"1984" Дж. Оруэлла и "Мы" Е. Замятина

Размещено на http://www.allbest.ru/

"1984" Дж. Оруэлла и "Мы" Е. Замятина

В письме к своему издателю Фреду Уорбургу (от 22 октября 1948 года) Джордж Оруэлл сообщил, что первая мысль о романе «1984» возникла у него в 1943 году. В записной книжке Оруэлла, заполненной не позже января 1944 года, обнаружен план книги под названием «Последний человек в Европе». Однако, как оказалось в последствии, это были композиционная схема и идейно-тематический рубрикатор именно романа «1984». Здесь можно найти описания и некоторые детали Новояза, ложной пропаганды, двойного стандарта мышления, регуляции сексуальной жизни идеологией, двухминуток ненависти, а также разработанные партийные лозунги: «Война - это мир», «Незнание - сила» и другие.

В этом же письме Оруэлл сообщает издателю о жанре и форме книги: «…это роман о будущем, т.е. своего рода фантазия, но в форме реалистического романа. В этом-то и трудность: книга должна быть легко читаемой».

Интересно, что заглавие романа, вызывающего и по сей день столь разноречивые отклики, было найдено Оруэллом по чистому случаю. Рукопись, законченная осенью 1948 года, оставалась безымянной - не подошел ни один из вариантов названия. На последней странице стояла дата, когда писатель завершил авторскую правку. Он переставил в этой дате две последние цифры. И наверняка, подобный «трюк» сыграл не последнюю роль в том, что многие критики, трактовавшие идею названия вслед за самим автором, настаивали, что роман - не антиутопия, а сатира на настоящее, добавляя, что пафос ее - не пророчество, а предупреждение. Так, рецензенты «Daily Worker» назвали роман «пропагандистским памфлетом в духе холодной войны». Оруэлл был глубоко огорчен тем, что правая пресса приветствовала «1984» как сатиру на лейборизм, социализм и вообще левое движение (рецензии в «Economist», «Wall Street Journal», «Time», «Life»). Он пытался это опровергнуть.

Уже 16 июня он телеграфно отвечал американскому профсоюзному деятелю Ф. Хэнсону на вопрос об идейном смысле книги: «Мой роман не направлен против социализма или британской лейбористской партии (я за нее голосую), но против тех извращений централизованной экономики, которым она подвержена и которые уже частично реализованы в коммунизме и фашизме. Я не убежден, что общество такого рода обязательно должно возникнуть, но я убежден (учитывая, разумеется, что моя книга - сатира), что нечто в этом роде может быть. Я убежден также, что тоталитарная идея живет в сознании интеллектуалов везде, и я попытался проследить эту идею до логического конца. Действие книги я поместил в Англию, чтобы подчеркнуть, что англоязычные нации ничем не лучше других и что тоталитаризм, если с ним не бороться, может победить повсюду».

Главным произведением Евгения Замятина первых послереволюционных лет был, бесспорно, фантастический роман «Мы», воспринятый современниками как злая карикатура на социалистическое, коммунистическое общество будущего. Это краткий конспект возможной жизни, уготованной человечеству, смелая антиутопия, роман-предупреждение, но в тоже время - и сегодня это очевидно, - вещь остросовременная. Написанный в 1920 году, в голодном, неотапливаемом Петрограде, в обстановке военного коммунизма, с его вынужденной (а часто и неоправданной) жестокостью, насилием, попранием личности, в атмосфере распространенного убеждения в возможность скорого скачка прямо в коммунизм, роман погружает нас в то будущее общество, где решены все материальные запросы людские и где удалось выработать всеобщее математическое счастье путем упразднения свободы, самой человеческой индивидуальности, право на самостоятельность воли и мысли, что выражено в символическом образе «огнедышащего ИНТЕГРАЛА», чуда технической мысли и одновременно орудия жесточайшего порабощения.

