Биография М.А. Волошина

Размещено на http://www.allbest.ru/

СОДЕРЖАНИЕ

Введение

1 Биография М.А.Волошина

2 Общая характеристика творчества М.А. Волошина

3 Особенности поэзии М.А. Волошина

Заключение

Список использованной литературы

ВВЕДЕНИЕ

Судьба Максимилиана Волошина (1877-1932) была на этом фоне на редкость удачливой. Поэт уцелел в гражданскую (находясь в самой гуще событий); не был репрессирован в 20-е; избежал цунами Большого террора (не дожив до него!). Более того: в годы, когда частная собственность изымалась с неусыпным рвением, оставался владельцем целого имения (два двухэтажных дома и два флигеля). Вплоть до 1929 г. он продолжал писать все, что думал (позднее даже хранение многих его стихов было чревато тяжкими последствиями...).

И все-таки жизнь Волошина отнюдь не была безоблачной. Болезни (следствие пережитого в 1918-1922 гг.), издевательства «местных властей», атаки партийной критики, отлучение от литературы и преждевременная смерть - все это позволяет и его причислить к жертвам Великого эксперимента. С 1928 по 1961 г. пребывавший под полным запретом, затем «дозволенный» как художник, Волошин в 1977 г., в связи со 100-летним юбилеем, был допущен - с оговорками - и в историю русской литературы. Но лишь в последние годы его творчество вырвалось из архивных стен и во все возрастающем объеме пошло в печать: не только стихи, но и статьи, и дневники, и воспоминания, и письма [5].

Весь этот материал еще требует осмысления, но уже и теперь ясно: взгляд на Волошина как на побочное, провинциальное (по месту жительства!) явление русской литературы несостоятелен. Перед нами явление русской культуры - и культуры (по меньшей мере) европейской. Признание этого, думается, не за горами.

1 БИОГРАФИЯ М.А. ВОЛОШИНА

Максимилиан Александрович Волошин (настоящая фамилия Кириенко-Волошин; 1887-1932) родился в Киеве в семье юриста, мать, Елена Оттобальдовна, урожденная Глазер, занималась переводами. После смерти мужа Е.О. Волошина с сыном переезжает в Москву, а в 1893 - в Крым.

В 1897 он поступает на юридический факультет Московского университета (окончил два курса), в это время начинает печатать в журнале «Русская мысль» библиографические заметки. Участвовал в студенческих беспорядках, чем привлек к себе внимание полиции (установление слежки, перлюстрация писем). Совершает первые поездки за границу, чтобы, по его словам, «познать всю европейскую культуру в ее первоисточнике».

Осенью 1900 уезжает в Среднюю Азию и в «степях и пустынях Туркестана, где водил караваны верблюдов» (на изысканиях по строительству Оренбургско-Ташкентской железной дороги) испытывает жизненный перелом: «возможность взглянуть на всю европейскую культуру ретроспективно - с высоты азийских плоскогорий». Печатает статьи и стихи в газете «Русский Туркестан». Весной 1901 - опять во Франции, слушает лекции в Сорбонне, входит в литературно-артистические круги Парижа, занимается самообразованием, пишет стихи. [2]

Вернувшись в начале 1903 в Москву, легко становится «своим» в символистской среде; начинает активно публиковаться. С этого времени, живя попеременно то на родине, то в Париже, много делает для сближения русского и французского искусства; с 1904 года из Парижа регулярно посылает корреспонденции для газеты «Русь» и журнала «Весы», пишет о России для французской прессы. В апреле 1906 женится на художнице М. В. Сабашниковой и поселяется с ней в Петербурге, в том же доме, где была знаменитая «башня» - салон Вячеслава Иванова (их сложные отношения отразились во многих произведениях Волошина); летом 1907, после разрыва с женой, в Коктебеле пишет цикл «Киммерийские сумерки». Первый сборник «Стихотворения. 1900-1910» вышел в Москве в 1910, когда Волошин стал заметной фигурой в литературном процессе: влиятельным критиком и сложившимся поэтом с репутацией «строгого парнассца». В 1914 выходит книга избранных статей о культуре - «Лики творчества»; в 1915 - книга страстных стихотворений об ужасе войны - «Anno mundi ardentis 1915» («В год пылающего мира 1915»). В это время он все больше внимания уделяет занятиям живописью, пишет акварельные пейзажи Крыма, выставляет свои работы на выставках «Мира искусства». После Февральской революции поэт практически живет постоянно в Крыму, составляет сборник избранного «Иверни» (М., 1918), переводит Верхарна, создает цикл стихов «Неопалимая купина» и книгу философских поэм «Путями Каина» (1921-23), где встает образ поруганной, измученной родины - «России распятой». Уже с середины 1900-х в Коктебеле у Волошина собираются его друзья, литературная молодежь, и дом его превращается в своеобразный центр художественно-артистической жизни. [4]

2 ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА ТВОРЧЕСТВА М.А. ВОЛОШИНА

Париж стал своеобразной ретортой, в которой недоучившийся русский студент, недавний социалист, превратился в европейца и эрудита - искусствоведа и литературоведа, анархиста в политике и символиста в поэзии. «Странствую по странам, музеям, библиотекам... Кроме техники слова, овладеваю техникой кисти и карандаша... Интерес к оккультному познанию». Этот период аккумуляции, определенный Волошиным как «блуждания духа», шел, по крайней мере, до 1912 г.

