Творчество Валентина Распутина на современном этапе

Размещено на http://www.allbest.ru

13

Размещено на http://www.allbest.ru

Реферат

по теме

Творчество Валентина Распутина на современном этапе

Содержание

Введение

«Живи и помни»

«Дочь Ивана, мать Ивана»

Заключение

Список литературы

Введение

Валентин Распутин - яркий представитель «деревенской прозы» - одного из ведущих явлений современной литературы. В его творчестве нашла отражение острейшая проблема конца XX века: разрушение природы и нравственности под воздействием цивилизации. Противостояние национальных традиций духовности и воинствующего цинизма воплотилось в образной и языковой системе произведений писателя.

Валентин Григорьевич Распутин родился в 1937 году в с. Усть-Уда Иркутской области. В 1959 году окончил Иркутский университет. Работал корреспондентом в местных газетах Сибири. Корреспондентские впечатления нашли отражение в его первых книгах рассказов и очерков.

Известность Распутину принесла повесть «Деньги для Марии», сюжет которой (поиски денег для доверчивой и не искушенной в бухгалтерских делах продавщицы сельской лавки, обвиненной в растрате) позволил писателю психологически глубоко раскрыть характеры самых разных людей, показать как нравственные вершины, так и глубины человеческого падения. Написанные затем повести «Последний срок» (1970), «Живи и помни» (1974), «Прощание с Матерой» (1976) закрепили за ним славу одного из лучших представителей так называемой деревенской прозы.

В начале 80-х годов Распутин создал цикл рассказов («Век живи - век люби», «Что передать вороне?», «Наташа» и др.). в которых отошел от деревенской тематики, хотя и остался верен нравственной проблематике. Результатом наблюдений над далеко не лучшими изменениями в жизни деревни и нравственности людей стала публицистическая повесть «Пожар» (1985).

В последние годы В. Распутин посвятил себя решению актуальных проблем современности: экологических, нравственных, литературно-организационных. Увидели свет его очерки и статьи на эти темы, а также главы публицистической книги «Сибирь, Сибирь...».

Творчество Валентина Распутина довольно часто противопоставляют «городской прозе». И действие у него почти всегда происходит в деревне, и главные герои (точнее, героини) в большинстве случаев - «старинные старухи», и симпатии его отданы не новому, а тому древнему, исконному, что безвозвратно уходит из жизни.

Все это так и не так. Критик А. Бочаров справедливо заметил, что между «городским» Ю. Трифоновым и «деревенским» В. Распутиным при всем их различии много общего. Оба взыскивают высокую нравственность человека, обоих интересует место личности в истории. Оба говорят о влиянии прошлой жизни на современную и будущую, оба не приемлют индивидуалистов, «железных» суперменов и бесхарактерных конформистов, забывших о высшем назначении человека. Словом, оба писателя разрабатывают философскую проблематику, хотя и делают это по-разному.

В данной работе мы решили рассмотреть два современных произведения Валентина Распутина - «Живи и помни» и «Дочь Ивана, Мать Ивана», которые, на наш взгляд, являются показательными для современного периода творчества писателя, первый - как пример сохранения, или возрождения творческой традиции писателя, второй - как пример нового витка в творчестве писателя, который многие критики уже назвали «вырождением» Распутина.

«Живи и помни»

Девяностые годы стали временем упадка деревенской прозы. О причинах этого упадка не одну пространную статью писать можно. В новые времена “деревенщики” пришлись не ко двору. К новым условиям адаптировались плохо, новый образ жизни не приняли. Начисто отвергая либеральные реформы, ужасаясь нравственной деградации народа (которая, впрочем, задолго до этих реформ началась -- о том и “Прощание с Матерой”, и “Пожар”), они уже не столько боролись, сколько оплакивали судьбу людей, под каток перемен попавших. Отсюда и тоскливая безнадежность поздних рассказов Василия Белова и Валентина Распутина. Долгожданное возвращение Распутина к “большой” прозе, к повести, жанру, который, собственно, его и прославил, на мой взгляд, событие символическое. Что-то сдвинулось, что-то изменилось в стране.