«Предупреждением о двойной опасности, грозящей человечеству: гипертрофированной власти машин и гипертрофированной власти государства» - назвал свой роман Замятин.

Вот две книги, сюжеты которых, казалось бы, во многом похожи, а то и откровенно повторяют друг друга. Однако это только на первый взгляд. Несомненно, что в романах есть пересекающиеся линии, но это как раз и доказывает то, что они развиваются параллельно, независимо друг от друга, а сходство возникает лишь тогда, когда избежать его невозможно, как невозможно закрыть глаза на действительность и то, что происходит в современных авторам обществах.

Так можно ли ставить «равно» между этими антиутопическими сюжетами? Или здесь больше подойдет знак «приблизительно»? а может быть, это уравнение не имеет смысла вообще? Проследим более внимательно.

Роман Джорджа Оруэлла «1984» - это выражение настроения и ещё это предупреждение. Настроение, которое оно выражает, очень близко к отчаянию за будущее человека, а предупреждение заключается в том, что, если курс движения истории не изменится, то люди по всему миру потеряют свои самые человечные качества, превратятся в бездушные автоматы, и, причём, даже не будут подозревать об этом.

Настроение беспомощности по поводу будущего человека находится в ярко выраженном контрасте с одной из наиболее фундаментальных черт Западной философии: верой в человеческий прогресс и возможности человека создать справедливый мир.

Эта надежда на социальное и личное совершенство человека, вполне ясно описанная в произведениях философов эпохи Просвещения XVIII века и социалистами-мыслителями в XIX, оставалась неизменной до Первой Мировой войны. Война, в которой миллионы человек погибли из-за территориальных амбиций Европейских властей, хотя и при иллюзии борьбы за идеалы мира и демократии, оказалось началом того развития, которое в сравнительно короткое время собиралось разрушить почти двухтысячелетнюю Западную традицию надежды и превратить её в настроение отчаяния. Моральная бессердечность Первой Мировой была лишь началом. За ним последовали другие события: предательство социалистических надежд Сталинским реакционным государственным капитализмом; жёсткий экономический кризис в конце двадцатых; победа варварства в одном из старейших мировых культурных центров - Германии; безумие Сталинского террора в тридцатых; Вторая Мировая война, в которой каждая из участвовавших наций потеряла какие-то моральные устои, ещё существовавшие во время Первой Мировой; неограниченное истребление мирного населения, начатое Гитлером и продолженное ещё более полным уничтожением городов Гамбург, Дрезден и Токио, и, в конце концов, использованием атомной бомбы против Японии. С этого момента человечество столкнулось с ещё большей опасностью - уничтожением нашей цивилизации (если не всего человеческого рода) термоядерным оружием, так как оно существует сегодня и развивается в устрашающих пропорциях.

Особо ценная значимость книги Оруэлла в том, что она выразила новое настроение беспомощности, которое наполнило собой современность, до того как это настроение овладело сознанием людей.

Оруэлл не одинок в своей попытке. Евгений Замятин в книге «Мы» также выразил настроение настоящего и предупреждение для будущего в манере, похожей на оруэлловскую. Конечно, здесь можно говорить о неком подражательном мотиве лишь с натяжкой, тем более, что произведение российского (тогда советского) автора было написано на двадцатилетие раньше. «Фантастика вышла убедительной. Это потому, что не Замятин шел к ней, а она к нему. Это стиль Замятина толкнул его на фантастику», - писал Ю.Н. Тынянов в 1924 году. Критика давно уже указала место романа в литературной истории ХХ столетия. Признанно, что сочинение Замятина во многом предопределило развитие жанра «антиутопии» в зарубежных литературах, ведущей ее проблематики - драматическая судьба личности в условиях тоталитарного человеческого устройства. Таким образом, первым, кто сказал предельно точно об «антиутопии» ХХ века и ее «пионером», был сам Замятин. Так, в работе о Герберте Уэллсе он противопоставил классические утопии, создатели которых (Т. Мор, Т. Кампанелла) «дают … кажущиеся идеальным строение общества … утопия имеет знак «+»», фантастике «со знаком «-»» в романах Уэллса, нацеленных исключительно почти на то, чтобы «вскрыть дефекты существующего социального строя, а не затем, чтобы создать картину некоего грядущего рая»; это - «в большинстве случаев - социальные памфлеты, облеченные в художественную форму художественного романа». А сам Оруэлл в статье «Свобода и счастье» отозвался с похвалой о книге Замятина «Мы» («…представляет собой любопытный литературный феномен нашего книгосжигательского века») и признавался, что даже заимствовал из нее кое-что для своего всемирного бестселлера «1984».