За это же время Волошин приобрел литературное имя (его первая статья появилась в печати в 1900 г., стихи - в 1903 г., первый сборник вышел в 1910-м); пережил глубокое увлечение художницей М. В. Сабашниковой (закончившееся недолгим браком в 1906-1907 гг.); стал инициатором и соавтором самой громкой литературной мистификации в России (см. «Историю Черубины»). Завершился этот период становления «разрывом с журнальным миром» в 1913 г.: в то время, когда «вся Россия» изливалась в сочувствии И.Е. Репину, картина которого «Иван Грозный и его сын» подверглась нападению, Волошин осмелился иметь «свое суждение» по поводу инцидента. Отражением растущей популярности поэта стали упоминания его имени в произведениях Власа Дорошевича (1907), Саши Черного (1908), А. Радакова (1908), Петра Пильского (1909), А. Измайлова (1912). [3]

Однако новый поворот в судьбе поэта произошел, думается, не в период «репинской истории», с последовавшим за ней «бойкотом», а в 1914 - 1915 гг. Первая мировая война, словно разрядом молнии пронзила волошинские стихи - и поэт-парнасец, в чьем творчестве критики видели «не столько признания души, сколько создание искусства» (В. Брюсов), предстал пророком, «глубоко и скорбно захваченным событиями» (В. Жирмунский). При этом в своем отношении к войне (сб. «Anno mundi ardentis 1915» - М., 1916) Волошин вновь оказался при особом мнении: в отличие от ура-барабанных интонаций большинства поэтов, он скорбел о «године Лжи и Гнева», молился о том, чтоб «не разлюбить врага».

Взвивается стяг победный...

Что в том, Россия, тебе?

Пребудь смиренной и бедной -

Верной своей судьбе...

(Это стихотворение, «России», Волошин даже не решился включить в сборник, пометив, что оно «не должно быть напечатано теперь».)

Революция и гражданская война способствовали еще одному серьезному превращению Волошина. Ученик французских мэтров, европеец и «интеллектюэль», он повернулся душой и помыслами к России. И в своем творчестве неожиданно нашел столь пронзительные и точные слова о дне сегодняшнем, что они проникали в сердце каждого. «Как будто совсем другой поэт явился, мужественный, сильный, с простым и мудрым словом», - вспоминал В.В. Вересаев. Критик В.Л. Львов-Рогачевский писал, что Волошин воплотил темы революции «в мощные, грозные образы» и «разглядел новый трагический лик России, органически спаянный с древним историческим ликом ее» (Львов-Рогачевский В. Новейшая русская литература. М., 1923. С.286-287).

Свою любовь к родине поэт доказал жизнью. Когда весной 1919 г. к Одессе подходили григорьевцы и А.Н. Толстой звал Волошина ехать с ним за границу, Максимилиан Александрович ответил: «Когда мать больна, дети ее остаются с нею». Не поддался он соблазну и в ноябре 1920 г., во время «великого исхода» из Крыма, перед вступлением туда войск Фрунзе [5]. И в январе 1920 г., пройдя через все ужасы красного террора, при наступающем голоде, продолжал стоять на своем:

Доконает голод или злоба,

Но судьбы не изберу иной:

Умирать, так умирать с тобой

И с тобой, как Лазарь, встать из гроба!

(«На дне преисподней», 1922)

В то время поэт верил, что выпавшие на долю страны испытания посланы свыше и пойдут ей на благо:

Из крови, пролитой в боях,

Из праха обращенных в прах,

Из мук казненных поколений,

Из душ, крестившихся в крови,

Из ненавидящей любви,

Из преступлений, исступлений -

Возникнет праведная Русь...(«Заклинание», 1920)

И Волошин не занимает позицию стороннего наблюдателя: активно участвует в спасении очагов культуры в Крыму и в просветительной работе новой власти. В 1920-1922 гг. он колесит по Феодосийскому уезду «с безнадежной задачей по охране художественных и культурных ценностей», читает курс о Возрождении в Народном университете, выступает с лекциями в Симферополе и Севастополе, преподает на Высших командных курсах, участвует в организации Феодосийских художественных мастерских... Однако самой значительной его социально-культурной акцией становится создание им «Дома поэта», своего рода дома творчества, - первого в стране и без казенщины последующих.

В письме к Л.Б. Каменеву в ноябре 1924 г., обращаясь к партийному боссу за содействием своему начинанию, Волошин объяснял: «Сюда из года в год приезжали ко мне поэты и художники, что создало из Коктебеля <...> своего рода литературно-художественный центр. При жизни моей матери дом был приспособлен для отдачи летом в наем, а после ее смерти я превратил его в бесплатный дом для писателей, художников, ученых. <...> Двери открыты всем, даже приходящему с улицы» [3].

Это был летний приют преимущественно для интеллигенции, положение которой в советской России было и тогда достаточно сложным. Выброшенные, в большинстве, из привычного быта, травмированные выпавшими на долю каждого испытаниями, с трудом сводящие концы с концами, представители художественной интеллигенции находили в «Доме поэта» бесплатный кров, отдых от сумятицы больших городов, радушного и чуткого хозяина, насыщенное, без оглядки, общение с себе подобными. Писатель и живописец, балерина и пианист, философ и востоковед, переводчица и педагог, юрист и бухгалтер, актриса и инженер - здесь они были равны, и все, что требовалось от каждого: «радостное приятие жизни, любовь к людям и внесение своей доли интеллектуальной жизни» (как писал Волошин 24 мая 1924 г. А.И. Полканову).