Новая повесть Валентина Распутина, на мой взгляд, художественно уступает только “Живи и помни” -- недостижимой его вершине. Несмотря на идеологизированность и заметную публицистичность, она безмерно выше и “Пожара”, и рассказов 90-х. В современной же литературе не много найдется сопоставимых вещей. Завязка сразу же вводит читателя в злой и нервный мир большого сибирского города середины девяностых. В этом городе, где люди жили уже не производством, а торговлей (для Валентина Распутина это греховно), где честные люди спасались от окружающего бандитского мира за новопоставленными решетками, где всё до устройства “любовных утех и публичных потех” стало чужим, заимствованным (“только хоронили по-старому”), у родителей пропала дочь. Поиски привели в милицию: выяснилось, что Света (так ее звали) была изнасилована жестоким и нервным торговцем с Кавказа. Вскоре мать Светы, Тамара Ивановна, умная, энергичная и стойкая женщина, осознает, что при новом русском правопорядке насильник законной кары наверняка избежит. Тогда, дождавшись удобного случая, она убивает кавказца прямо в кабинете районного прокурора. Убивает по-крестьянски (Тамара не природная горожанка, она родом из деревни, затопленной при строительстве гидроэлектростанции на Ангаре), выстрелом из обреза.

По сути, все действие сжато в первой части повести. И преступление, и возмездие за него уже свершились. Предугадывается и приговор для мстительницы. Во второй части мало действия. На смену динамичному повествованию приходят долгие диалоги, разговоры, рассуждения героев о женщине, о современном мире, о России, о чеченцах, даже о Сербии. В этой главе раскрываются характеры большинства героев: Ивана Савельевича (отца Тамары), Ивана Анатольевича (сына Тамары), Анатолия (мужа Тамары), его друга Демина, следователя областной прокуратуры Николина и еще немногих других. В первой части их попросту подавляла сильная личность Тамары Ивановны. Описание дальнейшей судьбы героев и освобождение Тамары Ивановны из тюрьмы (третья часть) составляют своеобразный эпилог, в общем, счастливый.

Вновь, как едва ли не во всех своих лучших вещах, Распутин главным героем делает женщину. Женщина -- опора России, русской жизни, она хранитель традиций, их защитница. В этом кардинальное отличие от прозы Василия Белова. У последнего женщина исчадье ада, носитель порока. Через нее разрушается традиционная мораль, гибнет семья. У Распутина все наоборот. Мужчины у него обычно слабовольны и слабохарактерны, нерешительны и нетверды, пассивны. Зато женщины умны, самоотверженны, решительны. Таковы были предшественницы Тамары Ивановны: старуха Анна (“Последний срок”), Настена (“Живи и помни”), старуха Дарья (“Прощание с Матерой”). В мире Распутина, в мире, где мужчины или слабы, или пьяны, или потеряли совесть, женщина -- последний оплот добра. Только женщина продолжает борьбу с торжествующим злом, пытаясь спасти слабого духом мужчину (это и в “Живи и помни”, и в “Уроках французского”), сохранить привычный, завещанный предками уклад жизни (“Прощание с Матерой”). И в новой повести борется женщина со злом по мере сил, будь то насильник-кавказец или ненавистный телевизор: “С приходом свободной жизни, когда из телевизора, как из волшебного горшка, полезла каша, состряпанная из гадостей… Тамара Ивановна, недолго катаясь умом, грохнула телевизор о пол и вымыла руки”. Друг Анатолия Демин служит кем-то вроде приказчика при жене-“купчихе”. Его же устами автор объясняет преимущества женщины над мужчиной, эти преимущества изначальны, даны от природы: “Что может баба, мужику ни в жисть не смочь. Стрелять -- да, это дело мужское, но тут еще надо было подкрасться… У мужика не получается… Не та натура, не те извилины в голове”.