Однако есть некоторые исследователи, которые утверждают, что «хотя и «Мы» были написаны за тридцать лет до «1984», создается впечатление, что Замятин, наоборот, писал свою книгу через тридцать лет после книги Оруэлла, причем заодно высмеял и ее тоже. Так, в «Мы» все население только и говорит о том, что 2х2=4 [в романе Оруэлла народ напротив заставляют думать и верит в то, что 2х2=5], и, в частности, герой Замятина упивается сонетом: «Вечно влюбленные дважды два. Вечно слитые в страстном четыре…»».

Однако читатель не может не замечать, что обе «негативные утопии» выражают настроение безнадёги и беспомощности современного человека, так же как и ранние утопии выражали настроение уверенности в себе и надежды средневекового человека. Не могло быть ничего более парадоксального в историческом плане, чем эта перемена: человек начала индустриальной эпохи, реально не обладавший средствами к достижению мира, где бы стол был накрыт для всех голодных, живший в мире, в котором существовали экономические причины для рабства, войны и эксплуатации, лишь нащупывав возможности новой науки и её применения к технике и продукции, - тем не менее человек в начале современного развития был полон надежды. Четырьмя веками позже, когда все эти надежды стали выполнимыми, когда человек может производить достаточно для всех, когда война стала ненужной, потому что технический прогресс может дать любой стране больше богатства, чем территориальное завоевание, в тот самый момент, когда человек находится на гране исполнения своей надежды, он начинает терять её. Важный момент этих антиутопий в том, чтобы не только показать будущее, к которому мы двигаемся, но и объяснить исторический парадокс.

«Мы» и «1984» описывают абсолютно бюрократизированное общество, в котором человек - лишь номер, он потерял всю свою индивидуальность. Это передаётся через смесь безграничного террора (в книге Замятина добавлена операция на мозге, что меняет человека даже физически), идеологического и психологического управления.

Правда, общество, которое изображает Замятин, основано на «разумности», его создали «Мы», то есть 99 процентов населения, их «разум», как следствие развития науки, техники и медицины. При этом жизнь человека («нумера») вся на виду, вся - прозрачна. (Да, «Нумерами» и «Нормами» Замятин предсказал архипелаг ГУЛАГ). У новых жилищ нет закрытых стен, а у людей нет права даже на укрытие (здесь также можно провести параллель с «1984», где у каждого человека в доме был телеэкран, который «притушить было можно, полностью же выключить нельзя»; это был некий аппарат, «похожий на мутное зеркало», сообщавший не только о «новых победах на фронте», но и мог следить за обитателем бетонной коробки. Это неусыпное наблюдение внимательное к последней мелочи быта подданных Океании. Ничто не должно ускользнуть от державного ока, и суть вовсе не в страхе - подрывная деятельность практически давно уже исключена. Высшая цель режима состоит в том, чтобы никаких отклонений от раз и навсегда установленного канона не допустить как раз в сфере личностной, интимной - там, где такие отклонения, при всем совершенстве слежки и кары, все-таки еще не выкорчеваны до конца.). Нет у «нумеров» в мире Замятина и свободы волеизъявления. Всё за человека взвешено, расчислено, распределено, вымерено. Существует Единое Государство, о красоте и величии которого обязаны печься поэты и прозаики, составляя трактаты, поэмы, манифесты и оды. Существует Благодетель - вождь, стоящий во главе Единого Государства. Линия Единого Государства - это прямая, великая, божественная, точная линия. И Д-503, главный герой замятинского повествования, - только один из математиков Единого Государства, в котором торжествует «мы», уничтожая «я».