Чем был для гостей Волошина этот островок тепла и света, лучше всех определила Л.В. Тимофеева (Л. Дадина), дочь харьковского профессора, приезжавшая в Коктебель, начиная с 1926 г.: «Надо знать наши советские будни, нашу жизнь - борьбу за кусок хлеба, за целость последнего, что сохранилось - и то у немногих, за целость семейного очага; надо знать эти ночи ожидания приезда НКВД с очередным арестом или ночи, когда после тяжелого дня работы ты приходишь в полунатопленную комнату, снимаешь единственную пару промокшей насквозь обуви, сушишь ее у печки, стираешь, готовишь обед на завтра, латаешь бесконечные дыры, и все это в состоянии приниженности, в заглушении естественного зова к нормальной жизни, нормальным радостям, чтобы понять, каким контрастом сразу ударил меня Коктебель и М.А., с той его человечностью, которой он пробуждал в каждом уже давно сжавшееся в комок человеческое сердце, с той настоящей вселенской любовью, которая в нем была» (Дадина Л.М. Волошин в Коктебеле. Новый журнал, 1954, №39).

В 1923 г. через Дом прошло 60 человек, в 1924-м - триста, в 1925-м - четыреста...

Войди, мой гость.

Стряхни житейский прах

И плесень дум у моего порога...

(«Дом поэта», 1926)

Однако полной идиллии все-таки не было: «советская действительность» то и дело вторгалась в волошинское подобие Телемского аббатства. Местный сельсовет третировал Волошина как дачевладельца и «буржуя», время от времени требуя его выселения из Коктебеля. Фининспекция не могла поверить, что поэт не сдает «комнаты» за деньги, - и требовала уплаты налога за «содержание гостиницы». В дом вторгались комсомольские активисты, призывая жертвовать на Воздухофлот и Осоавиахим, - клеймя затем Волошина за отказ, расцениваемый ими как «контрреволюция»... Снова и снова приходилось обращаться в Москву, просить заступничества у Луначарского, Горького, Енукидзе; собирать подписи гостей под «свидетельством» о бесплатности своего дома... [3]

Постепенно становилось ясно, что идеологизация всей духовной жизни усиливается; единомыслие утверждается по всей стране. Уже в 1923 г. Б. Таль обрушился на Волошина с обвинением в контрреволюции (ж. «На посту». 1923, №4). Один за другим на него нападают В. Рожицын и Л. Сосновский, С. Родов и В. Правдухин, Н. Коротков и А. Лежнев... В результате сборники стихов Волошина, намечавшиеся к выходу в 1923 и 1924 гг., не вышли; 30-летие литературной деятельности удалось отметить в 1925 г. лишь коротенькой заметкой в «Известиях». Выставка волошинских пейзажей, организованная Государственной Академией художественных наук в 1927 г. (с печатным каталогом) стала, по существу, последним выходом Волошина на общественную сцену.

Доконала поэта травля, организованная в 1928 г.: местные чабаны предъявили ему счет за овец, якобы разорванных его двумя собаками, - и «рабоче-крестьянский» суд поддержал это бредовое обвинение, несмотря на явную его лживость. Злорадство местных жителей (которым М. С. Волошина несколько лет оказывала медицинскую помощь), унизительное обращение с ним судейских, вынужденная необходимость расстаться с животными (одного пса пришлось отравить) - потрясли Максимилиана Александровича. В декабре 1929 г. он перенес инсульт - и его творчество практически прекратилось...

Коллективизация (с концентрационным лагерем для высылаемых «кулаков» близ Коктебеля) и голод 1931 г., думается, лишили Волошина последних иллюзий насчет скорого перерождения «народной» власти. Все чаще поэтом овладевает «настроение острой безвыходности» (запись 1 июля 1931); всегдашний жизнелюб подумывает о самоубийстве (запись 7 июля 1931)... Попытка передать свой дом Союзу писателей (и тем сохранить библиотеку, собранный за многие годы архив, обеспечить какой-то статус жене) наталкиваются на равнодушие литературных чиновников. В. Вишневский, Б. Лавренев, Л. Леонов, П. Павленко отделываются пустыми обещаниями, а затем, не уведомив Волошина, правление сдает дом в аренду Партиздату! («История с домом сильно подкосила М.А.», - свидетельствовала М.С. Волошина.) [5]

И вот - записи Волошина 1932 г. «Быстро и неудержимо старею, и физически, и духовно» (23 января); «Дни глубокого упадка духа» (24 марта); «Хочется событий, приезда друзей, перемены жизни» (6 мая). По инерции он еще хлопочет о поездке в Ессентуки (рекомендуют врачи)... но воли к жизни уже явно не было. В июле давняя и обострившаяся под конец астма осложнилась воспалением легких - и 11 августа, в 11 часов дня, поэт скончался. Ему было только 55 лет.

Первые стихи Волошина, написанные во время учебы в гимназии, носят отпечаток увлечения Пушкиным, Некрасовым, Майковым, Гейне. В живописи он признавал только передвижников, считая Репина «величайшим живописцем всех веков и народов». Однако уже в 1899 г. происходит открытие импрессионистов, а в литературе - Г. Гауптмана и П. Верлена; в 1900-м юноша видит в символизме «шаг вперед» по сравнению с реализмом. А в январе 1902 г., в лекции «Опыт переоценки художественного значения Некрасова и Алексея Толстого», Волошин уже выступает как горячий приверженец «нового искусства», презираемого «публикой» как декадентство).

Отныне он берет на вооружение формулу Гёте: «Всё преходящее есть только символ» и соответственно смотрит на мир. Его восхищение вызывают работы мало кому понятного Одилона Редона, а в поэзии, наряду с Эредиа и Верхарном, он берет себе в учителя «темных» Малларме и П. Клоделя. Немудрено, что знакомство осенью 1902 г. с К.Д. Бальмонтом быстро переходит в дружбу, а в начале 1903-го Волошин как свой сходится с другими русскими символистами и с художниками «мира искусства»...

