Урал и Приуралье в творчестве Д.Н. Мамина-Сибиряка

Размещено на http://www.allbest.ru/

Содержание

• Введение
• 1. Уральские пейзажи
• 2. Уральский народ в творчестве Д.Н. Мамина-Сибиряка
• Заключение
• Список использованной литературы
• 
• Введение
• К числу выдающихся региональных писателей России последней трети XIX и начала XX столетия относится Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк, творчество которого было посвящено Уралу. В ноябре 2002 г. исполнилось 150 лет со дня рождения и 90 лет со дня смерти Д.Н. Мамина-Сибиряка. Писатель родился 6 (н. ст.) ноября 1852 г., а умер 14 (н. ст.) ноября 1912 г. Его детство прошло в поселке при Висимо-Шайтанском заводе в Нижне-Тагильском заводском округе. Это был один из многих старинных заводов Среднего Урала, принадлежавших промышленной династии Демидовых. Тема малой родины стала центральной в творчестве писателя, а Урал оценил Мамина. А.П. Чехов писал, что на Урале и в Сибири Мамина читают больше, чем Льва Толстого, а A.M. Горький отмечал, как жадно читают Мамина в Москве. В дальнейшем книги Мамина-Сибиряка были переведены на большинство языков народов СССР, а также на многие языки народов мира и продолжали вызывать большой читательский интерес. Читающий мир видел Урал глазами писателя, его произведения формировали образ Урала у его жителей и вне его. «До Мамина, -- писал в 1913 г. известный уральский литературовед В.П. Чекин, -- жизнь современного Урала и его недавнего прошлого рисовалась для десятков миллионов, населяющих центр, юг, запад и север России, чем-то далеким, чуждым, полусказочным. Суровую родину железа, золота и самоцветов знали немногим лучше, чем Индокитай, Южную Америку, Центральную Африку». Литературное наследие писателя можно широко использовать и в наше время при составлении страноведческой характеристики Урала.

• 1. Уральские пейзажи
• амин сибиряк урал природа
• Урал -- это природный рубеж на границе Европы и Азии, что очень хорошо подметил Д.Н. Мамин-Сибиряк в путевых заметках «От Урала до Москвы»: «Близость Урала чувствовалась во всем, но особенно резко проявлялась она в характере лесных пород: сосна быстро исчезла, уступая место траурным еловым лесам, пихтам и рябине. Екатеринбург составляет вообще самую резкую климатическую границу: на запад от него идет угрюмая неприветливая северная природа -- почва глиниста, песчана или камениста, попадается много болот и озер, хвойный лес господствует; на восток, всего на расстоянии нескольких верст, все кругом носит на себе совершенно другой характер -- почва представляет из себя богатейший чернозем, о болотах и еловых лесах нет и помину, кругом веселые сосновые боры, липа, береза и бесконечные пашни. “Точно ножом отрезало”, -- говорит народ».
• Целая галерея строго и просто написанных горно-лесных пейзажей разбросана во всех произведениях писателя. Если их собрать, то получится интересное, полное настроения и жуткой, захватывающей дух красоты географическое произведение, от которого будет веять запахом хвои, жутью горных ущелий, синим простором необъятной дали, шумом вечно воюющих с камнями горных рек, а на фоне широких горных, лесных и воздушных перспектив выступят разноцветные мхи, деревья, цветы, травы, одетые полуфантастической дымкой. Ценность таких этюдов для учебной географии состоит в том, что учащиеся видят природу глазами натуралиста, замечающего перемены на земле и на воде, и оком художника, описывающего, какими яркими красками полыхает осенний лес, как с наступлением осени темнеет река и тяжелеют облака. Отношение к живущему на земле вырастает у Мамина-Сибиряка в живой патриотизм, начинающийся с любви к месту, где родился и бродил по полям, лесам и горам. «Целый день с величайшим удовольствием пробродил я по лесу, который здесь, в горах, необыкновенно хорош, особенно густые, темные ели и пихты. Изредка попадаются где-нибудь “на взлобочках” или на откосе горы небольшие сосновые бора, где дерево стоит к дереву, как восковые свечи; на местах, где лес вырублен, непременно растет светлый, как транспарант, березник. С именем “белого дерева”, то есть березы, у сибирских инородцев связано придание, что с этим белым деревом вместе идет и власть “белого царя”. Действительно, если проследить исторически географическое распространение березовых лесов, можно вполне убедиться в верности этого предания: куда шел русский человек, -- туда, как живая, шла за ним береза. На Урале громадные площади куреней затягиваются березовой порослью в несколько лет, и, при рациональном хозяйстве, ими можно было бы воспользоваться с большой выгодой. Я каким-то болезненным чувством люблю этот уральский лес, может быть потому, что оживаю в нем и душой и телом от всякой суеты сует наших городов, от дрязг и треволнений жизни» (От Урала до Москвы).