У Оруэлла герой, восстал ради возможности беспрепятственно наслаждаться так, как наслаждаются 99 процентов населения на Западе, и думать, как думают эти 99 процентов, а именно, что 2х2=4. Но его выслеживает полиция тирана и заставляет под пыткой сказать, что дважды два не равно четырем. У Замятина герой пожелал было думать, что дважды два не есть четыре, но, в конце концов, не выдержав жизни вне конформизма, пришел к выводу, что неконформизм - болезнь, и сам отправился в Бюро Хранителей (разума). Героиню умерщвляют самым научным способом (тут Замятин пародирует электрический стул в США). В конце концов она подняла восстание. Конечно же, это - преступление и на Западе XX века. А герой жив и здоров, хотя он был тоже участником восстания. Он лишь немного подлечился. Что ж тут особенного? Разве психических больных не лечат на Западе в конце XX века? Он же сам признал, что психически болен. И вылечившись, выражает в заключительной фразе книги уверенность, что «разум должен победить».

Таким образом, понимание свободы Замятиным противоположно Оруэллу. Свобода по Замятину - это свобода распространять в печати мысль, что дважды два не равно четырем, которую все «Мы», кроме самого распространителя, считают иррациональной, мнимой, неинтересной и ненужной. Этой свободы сам Замятин не нашел ни в советской России, ни на Западе. Его «Мы» оказались и его собственной биографией. А свобода по Оруэллу - это конформизм большинства счастливого населения, которому мешает тиран-злодей.

Не следует, однако, делать вывод отсюда, что роман Замятина «Мы» мало имел отношения к России, к революции, а больше к буржуазно-технократическому обществу Запада. Тем более, что целиком принять ту версию, что роман антиреволюционен, значило бы сильно упростить авторский замысел. Сочинение Замятина, разумеется, проникнуто раздумьями о российской послереволюционной действительности, но эти раздумья неоднозначны.

Автор «Мы» испытал воздействие мысли Достоевского - создателя «Записок из подполья», «Бесов» и «Легенды о Великом инквизиторе» (из «Братьев Карамазовых»). Диапазон критики тоталитарного общественного принципа в творчестве Достоевского чрезвычайно широк. В него наряду с буржуазной западной цивилизацией, католицизмом и т.д. вовлекались, частью, и современные писателю социалистические учения. Нечто подобное встретим и у Замятина. В его «антиутопии» ассоциации с Достоевским порой на поверхности. Хотя бы - так близкие философии Великого Инквизитора - рассуждения Благодетеля (запись 36-я) о «любви к человечеству», которая «непременно бесчеловечна», и о людях, мечтающих о том, чтобы кто-нибудь «приковал их … на цепь» к их «счастью». Сам Великий инквизитор - этот средневековый епископ, этот католический пастырь, рожденный фантазией Ивана Карамазова - железной рукой ведет человеческое стадо к принудительному счастью. «Он именно, - говорит Иван брату Алёше, - ставит в заслугу себе и своим, что наконец-то они побороли свободу, и сделали так для того, чтобы сделать людей счастливыми». Он готов распять вторично появившегося Христа, дабы он не мешал людям своим евангельскими истинами «соединиться наконец в бесспорный общий и согласный муравейник».