Мы не случайно пытаемся проследить эстетическую и литературную эволюцию молодого Волошина одновременно. Поначалу лишь трепетно мечтавший стать поэтом, он видел своей целью в жизни искусствоведение - и ехал в Париж, надеясь «подготовиться к делу художественной критики» («О самом себе», 1930). А чтобы «самому пережить, осознать разногласия и дерзания искусства», он решает стать художником. (Живопись Волошин также рассматривал как средство выработки «точности эпитетов в стихах».) И видение художника наложило явственный отпечаток на поэзию Волошина: красочность, пластичность его стихотворений отмечали почти все критики, писавшие о нем. [5]

Как правило, вплоть до 1916 г. утверждались также книжность, холодность волошинской поэзии, «головной» ее характер. Основания для этого были, так как поэт придавал особое значение форме стиха, чеканил его и оттачивал. Способствовало этому впечатлению и пристрастие Волошина к античным, библейским и особенно оккультным ассоциациям. И если первые два слоя были знакомы интеллигентному читателю (основы этих знаний давала гимназия), то третий, как правило, серьезно усложнял восприятие его стихов. А Волошин считал, что его «отношение к миру» наиболее полно выражено в сложнейшем и насквозь оккультном венке сонетов «Corona Astralis». И отмечал в 1925 г. в «Автобиографии»: «Меня ценили, пожалуй, больше всего за пластическую и красочную изобразительность. Религиозный и оккультный элемент казался смутным и непонятным, хотя и здесь я стремился к ясности, краткой выразительности». Во всяком случае, этот сугубый мистицизм - постоянное ощущение тайны мира и стремление в нее проникнуть - было второй, после живописности, особенностью Волошина-поэта, выделявшей его из круга русских символистов.

Следует при этом отметить, что постоянное обращение Волошина в ранних (до 1910 г.) стихах к мифу во многом объясняется влиянием на него восточного Крыма, хранившего античные воспоминания не только в древностях Феодосии и Керчи, но в самом пейзаже этой пустынной, опаленной солнцем земли.

Я вижу грустные, торжественные сны

Заливы гулкие земли глухой и древней,

Где в поздних сумерках грустнее и напевней

Звучат пустынные гекзаметры волны...

(«Полынь», 1907)

И себя поэт ощущал эллином: «Я, полуднем объятый, Точно крепким вином, Пахну солнцем и мятой, И звериным руном...» Не боясь насмешек, он ходил в Коктебеле босиком, в повязке на голове, в длинной рубахе, которую обыватели честили (и неспроста!) и хитоном, и тогой. В восприятии Киммерии (как поэт называл восточный Крым) он примыкал к Константину Богаевскому, также стремившемуся в своих исторических пейзажах показать древность, культурное богатство этих холмов и заливов. Открытие Киммерии в поэзии (а затем с 1917 г. и в живописи) стало еще одним вкладом Волошина в русскую культуру. [2]

Один из признанных мастеров сонета, Волошин стал также пионером верлибра и «научной поэзии» (цикл «Путями Каина»); целой сюитой прекрасных стихотворений он отдал долг любимому Парижу и разработал нечасто встречающийся жанр стихотворного портрета (цикл «Облики»).

Поэт признавал, что, начиная с 1917 г., его поэтическая палитра изменилась, но считал, что «подошел к русским современным и историческим темам с тем, же самым методом творчества, что и к темам лирическим первого периода». Однако разница есть. Стихи о революции и гражданской войне писал поэт, во-первых, больно задетый обрушившимися на страну событиями, а во-вторых, человек, более глубоко и объемно мыслящий. И стихи эти отвечали душевным потребностям людей, затрагивали в них наиболее чувствительные струны, причем и в одном, и в другом стане. Волошину удалось в «расплавленные годы» гражданской найти такую точку зрения, которая была приемлема и для белых и для красных, удалось духовно встать «над схваткой».

А я стою один меж них

В ревущем пламени и дыме

И всеми силами своими

Молюсь за тех и за других.

(«Гражданская войнам, 1919)

В основе этой позиции была религиозность поэта (именно религия во все времена учила оценивать события в перспективе вечности). «Примерявший» в молодые годы все мировые религии, западные и восточные, Волошин под конец вернулся «домой» - к православию. Снова и снова обращался он к судьбам русских религиозных подвижников, создав в последний период жизни поэмы «Протопоп Аввакум», «Святой Серафим», стихотворения «Сказание об иноке Епифании» и «Владимирская Богоматерь». И его призыв: «Вся власть патриарху!» (статья в газете «Таврический голос» 22 декабря 1918 г.) отнюдь не был желанием ошарашить обывателя, как трактовал это Вересаев, а попыткой указать единственный, по его мнению, возможный способ примирения. (Недаром в церкви увидел его в то же самое время И. Эренбург: стихотворение «Как Антип за хозяином бегал», 1918.) Но для реализации этого призыва многомиллионные массы должны были предпочесть свои материальные интересы (за которые прежде всего и шла борьба) духовным. Что всегда было по плечу лишь единицам... [3]

Тем не менее, как уже было сказано, эти «нереальные» призывы находили отклик в душах людей. Стихи Волошина белые распространяли в листовках, при красных их читали с эстрады. Волошин стал первым поэтом Самиздата в советской России: начиная с 1918 г., его стихи о революции ходят «в тысячах списков». «Мне говорили, что в восточную Сибирь они проникали не из России, а из Америки, через Китай и Японию», - писал сам Волошин в 1925 г. («Автобиография»). И готовый к тому, что в грядущих катаклизмах «все знаки слижет пламя», он надеялся, что, «может быть, благоговейно память Случайный стих изустно сохранит...» («Потомкам», 1921).