• Через любовь к природе рождается чувство любви к родному краю, к Отчизне. Этим чувством должен обладать каждый, кто не теряет связи с родиной, у кого эти связи угнездились глубоко в сердце, кому дорог ее «врачующий простор». Мамин-Сибиряк сетовал на то, что не воспета мощь и суровая красота Чусовой. «Замечательная эта река Чусовая... Как все настоящие красавицы, она хороша неувядающей красотой, которая в каждое время года имеет своеобразную прелесть. Весной -- это дикий, неукротимый зверь, который играет с ревом и стоном, бросаясь на теснящие каменные громады; осенью -- это суровая, угрюмая река, которая льется точно по высеченному в горах коридору; зимой -- настоящая спящая красавица, скованная льдом и запушенная глубоким снегом. Теперь, летом, Чусовая катится в зеленых берегах, мимо бойцов, горных теснин и крутых мысов ленивой струей, которая бурлит и бунтует только на переборах. Что-то такое ленивое и сонное, ласковое и сильное чувствуется кругом...» (Горой). Обращаясь к будущим туристам, художникам и ученым, писатель отмечал: «Немного найдется таких уголков на Руси, где сохранилась бы во всей своей неприкосновенности суровая красота дремучего северного леса, где перед вашими глазами в такой величайшей панораме развертывались бы удивительные картины гор, равнин и скал, где, наконец, само население, образ его жизни, историческое прошлое, нравы, условия труда -- все было преисполнено такой оригинальности и своеобразной поэзии. Грядущий турист отдохнет в этих горах и лесах, художник найдет обильный материал для своих альбомов, ученый без сомнения встретит много интересного по части геологии, ботаники и этнографии, в обширном смысле слова. Конечно, Чусовая -- дикая река, и эта дичь пугает российских путешественников, художников и ученых. Они привыкли наслаждаться южным летом, красотами моря, а на Чусовой не встретишь ни шотландских коттеджей, ни швейцарских шале, ни итальянских вилл, ни поэтических развалин старинных замков и крепостей, не встретишь, наконец, этих развеселых, излюбленных, насиженных местечек, куда стекаются знатные шотландцы всех частей света. Кто чего, конечно, ищет и кому что нравится; у всякого барона своя фантазия...» (От Урала до Москвы).
• Природа в произведениях Мамина-Сибиряка неотделима от человека, недаром он сам говорил, что «как ни хороша природа сама по себе, как ни легко дышится на этом зеленом просторе, под голубым бездонным небом, -- глаз невольно ищет признаков человеческого существования среди этой зеленой пустыни» (От Урала до Москвы). И он находил присутствие человека в уральских пейзажах: «С каждым шагом вперед горная панорама точно раздвигалась все шире и шире и небо делалось глубже. Гора Лобастая составляла центр небольшого горного узла; от нее в разные стороны уходили синими валами другие горы, между ними темнели глубокие лога и горбились небольшие увалы, точно тяжелые складки какой-то необыкновенно толстой кожи. Хвойный лес выстилал синевшую даль, сливаясь с горизонтом в мутную белесоватую полосу. Где-то далеко желтел своими песчаными отвалами небольшой прииск, дальше смутно обрисовывалась глухая лесная деревушка, прятавшаяся у подножия довольно высокой горы с двумя вершинами. В нескольких местах винтом поднимался синий дымок, тихо таявший в воздухе и расплывавшийся голубым пятном. Несколько бойких горных речек сбегались в одну, которая смело пробивалась между загораживавших ей дорогу прикрутостей и увалов; в одном месте она пробила скалистый берег, который вставал отвесной каменной стеной, точно полуразрушившийся замок» (На шихане).