Благодетель из романа «Мы» в назидательной беседе со взбунтовавшимся строителем «Интеграла» (у которого затем будет вырезана фантазия) - через тысячелетия - вещает о том же, о счастье, насильственно привитом человечеству: «Вспомните - синий холм, крест, толпа. Одни - вверху, обрызганные кровью, прибивают тело к кресту; другие - внизу, обрызганные слезами, смотрят. Не кажется ли вам, что роль тех, верхних, - самая трудная, самая важная… А сам христианский, милосерднейший Бог, медленного сжигающий на адском огне всех непокорных - разве он не палач? … Абсурд? Нет, наоборот: написанный кровью патент на неискоренимое благоразумие человека. Даже тогда - дикий и лохматый - он понимал: истинная, алгебраическая любовь к человечеству - непременно бесчеловечна, и непременный признак ее жестокость». Таким образом, тоталитарная идея призвана охватить - в самом буквальном смысле слова - все, что составляет космос человеческого бытия.

Эту же мысль мы находим и в романе Оруэлла «1984», которая расширяется абсолютным утверждением того, что только при этом условии будет достигнута цель, которую она, тоталитарная система, признает конечной. Возникнет мир стекла и бетона, невиданных машин, неслыханных орудий убийства. Родится нация воителей и фанатиков, сплоченных в нерасторжимое единство, чтобы двигаться вечно вперед и вперед, одушевляясь абсолютно одинаковыми мыслями, выкрикивая абсолютно одинаковые призывы, - трудясь, сражаясь, побеждая, пресекая, - триста миллионов людей, у которых абсолютно одинаковые лица.

Однако у Оруэлла это не воспаленная греза реформатора, вдохновленного подобной идеей; это, за микроскопическими исключениями, реальность. В ней господствует сила, безразличная к рядовой человеческой судьбе. Граждане Океании должны знать лишь обязанности, а не права, и первой обязанностью является беспредельная преданность режиму: из страха, из веры, ставшей второй натурой.

Парадокс в том, что подобной искренности добиваются насилием, для которого не существует никаких ограничений. Центральная проблема из всех интересующих Оруэлла - до какой степени насилие способно превратить человека не просто в раба, а во всецело убежденного сторонника системы, которая раздавливает его. Где кончается принужденность? Когда она перерастает в убеждение и восторг? Тайна тоталитаризма виделась Оруэллу в умении достигать этого эффекта, и не в единичных случаях, но как эффекта массового.

Разгадку он находил во всеобщей связанности страхом. Постепенно становясь сильнейшим из побуждений, страх ломает нравственный хребет человека и заставляет его глушить в себе все чувства, кроме самосохранения. Для этого и существует режим - с его исключительно мощным аппаратом подавления, с полицией мысли и полицией нравов, с «новоязом», разрушающим язык, чтобы стала невозможной мысль, с обязательной для всех доктриной «подвижного прошлого», согласно которой память преступна, когда она верна истине, а минувшего не существует, за вычетом того, каким оно сконструировано на данный момент.

История, культура, само человеческая сущность - только помехи и препятствия, мешающие тоталитарной идее осуществиться в полной мере. Пока сохраняется хотя бы хилый росток неофициозной мысли и неказенного чувства, не могут считаться вечными самовластие лидера Океании, называемого условным именем Старший Брат, и диктат целиком ему подконтрольной организации, которую обозначают столь же условным словом «партия». Задача не в том, чтобы добить противников, ибо они мнимы. Она в том, чтобы исчезла возможность несогласия, индивидуальности.

О конкретном прообразе мира, встающего со страниц «1984», спорили, и трудно сказать, согласился ли бы сам Оруэлл придать Старшему Брату физическое сходство со Сталиным, как поступили экранизаторы романа. Сталинизм, конечно, имеет самое прямое отношение к тому порядку вещей, который установлен в Океании, но не только сталинизм. Здесь говорить надо не столько о конкретике, сколько о социальной болезни, глубоко укорененной в атмосфере XX столетия и по-разному проявляющейся, хотя это все та же самая болезнь, которая методически убивает личность, укрепляя идеологию и власть. Это может быть власть Старшего Брата, глядящего с тысячи портретов, или власть анонимной бюрократии. В одном варианте это идеология сталинизма, это доктрина расового и национального превосходства - в другом, а в третьем - комплекс идей агрессивной технократии, которая мечтает о всеобщей роботизации. Но все эти варианты предполагают ничтожество человека и абсолютизм власти, опирающейся на идеологические концепции, которым всегда ведома непререкаемая истина и которые поэтому не признают никаких диалогов. По словам одного оруэлловского персонажа, эту власть представляющего, «цель репрессий - репрессии. Цель пытки - пытка. Цель власти - власть».