Сложнее обстояло дело с волошинскими статьями о революции: перед ними «редакции периодических изданий» захлопнулись так же, как некогда после «репинской истории». А в этих статьях (ив цикле поэм «Путями Каина») Волошин проявил себя как вдохновенный мыслитель и пророк. Мысли эти вынашивались им в течение всей жизни, но теперь, в экстремальных условиях, в основе большей их части лежало неприятие «машины» - технической цивилизации, основанной на слепой вере в науку, на первенстве материальности многих достижений цивилизации (скорости передвижения, комфортабельности жилищ, увеличения урожаев), поэт ставит вопрос: какой же ценой достаются эти блага человеку и, главное, куда вообще ведет этот путь?

Пар послал Рабочих в копи - рыть руду и уголь, В болота - строить насыпи, В пустыни - Прокладывать дороги; Запер человека В застенки фабрик, в шахты под землею, Запачкал небо угольною сажей <...>, Замкнул Просторы путнику: Лишил ступни Горячей ощупи Неведомой дороги... («Пар», 1922)

В результате человек «продешевил» дух «за радости комфорта и мещанства» и «стал рабом своих же гнусных тварей». Машины все больше нарушают равновесие отношений человека с окружающей средой. «Жадность» машин толкает людей на борьбу за рынки сбыта и источники сырья, ведя к войнам, в которых человек - с помощью машин же! - уничтожает себе подобных. Кулачное право (самое гуманное!) сменилось «правом пороха», а «на пороге» маячат «облики чудовищных теней», которым отдано «грядущее земли» (Волошин писал это, имея в виду «интра-атомную энергию», в январе 1923 года!). [4]

Один из немногих поэтов Волошин увидел в теории классовой борьбы «какангелие» («дурная весть» - греч.), «новой враждой разделившее мир». Всегда выступавший против «духа партийности» (как направленного на удовлетворение частных и корыстных интересов), он считал неправомерной и «ставку на рабочего». Ставить следует на творческие силы, полагал он: «На изобретателя, организатора, зачинателей».

Революцию Волошин принял с открытыми глазами, без иллюзий: как тяжкую неизбежность, как расплату за грехи прогнившей монархии (а, по слову Достоевского, «каждый за все, Пред всеми виноват»). «Революция наша оказалась не переворотом, а распадом, она открыла период нового Смутного времени», - определил он летом 1919 г. Но одновременно, в психологическом отношении, Россия представила «единственный выход из того тупика, который окончательно определился и замкнулся во время Европейской войны» («Россия распятая», 1920). Очень рано Волошин увидел роковую судьбу русской интеллигенции - быть «размыканной» «в циклоне революций» («Россия», 1924). И, по сути, предсказал сталинизм,- еще в 1919 г. предрекая России единодержавное и монархическое правительство, «независимо от того, чего нам будет хотеться» («Русская революция и грядущее единодержавие»). В статье «Россия распятая» поэт пояснял: «Социализм сгущенно государственен по своему существу», поэтому он станет искать точку опоры «в диктатуре, а после в цезаризме». Сбылось и предсказание Волошина о том, что Запад, в отличие от России, «выживет, не расточив культуры» («Россия», 1924).

Разумеется, и Волошину случалось ошибаться. Так, сомнительно отрицание им бытовой благодарности. [5]

Не отдавайте давшему: отдайте Иному, Чтобы тот отдал другим, - призывал он. Лишь тогда, по его мысли, «даянье, брошенное в море Взволнует души, ширясь, как волна...» («Бунтовщик», 1923). Этот способ включения всех в круг бескорыстия и любви слишком противоречит человеческой натуре, традициям и, увы, вряд ли реален. Хотя как идеал, как задача будущего такая мысль имеет право на существование. И вполне характерна для поэта-еретика, утверждавшего «мятеж» началом любого творчества. («А приспособившийся замирает на пройденной ступени...»)

Думается, таким же прекраснодушием было неприятие Волошиным Брестского мира, в котором он исходил из верности России союзническому долгу по отношению к Франции, Англии, Сербии. Ставя выше всего долг чести и совести государства, поэт забывал о реальных людях в окопах, которые не начинали войну, но вынуждены были платить собственными жизнями за чужие интересы. Хотя в дальнейшем он сам признал, что большевики были правы - и в его стихотворении о Брестском мире «нет необходимой исторической перспективы и понимания» («Россия распятая»).

Иногда Волошин явно хватал через край в погоне за парадоксами, в вечном стремлении обнаружить новый, непривычный аспект какой-либо идеи. (Так он несколько «заигрался» в мистификации с Черубиной де Габриак, в результате чего в истории, задуманной как комическая, не раз наступали драматические ситуации.) Но все это было оборотной стороной бесстрашия волошинского мышления, свободой и раскованностью которого он и выделялся среди многих литераторов России начала XX века. («Ходок по дорогам мысли и слова», - определяла М. Цветаева.)

Эта свобода была неотъемлема от гражданского и человеческого мужества поэта. Он всегда был готов ко всему, что пошлет судьба, - и 17 ноября 1917 г. так сформулировал свое отношение к ее превратностям: «Разве может быть что-нибудь страшно, если весь свой мир несешь в себе? Когда смерть является наименее страшным из возможных несчастий?» Далеко не каждый мог, подобно ему, заявить на территории, занятой белыми: «Бойкот большевизма интеллигенцией, неудачный по замыслу и плачевный по выполнению, был серьезной политической ошибкой, которую можно извинить психологически, но отнюдь не следует оправдывать и возводить в правило» («Соломонов суд», 1919). Он же в советское время не боялся утверждать: «Искусство по существу своему отнюдь не демократично, а аристократично, в точном смысле этого слова: «аристос» - лучший» («Записка о направлении народной художественной школы», ок. 1921 г.).