Распутин сохранил характерную для “деревенщиков” неприязнь, даже ненависть к реформам, нововведениям, к западничеству. Немало гневных страниц посвящены обличению атрибутов нового мира: от рыночной экономики и новой школьной программы, в которой русский язык и историю Отечества стали заменять на валеологию и культурологию, до наркотиков, дискотек и все того же телевизора. Если же и принимает автор что-либо новое (например, одежду из кожи), то, подобно китайскому мудрецу, ссылается на прошлое: мол, не новое это, носили и наши предки кожу, да только “забыли о ней по великой бедности”.

По-крестьянски автор ненавидит “торгашество” как всякий непроизводительный труд. Да и трудом это не считает. Не принимает того, что серьезные работящие мужики и бабы вместо производства подались в торговлю: “Человек в городе устремился за прилавок -- и воробей тут, начирикивает: торгуй, торгуй! А ведь было время -- подбадривал: паши, паши!” Анатолий, начавший было хорошо зарабатывать на развозке товара, уходит с работы опять-таки из-за неприязни к “торгашеству”. Тамара Ивановна с радостью замечает, что “кроме купи-продай” и “украдь-сбудь” сохранились все-таки и серьезные, рабоче-крестьянские, занятия, а не одно только дуроломство”.

Едва ли не важнейшая в повести тема -- тема национальная. Носители зла, само воплощённое зло здесь -- кавказцы. Насильник, поломавший жизнь Свете -- кавказец. Он не просто страшен, жесток, он омерзителен, труслив, ни одной хорошей черточки не подарил автор ни ему, ни его соплеменникам: “напротив нее через стол, извивался, визжал и кричал что-то неразборчивое кавказец в джинсовой куртке, черный, безростый, с бешеным лицом и кипящими большими глазами…

Кавказец по взгляду Тамары Ивановны догадался, что пришла мать, и, обращаясь к ней, показывая на Светку, так же заносчиво, бешено, но позаботившись о том, чтобы его поняли, прокричал:

-- Она врет, плохо врет! Фу! -- пыхнул он злобой в сторону Светки. -- Ей не жить, если будет врать!”

Кавказцы здесь опасны не только для семьи Тамары Ивановны, они, наряду с китайцами, несут угрозу самому существованию русских, закабаляя их, превращая в своих слуг: “Китайцы хитрее, кавказцы наглее, но те и другие ведут себя как хозяева, сознающие свою силу и власть. В подчинении у них не только катающая тележки местная челядь, с которой они обращаются по-хамски, но и любой, будь он даже семи пядей во лбу, оказывающийся по другую сторону прилавка. Эта зависимость висит в воздухе, слышна в голосах и лицах”. Межнациональная вражда тема больная, другой, более осторожный писатель ее бы и не коснулся. Но разве можно долее закрывать глаза на очевидное? Есть эта вражда, есть, и не должно ни ученому, ни писателю темы этой бояться. Одним из центральных эпизодов становится драка русских и кавказцев на рынке. В ней участие принимает сын-Иван, фигура, уступающая по важности только Тамаре Ивановне. Если она символизирует настоящее русского народа, то Иван -- будущее. Он не только с кавказцами дерется, но и собирается то в Сербию, то в Чечню, сочувствует скинхедам, но все же и не одобряет их. Остается для них чужаком: “А ты и на нас не похож”, -- бросает ему, походя один скин. Действительно, не похож. Будущее для Распутина -- это возврат к корням, к истокам, к добрым традициям народной жизни. Оттого-то автор наградил его редким для сына шофера и закройщицы увлечением: интересом к языкознанию. Он с наслаждением повторяет красивые древнерусские слова, “словно пробуя на вкус”: “л е п о т а, в е л ь м и, в е р е я, ч р е с л а, н а в е т, з л а т о з а р н ы й, с в е т л о с и я н н ы й…”, с упоением разъясняет матери этимологию знакомых слов. Поездка (еще не состоявшаяся, но намеченная) с бригадой плотников в “районное село на Ангаре”, расположенное недалеко от затопленной родной деревни, о том же возврате к истокам говорит. Финал получился, быть может, чересчур оптимистичным (не характерно это для Распутина). Но этот финал как итог полемики. Полемики о судьбе русского народа. Где скрыто, где явно звучит она в повести. Центральным эпизодом в этой полемике стал спор Анатолия, Демина и Ивана со стариком. Последний был соучастником надругательства над Светой: он предоставил кавказцу свою комнату в общежитии, где и случилось преступление. Лишившись комнаты, старик превратился в заправского бомжа. Не погнушавшись им, но заметя в бомже философа, Демин пригласил его на чай с коньяком. Бомж-философ оказывается пессимистом-пораженцем, он утверждает, что пришел конец русскому народу. Сопротивление бессмысленно. Слова свои бомж подкрепляет дурно понятыми идеями Льва Николаевича Гумилева:

-- А бешполежно вше это…

-- Что бесполезно, о чем ты, дорогой?

-- Бешполежно. Наша пешенка шпета. И штреляла она (Тамара Ивановна. -- С.Б.) жря. Не оштановить….

…Хоть Шталина жови, хоть Петра. Не поможет. Человек штаритша, и народ штаритша. Переливаетша в другой народ. Жакон природы…

…Шилы не стало, воли, чешти, которую ты поминал… Брошилишь врашшыпную кто куда. В пришлугу перешли. Швоих не любят, перед чужими полжают…

Это квинтэссенция апокалипсических настроений, охвативших часть интеллигенции. Ощущение не конца истории, но конца России не чуждо было и самому Распутину (вспомним “Пожар”, тяжкую беспросветность поздней деревенской прозы). Но Иван, сам воплощенное опровержение слов старика, вмешавшись в разговор, решает судьбу спора. Было у России прошлое, есть настоящее, настанет и будущее.

“Я давно уже живу в Париже” (вариант: в Берлине, в Нью-Йорке и т.д.). С этой жеманной фразы сейчас едва ли не каждая четвертая повесть начинается. Да, интеллигенция в полной мере воспользовалась обретенным правом на свободу передвижения. “В этой стране делать нечего”, -- девиз целого поколения. Вся повесть Распутина против этого девиза. “Живи в России” -- так можно было бы назвать повесть Распутина. Не теряй надежду, помни о своих предках, не уходи раньше времени и ЖИВИ В РОССИИ.

«Дочь Ивана, мать Ивана»

распутин валентин деревенская проза писатель

Повести и рассказы В. Распутина всегда были если не культовыми, то любимыми и уважаемыми. Тем сильнее было недоумение читателей после прочтения последней повести Распутина «Дочь Ивана, мать Ивана». И дело не в «идейном содержании» -- это все-таки дело автора, -- проблема в сфере поэтики, художественности. Повесть оказалось очень непохожей на прежние работы Распутина, даже на те рассказы, которые появлялись в периодике 90-х годов. Возникло много вопросов, опасений за Распутина как художника, за высоту его творческого полета.

Последняя повесть оставила у читателей и критиков противоречивое, двойственное впечатление. Но, чтобы объяснить его, нужно предпринять экскурс в прошлое, в недавнее перестроечное. В 90-е годы можно начать разделять Распутина-художника и Распутина-политика, Распутина-прозаика и Распутина-публициста. Григорий Бакланов в мемуарной книге «Жизнь, подаренная дважды» с недоумением и горечью вспоминает, с каким остервенением затаптывал его зал, сгоняя с трибуны -- 1988 год! -- ХIХ партийной конференции. «На балконе для гостей дирижировал хлопаньем и топаньем» Валентин Распутин. На ленте, отснятой телевидением, я увидел его лицо. Могу сказать, я не желаю ему когда-либо увидеть свое лицо таким, каким оно было у него в тот момент. А ведь он мне и письма хорошие писал, и книгу свою прислал с трогательной надписью»...

Действительно, в языковом отношении повесть получилась очень неровной, но хотелось бы уделить внимание удачным моментам.