Не следует корить поставленное Оруэллом зеркало за то, что в нем можно узнать и нечто очень близкое пережитому советским человеком. Роман завершен в 1948 году, одном из самых мрачных за всю советскую историю. Естественно, что целью Оруэлла было развенчание сталинизма, тогда - из-за незнания, из-за иллюзий, из-за приписанных гению Вождя побед в Великой Отечественной - обладавшего особой привлекательностью для многих и многих на Западе. Говорили о злобном памфлете, но на самом деле это была книга, расчищавшая площадку для будущего, где Старшему Брату не найдется места.

А годом раньше, предваряя издание «Скотного двора» в переводе на украинский язык, Оруэлл писал: «Ничто так не способствовало искажению исходных социалистических идей, как вера, будто нынешняя Россия есть образец социализма, а поэтому любую акцию ее правителей следует воспринимать как должное, если не как пример для подражания. Вот отчего последние десять лет я убежден, что необходимо развеять миф о Советском Союзе, коль скоро мы стремимся возродить социалистическое движение». Речь шла, понятно, не о Советском Союзе как таковом, а о сталинской системе, о тенденции, идущей в западных индустриальных странах, только более медленными темпами, чем в Китае или России. Основной вопрос, который поднимает Оруэлл, это есть ли вообще такое понятие как «правда». Руководящая партия утверждает: «Не существует объективного мира вне нас. Реальность существует лишь у человека в голове и больше нигде… что Партия объявит правдой, то и будет правдой». Если это верно, то, контролируя человеческое сознание, Партия контролирует правду. В драматическом диалоге между представителем Партии и избитым повстанцем, диалоге, который (так же, как и разговор Благодетеля с Д-503 в романе «Мы» Замятина) достоен сравнения с разговором Инквизитора с Иисусом у Достоевского, объясняются основные принципы партии. Однако, в отличие от Инквизитора, лидеры Партии даже не притворяются, что их система создана, чтобы сделать человека счастливее, потому что люди, будучи жалкими и боязливыми созданиями, хотят избежать свободы и не могут смотреть правде в глаза. Лидеры осознают, что у них самих есть лишь одна цель, и цель эта - власть. Для них «власть это не цель, это конец. Власть это возможность наносить сколько угодно боли и страдания другому человеку».

Во всех этих рассуждениях и предположениях и выявляется борьба двух полярных начал, которые есть в обоих романах: за человека или (для его якобы блага) против него; гуманизм, исходящий из того, что люди, народ, сами нуждаются в жестоком пастыре. Не важно, кто он - обожествленный тиран или свирепый творец всего сущего; важно, чтобы человека можно было бы (ему на пользу) загнать в раба, в муравья, в обезличенный «нумер», научить его «двоемыслию».