Все это полностью соответствовало волошинскому кредо:

В смутах усобиц и войн постигать целокупность. Быть не частью, а всем: не с одной стороны, а с обеих. Зритель захвачен игрой - ты не актер и не зритель, Ты соучастник судьбы, раскрывающей замысел драмы. В дни революции быть Человеком, а не Гражданином: Помнить, что знамена, партии и программы - То же, что скорбный лист для врача сумасшедшего дома. Быть изгоем при всех царях и народоустройствах: Совесть народа - поэт. В государстве нет места поэту. («Доблесть поэтам, 1925)

Не слишком ли сильно сказано о государстве?.. Но напомним: государство (не страна!) - орудие политической власти, механизм принуждения и ограничения. А первейшее условие поэзии - свобода, неподконтрольность...

3 ОСОБЕННОСТИ ПОЭЗИИ М.А. ВОЛОШИНА

Первым, по настоящему волошинским стихотворением о Крыме принято считать написанное в 1904 году стихотворение «Зелёный вал отпрянул - и пухливо...». И это справедливо, ведь только в 1907 году появится цикл «Киммерийские сумерки» - 15 стихотворений, - лучшее, что написано о природе восточного Крыма в мировой поэзии. Этот цикл создавался Волошиным во время больших личных переживаний поэта: Я иду дорогой скорбной в мой безрадостный Коктебель...

По нагорьям терн узорный и кустарники в серебре

По долинам тонким дымом розовеет внизу миндаль,

И лежит земля страстная в чёрных ризах и орарях... [1]

В стихах этого цикла в первые перед читателем возникает скорбная и величественная Киммерия. Древняя страна, которую Максимилиан Волошин вывел из забвения и стал её певцом. В стихах Волошина Киммерия жива памятью о своём прошлом:

Здесь был священный лес.

Божественный гонец

Ногой крылатою касался сих прогалин.

На месте городов ни камней, ни развалин.

По слонам бронзовым ползут стада овец.

Безлесны скаты гор. Зубчатый их венец

В зелёных сумерках таинственно печален.

Чьей древнею тоской мой вещий дух ужален?

Кто знает путь богов - начало и конец?..

В этих стихах чётко прослеживается осознанное Волошиным единство истории и природы осуществлённое в пейзажах древней Земли, существующее в её «снах»

Над зыбкой рябью вод встаёт из глубины

Пустынных кряж земли: хребты скалистых гребней,

Обрывы чёрные, потоки красных щебней -

Пределы скорбные незнаемой страны.

Я вижу грустные, торжественные сны -

Заливы гулкие земли глухой и древней,

Где в поздних сумерках грустнее и напевней

Звучат пустынные гекзаметры волны.

И поэт становится на многие годы голосом этой «глухой и древней» Земли и заставляет всмотреться и вслушаться этот мир. Всмотреться в природу его и вслушаться в историю, говорящую пейзажами Киммерии. В 1910 году выходит первый сборник стихов Волошина. В нём было много киммерийских стихов, но не было стихов нового цикла «Киммерийская весна». Стихи этого цикла заметно отличаются от «Киммерийских сумерок». Здесь меньше исторических образов Киммерии, а больше реальных пейзажных образов радостной природы.

Солнце! Твой родник

В недрах бьёт по тёмным жилам...

Воззывающий свой лик

Обрати к земным могилам!..

Солнце! Прикажи

Виться лозам винограда,

Завязь почек развяжи

Властью пристального взгляда!

Сборник Волошина 1910 года был иллюстрирован рисунками Константина Фёдоровича Богаевского - художника, чьё творчество тоже неразрывно связано с Киммерией. В 1912 году в статье «Константин Богаевский» Волошин писал: «Художник, пишущий портрет, только тогда сможет воссоздать лицо человека, когда разберёт и передаст всю совокупность внешних и внутренних знаков, оставленных на нём стилетом времени. Такой портрет становится историческим... Точно также исторический пейзаж стремится стать историческим портретом земли. Лицо земли складывается геологи чески, так же, как человеческое лицо - анатомически, и точно так же определяется морщинами, шрамами и ранами, оставленными на нём стихиями и людьми: знаками мгновений. В этом смысл Исторического Пейзажа ... В современной русской живописи воссоздателем исторического пейзажа является Константин Фёдорович Богаевский, а земля им изображаемая - Киммерия». В 1913 году Волошин пристраивает к дому мастерскую, а сверху дом завершает квадратная «вышка». Дом сразу становится центром коктебельского пейзажа, и отныне Коктебель немыслим без него... Этот, уже окончательный вариант дома стал местом рождения Максимилиана Волошина- художника. Художника Киммерии. О том, как начал рисовать Волошин, рассказано в воспоминаниях Елизаветы Кругликовой, и это было в 1901 году [3].