• Кроме масштабных, панорамных характеристик природы края, писателю прекрасно удавались и ее детальные описания, не лишенные научности. «Растительности на этой высоте (у вершины горного кряжа. -- И.К.) уже совсем мало. По склонам лепится только горная ель, искривленная, низкая, точно сгорбившийся человек, который с трудом карабкается на эти горные кручи. Самые камни покрыты разноцветными лишайниками; между камнями кое-где желтеет мох, и только изредка попадаются небольшие полянки, покрытые травой. Настоящий лес остался далеко внизу -- и густая трава, и цветы. Между камнями топорщатся только мохнатые каменки, да изредка покажется фиолетовый колокольчик; трава же сухая, жесткая, как в некоторых болотах» (На пути). Здесь читатель получает образное представление о высотной поясности в Уральских горах.
• Мамин-Сибиряк выступал не только как художник -- поэт уральских лесов, гор и рек, но и как мастер индустриального пейзажа, объединяя в единое художественное полотно жизнь природы и жизнь человека в этой природе. Особенно это проявилось в описании горонозаводских поселков («заводов»): «Старый завод облепил своими бревенчатыми домиками подножие двух высоких гор, которыми заканчивалось одно из бесчисленных разветвлений восточного склона Уральских гор. Небольшая, но очень богатая водой река Старица образует между этими горами очень красивый пруд, уходящий своим верховьем верст за пятнадцать, внутрь Уральских гор, занимая глубокую горную долину, обставленную по бокам довольно высокими горами и дремучим лесом. Около этого пруда столпились главным образом заводские домики, точно все они сейчас только вышли из воды и не успели еще вытянуться в длинные и широкие улицы. Эти скучившиеся по берегу пруда домики собственно и составляли ядро Старого завода, около которого постепенно отлагались позднейшие наслоения построек, образовавшие уже правильные длинные улицы, пока крайние домики не уперлись совсем в линию синевшего невдалеке леса, а другие совсем вползли на гору, точно их вскинуло туда какою-нибудь сильною волной. Издали вид на Старый завод очень красив: зелень леса, синева неба, пестрота строений -- все это смешивается в оригинальную картину, которая целиком отражается на блестящей поверхности пруда, особенно рано утром, когда еще ни одна волна не поднята ветром и вдали пруд подернут туманною дымкой. Одна из гор, у подножия которых раскинулся Старый завод, стоит еще наполовину в лесу, от которого на самой горе остался лишь небольшой гребень; эта гора составляет главную силу и источник богатства Старого завода, потому что почти вся состоит из богатейшей железной руды.
• В настоящее время знаменитая гора представляет из себя что-то вроде громадной цитадели с полуразрушенными бастионами и высоким желтым валом кругом. Под горой стоит несколько высоких труб, вечно дымящихся и по ночам выбрасывающих целые снопы ярких искр: это -- преддверие знаменитого рудника, бесчисленными галереями раскинувшегося под землей, на глубине восьмидесяти сажен, точно нора какого-то подземного чудовища. Длинная плотина соединяет обе горы; к ней прислонилась громадная фабрика со множеством черных высоких труб, пять доменных печей и несколько отдельных заводских корпусов, издали смахивающих на казармы. Несколько глубоких и длинных сливов проводят воду из пруда на фабрику, где, повернув бесчисленное множество колес, шестерен и валов, эта живая сила природы, наконец, вырывается из железной пасти чудовища и с глухим рокотом катится далее, разливаясь в зеленых берегах и принимая прежнее название Старицы» (В горах).
• Пейзажи, подобные описанному и сейчас не редкость на Среднем и Южном Урале. Многие поселки-заводы стали впоследствии городами, но планировка этих городов сохранила старые черты. Все пейзажи Мамина-Сибиряка утверждают красоту Урала, открывают сердце человека, который любит ее, заставляют верить в разумное единство людей и природы, вызывают глубокий трепет души, всегда привязанной к родине. В этом смысле произведения Мамина-Сибиряка глубоко современны, так как учат любить малую родину, ценить ее.