Тема «двоемыслия» до предела заострена именно в произведении Оруэлла. «Двоемыслие» - это то, что при удачном манипулировании сознанием человека, человек не говорит противоположного тому, что думает, а думает противоположное правде. Таким образом, например, если человек полностью потерял свою независимость честность, если он ощущает себя вещью, частью государства, партии или корпорации, тогда дважды два - пять, или «Рабство - это Свобода», и он считает себя правым, ведь он больше не осознаёт различия между правдой и ложью. Это особенно относится к идеологиям. Как инквизиторы, пытая своих заключённых, думали, что действуют во имя христианской любви, так и Партия «отрекается и очерняет каждый принцип, на котором основывалось социалистическое движение, и предпочитает делать это во имя социализма». Её содержание перевёрнуто с ног на голову, но люди всё равно верят, что оно значит именно то, о чём говорит. Здесь Оруэлл довольно очевидно затрагивает тему фальсификации социализма русским коммунизмом, но следует добавить, что Запад также повинен в подобной фальсификации. Мы показываем наше общество как общество свободной инициативы, индивидуализма идеализма, а на самом деле это лишь слова. Мы представляем собой централизованное, административное индустриальное общество, бюрократическое по существу, мотивированное материализмом и лишь немного смягчённое по-настоящему духовными и религиозными заботами.

Тогда, отсюда вытекает вопрос, который поставлен и Замятиным, и Оруэллом. Это вопрос философского, психологического, и, в некоторой мере, религиозного плана. Звучит он так: может ли человеческая сущность быть изменена настолько, что человек забудет о своём стремлении к свободе, достоинству, честности, любви - словом, может ли человек забыть о том, что он человек? Или человеческой природе присущ динамизм, который будет реагировать на ущемление основных человеческих нужд попыткой обратить бесчеловечное общество в человечное? Следует заметить, что отправной точкой произведений Оруэлла и Замятина не является утверждение, что такого понятия как человеческое естество не существует вообще; что не существует характерных черт, составляющих сущность человека; и что человек рождён как не чистый лист, на котором общество напишет свой текст. Они утверждают, что человеку свойственно сильное стремление к любви, к справедливости, к правде, к солидарности. Фактически, они подтверждают силу и настойчивость этих человеческих стремлений описанием самих средств, которые они представляют как необходимые к уничтожению. В «Мы» это операция на мозге, сходная с лоботомией необходима, чтобы избавиться от потребностей человеческого естества. В «1984» это практически безграничное использование пыток и промывки мозгов. Ни один из авторов не может быть обвинён в утверждении, что уничтожить человеческое в человеке - лёгкая задача. Всё же, оба писателя подходят к общему заключению: это возможно способами и техникой широко известной уже сегодня.

Так, в 1941 году Оруэллом было написано эссе «Англия, ваша Англия», писатель нашел свою метафору современного состояния мира - военный парад: ряды касок, по струнке вытянутый носок сапога, который вот сейчас опустится на человеческое лицо, чтобы раздавить его. Восемь лет спустя метафора станет ключевой в романе «1984».

Антиутопия ответит и на мучительный для Оруэлла вопрос, который он выразил тоже метафорически, вспомнив о библейском ките, проглотившем пророка Иону. В Библии пророк молил бросить его в море, желая искупить вину за разыгравшуюся бурю. Сняв мотив жертвенности, Оруэлл ввел противоположный - бегство от долга. У него чрево кита дает уютное прибежище отказавшимся противиться «веку, когда свобода мысли признана смертным грехом, пока ее не превратят в бессмысленную абстракцию». Со временем произойдет и это; для «независимой личности не останется возможности существовать». И тогда умрет литература, которую удушают условия, вынуждающие безвольно подчиняться такой реальности.

Она умрет оттого, что в ней восторжествует пассивность. «Отдайся созерцанию происходящего в мире, - писал Оруэлл в эссе «Во чреве кита» (1940), - и не противодействуй, не питай надежд, будто способен контролировать этот процесс, - прими его, приспособься, запечатлевай. Кажется, вот вера, которую в наши дни исповедует любой писатель, сознающий, какова теперь жизнь».

Конечно, картина Оруэлла чересчур депрессивна, особенно, если, как и сам Оруэлл заметить, что это картина не только «врага», но и всего рода человеческого в конце двадцатого века. Можно двояко реагировать на эту картину - или стать ещё более беспомощным и уступчивым, или осознать, что ещё есть время и действовать с большей решимостью и ясностью.