Максимилиан Александрович много рисовал в своих первых заграничных путешествиях, работал темперой и карандашом. Но с 1914 года Волошин переходит на акварель. Именно с этого времени он начинает свою тему в живописи - тему киммерийского пейзажа. Коктебель и его окрестности предстают в этих пейзажах пустынной, ещё не заселённой людьми землёй. Море, скалы, деревья, облака... Но все эти природные формы сочетаются бесконечно разнообразными и кажутся одушевлёнными. Деревья то сбегаются в кудрявые рощицы, то чёткими силуэтами замирают на фоне морских заливов. Волны бесшумно ластятся к песчаным берегам, либо вспененными рядами атакуют скалы. А Солнце... То победно горит среди бесцветного выжженного неба, то кровавит горизонт закатным огнём, то холодно меркнёт в облачных пеленах. И лишь одно остаётся в этих акварелях неизменным: прозрачность красок и безукоризненно чистый рисунок. В методе творчества Максимилиан Волошин следовал Багаевскому, - работая не с натуры, а по «воображению», - и создавал, по его словам, музыкально-красочные композиции на тему киммерийского пейзажа. В своей живописи Волошин оставался поэтом: часто тему художественный композиции давала ему стихотворная строка или строфа, вдруг зазвучавшая в природе. Он писал художнице Юлии Оболенской: «представьте себе, что вы идёте с раннего утра и до поздней ночи по тропинкам, погруженная в свои мысли и созерцания, и иногда в Вас возникает стих или строфа: она не вполне соответствует тому, на то что Вы смотрите, но она связана с общим настроением пейзажа». Такие строчки обычно и подписывались на акварелях, в чём Волошин следовал «классическим» японским художникам, у которых вообще многому, как живописец, учился. В годы революций и гражданской войны в творчестве Волошина происходит коренной сдвиг. Среди созерцательных лирических стихов, певучих и разнодумчивых, медным голосом набата зазвучали строки страстной гражданской поэзии. Но как она отличалась от «гражданской поэзии» многих и многих поэтов: Ты соучастник судьбы, раскрывающий замысел драмы. В дни революции быть Человеком, а не Гражданином. Помнить, что знамёна, партии и программы То же, что скорбный лист для врача сумасшедшего дома. Быть изгоем при всех царях и народоустройствах. Совесть народа - поэт. В государстве нет места поэту. Все «волны гражданской войны» - в Крыму особенно жёсткой - проходят над головой поэта, но и с её огня он выносит более острую, почти мучительную любовь к своей Киммерии. [4]

В эти годы Киммерия предстаёт перед поэтом совершенно иной: в крови, страданиях, беспощадной борьбе. И в торжественные видения древней земли врываются новые тревожные образы, сам ритм стиха становится из привычно плавного ломаным и напряжённым:

Войны, мятежей, свободы

Дул ураган;

В сражении гибли народы

Далёких стран;

Шатался и пал великий

Имперский столп;

Росли, приближаясь, клики

Взметённых толп.

Суда бороздили воды,

И, борт о борт,

Заржавленные пароходы

Врывались в порт

На берег сбегали люди,

Был слышен треск

Винтовок и гул орудий,

И крик, и плеск -

Выламывали ворота,

Вели сквозь строй,

Расстреливали кого-то

Перед зарёй...

волошин творчество поэзия

В водовороте этих ошеломляющих, небывалых событий поэт чувствует себя летописцем. Он спешит закрепить в стихах образы этих годин, развёртывая целую вереницу их: «Буржуй», «Спекулянт», «Матрос», «Красногвардеец», «На вокзале», «Гражданская война».

В «исступлении усобиц» Волошин всеми силами борется против «бессмысленного уничтожения» художественных ценностей, мужественно вставая на защиту людей, памятников, книг. В 1918 году он предотвращает разгром имения Э.А. Юнге, где хранилось множество произведений искусства, редкая библиотека. В 1919-м с мандатом «комиссара по охране памятников древности и искусств» Волошин неутомимо колесит по Феодосийскому уезду, оберегая эго художественные и культурные ценности. Летом этого же 1919 года он спасает белогвардейского самосуда генерала Н.А. Маркса, видного ученного - палеонтографа, составителя «Легенд Крыма», участвовавшего в революции на стороне народной власти. В мае 1920года, когда белой контрразведкой был, настигнут подпольный съезд большевиков, собравшийся в Коктебеле, один из делегатов нашел приют в доме Волошина. В том же году Волошин помог освобождению поэта Осипа Мандельштама, арестованного белогвардейцами в Феодосии. А сколько жизней и судеб спас Волошин годы «красного» террора в Крыму!

В эти годы появился ряд новых киммерийских стихов Волошина. Обращаясь к неизменной, целительной красоте природы, поэт отдыхал от кипевшего вокруг него «круговорота битв». Тогда возникали и певучие классически-строгие строфы:

Сквозь облак тяжелые свитки,

Сквозь ливней косые столбы

Лучей золотистые слитки

На горные падают лбы.

Пройди по лесистым предгорьям,

К гудящим волной берегам,

Где в дикой и пенной порфире,

Ложась на песок голубой,

Всё шире, все шире, всё шире

Развёртывается прибой!

А летом 1917 года рождается стихотворение «Коктебель», в котором Волошин особенно проникновенно сказал о своей кровной связи с этим уголком земли:

С тех пор, как отроком у молчаливых,

Торжественно-пустынных берегов

Очнулся я - душа моя разъялась,

И мысль росла, лепилась и ваялась

По складкам гор, по выгибам холмов...

Моей мечтой с тех пор напоены

Предгорий героические сны

И Коктебеля каменная грива;

Его полынь хмельна моей тоской,

Мой стих поэт в волнах эго прилива,

И на скале, замкнувшей зыбь залива,

Судьбой и ветрами изваян профиль мой...