• Природные богатства Урала -- еще одна тема произведений писателя. В очерках Мамин-Сибиряк дает краткую, но емкую характеристику Тагильских рудных месторождений. «Едва ли найдется другой такой уголок на земном шаре, где бы, на таком, сравнительно очень незначительном пространстве, природа с истинно безумной щедростью расточила свои дары. По приблизительным вычислениям, одна Высокая гора содержит в себе 35 миллиардов пудов лучшей в свете железной руды, -- по этому примеру можно судить о заключающихся в земных недрах неистощимых богатствах» (От Урала до Москвы). И далее в очерке «Платина» он продолжает эту тему: «По наружному виду она (гора Высокая. -- И.К.) невысока и над уровнем тагильского пруда едва возвышается на 40 сажен, но эта относительная скромность выкупается внутренним содержанием. Но и этого мало: у подножия Высокой горы в начале нынешнего столетия открыт богатейший медный рудник, давший в течение 75-летнего своего существования миллионы пудов меди. С одной стороны, сплошная железная гора, а у ее подножия медный рудник... Более известны, конечно, металлургические достоинства магнитного железняка с Высокой горы, дающего до 70% железа, имеющего свою торговую марку «черный соболь». Содержимое горы Благодати равняется примерно пяти миллиардам пудов железной руды.
• Кроме железной, медной руды, каменного угля в недрах Урала таились месторождения золота, драгоценных и полудрагоценных камней. Поиски золота привели к открытию на Урале платины. «Платина быстро завоевала права гражданства в среде благородных металлов. Кем, когда и при каких обстоятельствах найдена наша уральская платина, остается неизвестным. Но когда ее открыли, оказалось, что она встречается по всему Уралу. Особенно много ее оказалось в Среднем Урале: Верх-Исетские, Невьянские, Билимбаевские заводы -- везде нашли платину, а также на Южном Урале и на севере. Но настоящие платиновые россыпи были открыты только в 1824 году в Гороблагодатском казенном округе, и сразу четыре: Царевоалександровский, Царевоелизаветинский, Покровский и Исовский прииски. В следующем, 1825 году открыты еще девять платиновых россыпей в том же Гороблагодатском округе. В этом же году была открыта платина в Тагильской даче, которая и заняла первое место по количеству добываемого металла. Средняя годовая производительность на Тагильских платиновых промыслах равнялась 78 пудам» (Платина). В целом же во второй половине ХIХ в. Урал давал около 95% мировой добычи платины.
• Платиновые уральские россыпи заинтересовали европейских ученых с первого дня своего открытия, особенно россыпи Тагильского заводского округа. Это был какой-то заветный уголок, побывать в котором считал своей священной обязанностью каждый ученый-геолог. Реки Мартьян, Чауш, Висим -- эти три ничтожные горные речонки являются главными платиновыми артериями, и все россыпи образованы их течением или верховой водой. Главное отличие платиновых россыпей от россыпей золотоносных заключалось в отсутствии кварца и магнитного железняка. Сам по себе платиносодержащий песок серо-бурого цвета, потому что состоит главным образом из разрушившегося змеевика и хлоритовых сланцев. «Старателями замечено давно, что самые богатые россыпи там, где попадается рыжая платина, то есть покрытая железным окислом, а где начинается блестящая окатанная -- это хвост россыпи. Рыжая платина ближе к коренному месторождению» (Платина). Золото и платина -- это особая статья в жизни Урала, и это ярко показано в романах и очерках писателя.
• 2. Уральский народ в творчестве Д.Н. Мамина-Сибиряка
• Большое место в творчестве Д.Н. Мамина-Сибиряка занимают описания «живого Урала». «Не одни цветы и травы неустанно поднимаются с азиатской и европейской стороны на скалистые вершины, встречаются и связывают соседние части света своими корнями и красками. Не одни ручьи и реки бурно мчатся по уральским склонам. Не одни камни мешают живому, неустанному движению, смывающему плесень и грязь, осевшую в расщелинах. Культура двух стран сталкивается на Урале, беспокойные, энергичные, вечно ищущие люди, не признающие преград, неустанно поднимаются со своей правдой, жадностью и промышленным гением на его вершины, и бурными потоками несется по каменистым склонам, пробивая новые пути между скалами, их бодрая, полная инициативы жизнь...». На фоне сурового горного и лесного пейзажа, под шум уральских бурь и уральских дождей проходит перед нами целая галерея то простых и наивных, то грубых, хмурых, замкнутых людей, из души которых писатель легко и просто, как старый уральский старатель из грубого мешка, достает и золотые самородки и драгоценные камни. Мамин-Сибиряк писал: «Будущему историку Урала предстоит интересная задача проследить шаг за шагом, каким путем складывалось население уральских заводов» (От Урала до Москвы). Башкиры и вогулы были слишком слабы физически, чтобы вынести все тяготы рудникового труда и огневой заводской работы. Заводчики должны были обратиться к русскому населению. При Петре I и его преемниках самый большой контингент переселенцев на Урал дали раскольники, затем уходившие от красной шапки (то есть от военной службы), а также «пригнанные переселенцы» из России.
