей природы, злая в своем исключительном эгоизме и безумная в своем стремлении осуществить этот эгоизм, все отнести к себе и все определить собою, -- пока эта темная основа у нас налицо -- не обращена -- и этот первородный грех не сокрушен, до тех пор невозможно для нас никакое настоящее дело и вопрос что делать не имеет разумного смысла. Представьте себе толпу людей слепых, глухих, бесноватых, и вдруг из этой толпы раздается вопрос: что делать? Единственный разумный здесь ответ: ищите исцеления; пока вы не исцелитесь, для вас нет дела, а пока вы выдаете себя за здоровых, для вас нет исцеления» Соловьев Вл. Соч.: В 2 т. М., 1988. Т. 2. С. 311..

В историческом процессе вообще и на каждом его отдельном этапе в частности Достоевский обнаруживает тот же самый фундаментальный парадокс, что и в душе отдельного человека: сознательное, бессознательное или даже воинственное, насильственное забвение идеального измерения бытия и Божественного происхождения человека при одновременно автоматически необходимой опоре на так называемые «реалистические» основания, здравый смысл или разумный эгоизм, экономическую выгоду или утилитарную мораль умаляют высшесмысловые цели существования людей, ослабляют их связи с землей и друг с другом. Тогда место абсолютного идеала как гаранта цели и смысла занимают его суррогаты и идолы, «деревянные, златые али мысленные», по словам одного из персонажей, появляется обманчивая вера в науку, в деньги, в гражданское общество, в свои собственные силы, в прогресс, в построение очередной Вавилонской башни, социального муравейника, превращающегося в курятник, хрустального дворца, оборачивающегося «парикмахерским развитием».

Подобные метаморфозы и снижающие, вульгаризирующие исторические модификации в логике писателя как бы заранее запрограммированы тем, что любой «естественный», изобретенный эмансипированным разумом идеал всегда оказывается поверхностным и грубым, он не только не просветляет «темную основу нашей природы», но зачастую маскирует, утончает и усиливает ее разрушительные свойства, а потому попытки его реализации не прерывают, а нередко и разветвляют цепочки господствующих в мире зла и безумия. И в бытовых, служебных, любовных взаимоотношениях людей, и во всеохватных принципах и идеях по видимости непохожих друг на друга «учредителей и законодателей человечества» естественные свойства человеческой природы, если их «натуральность» добровольно не пресечена и не подчинена подлинному и высшему идеалу, ведут в той или иной степени и форме к самопревозношению и уединению личности, ее напряженно-насторожен ному соперничеству с другими людьми, исканию и приумножению «своего права», утолению разнообразнейших эгоцентрических желаний, предпочтению, говоря словами героя «Записок из подполья», собственного «чая» благополучию всего остального мира. Такие закономерности писатель отмечает как среди индивидуумов, так и в определенных общественных классах, нациях, исторических эпохах, духовно-географических регионах, познавательных методах, чьи «темные» Я становятся единственной твердой опорой и призмой, сквозь которую они смотрят на окружающий мир словно сквозь тусклое стекло и увлекают его, не замечая, как слепые поводыри, к апокалиптическому концу. Он заключал, что общество имеет предел своей деятельности, тот забор, о который оно наткнется и остановится из-за своего нравственного состояния Мелетинский Е.М. Заметки о Достоевсокм. - М. - 2001.

По Достоевскому, отвратить отдельную личность, целый народ или все человечество от подобной перспективы может лишь жизнь «с Богом». Только абсолютный идеал, его духовная высота, нравственная глубина и смыслополагающая сила стирают в душе все остальные идеалы и идолы и позволяют людям не довольствоваться собственной греховной природой и стремиться к ее преображению очищают корыстолюбиво-разрушительные побуждения натуры переводят их в созидательно-человеческую плоскость. Таким идеалом, создающим непосредственность и непобедимость ощущения высшей красоты и подлинной духовной гармонии, делающим благодатный отказ от «натуральных» движений собственной воли «самовольным» и естественным, была для писателя личность Христа Богочеловека с его совершенной любовью, которая является выражением предельной свободы и одновременно величайшим самостеснением, жертвой, победой над созданной Адамом «натурой» По его убеждению, только христоподобная любовь (и большая или меньшая способность вместить ее в чистом сердце), которая не завидует, не гордится, не превозносится и «не ищет своего», ибо не отождествляется ни с каким частным интересом или естественными склонностями, дающая, а не берущая любовь, которая долго терпит и все переносит, способна преобразить «темную основу нашей природы», возвысить и облагородить приниженную душу человека, восстановить в нем «образ человеческий», изменить и восполнить «укороченное» эгоистической гордостью его сознание.