Кончились «расплавленные года» гражданской войны - началась мирная жизнь. С 1923 года Дом Поэта - уже несколько лет «слепой и запустелый» - постепенно оживает. Как и прежде, начинают приезжать в Коктебель москвичи, ленинградцы: каждый из них привозит своих друзей, знакомых - и все они становятся «подданными» Максимилиана Александровича. Снова в доме звучат смех, шутки, читаются стихи и доклады, отправляются в горы многолюдные экскурсии, как прежде, ведомые буйнокудрым «властителем» Киммерии. Затаив дыхание ловят каждое слово коктебельского мудреца юные поэты, художники, актрисы - те, кому суждено стать в последствии славой и гордостью молодой советской культуры... [5]

Сколько их пребывало в Доме Поэта в эти послереволюционные годы! Иногда лишь на несколько дней заходя в Дом Поэта, чаще - живя здесь неделями месяцами, гостями Волошина в это время были поэты А. Белый и В. Брюсов, Г. Шенгели и Вс. Рождественский, писатели Е. Замятин, М. Булгаков, А. Грин, Л. Леонов, В. Лидин, К. Чуковский. В Доме отдыхали и работали художники К. Петров-Водкин, А. Остроумова-Лебедева, М. Шаронов, К. Костенко и многие-многие другие. Артисты, литературоведы, музыканты, археологи, летчики... «Из любой пятёрки московских и ленинградских художников кисти и слова один непременно связан с Коктебелем через дом Волошина», - писал в 1933 году Андрей Белый.

Волошин и создавал свой Дом как «художественную колонию для поэтов, ученных и художников». И благодаря своему хозяину Дом были духовным центром Коктебеля, мощным магнитом, притягивавшим к себе всех творческих, мыслящих людей «попадавших в его силовое поле». Сочетание слов «Дом Поэта» наполнено особым, двойным, смыслом. Это не только оригинальной конструкции, своеобразно задуманное здание, но и творческое сообщество людей самых разных интересов и познаний, живших крайне насыщенной духовной жизнью. Возникнуть оно могло только благодаря человеческим качествам Максимилиана Александровича, главными из которых были редкая способность «выслушивать собеседника и удивительно мягкий подход к человеку». По словам того же А. Белого, Волошин как никто умел «соединять противоречивые устремления» и потому - «был вдохновитель мудрого отдыха, обогащающего и творчество и познание». Всем, приезжавшим к нему, он исподволь прививал любовь к Киммерии - и «деятели культуры, являвшиеся к нему москвичами, ленинградцами, харьковчанами, уезжали патриотами Коктебеля».

В декабре 1926 года возникло стихотворение «Дом поэта», в котором раздумья Волошина о собственном творческом пути слились воедино с многолетними размышлениями о судьбах Крыма. В чеканных, торжественных строках развертывается вся летопись древней Тавриды.

В декабре 1926 года возникло стихотворение «Дом поэта», в котором раздумья Волошина о собственном творческом пути слились воедино с многолетними размышлениями о судьбах Крыма. В чеканных, торжественных строках развертывается перед слушателем вся летопись древней Тавриды. [5]

Строки, завершающие стихотворение, звучат итогом всех жизненных раздумий поэта, дарованных ему Киммерией, его завещание грядущим поколениям:

Будь прост, как ветер, неистощим, как море,

И памятью насыщен, как земля,

Люби далёкий парус корабля

И песню волн, шумящих на просторе.

Весь трепет жизни, всех веков и рас

Живет в тебе. Всегда. Теперь. Сейчас.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Привлекательность Волошина - творца состоит в его высокой духовности в широте культуры, в разнообразии его интересов. Тридцать с лишним лет - с конца 20-х по начало 60-х - имя Максимилиана Волошина находилось под фактическим запретом. Стихи не публиковались, о статьях даже не упоминалось, живопись томилась в запасниках. Только теперь наследие Волошина возвращается к нам.

Помимо того что Волошин был поэтом и переводчиком, художником и искусствоведом, литературным и театральным критиком, он был весьма привлекательной личностью. Интереснейший собеседник-эрудит, наделенный мягким юмором; чуткий слушатель, терпимый и всепонимающий, поэт числил друзей десятками и сотнями. Причем среди этих друзей встречались прямо противоположные по взглядам: только Волошин, старавшийся в каждом найти его доброе и творческое начало, объединял их в себе. М. Цветаева писала: «Острый глаз Макса на человека был собирательным стеклом, собирательным - значит зажигательным. Все, что было своего, то есть творческого, в человеке, разгоралось и разрасталось в посильный костер и сад. Ни одного человека Макс - знанием, опытом, дарованием - не задавил» (М. Цветаева. Живое о живом. 1933). Сам же поэт формулировал: «Нужно ВСЕ знать о человеке, так, чтобы он не мог ни солгать, ни разочаровать, и, зная все, помнить, что в каждом скрыт ангел, на которого наросла дьявольская маска, и надо ему помогать ее преодолеть, вспомнить самого себя. <...> И никогда не надо ничего ни ждать, ни требовать от людей. Но всему прекрасному в них радоваться, как личному дару» (письмо к Е.П. Орловой от 13 сентября 1917 г.).

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

1. Волошин М.А. Анри де Ренье // Волошин М.А. Лики творчества. - Л., 1989. С.62.

2. Гинзбург Л.Я. О лирике. - М, 1997. - С.281.

3. Давыдов З.Д. Максимилиан Волошин. Коктебельские Берега. - Ставрополь, Издательство «Таврия» 1990 год.

4. Кошемчук Т.А. О гетеанизме М.А. Волошина // Серебряный век. - Кемерово, 1996. - С.67.

5. Ненько И.Я. Русский язык и литература в средних учебных заведениях Украины. - Киев Издательство «Освіта». 1992 год.

Размещено на Allbest.ru