• В романе «Три конца» мы читаем о том, как формировалось население заводов: «В самом Ключевском заводе невольно бросалась в глаза прежде всего расчлененность “жила”, раскидавшего свои домишки по берегам трех речек и заводского пруда. Первоначальное “жило” расположилось на левом крутом берегу реки Урьи, где она впадала в Березайку. Утесистый берег точно был усыпан бревенчатыми избами, поставленными по-раскольничьи: избы с высокими коньками, маленькими окошечками и глухими, крытыми со всех сторон дворами. Эти почерневшие постройки кондового раскольничьего “жила” были известны под общим именем “Кержацкого конца”.
• В таком виде Ключевской завод оставался до тридцатых годов. Заводское действие расширялось, а заводских рук было мало. Именно в тридцатых годах одному из Устюжаниновых удалось выгодно приобрести две большие партии помещичьих крестьян -- одну в Черниговской губернии, а другую -- в Тульской. Малороссы и великороссы были “пригнаны” на Урал и попали в Ключевской завод, где и заняли свободные места по р. Сойге и Култыму. Таким образом образовались два новых “конца” -- туляцкий на Сойге и хохлацкий -- на Култыме. Новые поселенцы получили от кержаков обидное прозвище “мочеган”, а мочегане в свою очередь окрестили кержаков “обушниками”. Разница в постройках сразу определяла характеристику концов, особенно хохлацкого, где избы были поставлены кое-как. Туляки строились “на рассейскую руку”, а самые богатые сейчас же переняли всю кержацкую повадку, благо лесу кругом много. Хохлы селились как-то врозь, с большими усадами, лицом к реке, а туляки осели груднее и к реке огородами.
• Всех дворов в трех концах насчитывали до тысячи, следовательно, население достигало тысяч до пяти, причем между концами оно делилось неравномерно: кержацкий конец занимал половину, а другая половина делилась почти поровну между остальными концами».
• На Урале существует генетическая связь между старообрядчеством и развитием горнозаводской промышленности. Старообрядчество оказало большое влияние на жизнь Урала. Многочисленные его секты в начале ХIХ в. объединились в «часовенное согласие», ставшее основным течением уральского раскола. Старообрядчество способствовало сохранению в быту населения элементов старой русской культуры. Мамин мастерски рисует жизнь и мироощущение раскольников. «Счастливый случай позволил мне быть на могилке о. Антония в самый день поминовения его памяти, когда в жизнь Уральских гор стеклось несколько тысяч раскольников, не приемлющих священства. Были тут и висимцы -- кокурошники (прозвание раскольников Висимо-Шайтанского завода), и черновляне -- обушники (жители Черноисточинского завода), и долгоспинники из Малых и Больших Галашек (между заводами Висимо-Шайтанским и Висимо-Уткинским), и тагильцы -- ершееды, и старозаводские раскольники (из Невьянского завода), и разный пришлый люд с других Уральских заводов, -- Верхнейвинского, Ревдинского, Каслинского и Верх-Исетского... Когда эти сотни людей запели вечную память протяжным старообрядческим напевом -- что-то такое тяжелое заныло и защемило в душе: именно этот мотив как нельзя больше шел к этому серому небу, этому траурному лесу, этой длинной истории человеческих страданий, нашедших место успокоения под этим небольшим холмиком земли. Эта общественная молитва продолжалась часов шесть или семь; к ее окончанию действительно небо прояснилось, выглянуло солнце, и лес, и трава заблестели свежей яркой зеленью» (От Урала до Москвы).