Одна из самых главных и заветных мыслей Достоевского, доверенная его герою, звучит так: «На земле же воистину мы как бы блуждаем, и не было бы драгоценного Христова образа пред нами, то погибли бы мы и заблудились совсем, как род человеческий пред потопом» Достоевский Ф.М. Поли. собр. соч.: В 30 т. Л., 1985. Т. 28. Кн. 14. С. 290. Потому-то и так важно, заключал писатель, беречь «Знамя Христово», что оно сохраняет твердую почву в различении добра и зла, не позволяет слепотствующему уму увлекаться ложными ценностями, оживляет в очищающемся сердце подлинную любовь. Ту любовь и те силы подлинного благородства и высокой человечности, которые угасают за невостребованностью, но без которых нельзя одолеть нигилистический дух Великого инквизитора, принимающий в истории разные обличия и дышащий везде, где заботы о довольстве, пользе или выгоде человека опираются на «темную основу» его природы и где земля обустраивается без небес, счастье без свободы, жизнь без смысла.

2.2 «Религиозность» Ф.М. Достоевского

Философ Вл. Соловьев подчеркивал, что истинное плодотворное дело и духовный рост возможны тогда, когда в природе и человеке есть положительные силы добра и света, которых нет без Бога. Поэтому неудивительно, что вопросы «что делать?» или «кто виноват?», задававшиеся, как известно, не только Н.Г. Чернышевским или В.И. Лениным, Л.Н. Толстым или А.И. Герценом, но и волновавшие умы ведущих героев-идеологов Достоевского, получали на практике неудовлетворительные ответы, ибо они ставились и решались в границах не только не преображенной, но все более темной основы человеческой природы.

В своих главных произведениях Достоевский последовательно раскрывал, что и «лекаря социалисты», и проповедники «разумного эгоизма» и иных подобных идей оказывались в положении слепых поводырей, не способных увидеть скрытое иррациональное содержание рассудочных теорий, подспудные болезни здравого смысла, опасную активность невменяемого по отношению к собственной ограниченности разума, утопичность любых социальных преобразований при опоре на безумно-эгоистические начала деятельности людей. Своей изощренной диалектикой и практическими действиями идеолог «подполья» как бы демонстрирует универсальные качества непросветленного человеческого сознания и «фантастичность» волеизъявлений «самостоятельного хотения», причудливые «капризы» которого способны разламывать изнутри упорядоченность всяческих рационалистических схем и рассудочных выгод, регламентированность социалистического муравейника или комфорт капиталистического дворца: «А что, господа, не столкнуть ли нам все это благоразумие с одного разу, ногой, прахом, единственно с тою целью, чтоб все эти логарифмы отправились к черту и чтоб нам опять по своей глупой воле пожить!» Достоевский Ф.М. Собр. соч.: В 15 т. Л., 1989. Т. 4. С. 469. По Достоевскому, глупость и злость воли «гордого человека», доходящие в предельном выражении до «любовного» культивирования своего «подполья», самообожествления, богоборчества и сатанинских дерзаний («все позволено»), излечиваются лишь благодатной помощью на пути сознательного преодоления собственного «подполья» и свободной любви к Богу и ближнему, движения к «святому».

Поэтому в художественном мире писателя нет, как в традиционном реализме, промежуточных «средних типов», почти все его герои с их сложностью и противоречивостью, непредсказуемостью и нюансированностью проявляют крайние следствия либо причастности, либо непричастности к противоположным началам в трагедии человеческой свободы. Человекобог или Богочеловек, Аполлон Бельведерский или Христос, Царство дьявола или Царство Божие, самообожествление или Богоутвержденне - таковы полюсы, которые образуют основные силовые линии «пятикнижия» романиста и скрепляют в нем разнообразный материал одной центральной мыслью: без Бога нет и человеческой личности, а в любом гуманизме всегда, рано или поздно, будет гибельно торжествовать, переодеваясь и маскируясь, «натура» с ее нигилистической гордыней, эгоцентрическими импульсами, властными притязаниями, всяческими «почесываниями», «капризами» и «фантазиями». Мелетинский Е.М. Заметки о Достоевсокм. - М. - 2001