Чувствуется, что Распутин пытается создать некое общее образное пространство текста -- на первых же страницах встречаем метафору с автомобилями. Смотрите, как тонко, последовательно разворачивает ее писатель. Он подходит к ней с разных сторон, сначала сквозь призму взаимоотношений героев: «Заводилой был Демин, более решительный и опытный в новой жизни. Он сразу же, как только покатилась старая жизнь с высокой горки, грохоча, кувыркаясь и разбрасывая обломки, ушел с автобазы, где они с Анатолием сошлись до дружбы, поработал где-то снабженцем, а теперь имел свой киоск на центральном рынке и торговал всяким шурум-бурумом от электролампочек и краски до запчастей к автомашинам. Анатолий же застрял на базе, которой отдал пятнадцать лет, все реже и реже выезжал в рейсы, да и то пустяковые...».

Здесь автобаза, вообще «автомобильная тема» -- своего рода метафора советской жизни. С ней по-разному прощаются и расстаются практичный, «похожий на дикаря» Демин и простоватый сроднившийся с прошлым Анатолий. Так сама жизнь уподобляется развалившемуся, потерпевшему аварию автомобилю. Но этого Распутину мало, и образ обрастает новыми смыслами: «Прохожих уже и не было, зато разудало, почуяв свободу, неслись машины, в три-четыре года свезенные сюда со всего света, чтобы устраивать гонки. И гонки эти на чужом были теперь во всем -- на тряпках и коже, на чайниках и сковородках, на семенах моркови и картошки...». Новую действительность Распутин ассоциирует с гонками, соревнованием, где победа заведомо на стороне «иномарок». В том же эпизоде, на фоне авторского рассуждения, герои повести на простой «семерке» едут искать пропавшую Светку. И текст воздействует. Есть ощущение слаженности, внутренней мотивированности повествования. Можно спорить о свежести символики, но бесспорно, что сам подход -- подлинно художественный.

Наряду с такими находками у Распутина встречаешь фрагменты, пригодные лишь для публицистики почвеннического толка. Думается, проблема здесь не в отступлении от законов жанра -- писатель имеет право говорить напрямую. Дело лишь в чувстве меры: оголтелое правдорубство никому еще не сослужило хорошей службы. Удивительно, но как раз идеи, поданные, что называется в лоб (казалось бы, куда уж ясней!), не воспринимаются в должной мере. Теряется художественная убедительность -- и перестаешь доверять написанному.

Читая повесть «Дочь Ивана, Мать Ивана», нельзя не обратить внимание на очень показательный эпизод со скинхедами. Проблема, понятно, непростая, жизненная -- но видно, как пытается использовать ее в своих политических, «публицистических» целях Распутин, какой неточен, поверхностен в изображении молодежи. Погром в дискотечном клубе описан с таким пафосом, будто речь идет о нашествии марсиан. На другом полюсе Распутин изображает собственно «дискотечников» -- наркоманов, алкашей -- словом, повторяет заштампованный образ несовершеннолетних моральных уродов. И тоже ведь не запретишь -- есть такое, сколько угодно. На этом распутинские выводы заканчиваются. В самом деле, хороший для молодого человека получился выбор: либо шприц, либо кусок арматуры. А ведь это далеко не так, то есть даже совсем не так! Конечно, в повести есть Иван -- тот самый, мать которого в заглавие вынесена, -- но: тоже схема, тоже не человек, а программа.

Заключение

Итак, говоря о прозе Распутина на современном этапе, можно сказать, что она претерпела серьезные изменения по сравнению с более ранней. Настораживает избыточная публицистичность, политизированность повести «Дочь Ивана, мать Ивана». Вероятно, претерпели изменения и творческие принципы писателя, возможно, изменился Распутин и как человек.

Однако не вызывает сомнений тот факт, что Валентин Распутин по-прежнему остается ярким представителем реализма на современном этапе развития российской литературы.

Список литературы

1. В. Распутин «Дочь Ивана, мать Ивана», 2003.

2. В. Распутин «Живи и помни», 2004.

3. Н. Тендитник «Очерк жизни и творчества В. Распутина».

4. Б. Пайкин «Строгая литература»

5. Н. Машовец «Общность цели»

Размещено на Allbest.ru