• Общинность, взаимоподдержка в вере и мирских делах способствовали воспитанию в староверческой среде людей энергичных, волевых, сильных. «Громадный деревянный дом, который выстроил себе Гуляев в Шатровском заводе, представлял из себя и крепость, и монастырь, и богато убранные палаты. Это была полная чаша во вкусе того доброго старого времени, когда произвол, насилие и все темные силы крепостничества уживались рядом с самыми светлыми проявлениями человеческой души и мысли. Жизнь в гуляевских палатах была создана по типу древнего благочестия, в жертву которому здесь приносилось все. <...> У Гуляева была всего одна дочь Варвара, которую он любил и не любил в одно и то же время, потому что это была дочь, тогда как упрямому старику нужен был сын. Избыток того чувства, которым Гуляев тяготел к несуществующему сыну, естественно, переходил на других, и в гуляевском доме проживала целая толпа разных сирот, девочек и мальчиков. По большей части это были дети гонимых раскольников, задыхавшихся по тюрьмам и острогам; Гуляеву привозили их со всех сторон, где только гнездился раскол: с Вятки, из Керженских лесов, с Иргиза, из Стародубья, Чернораменских скитов и т. д. Эти дети составляли что-то вроде одного семейства, гревшегося под гостеприимной кровлей гуляевских палат. Они получали строгое воспитание под началом раскольничьих начетчиц и старцев, и потом мальчики увозились на прииски, девочки выходили замуж или терпеливо ждали своих суженых.
• -- Ну, что мое гнездо? -- спрашивал обыкновенно Гуляев, когда приезжал с приисков домой.
• Это “гнездо” вносило совершенно особенную струю в гуляевский дом. Около старого раскольника Гуляева создавалось что-то вроде домашнего культа. “Это сказал сам Павел Михайлыч”, “Так делает сам Павел Михайлыч” -- выше этого ничего не было. Слово Гуляева было законом. Из этого гуляевского гнезда вышло много крепких людей, известных всему Уралу и в Сибири. Фамилии Колпаковых, Полуяновых, Бахаревых -- все это были птенцы гуляевского гнезда, получившие там вместе с кровом и родительской лаской тот особенный закал, которым они резко отличались между всеми другими людьми. В них продолжали жить черты гуляевского характера -- выдержка, сила воли, энергия, неизменная преданность старой вере, -- одним словом, все то, что давало им право на название крепких людей» (Приваловские миллионы).
• Такими были первые заводчики, но их последующие поколения быстро вырождались под влиянием неограниченной власти и несметных богатств. «Горное дело на Урале создалось только благодаря безумным привилегиям и монополиям, даровым трудом миллионов людей при несправедливейшей эксплуатации чисто национальных богатств. Системой покровительства заводскому делу, им (уральским заводчикам. -- И.К.) навсегда обеспечены миллионные барыши...» (Приваловские миллионы)
• К середине ХVIII столетия известные династии заводчиков выродились. Они мало интересовались делом и многие из них никогда не показывались на своих заводах, проживая в столицах или за границей. «Просматривая семейную хронику Лаптевых, можно удивляться, какими быстрыми шагами совершалось полное вырождение ее членов, под натиском чужеземной цивилизации и собственных богатств. Хорошо сохранили основной промышленный тип собственно только два поколения -- сам Гордей и его сыновья, дальше начинался целый ряд таких “русских принцев”, которые удивляли всю Европу и, в частности, облюбованный ими Париж тысячными безобразиями и чисто русским самодурством. В Париже, Вене, Италии были построены Лаптевыми княжеские дворцы и виллы, где они и коротали свой век в самом разлюбезном обществе всевозможного отребья столиц и европейских подонков. Здесь они родились, получили воспитание и женились на аристократических выродках или знаменитостях сцены и demi-mond'a, пускали семя и, в крайнем случае, возвращались на родину только умереть. Некоторые из представителей этой фамилии не только не бывали в России ни разу, но даже не умели говорить по-русски. Единственное основание, которое давало им еще некоторое право фигурировать в качестве “русских принцев” -- это были те крепостные рубли, которые текли с Урала на веселую далекую заграницу неиссякаемой, широкой волной. Эти мужицкие выродки представляли собой замечательную галерею психически больных людей, падших жертвой наследственных пороков и развращающего влияния колоссальных богатств» (Горное гнездо). Под фамилией Лаптевых каждый живущий на Урале и знакомый с его историей может узнать другую историческую уральскую фамилию -- Демидовых.
• С дотошностью «бытописателя-психолога» рисует Мамин отдельные человеческие образы, а через них жизнь всех слоев уральского общества, создавая единый и неповторимый образ региона. Роскошная жизнь заводчиков, золотопромышленников и беспросветная нужда рабочего люда -- характерная черта уральского быта. «Беспримерное, чудовищное богатство Привалова создало жизнь баснословную в летописях Урала. Этот магнат-золотопромышленник, как какой-то французский король, готов был платить десятки тысяч за всякое новое удовольствие, которое могло бы хоть на время оживить притупленные нервы. Гуляевский дом в Узле12 был отделан с царской роскошью. Какая жизнь происходила в этом дворце в наше расчетливое, грошовое время, трудно даже представить; можно сказать только, что русская натура развернулась здесь во всю свою ширь.