Еще в начале творческого пути Достоевский писал брату Михаилу: «Человек есть тайна, ее надо разгадать, и ежели будешь разгадывать всю жизнь, то не говори, что потерял время; я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком» Достоевский Ф.М. Поли. собр. соч.: В 30 т. Л., 1985. Т. 28. Кн. 1. С. 63. По его мнению, в любой общественно значимой деятельности, а в писательской особенно, «надо кореннее браться за дело», т. е. исследовательски всматриваться в глубину и суть раскрывающихся явлений, искать их дальние, невидимые на переднем плане, но главные причины в тайниках человеческой природы. Тщательное исследование тонкостей и неожиданных поворотов человеческой души, сосуществования в ней порою диаметрально противоположных склонностей и побуждений позволяло писателю видеть более общие и самые глубокие духовно-нравственные конфликты, в которых ему открывалась изначальная двусоставность бытия, неизбывное срастание элементов величия и ничтожества человеческого существования. Божественные и червячные начала, когда во всегда двоящихся картинах мира добро и зло многообразными переплетениями событий и поступков слиты в неразрубаемый узел, а постоянно взлетающий на духовную высоту человек с таким же постоянством шлепается в грязь, с юных лет озадачивала Достоевского и становилась предметом его пристальнейшего внимания.

Достоевский размышляет о срединности и переходности человечества, о человеке как своеобразном мосте, противозаконно соединяющем идеал любви к Богу и ближнему и противоположную идеалу натуру. «Шеф земли» оказывается «пробным существом», способным даже благородство и героизм оборачивать подлостью и пошлостью. Когда его называли психологом, он уточнял такое определение и говорил о себе как о реалисте в высшем смысле, проникающем в глубины и законы человеческого духа. Художественно-философскую методологию можно характеризовать как пневматологию (т.е. духоведение), в которой истинное значение психологических, политических, идеологических, экономических, эстетических и иных проблем раскрывается в сопоставлении с тем или иным основополагающим метафизическим образом человека, с его коренными представлениями о своей природе, ее подлинной сущности, об истоках, целях и смысле бытия. История русской литературы Х1Х века. 70-90-е годы/Под ред. В.Н. Аношкиной, Л.Д. Горомовой, В.Б. Катаева. - М., 2006

Если человек воспринимает себя как образ и подобие Божие, тогда он удовлетворяет глубинную, более или менее осознанную потребность в не теряемом со смертью смысле своего существования, а все специфически человеческие свойства, слитые с действенной памятью о Первообразе и его заповедях, становятся, по Достоевскому, не внешней условностью, а внутренней силой. Чирков Н.М. О стиле Достоевского. Проблематика, идеи, образы. М., «Наука», 1967. Эта сила способна преодолеть природный плен биологического отбора, превозмочь иго натуральных страстей, гедонистических склонностей, властных притязаний, господствующей конъюнктуры, своекорыстных расчетов, словом, тех свойств, которые в разной степени, форме и пропорциях торжествуют в миропредставлении и жизненной ориентации «усиленно сознающей мысли» и вносят катастрофические элементы энтропии, дисгармонии и разлада во взаимоотношения людей. По его неизменному убеждению, от смутно ощущаемого или ясно осознаваемого ответа на главный вопрос о собственной сущности, с разной степенью отчетливости и вменяемости дающий о себе знать, зависит вольное или невольное предпочтение определенных ценностей, направление воли и желаний, та психологическая доминанта, которая в конечном итоге предустанавливает и активизирует идейный выбор или конкретный рисунок жизни, судьбу отдельной личности, целого народа, всего человечества.

Эта основополагающая альтернатива жизни «с Богом» и «без Бога» неразрывно соединяет в художественно-философском подходе Достоевского элементы антропологии, историософии, эсхатологии и обыденной жизни. «Роковой и вековечный вопрос о необходимости понятия бессмертия души для прогресса», -- заключает он в результате раздумий о «тайне человека», как бы соединяя проблемы религии и высокой метафизики с ходом эмпирической истории и конкретной деятельностью людей. «Представьте себе, -- замечал писатель в одном из писем, -- что нет Бога и бессмертия души (бессмертие души и Бог -- это все одно, одна и та же идея). Скажите, для чего мне надо жить хорошо, делать добро, если я умру на земле совсем? Без бессмертия -- то ведь все дело в том, чтоб только достигнуть мой срок, и там все хоть гори. А если так, то почему мне (если я только надеюсь на мою ловкость и ум, чтоб не попасться закону) и не зарезать другого, не ограбить, не обворовать или почему мне если уж не резать, так прямо не жить за счет других, в одну свою утробу?» Достоевский Ф.М. Поли. собр. соч.: В 30 т. Л., 1985. Т. 30. Кн. 1. С. 10.