Антиутопии «1984» Оруэлла и «Мы» Замятина утверждают, что полностью обесчеловечить человека возможно, и жизнь при этом будет идти своим чередом. Кто-то может засомневаться в правильности этого предположения и решить, что, если возможно уничтожить в человеке человеческую суть, то с этим будет уничтожено и всё будущее человечества. Эти люди будут настолько бесчеловечны и глупы, что просто перебьют друг друга, или умрут от полнейшей скуки и зависти. Если мир «1984» и «Мы» станет доминирующим на этой планете, то это будет мир безумцев, нежизнеспособный мир (Оруэлл, например, это очень тонко показывает, указывая на безумный проблеск в глазах лидера Партии). Можно с уверенностью утверждать, что ни Оруэлл, ни Замятин не хотели настоять на том, что такой мир обязательно настанет. Скорее наоборот, вполне понятно их намерение прозвучать как предупреждение, куда мы катимся, если не возродим дух гуманизма и достоинства, которые лежат в самом основании культур. Оруэлл, как и Замятин, подразумевает, что новая форма административного индустриализма, при котором создаются машины, которые действуют как человек, и развивается человек, который действует как машина, ведёт к эре обесчеловечения и полного отчуждения, при которой человек превращается в приложение к процессу производства и потребления. Оба автора подразумевают, что опасность скрывается не только в коммунизме в его русской и китайской версиях, но и в современном состоянии производительности и организации, относительно независимой от какой бы то ни было идеологии. Оруэлл, как и Замятин, - пророк бедствия. Он хочет предупредить и пробудить человека. Он ещё надеется - но в отличие от автора ранней утопии «Мы», его надежда отчаянная. Надежду можно реализовать, только если она будет замечена, так что «1984» учит современное ему человечество тому, что опасность, которая стоит перед всеми людьми, опасность общества роботов, которые потеряли последние следы индивидуальности, любви, критического мышления, и даже не осознают этого из-за «двоемыслия», довольно серьезная и она существует. Такие книги, как Оруэлла, - мощные предупреждения, и получится очень неудачно, если читатель узко поймёт «1984» как очередное описание сталинского варварства и не заметит, что это касается всех людей.

фантастический замятин оруэлл обесчеловечивание

Список литературы

1. Замятин Е. Мы // Знамя. - №5, 6. - 1988

2. Зверев А.М. О старшем брате и чреве кита: набросок к портрету Оруэлла // Джордж Оруэлл. «1984» и эссе разных лет. - Изд. «Прогресс». - СССР, Москва, 1989.

3. Иванова Н. Предсказатели // Новый мир. - М. - 1988

4. Келдыш В.А. О Замятине // Замятин Е. Избранные произведения. - М.: Советский писатель, 1989.

5. Наврозов Л. Замятин и Оруэлл: 2х2=4? // газ. Московские Новости. - РФ, Москва, 1993. - №1.

6. Оруэлл Дж. «1984» и эссе разных лет: Пер с англ./ Сост. В.С. Муравьев; Предисл. А.М. Зверева; Коммент. В.А. Чаликовой. М.: Прогресс. - СССР, 1989

7. Статьи. Рецензии. - Изд. Библиотека журнала «Иностранная литература». - СССР, Москва, 1989

8. Оруэлл Дж. Рецензия на «Мы» Е.И. Замятина // Джордж Оруэлл. «Скотный Двор: Сказка». Эссе. Статьи. Рецензии. - Изд. Библиотека журнала «Иностранная литература». - СССР, Москва, 1989

9. Чаликова В.А. Комментарии к «1984» // Джордж Оруэлл. «1984» и эссе разных лет. - Изд. «Прогресс». - СССР, Москва, 1989

10. Эрих Фромм. Комментарии к «1984» // Джордж Оруэлл. 1984. - СПб.: Новая классика, 1996.

Размещено на Allbest.ru