• С утра до ночи в приваловских палатах стоял пир горой, и в этом разливном море угощались званый и незваный. <...> Словом, жизнь, не сдерживаемая более ничем, не знала середины и лилась через край широкой волной, захватывая все на своем пути. Но обыкновенной роскоши, обыкновенного мотовства этим неистовым детям природы было мало. Какой-то дикий разгул овладел всеми: на целые десятки верст дорога устилается красным сукном, чтобы только проехать по ней пьяной компании на бешеных тройках; лошадей не только поят, но даже моют шампанским; бесчисленные гости располагаются как у себя дома, и их угощают целым гаремом из крепостных красавиц» (Приваловские миллионы).
• Другой полюс -- это рабочие, создающие легендарные богатства, которыми «русские принцы» засыпали и изумляли Европу. В романе «Горное гнездо» выведены характерные приметы и особенности рабочих, занятых на разных работах. «Для человека нового эта двухтысячная толпа представлялась такой же однообразной массой, как трава в лесу, но опытный взгляд сразу определял видовые группы, на какие она распадалась естественным образом.
• Основание составляли собственно фабричные рабочие, которых легко было отличить от других по запеченным, неестественно красным лицам, вытянутым сутоловатым фигурам и той заводской саже, которой вся кожа пропитывается, кажется, навеки. Тут были простые поденщики, черноделы и рабочая аристократия. Все эти люди изо дня в день тянувшие каторжную заводскую работу, которую бойкий заводской человек не даром окрестил огненной, теперь слились в одно общее желание “взглянуть на барина”, для которого они жарились у горнов, ворочали клещами раскаленные двенадцатипудовые крицы, вымогались над такой работой, от которой пестрорядные рубахи после двух смен вставали от потовой соли коробом. Фабрика рядом поколений выработала совершенно особый тип заводского фабричного, который в состоянии вынести нечеловеческий труд. Эти жилистые могучие руки, эти красные затылки, согнутые спины и крепкая уверенная поступь были точно созданы для заводской работы. Каждая фигура была сколочена из одних костей и мускулов, дышала чисто заводской силой.
• Полным контрастом с заводскими мастеровыми являлись желтые рудниковые рабочие, которые “робили” в горе. Изнуренные лица, вялые движения и общий убитый вид сразу выделял их из общей массы -- точно они сейчас были откуда-то из-под земли и не успели еще отмыть прилипшей к телу и платью желтой вязкой глины. Работа “в горе” на глубине 80 сажен, по всей справедливости, может называться “каторжной”, чем она и была в крепостное время, превратившись после эмансипации в “вольный крестьянский труд”. Конечно, “в гору” толкала этих желтых выцветших людей самая горькая нужда, потому что там платили дороже, чем на других работах. Стоило только раз попасть рабочему в медный рудник, чтобы навеки вечные обречь следующие поколения на эту же работу. Это объясняется очень просто: молодых, здоровых рабочих толкает “в гору” возможность больших заработков, но самый сильный человек “израбливается” под землей в 10--12 лет, так что поступает на содержание к своим детям в 35 лет. Таким образом, детям рудниковых рабочих приходится слишком рано содержать не только себя, но и семью отца, а такой заработок может дать одна “гора”. Рудниковый рабочий органически связан с своей горой, как устрица с своей раковиной.
• Между этими основными группами толкались черномазые углежоги, “транспортные” и всякий другой рабочий люд, не имевший определенной специальности или менявший ее с каждым годом. Сюда же прибрели самые древние старики, вытянувшиеся еще до крепостного права. Достаточно было взглянуть на эти согнутые в дугу спины, подгибавшиеся колени и дрожавшие корявые руки, чтобы сразу узнать бывших “огненных” и рудниковых рабочих» (Горное гнездо).