Для уяснения философских взглядов Достоевского и характера его религиозности прежде всего нужно различить две принципиально разнородных формы веры: веру в существование Бога-творца, в существование Создателя и благого Управителя мира, с одной стороны, и веру в Иисуса Христа и бессмертие человека - с другой. Как мы только что отметили, первая форма веры является для Достоевского и его главных героев весьма проблематичной, но одновременно она и не столь важна для нашего существования (может быть, поэтому Достоевский с парадоксальной легкостью приписывает такую веру и Федьке-каторжнику в "Бесах" и Смердякову в "Братьях Карамазовых"). Напротив, во второй форме веры заключена сама суть религии, религиозного освящения жизни; ее обретение является важнейшим условием нормального существования каждого человека. Утрата этой веры, или даже только сомнение в ней, неизбежно ведет к гибели. Но, к счастью, эта вера настолько укоренена в человеке, что мало кто способен по-настоящему усомниться в ней, что бы он ни говорил явно о себе и своей вере.

Вера в бессмертие означает интуитивное убеждение каждого из нас в собственной абсолютности, признание божественного измерения в своей личности. Поэтому и вера в Иисуса Христа, практически тождественная вере в бессмертие, оказывается верой в возможность для человека стать Богом; и это ее содержание фактически вытесняет более привычное, догматическое ее содержание - представление о Боге, ставшем человеком. Действительно, последнее содержание трудно прямо связать с идеей бессмертия: Бог обладает вечной, вневременной сущностью, поэтому его "бессмертие" вообще отрицает время и тем более смерть, для человека же острота проблемы бессмертия связана как раз с той угрозой, которую несет смерть. Смерть выступает самой главной, трагической проблемой для каждого, почти непреодолимым препятствием на пути признания своей личности чем-то существенным, абсолютным в бытии.

Мировоззрение Достоевского и та вера, к которой он призывает людей и которую, видимо, обрел сам, ничего общего не имеет с каноническим, церковным христианством. Ведь согласно последнему вся суть Откровения, принесенная Христом, заключается в рассказе о Царствии Небесном, о грядущем райском, абсолютно совершенном состоянии человека. Можно согласиться с тем, что даже самое отдаленное и символическое возвещение этого абсолютного бытия в нашем несовершенном мире будет выглядеть как чудо, как нарушение всех законов земного мира. Но невозможно понять, почему это может повлиять на свободный характер нашей веры. В Евангелии Христос постоянно говорит о Царствии Небесном, возвещает его и обещает людям грядущее вхождение в него. Знание той перспективы, которая ждет человека в итоге сознательного и свободного выбора своего пути в жизни, вовсе не противоречит свободе этого выбора, скорее, это знание есть основа свободного выбора, без него этот выбор был бы слепым, а не свободным. Фридлендер Г. М. Реализм Достоевского. М.--Л., «Наука», 1964.

После смерти человек обретает не вечное, абсолютное бытие, а попадает в иной мир, который может быть как более совершенным, так и менее совершенным, чем земной, но самое главное, что он аналогичен земному; разрыв бытия, осуществляемый смертью, не столь радикален, как это мыслится в канонической христианской концепции, где смерть - это абсолютный предел земного существования, за которым наступает то, что уже никак невозможно сравнить с земной жизнью. Согласно Достоевскому, наоборот, посмертное бытие можно понять только в свете земной жизни и в связи с ней. Особенно наглядно эта идея выступает в рассказе "Сон смешного человека", где герой после смерти попадает в общество людей, которые, несмотря на свое совершенство, очень похожи на нас, поскольку они все-таки не абсолютно совершенны и, самое главное, смертны. Бессмертие человека здесь выступает не как окончательное перемещение в некое застывшее и неизменное бытие, а как нескончаемое "странствие" из одного мира в другой; и, видимо, этому странствию не будет конца, поскольку, как мы уже говорили, в мире Достоевского абсолютное совершенство, идеал - недостижимы. Именно поэтому "Бога нет"; но одновременно "Бог необходим" - в смысле присутствия божественного, абсолютного измерения в самом человеке. Раскрытие этого абсолютного измерения и составляет суть человеческой жизни - во всех доступных ему мирах.

Теперь мы, наконец, подходим к раскрытию смысла тезиса о свободе человека и его веры. Было бы слишком просто понимать эту свободу как решение о принятии веры или отказе от нее, каким бы ни было содержание этой веры (образ Христа, идея бессмертия, представление о райском бытие и т.п.). Это есть всего лишь свобода совести, но проблема обретения этой свободы не так принципиальна, как та главная проблема, которой посвящена поэма. Здесь речь идет о другом - о свободе как самоопределении человека, причем это самоопределение понимается в самом радикальном смысле - прежде всего как желание и способность сделать себя более совершенным в земной жизни, но также (в качестве непосредственного следствия первого) и как способность предопределить себя к более совершенному бытию после смерти. Именно такую свободу человека - не этическую, как свободу выбора, а онтологическую, как свободу бытия - провозглашает Иисус Христос Достоевского. И такая свобода не только не согласуется с традиционной верой в существование Бога (вне человека) но и прямо противоречит этой вере, поскольку если есть Бог как абсолютное и высшее бытие и как сила, господствующая над человеком, то только эта сила, но никак не сам человек, способна вести нас к совершенству и гарантировать это совершенство

Об "иных мирах" рассказывает Свидригайлов Раскольникову при их первой встрече. Правда, его "иные миры" совсем не похожи на те, что предстают в мистическом прозрении старцу Зосиме; они ужасают своей абсурдностью, воплощенной в метафоре (впрочем, только ли метафоре!) вечности как "бани с пауками". Заповедь свободы, которую принес людям Иисус Христос, - это заповедь ответственности за свою судьбу в этом мире и в грядущем бессмертии. Эту ответственность человек не имеет права перекладывать ни на Бога, ни на других людей. Но чаще всего именно для принятия всей полноты ответственности человеку не хватает сил.

Ведь человек, который отказывается от своей свободы, от ответственности и от борьбы за совершенство еще здесь, в земном мире, тем самым утрачивает даже то совершенство, которое было в нем. Теряя остатки земного совершенства, он обрекает себя после смерти на абсурд равный небытию (в духе свидригайловской вечности).

Заключение

Для Достоевского не было никакого парадокса в том, что в отсутствие твердых нравственных оснований «польза», «наука», «прогресс» чреваты «распадом», «безумием», «апокалипсисом», запечатленным в сне Раскольникова и разлитым в художественной атмосфере «Бесов». Он был глубоко убежден, что, «раз отвергнув Христа, ум человеческий может дойти до удивительных результатов» и что, «начав возводить свою "вавилонскую башню" без всякой религии, человек кончит антропофагией».

Данная истина была для Достоевского абсолютно бесспорной, как и та мысль, что без совершенных личностей не может быть и совершенного общества, что для братства необходимы братья и что с «недоделанными» людьми не осуществятся никакие «великодушные идеи». На сто верст кругом, удручается рассказчик в романе, не было никого похожего хотя бы с виду на будущего члена «всемирно-общечеловеческой социальной республики и гармонии».

По убеждению Достоевского, вследствие изначальной слабости и порочности человека «закон» неизбежно и крайне необходим (особенно в историческом контексте деспотизма и беззакония). Однако без «благодати» и «даров Божиих», без чистого сердца и настоящей свободы, т.е. внутренней независимости от своекорыстия, он таит в себе возможность саморазрушения и не имеет никаких преград для поиска лазеек в утверждении «своего права» и «законного» беззакония.