• Все симпатии, вся любовь Мамина-Сибиряка обращена к трудовому народу Урала. Он пишет о том, что население тагильских заводов вообще отличается большей смышленостью, пробойностью и чисто заводской хваткой -- никакое дело от рук не уйдет. «Тагильского мастерка вы узнаете из тысячи, -- это совершенно особенный тип, выработавшийся на бойком промысловом месте. Одним словом, настоящая, рабочая гвардия -- народ все рослый, здоровый, ничего общего с захудалым расейским заморышем фабричным не имеющий. Но нужно видеть этого мастерового в огненной работе, когда он, как игрушку, перебрасывает двенадцатипудовый рельс с одного вала на другой или начинает поворачивать тяжелую крицу под отжимочным молотом: только рядом поколений, прошедших через огненную работу, можно объяснить эту силу и необыкновенную ловкость каждого движения» (Платина). Прежде всего, это деловой народ, органически сросшийся с своим заводским делом, его интересами и злобами дня. Ничего другого они не хотят знать, кроме своих заводов. Случаи, чтобы кто-то оставил свои заводы и поступил куда-нибудь на другое, не заводское место, являются редким исключением. С другой стороны, попасть чужому в заводы очень трудно, а еще труднее ужиться в этой органически сплоченной среде. Таким образом, в произведениях Мамина народ не представляет собой некую однородную массу -- это всегда рабочие определенных и важных ремесел и профессий: золотодобытчики, сплавщики леса, рудокопы, углежоги, мастера «кричного дела» и т. п. Внимание писателя сосредоточено не только на их чисто внешних характеристиках, но и на психологии, порожденной производственной ролью и трудовым самоощущением рабочего.
• Отмечая положительные качества рабочих, Мамин-Сибиряк не скрывает и их недостатков, с грустью рассказывая, как много темноты, невежества, дикости и грубости в народной жизни. Так, писатель замечает, что и русские, и хохлы относятся с убийственным равнодушием к своим больным, точно к подержанным и уже не пригодным вещам (Старая Пермь). Из очерков мы также узнаем, что при высокой зарплате холостые парни имеют в руках много свободных денег и привыкают к известной роскоши, а главное -- к разгулу и пьянству. Только в Висиме, указывает писатель, ежегодно пропивается 70 тыс. рублей, что при семистаx дворах составит 100 рублей на каждый двор. Сильно пьют и много пьют больше на промыслах, потому что и горе, и радость, и сам труд выражаются здесь в более интенсивных формах, чем при земледельческом труде. Для промыслов водка является настоящим злом.

• Заключение
• Целая галерея строго и просто написанных горно-лесных пейзажей разбросана во всех произведениях писателя. Если их собрать, то получится интересное, полное настроения и жуткой, захватывающей дух красоты географическое произведение, от которого будет веять запахом хвои, жутью горных ущелий, синим простором необъятной дали, шумом вечно воюющих с камнями горных рек, а на фоне широких горных, лесных и воздушных перспектив выступят разноцветные мхи, деревья, цветы, травы, одетые полуфантастической дымкой. Ценность таких этюдов для учебной географии состоит в том, что учащиеся видят природу глазами натуралиста, замечающего перемены на земле и на воде, и оком художника, описывающего, какими яркими красками полыхает осенний лес, как с наступлением осени темнеет река и тяжелеют облака. Отношение к живущему на земле вырастает у Мамина-Сибиряка в живой патриотизм, начинающийся с любви к месту, где родился и бродил по полям, лесам и горам. Мы привели наиболее яркие характеристики противоположных полюсов уральского общества, но в произведениях писателя не менее ярко характеризуются и другие слои: крестьяне, купцы, чиновники, духовенство, журналисты, адвокаты, учащаяся молодежь -- и это делается с не менее глубокой портретной и психологической индивидуализацией, через которую просматриваются и социально-типические черты.


Список использованной литературы

1. Гусев Э.Д. По туристским маршрутам Урала. - М., Академия,2006.- 64с

2. История Урала с древнейших времен до конца ХIХ века. -- Екатеринбург, 2008. -- С. 361.

3. МорозоваМ.В. Природа Приуралья: Учеб. пособие. - Екатеринбург, 2003. - с. 136.

4. Соколова М.В. География Урала: Учеб. Пособие. - М.: Мастерство, 2005. - 352с.

5. Чекин В.П. Урал и Приуралье в произведениях Д.Н. Мамина-Сибиряка//Урал:. -- Екатеринбург, 2003. -- С. 11.

Размещено на Allbest.ru