Однако, по убеждению автора, субъективное неприятие не отменяет не лежащих на поверхности объективных законов, по которым замутняются, мельчатся и снижаются «великодушные идеи» (вследствие их «короткости», духовной скудости, невнимания к фундаментальным проблемам человеческой природы и свободы). Благородство и чистота помыслов всех тех, кто взыскует равенства и братства, могут искажаться уже одной только торопливостью в мечтательных обобщениях, принятием не додуманных до конца гипотез за несокрушимые аксиомы, безоглядным воплощением онтологически не укорененных гуманистических идей, сопровождающимся огульным отрицанием тысячелетних традиций, исторических ценностей, народных идеалов. Когда же эти идеи «попадают на улицу», то к ним примазываются «плуты, торгующие либерализмом», или интриганы, намеревающиеся грабить, но придающие своим намерениям «вид высшей справедливости». И в конце концов «смерды направления» доходят до убеждения, что «денежки лучше великодушия» и что «если нет ничего святого, то можно делать всякую пакость». В результате рассудочные теории взыскующих общего блага ученых-гуманистов драматически приводят к неразличению добра и зла и к тотальному безумию, ярко изображенному в «Преступлении и наказании».

История показывала Достоевскому, что Россия сильна «идеей, завещанной ей рядом веков», «всецелостью и духовной нераздельностью» народа, способного в годину суровых испытаний проявить величайшую волю ради подвига великодушия. Дойдя «до последней черты, то есть когда уже идти некуда», русский народ преодолевал роковые раздоры и тяжелые страдания благодаря «единению нашего духа народного», без которого и политика, и наука, и техника, и оружие оказались бы беспомощными. Писатель призывал всемерно сохранять это единение не только в кризисные моменты истории, но и в повседневной жизни и не разменивать «великие мысли» на третьестепенные соображения. Ведь только тогда пробуждается и поддерживается в сердцах людей вера в высокое предназначение России, «вера в святость своих идеалов, вера в силу своей любви и жажды служения человечеству,-- нет, такая вера есть залог самой высшей жизни наций...» Достоевский Ф.М. Поли. собр. соч.: В 30 т. Л., 1985. Т. 25. Кн. 1. С. 19.

Список использованной литературы

1.Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. - М., «Художественная литература», 1972.

2.Белов С.В. Материалы для библиографии русской зарубежной литературы о Достоевском (1920--1992)// Русские эмигранты о Достоевском. - СПб., 1994

3.Бем А.Л. О Достоевском. - Прага, 1972

4.Бердяев Н.А. Миросозерцание Достоевского // Н.А. Бердяев о русской философии. - Свердловск, 1991. Т. 2.

5.Гологовкер Я.Э. Достоевский и Кант. - М., Изд-во АН СССР. 1963.

6.Гроссман Л.П.. Достоевский. - М., «Молодая гвардия», 1962.

7.Долинин А.С. Последние романы Достоевского. - М.--Л., «Советский писатель», 1963.

8.Достоевский Ф.М. Дневник писателя. - М., 1989

9.Достоевский Ф.М. Поли. собр. соч.: В 30 т. - Л., 1972--1990

10.Достоевский Ф.М. Собр. соч.: В 15 т. - Л., 1998--1995

11.Зеньковский В.В. История русской философии. - Л., 1991. Т. 1. Ч. 2. С. 226.

12.Иванов В.И. Достоевский и роман-трагедия //Иванов В.И. Родное и Вселенское. - М., 1994.

13.История русской литературы Х1Х века. 70-90-е годы/Под ред. В.Н. Аношкиной, Л.Д. Горомовой, В.Б. Катаева. - М., 2006. - 800 с.

14.Кантор В. «Братья Карамазовы» Ф. Достоевского. - М.,1983

15.Кирпотин В.Я. Достоевский-художник. - М., 1972. С. 240.

16.Лаут Р. Философия Достоевского. - М., 1996

17.Лосский И.О. Достоевский и его христианское миропонимание //Лосский Н.О. Бог и мировое зло. - М., 1994

18.Мейер Г.А. Свет в ночи: о «Преступлении и наказании». Опыт медленного чтения. - Франкфурт-на-Майне, 1967

19.Мелетинский Е.М. Заметки о Достоевсокм. - М. - 2001

20.Михайловский Н.К. Жестокий талант // Михайловский Н.К. Литературно-критические статьи. - М., 1957

21.Мочуяьский К.В. Достоевский. Жизнь и творчество // Мочульский К. Гоголь. Соловьев. Достоевский. - М., 1995

22.Попович И. Достоевский о Европе и славянстве. - СПб., 1998

23.Селезнев Ю.И. - Достоевский М., 1981

24.Соловьев B.C. Три речи в память Достоевского // Соловьев Вл. Соч.: В 2 т. - М., 1988. Т.2